Текст книги "Гулливер у арийцев"
Автор книги: Георг Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
«Другом Вотана» оказался небольшого роста старик с редкой бороденкой и почти лысым черепом. Он все же носил металлическое кольцо, которое за отсутствием волос часто спадало ему на переносицу, и он вынужден был постоянно его поправлять. У него были желтые костлявые руки с невероятно длинными когтями, к тому же неописуемо грязными. Рядом с ним стоял небольшой мешок, на котором был изображен знак свастики. Гнусавым пронзительным голосом «друг Вотана» завопил:
– Братья-вожди, закон требует двух испытаний, да будет исполнена воля богов. Затем он вынул из мешка черную птицу, в которой я узнал ворона, и сказал:
– Если священный ворон сядет на плечо чужеземца, это будет значить, что у него дурной глаз, так как черное идет к черному.
Старик подбросил ворона вверх, тот сделал небольшой круг и вернулся к старику, который с таинственным лицом сказал:
– Приступим ко второму испытанию.
При этом «друг Вотана» вытащил из мешка небольшую корзину, из которой выползла змея темно-желтого цвета, со странным узором на спине, напоминавшим местами знак свастики.
– Если священная змея, благословенная богом Одином, подползет к ногам чужеземца и вокруг них обовьется, – значит, у него дурной глаз.
Отвратительная змея сначала свернулась кольцами, потом поползла по направлению к моим ногам, затем, однако, вернулась и поползла обратно в корзину.
Старик поднял руки и завопил:
– Испытания, которых требует закон, говорят, что у чужеземца хороший глаз.
После этого старик опустил ворону и корзину со змеей в мешок и, видимо, готовился уйти со сцены. Не успел он, однако, договорить своих слов, как поднялся неописуемый шум и рев. Особенно отличился Герман, который закричал:
– Старый мошенник, твои ворона и змея делают то, что ты им прикажешь. Чужеземцу надо отрубить голову.
Тогда во весь рост встал Зигфрид и, подняв руки вверх, в позе библейского пророка, проклинающего нечестивых, провозгласил:
– Грязные собаки, вы посмели оскорбить бога Вотана, да поразит вас его меч. Я требую голову Германа, не верующего в священных животных.
Вожди разделились на две группы и, видимо, готовились к столкновению. Многие держали руки на рукоятке меча. Зигфрид, учтя неблагоприятное для него соотношение сил, опять влез в центр свастики и закричал:
– Бог Вотан сам накажет своих врагов, горе им!
После этого судилище закончилось, и я понял, что свободен.
После этого события наступило тоскливое для меня время. Временами я терял надежду на спасение и чувствовал, что погружаюсь в состояние полной апатии. Я с большим трудом заставлял себя купаться в море и принимать пищу. Правда, такого рода состояние продолжалось у меня недолго, и я принуждал себя смотреть более оптимистически на будущее.
Я забыл отметить, что члены правящей касты арийцев уделяли очень много внимания военным упражнениям: почти каждое утро десятъ-пятнадцать младших вождей маршировали по площади судилища и но берегу, рубили мечом прутья, секли плетью мешки с песком, либо провинившихся рабов. Даже на горе испытуемых подростки и юноши, предназначенные в будущем стать младшими вождями, маршировали по тропинкам и пели примитивную песню с припевом: «Хайль, хайль, тра-тра-тра». Раз один из этих молодых людей напал на меня из-за угла и едва не разбил мне череп.
В течение более двух месяцев я влачил жалкое существование пленника. Только раз я спустился с Зигфридом к морю наблюдать за ловлей рыбы. Вследствие отсутствия лодок рыба на острове ловилась самыми примитивными способами: удочками, снабженными крючками, сделанными из рыбьих костей, и небольшими сетями, прикрепленными к палкам.
Широко применялось также выкапывание ям на берегу моря перед приливом. Когда вода спадала, прибегали рабы и извлекали из ям оставшуюся там рыбу: они при этом отчаянно толкались и давили друг друга, так как всякий раб, приносивший меньше десяти рыб, подвергался порке.
Я неоднократно думал о том, каким образом арийцы, предки которых прибыли сюда много веков назад из страны с очень высокой для того времени техникой, превратились по существу в пещерных людей. Ведь даже у примитивных народов почти во все эпохи наблюдался прогресс, принимавший те или иные формы. На острове же Арии, судя по всему, что я видел, имело место прозябание на жалком и необычайно примитивном жизненном уровне.
Сначала эта своеобразная эволюция представлялась мне загадкой, но после того, как я познакомился с государственным и социальным устройством этого острова, я понял, что здесь прогресс был невозможен, и население острова было бесповоротно осуждено на вырождение и гибель.
В первую очередь необходимо было учитывать, что труд в Арии был делом кастрированных рабов, неспособных к интенсивной работе. Эти рабы при максимальном напряжении своих ничтожных сил могли обеспечить голодное питание себе, такое же испытуемым, несколько кусков сырого мяса в день самцам и самкам и, наконец, сравнительно благополучную жизнь вождям.
Закон расы, запрещавший какие-либо изобретения и открытия, сделал невозможным технический прогресс. Закон, жестоко каравший искусство письма, сделал невозможным накопление опыта. Таким образом, я видел перед своими глазами карликовое общество, неспособное ни к какому прогрессу и положительной эволюции. Это общество управлялось кастой жадных и жестоких вождей, опиравшихся на нелепые и кровавые «законы расы», состоявшие в беспощадном подавлении всего живого.
Я вспомнил отошедшие в область преданий фашистские расовые к социальные теории, столь последовательно проведенные в жизнь на острове Арии. Я с ужасом подумал о том, какая судьба постигла бы человечество, если бы полем для этих преступных экспериментов явился не жалкий остров, а земной шар.
Я вспомнил, с какой предельной четкостью и ясностью определили кровавую сущность фашизма руководители международного пролетариата, руководившие пять веков назад первым советским государством, своими победами и железной волей сломившие шею фашизму.
Мои размышления были прерваны возвращением Зигфрида, который в сопровождении своей лейб-гвардии откуда-то вернулся в пещеру. Он оглянулся и, убедившись, что охранники ушли, запер дверь на засов, подозвал меня к себе и предложил мне сесть с ним рядом на шкуру.
– Слушай, чужеземец, мы стоим накануне великих событий, больше нельзя ждать. Мой человек передал мне, что люди Германа хотят с нами расправиться. Десять урожаев тому назад, когда вождь вождей был еще крепок, мы их усмирили, созвав великое судилище, которое отрубило головы трем вождям за то, что они брали к себе в пещеры молодых самцов вместо самок. Правда, они доказывали, что это делали многие вожди еще до них, однако, им это не помогло.
Теперь Герман хочет созвать судилище и обвинить некоторых моих друзей в том же грехе. Если ему удастся отрубить головы трем моим друзьям, – мы все погибли. Хуже всего то, что сегодня вождь вождей отправился в Валгаллу. Его дух уже подымается по высоким скалам, направляясь в сторону туманов. До судилища осталось еще три восхода солнца. Помни, чужеземец, что ты погибнешь со мной вместе, поэтому думай скорее.
Сказав это, Зигфрид протянул руку, произнес арийское приветствие и ушел, несмотря на поздний час. Оставшись один в пещере, я стал обдумывать создавшееся положение, понимая, что старик не преувеличивал опасности, угрожавшей нам. Я учитывал, что мне необходимо помочь ему, так как победа его клики давала мне выигрыш времени и шансы на спасение в будущем.
Я стал перебирать все возможности и неожиданно вспомнил, что при падении стратоплана уцелел фоностат – прибор, способный усиливать звук человеческого голоса в десятки раз. У меня возникла идея использовать его в качестве рупора для арийского божества Вотана, который таким образом получил бы возможность выступить в качестве покровителя милейшего Зигфрида.
Несмотря на то, что арийские вожди были продувными мошенниками, мощный голос божества, неожиданно раздавшийся ночью, должен был произвести на них достаточно сильное впечатление. Надо было использовать их суеверность и мистические настроения.
Утром, когда Зигфрид с тревогой спросил меня о результатах моих ночных размышлений, я сразу изменил тон в отношении его и заявил:
– Я могу сделать так, что вожди признают тебя любимцем Вотана, который громким голосом скажет свое слово так, что его услышит весь остров.
Старик был так ошеломлен, что не знал, как реагировать на мои слова.
Я к этому добавил:
– Если ты достанешь мне одну вещь, которую ты показывал мне, когда я лежал в тюрьме, ты увидишь, что я говорю правду.
После этого я объяснил Зигфриду, что речь идет о блестящем ящике с короткой и широкой трубой. Зигфрид быстро вспомнил и даже спросил меня: эта труба похожа на ухо? Я подтвердил и иронически заметил, что у Зигфрида не так уж плоха память, как он мне недавно говорил.
Зигфрид улыбнулся и возразил:
– Я, видно, стал молодеть. А что ты сделаешь, когда получишь эту трубу?
– Это уж мое дело, – высокомерно ответил я.
Сначала Зигфрид пытался восстановить прежнее соотношение сил, прибегая к угрозам и запугиваниям, но я оставался непреклонным и даже намекнул, что пойду к Герману и предложу ему свою помощь. После длительной перебранки Зигфрид тяжело вздохнул и подчинился мне.
Вечером того же дня он незаметно исчез и вернулся поздно ночью, на этот раз без своей охраны. Войдя в пещеру, он тщательно запер дверь на засов и извлек из-под халата фоностат. Я осмотрел его и не увидел на нем следов каких-либо серьезных повреждений. Правда, в одном месте прибор был слегка помят, но мне казалось, что внутренняя конструкция его не была затронута падением. Осмотрев фоностат, я обратился к Зигфриду:
– Брат Зигфрид, я согласен спасти тебя, но ставлю тебе некоторые условия: когда ты станешь вождем вождей, я должен получить полную свободу и в том числе право разговора, с кем захочу. Далее я получаю свободный доступ в храм в любое время дня и ночи. Наконец, всем вождям должно быть объявлено, что я нахожусь под защитой Вотана и, следовательно, являюсь неприкосновенным.
Старик сначала бурно негодовал, особенно решительно он возражал против последнего условия. После того, однако, как я прекратил с ним переговоры и лег на свое ложе лицом к стене, он сначала принялся осыпать меня руганью, половину которой я не понял, затем заявил, что согласен на мои условия.
Я, конечно, понимал, что принятие моих требований не может рассматриваться, как гарантия моей безопасности в будущем. Ожидать добросовестности и лояльности от этого старика было бы непростительной наивностью, но я все же рассчитывал, что сумею использовать обстановку и реализую свой старый план завладения радиостатом.
Уже под утро, ворочаясь на своей подстилке, я неожиданно понял, что допустил грубейшую ошибку: я должен был сказать Зигфриду, что мне необходим для выполнения нашего плана радиостат. В этом случае я смог бы отправить радиограмму на сверхдлинной волне, которая была бы принята всеми станциями мира, и я был бы спасен.
Я готов был кусать себе пальцы от сознания собственной несообразительности. Если старик согласился дать мне один прибор, он несомненно принес бы и второй, и проблема была бы решена. Ошибка была, однако, непоправимой, и приходилось с этим мириться.
Весь следующий день прошел в очень напряженной обстановке. К Зигфриду приходили его союзники и о чем-то шептались. Характерно, однако, что старик просил меня никому из них ничего не говорить о нашем плане, в который он и сам не был до конца посвящен.
Когда наступил вечер, Зигфрид, усвоивший теперь в отношении меня очень почтительный тон, спросил, что я собираюсь делать сегодня ночью. Я ему объяснил, что при помощи моего ящика с трубой я смогу сделать так, что его или мой голос будет слышен на протяжении всего острова и притом оглушительно громко. Он должен сам решить, кто из нас будет говорить от имени бога Вотана.
– Ты, чужеземец, большой мошенник, – сказал Зигфрид. – Бог Вотан тебя жестоко накажет.
– Но и тебя тоже, – возразил я.
– Меня нет, я говорить не буду: во-первых, я не хочу обманывать бога, во-вторых, мой голос сразу узнают. Говори ты, так как тебя, кроме меня, никто толком не слыхал. Я хорошо сделал, что добился закона, запрещавшего тебе разговаривать.
– Но ведь я не умею выговаривать слова так, как это делаете вы.
– Откуда ты знаешь, что Вотан умеет?
Я был изумлен этим возражением и капитулировал.
– Что же я, по-твоему, должен сказать?
– Скажи, чужеземный брат, следующее: «Арийские вожди, слушайте голос вашего повелителя и бога Вотана! В этот грозный час, когда нечестивые и изменники угрожают нашей расе, только преданный мне Зигфрид может ее спасти. Да будет он вождем вождей, слушайте и повинуйтесь, хайль!»
– Не слишком ли длинно? – спросил я. – Ведь я могу напутать.
– Ты прав, чужеземный брат. Бог Вотан, насколько я знаю, говорит короче. Вот что ты скажешь:
«Слушайте, арийцы, вам грозит гибель, вас спасет верный мне Зигфрид. Это говорю я, Вотан. Хайль!» Я одобрил этот второй вариант, и мы приступили к оформлению этой звуковой мистерии.
По странному совпадению нам очень благоприятствовала метеорологическая обстановка. В полночь разразилась буря с громом и молнией. В этот момент мы сняли пузырь, затягивавший окно. Я поставил стол посреди пещеры, а на него чурбан. Старик держал фоностат, я же готовился к выступлению в качестве воплощения арийского божества.
Воспользовавшись паузой между двумя ударами грома, я выставил фоностат наружу и, напрягши до предела свои голосовые связки, прокричал согласованные с Зигфридом сакраментальные слова. В первое же мгновение я понял, что аппарат прекрасно функционирует. Мой голос приобрел изумительную мощность и был слышен не только на острове, но, вероятно, и значительно дальше его.
Когда я проревел значительное слово «хайль», раздался оглушительный удар грома, как будто дожидавшийся окончания мистификации. После этого мы вновь затянули отверстие пузырем, так как в пещеру стекали ручьи воды.
Зигфрид выглядел очень довольным, он плевал себе на руки, а потом растирал их. Вслед за этим он бросился на шкуру, начал по ней кататься, визжа и издавая восторженные стоны.
– Слушай, брат Зигфрид, – сказал я, – если ты нарушишь свои обещания, я расскажу всем, как ты обманул Вотана.
– Неужели ты думаешь, что я способен нарушишь данное слово? – сказал старый лицемер.
Дождь прошел, буря прекратилась, и вскоре стало светать. На острове Арии сумерки и рассвет продолжаются всего лишь несколько минут.
С первыми лучами солнца в нашей пещере появились гости – друзья Зигфрида. Они громко кричали в его честь «хайль», называя его спасителем арийской расы, любимцем Волана. Зигфрид с величественным видом протягивал правую руку и, сжав губы, произносил арийское приветствие. Мне при этом показалось, что он старается избегать соприкосновения со мной при посторонних.
Вскоре после этого Зигфрид забрался в пещеру вместе с пятью другими вождями и долго с ними о чем-то совещался. Приблизительно через час вожди вышли, одновременно раздался уже знакомый мне звук рога. Я без приглашения последовал за Зигфридом и окружавшей его свитой на площадь великого судилища.
Увидев, что хитрый старик меня избегает, я демонстративно взял его под руку. Все обратили внимание на мое поведение и начали перешептываться. Зигфриду очень не понравилась моя фамильярность, но он, по-видимому, не решался быть со мной грубым и лишь бросал на меня злобные взгляды. По дороге к нам присоединились еще три арийских вождя и несколько младших. Оказалось, что на этот раз младшие вожди должны были участвовать на собрании.
У входа на площадь вожди подняли Зигфрида на руки и понесли его к центру свастики. В двух углах этой эмблемы, высеченной из камня, уже стояли и сидели члены враждебной Зигфриду клики во главе с Германом. Вид у них был пасмурный и угнетенный. Раздался новый пронзительный звук рога, и Зигфрид, став в центре свастики, громко закричал:
– Братья-вожди! Наш повелитель этой ночью покинул остров и уже отправился в Валгаллу, да исполнится воля Вотана. Этой же ночью при свете молнии и ударов грома наш великий бог Вотан избрал меня своим верным слугой и приказал мне спасти арийскую расу. Я уже видел много урожаев и, вероятно, мало их еще суждено мне видеть. Я хотел мирно закончить свои дни, но мы знаем, что общая польза стоит впереди личной, я подчиняюсь голосу божества.
Зигфрид закончил свою речь и со скорбным смирением опустил голову. Сторонники Зигфрида подняли оглушительный рев, не уступавший по мощи фоностату; они кричали «хайль», топали ногами от восторга и потрясали мечами.
В этот момент на свастику влез Иозеф, который, как я предполагал, должен был выступить от имени клики Германа. Этого же ожидал, очевидно, и Зигфрид, но как только он начал говорить, я открыл рот от изумления. Этот хромой, низкого роста, уродливый человек с острыми, змеиными чертами лица, которого, как я слышал, на острове звали «мышью», обладал очень сильным, звучным голосом приятного тембра. Он, иногда впадая в лирический, иногда же в трагический тон, сказал:
– Братья, арийские вожди, великий бог арийцев Вотан призвал в Валгаллу нашего повелителя. Это большое горе.
Иозеф вытер рукавом халата глаза. – Среди нас есть много достойных вождей.
В этот момент Герман приподнялся, ожидая, что Иозеф назовет его имя, но тот, не обращая на него никакого внимания, продолжал:
– Братья-вожди, самым достойным из всех является тот, чье имя произнес этой ночью голос божества. Мы слышали, как великий бог арийцев Вотан под удары грома, при свете молнии, сказал нам, что брат Зигфрид спасет нашу расу. Мы знали и до этого, что Зигфрид достоин быть вождем вождей. Но голос Вотана проник даже в уши тех, кто не желал слушать, горе им, если они и теперь останутся глухи.
Когда Иозеф закончил, большинство арийских и младших вождей начали вновь кричать «хайль» и размахивать мечами. Жестокая грубая физиономия Германа сначала выражала отдание, затем изумление, разочарование и, наконец, ярость.
Услышав заключительные слова Иозефа, Герман не выдержал и закричал:
– Ты – подлая хромая змея! Предатель и изменник! Вслед за этим он схватил свой меч и хотел броситься на Иозефа, но его удержали окружавшие его союзники. Я видел, как в это мгновение лицо Иозефа приняло плаксивое выражение и отразило животный страх. Картина, конечно, была совершенно ясна: Иозеф, убедившись в неизбежности поражения Германа, поспешил на помощь победителю. Откровенно говоря, из всех вождей, в достаточной степени отвратительных, Иозеф производил на меня наиболее омерзительное впечатление, не говоря уже о том, что он был неописуемо грязен. Мне казалось, что я не мог бы принудить себя прикоснуться к его руке.
Я ясно видел, как кучка сторонников Германа редела, и вскоре возле него остались три арийских вождя и столько же младших. Вновь раздался звук рога, который держал в руках вождь, стоявший за спиной Зигфрида. Последний в эту минуту закричал:
– Изберем нового вождя вождей!
Тогда вскочил Герман и заорал, задыхаясь от бешенства:
– Ты, грязная собака, нарушил закон, – выборы вождя вождей не могут начаться раньше, чем через сорок дней.
– Надо ждать сорок дней! – закричали сторонники Германа.
Я прочитал на лице Зигфрида выражение растерянности; молчали и его друзья, очевидно, не решаясь нарушить вековой закон.
В этот момент, однако, на свастике вновь появился Иозеф, закричавший:
– Слушайте меня, вожди! Брат Герман прав, закон действительно говорит, что нужно ждать сорок дней и сорок ночей; но брат Герман забыл о происшедшем этой ночью чуде, он забыл о голосе великого Вотана, который дал нам закон и который может его изменить, когда пожелает. Если бы бог арийцев хотел, чтобы мы ждали сорок дней и сорок ночей, он бы так и сказал. Великий же Вотан ночью говорил, что нашему племени угрожает гибель от изменников (кстати: об изменниках Вотан ничего не упоминал, но Иозеф очень удачно дополнил выступление божества). Я от имени арийских вождей требую избрания Зигфрида вождем вождей. Я требую, чтобы была выполнена воля Вотана.
Закончив свою речь, Иозеф, прихрамывая, спустился со свастики и перешел в группу сторонников Зигфрида. Я посмотрел на последнего. Его лицо выражало полное удовлетворение, зато у Германа на лбу вздулись жилы, глаза налились кровью, он судорожно сжимал в руках свой топор и, видимо, был близок к припадку настоящего бешенства. Среди его немногочисленных сторонников шли какие-то переговоры, наконец, встал его ближайший друг по имени Генрих, и сказал:
– Мы требуем, чтобы брат Зигфрид обещал нам после своего избрания вождем вождей никого из нас не трогать, он должен в этом принести клятву на алтаре Вотана.
Зигфрид поднял руки и с кротким выражением лица заявил:
– Я хочу мира и братской любви, я уже забыл коварство моих врагов и все их подлости, они могут спокойно спать, я принесу клятву.
После этого началась процедура выборов. Старый Гюнтер – специалист по расовым делам, выступавший недавно претендентом на трон вождя вождей и на золотой знак свастики, но ведший себя в течение последнего часа изумительно скромно, – неожиданно вылез в центр каменной эмблемы. Писклявым голосом он сообщил, что, как старейший арийский вождь, хочет провести весь необходимый церемониал. Зигфрид это одобрил и похлопал его ниже спины. Я, кстати, заметил, что этот жест означал у арийцев высшее проявление дружеских чувств. Зигфрид в последнее время довольно часто похлопывал меня по указанному месту.
Я с любопытством наблюдал за процедурой избрания нового вождя и погребения старого. Когда один из рабов, обслуживавших песочные часы, простучал двенадцать раз молотком в железный лист, что означало полдень, на площади великого судилища появилась процессия, состоявшая из нескольких младших вождей, несших носилки, покрытые белым покрывалом с вышитыми на нем черными знаками свастики. За ними шли четыре арийских вождя с топорами, а затем шествовали, к моему великому удивлению, самцы.
Их было человек пятьдесят, они вели себя крайне непристойно, все время часть из них прыгала на спину другим, те их сбрасывали, брыкаясь ногами. Другие старались попасть на ходу ногой в копчик шедших впереди. Более нелепой картины, нежели эта процессия, я в жизни не видел и, конечно, больше не увижу. Один из младших вождей, наблюдавший за сохранением порядка в этой толпе толкавшихся микроцефалов, держал в руках короткую палку с острым наконечником, сделанным из рыбьей кости. Когда кто-либо из лучших представителей арийской расы слишком увлекался игривыми шутками, младший вождь подходил и колол его в зад. Тот хватался за пораженное место и на время успокаивался.
Я слышал, как вождь, стоявший около меня, с раздражением говорил:
– Надо будет ввести новый закон, запрещающий сюда приводить этих жеребцов; они совершенно не умеют себя вести. Мне кажется, что много урожаев тому назад они были умнее.
Другой вождь поддержал его и выразил сожаление, что приходится хорошо кормить производителей, фактически никуда не годящихся.
Когда процессия приблизилась к свастике, находившиеся на площади вожди подняли Зигфрида на плечи и начали громко вопить и кричать. Этот вой продолжался минут десять.
Вслед за этим Зигфрид спросил:
– Что говорит закон, брат Гюнтер? Старикашка ответил:
– Закон говорит, что тело простых вождей должно быть сожжено, вождь вождей же должен полететь в Валгаллу на птичьих крыльях.
После этого процессия, к которой присоединились все остальные вожди и я, двинулась по незнакомой мне тропинке. Мы прошли через рощу и поднялись на другой холм, покрытый тонкими высокими деревьями с почти голыми стволами. Один из младших вождей длинным арканом зацепил верхушку дерева, пригнул ее к земле, затем к ней привязали тело умершего вождя вождей.
Дерево было освобождено от веревки, быстро выпрямилось, и тело взлетело вверх, закачавшись на этих своеобразных качелях. Я оглянулся и заметил, что на нескольких деревьях по соседству висели на вершинах человеческие кости. Я понял, что значит полететь на птичьих крыльях в Валгаллу. Этот путь шел, оказывается, через внутренности птиц, уже начавших слетаться к верхушке дерева.
Это дикое погребение произвело на меня очень тяжелое впечатление и я был доволен, когда процессия повернула обратно. Я заметил, что на носилках под покрывалом что-то лежало. Осторожно отогнув покрывало, я увидел неуклюжее чучело, которое должно было изображать человека. Позже Зигфрид мне объяснил, что если носилки останутся пустыми, Вотан потребует, чтобы на носилки лег новый вождь вождей, при помощи же чучела его можно обмануть.
Это суеверие меня очень позабавило.
Между тем я понял, что процессия направляется к храму. Большая часть вождей поспешила вперед, оставшиеся же замедлили шаг. Когда мы приблизились к храму, оставшиеся вожди выстроились в два ряда и обнажили мечи; Зигфрид пошел вперед. Как только эта процессия появилась перед храмом, раздались крики «хайль», «хайль», и я увидел вождей, стоявших двумя рядами у входа, приветствуя Зигфрида. Тот, протянув правую руку, важно им отвечал тем же приветствием.
В этот момент в дверях храма показался вождь, державший в руках шлем с рогами по бокам. Зигфрид водрузил шлем себе на голову и торжественно проследовал в храм, довольно ярко освещенный факелами. Я поспешил пройти туда, не отставая от вождей. Зигфрид приблизился к алтарю, поднялся по ступенькам на коленях и начал отбивать земные поклоны перед статуей Вотана.
После этого вожди запели какую-то заунывную песню, слов которой я не разобрал, кроме слова «бург». Вслед за этим двое младших вождей притащили белого козла и закололи его на алтаре. Когда вся кровь вытекла, тушу отнесли, а вожди обмакивали в кровь палец и прикладывали ко лбу.
Наступила пауза, во время которой Зигфрид шепотом совещался со своими ближайшими друзьями. Затем он вновь влез на алтарь и повернулся к вождям лицом, изображавшим лицемерную кротость. Глаза его были подняты вверх, руки сложены на груди.
– Братья-вожди, – сказал он, – перед лицом арийского бога Вотана я клянусь, что ничего не сделаю дурного тому, кто препятствовал мне в выполнении моей великой миссии. Я хочу прекратить распри и раздоры. Если я нарушу эту клятву, пусть накажет меня бог Вотан, который все видит, и все знает.
Мне показалось, что, произнося последние слова, Зигфрид посмотрел на меня с видом авгура. Откровенно говоря, этот старый мошенник импонировал мне своим наглым цинизмом. Я не сомневался, что клятва не помешает ему расправиться со своими врагами, но меня интересовало, какой повод он для этого изберет.
Зигфрид обернулся лицом к статуе Вотана и отвесил ей земной поклон. Вслед за этим к нему приблизился Ахим, надел ему на шею золотой знак свастики и вручил посох. Церемония закончилась, и мы вышли из храма. Здесь нас ждали самцы, которые вели себя еще безобразнее, чем прежде. Младшие вожди, их опекавшие, выбились из сил и сломали наконечники на своих палках.
Ночью было устроено большое пиршество, все вожди перепились, и торжество закончилось дракой, после которой многие вернулись в свои пещеры с подбитыми глазами и свернутыми скулами. Я благоразумно решил не принимать участия в этом пиршестве, так как не хотел подвергнуться неприятным неожиданностям. Сидя у пещеры, я думал о там, выполнит ли Зигфрид взятые им на себя обязательства по отношению ко мне.
На следующий день Зигфрид проснулся очень поздно, долго кашлял и сморкался. Младшие вожди, сидевшие у пещеры, услышав его кашель, куда-то побежали и вернулись с рогом, наполненным любимым напитком арийцев. Вскоре новый вождь вождей вышел из пещеры, опираясь на посох, являвшийся одним из атрибутов повелителя и поддерживаемый за локти младшими вождями.
Затем пришли три арийских вождя, близкие друзья Зигфрида; они вновь совещались с ним и, очевидно, до чего-то договорившись, разошлись. Зигфрид сел на камень у пещеры, явным образом чего-то ожидая. Часа через два он начал проявлять беспокойство и волнение, благодаря чему я понял, что готовится какое-то новое событие, непосредственно касающееся Германа и его клики.
Я с нетерпением ждал дальнейшего развертывания событий. Приближался вечер, с моря поднялся туман. Вдруг к нашей пещере подбежал, запыхавшись, младший вождь. Увидев Зигфрида, он закричал:
– Вождь вождей, они его убили!
– Кого? – спросил Зигфрид с тревогой, показавшейся мне деланной.
– Иозефа. Они ему раскололи голову топором; его теперь несут на площадь великого судилища.
Зигфрид засуетился и завопил:
– Подлые изменники, они отомстили Иозефу за его честность и верность. О, Герман, кровь моего лучшего друга тебе дорого обойдется!
Затем старик бросился в пещеру и, вернувшись с золотой свастикой на груди, быстрыми шагами, опираясь на посох, направился к площади великого судилища. Я последовал за ним, подгоняемый любопытством.
Все происшедшее мне было совершенно понятно. Люди Зигфрида заманили в какое-нибудь глухое место ренегата Иозефа и там его убили. Таким способом Зигфрид избавлялся от опасного будущего соперника, хитрости которого он не мог не бояться. С другой стороны, создавался удобный предлог для расправы с Германом.
На площади уже собралось человек двадцать арийских и младших вождей. Они громко кричали и угрожающе размахивали мечами. Когда появился Зигфрид, они протянули правую руку и три раза прокричали арийское приветствие. Зигфрид влез на свастику и, утирая слезы рукавом халата, пронзительно завопил:
– Братья-вожди! Вчера в храме я перед лицом Вотана поклялся не мстить врагам расы за их прежние поступки. Теперь я вижу, что я ошибся: я напрасно доверял этим грязным псам. Если бы я этого не делал, наш дорогой брат Иозеф был бы жив. Я вспоминаю, как он мужественно и честно выступал, на этом самом месте против изменника Германа. Теперь Вотан требует крови, и он ее получит. Смерть Герману и его друзьям! Братья! Приведите их ко мне живыми или мертвыми.
Не успел он закончить свою речь, как показались три младших вождя, тащивших за собой друга Германа – Генриха. Он был весь в кровоподтеках и царапинах. Лицо Зигфрида приняло еще более жестокое, чем обычно, выражение. Он обратился к вождям с вопросом:
– Что говорит закон крови?
– Большая смерть! – закричали вожди.
– Нет, братья-вожди, теперь не время возиться с псами Валькирий, я требую малой смерти.
Вожди запели свое любимое «хайль, хайль, тра-тра-тра», один из них схватил Генриха за волосы, пригнул его голову к земле, в чьей-то руке взлетел топор, и голова осужденного покатилась по земле.
– Тело изменника повесьте в долине смерти, – приказал Зигфрид.
