Текст книги " У Дона Великого на берегу"

Автор книги: Геомар Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 1.НА РУССКИЕ ХЛЕБА

 Всадник едет по степи. Ветер бьёт ему в лицо. Дёргает подоткнутые полы старого халата. Норовит сорвать засаленную войлочную шапку-колпак.

Где-то позади, в далёкой дали, за зубчатыми горными хребтами, плещется, играет тёплое, ласковое море.

Русское море.

Впереди – также отсюда незримые – лежат обширные плодородные земли, с густыми лесами, тучными полями, сочными лугами.

 Русские земли.

А вокруг раскинулась-распласталась степь. Голая, пустынная. Побуревшая под знойным солнцем. Когда-то и тут селились русы. Но однажды накатились чёрной лавиной орды Чингисханова внука, хана Батыя, и обезлюдели степи. Словно вымерли.

Редкие каменные истуканы – память о некогда живших здесь, а ныне забытых народах – провожают всадника мёртвыми пустыми глазами. Просвистит возле своей норы осторожный суслик. Полыхнёт рыжим пламенем в сухой траве мышкующая лисица. Тяжело поднимется степенная дрофа. Вот и всё.

Ровной иноходью бежит мохноногая крепкая лошадка. Мягко постукивают о землю неподкованные копыта.

Бесстрастно тёмное, обожжённое солнцем, загрубевшее на ветрах скуластое лицо всадника – ордынского пастуха-воина Тангула.

Далеко отсюда находятся земли его предков. Ох, как далеко! Месяцы изнурительного пути на восток нужны, чтобы добраться до них. Однако ещё дед Тангула помнил родные места. Слабым дребезжащим голосом рассказывал о голубом Керулене – реке своего детства, высоком синем небе, горбатых, словно верблюжьи спины, далях. И старческие слёзы струились по глубоким морщинам.

Голубой Керулен! По-прежнему ли чисты и звонки твои воды? Помнишь ли тех, кто селился по твоим берегам? Знаешь ли, где теперь кочуют их правнуки, далёкую чужбину называя своей землёй?

Усмехается Тангул.

Его, как и всё воинство, всех людей Золотой Орды, русы называют татарами. Неведомо им, что у великого божественного Чингисхана, основателя огромной империи и покорителя бессчётных народов, среди соплеменников-монголов не было врагов злее этого племени. Неисчислимое множество их было истреблено по его приказу. И надо же! Русы – и не они одни – всех воинов, вылетевших из гнезда повелителя вселенной, зовут бессмысленно татарами, равно как и многие тысячи иных, кто волею или неволею присоединился к ним.

Презрением исполняется всадник в рваном халате, перехваченном старым линялым кушаком, цвет которого, пожалуй, не угадать и самому хозяину.

Пусть называют как хотят! Лишь бы боялись. Трепетали от страха при виде ордынского воина!

Злобно грызутся между собой правители. Оттого дробятся силы степного воинства. Но теперь власть, похоже, попала к верному человеку, военачальнику Мамаю. Все земли справа от реки Итиль, или, как её называют русы, Волги, у него под рукой. Кто знает, быть может, именно ему суждено возродить былое могущество Золотой Орды?

Словно влитой сидит в седле Тангул. К коню привык с детства.

Одно скверно: лошадь чужая и седло не своё. Принадлежат Алтанбеку, вельможе всесильного Мамая.

Волка, по пословице, кормят ноги. Воина – храбрость и удача. Храбрости не занимать Тангулу. А вот удача – вроде той лисицы-огнёвки: мелькнёт-поманит и скроется. Ищи ветра в поле!

Много раз ходил Тангул на русов. Да всё без большого для себя проку.

Только на Пьяне-реке три года назад, когда водил их на русские земли стремительный и хитрый царевич Араб-шах, улыбнулось Тангулу счастье. Захватил богатую добычу: трёх кровных скакунов, осыпанную драгоценными каменьями саблю и золочёные доспехи со шлемом. Стал после Пьяны десятником. Хоть и самым малым, а начальником. Был то не бой, а скорее побоище. Русских, обманутых местными князьками, застигли врасплох. Что из того? Может, славы и меньше. Зато добычи больше. И досталась дёшево.

Но тем Тангулова удача, заманно сверкнув золотом и серебром, изошла, кончилась.

В позапрошлом году пошёл на Русь, по Мамаеву повелению, мурза Бегич. Рвались вперёд ордынцы, предвкушая жирную поживу. И просчитались. Ожглись шибко. Московский великий князь Дмитрий Иванович выдвинул свои войска в Рязанскую землю на реку Вожу. И столь знатно встретил незваных гостей, что откатились они, бежали в великой панике, побросав своё добро. На реке Воже потерял Тангул всё, чем поживился на Пьяне. Рад был, что сам цел остался. Мурзе Бегичу и многим иным так не посчастливилось. Устлали своими костями Русскую землю. Остались в ней навеки. Так-то!

Одного руса тогда зарубил Тангул. Не силой или ловкостью взял —хитростью. Кинулось отступать Бегичево воинство. Тангул со всеми. Услышал краем уха, скачет за ним русский. Кинул быстрый взгляд. Увидел: смеется весёлый белобрысый рус, саблей для острастки грозит. Видно, доволен, что обращены враги в бегство. Озлился Тангул, коня придержал, и, внезапно обернувшись, сильным ударом рассек белобрысого от плеча до самого пояса. На всю жизнь запомнились Тангулу голубые изумлённые глаза руса, никак не ожидавшего такой смерти. Надумал пощадить вражеского воина. Да Тангул того не решал.

С гордостью, многословно рассказывал об этом случае друзьям-приятелям. А сыну своему Сеиду назидательно добавлял:

– Чти отца своего! И учись!

– Может, после него остались дети...– укорила Тангула жена.– Сладко ли им?

– Аллах велик!– высокомерно изрёк Тангул.– И с ними, глядишь, повстречаемся!

И, сами не ведая, оба оказались правы. Было у руса двое детей: сын – Бориска и дочь – Настя.

С Бориской и впрямь суждено было в недалёком будущем свидеться ордынскому воину Тангулу.

Теперь Тангул опять рядовой воин. А за бедностью – пастух у Мамаева вельможи Алтанбека.

Сегодня отводил красавца арабского скакуна – подарок своего хозяина – другому, ещё более важному человеку, Бадык-оглану, царевичу из рода великого Чингиса. |

Старший табунщик придирчиво осмотрел коня. Сказал:

 – Следуй за мной!

Спешились оба перед большим белым шатром царевича. От одного из приближённых, важного одноглазого старика монгола, получили короткий приказ:

– Ждите!

Сизый дымок вился над шатром. Щекотал-дразнил запахом варёной баранины, сдобренной тонкими иноземными пряностями. Туда-сюда шныряли проворные, вёрткие слуги. Несли блюда с ароматными кушаньями. Тангул глотал слюну: не ел с самого утра. Да и разве сравнить его просяную похлёбку с тем, что подавали Бадык-оглану?

Богато живёт царевич! Хорошо живут мурзы, беки и другие важные люди. Всего вдоволь: коней, верблюдов, овец, рабов. Ему бы, Тангулу, так!

Громкие голоса, смех доносились из шатра. Царевич обедал не один, принимал гостей. Старший табунщик, только что заносившийся перед Тангулом, сделался тише воды, ниже травы. Терпеливо вместе с Тангулом ждал, когда позовут.

Солнце склонилось к заказу. Из шатра наконец вышел Бадык-оглан. Молодой, румяный. Росту невысокого. Коротконогий, безбородый. В груди широк. Глаза от выпитого кумыса блестящие, хмельные. Шёлковый, небесного цвета халат распахнут. Следом за царевичем– гости.

Одноглазый придворный почтительно доложил о подарке.

Милостиво кивнул Бадык-оглан. Тонкой, унизанной перстнями рукой небрежно потрепал коня по шее. Приказал что-то коротко и скрылся в шатре, сопровождаемый шумными гостями. Коня увели. А Тангулу вынесли миску баранины. Малость остыла, но сочилась ещё золотистым жиром и благоухала так, что сводило скулы.

Тангул знал порядок. Сказал приличествующие торжественные и высокие слова благодарности. Совершил положенную молитву. И лишь тогда принялся за еду.

Куски брал медленно. Жевал и глотал без спешки и жадности. Словом, вёл себя так, как надлежало воину. Тангулу вынесли и чашку кумыса, которую он так же степенно, маленькими глотками осушил.

Сытый желудок – приятный спутник. Возвращаясь, весел был воин Тангул. И мысли его были значительны. Думая о богатом стане царевича, Тангул вспомнил старинную пес-ню-сказание, слова, принадлежавшие будто бы Борте-хатум, старшей жене Чингисхана:

 Плохо ли. иметь слишком много?

 Хорошо ли иметь слишком мало?

И сам себе ответил: «Нет, совсем не плохо иметь слишком много, и, напротив, вовсе не хорошо иметь слишком мало!»

Над его одинокой юртой тоже вился дымок. Но чуткие ноздри Тангула безошибочно определили: отнюдь не сочной и сладкой бараниной пахнет. Едким дымом кизяка – сухого верблюжьего навоза – встречает хозяина его жилище.

Сузились Тангуловы узкие глаза. Полоснули даль горячими тонкими лезвиями. Там, к северу от степей, живут медлительные, привязанные к своим домам, полям и огородам русы. В их жилищах, храмах-церквах сберегается бессчётное добро. Золото и серебро – пудами. Самоцветных камней россыпи. Драгоценных узорчатых тканей сундуки. Приходи с острой саблей, метким луком, смертоносным копьём Тангул,– всё будет твоим! А искусные русские рабы сделают твою жизнь лёгкой и беззаботной!

Спрыгнул Тангул с лошади. Вошёл, согнувшись у порога, в юрту. Пусто и убого в ней. Старые, ветхие кошмы – всё убранство. На огне – скудное варево, что затеяла жена.

Не удостоив её словом, опустился на кошму. Принялся исподтишка, стараясь утаить своё необычное внимание, разглядывать жену. Тощая. Сухая, словно щепка. Лицо длинное. Углы рта скорбно опущены. Сгорблена, точно старуха. Плюнул презрительно. Разве это достойная жена ордынского воина? С горечью подумал: и в сыне, что теперь вместо него пасёт хозяйские табуны, уже нет и не будет исконных черт предков.

Правитель Орды, грозный и могущественный Мамай говорил ещё весной: «Пусть ни один из вас не пашет, будьте готовы на русские хлеба!» Не пахать – было сказано так, к слову. Испокон веков ордынцы жили скотом. Высокомерно относились к земледельцам: рабский, мол, труд. А вот про русские хлеба, похоже, говорилось всерьёз. Поняли и влиятельные князья-мурзы, и иные богатые, власть имущие люди, и простые воины-пастухи – разгневан Мамай на русских. Хочет жестоко отомстить за поражение своего войска на реке Воже.

«Что ж,– думалось Тангулу,– когда русы исправно платят свою дань-выход, всё достаётся ханам и их приближённым. Совсем другое – поход на русов. Тогда—будь смел и удачлив – можешь в одночасье безмерно разбогатеть». И, увы, воин-пастух Тангул был не одинок в таких мыслях. Многие, ох многие бедняки, почти нищие, надеялись походом на чужие земли, грабежом и разбоем переменить свою злосчастную судьбу. Отменно потрудились ордынские большие и малые владыки, чтобы разжечь алчность и жестокость своих подданных.

И преуспели в том.

Рвались монголо-татарские сотни, тысячи и тьмы на чужие земли. Убивать, жечь, грабить. Хватать и тащить всё, что попадётся под руку, норовя ухватить кус поболее, но не брезгуя и малым. Охотиться на людей, точно на бессловесною стенную или лесную живность. Пленные – тоже добыча. И отличная! Их можно оставить работниками-рабами. Или продать на рынках Кафы и иных работорговых городов.

А поход, в который собирался вести Орду сам Макай, обещал быть успешным и прибыточным. После Вожи все возможное и невозможное сделает Мамай, чтобы вернуть ускользающую власть над русскими. Так что берегитесь, русы! Не ждите ни милости, ни пощады! Заранее оплакивайте своих родных и близких! Загодя готовьтесь безропотно нести до конца дней своих рабское невольничье ярмо!

Тангул резко оттолкнул миску со скудной пищей, протянутую женой. Удивилась та чрезвычайно. Сколько помнила, никогда муж не отказывался от еды. Кабы знала женщина, сколь высоко воспарил Тангул в своих мечтах. Уже грезились ему тяжёлые золотые кубки, серебряные чаши, кровные кони, покорные рабы.

– Скорее бы! – произнёс вслух.

Жена молча ждала, что последует далее. В наступившей тишине оба услышали приближающийся дробный конский топот. Кто-то спешил к бедной юрте.

У жилища топот оборвался. Человек крикнул:

– Эй, Тангул, выходи!

Тангул узнал голос. Выскочил из юрты. На взмыленном коне скалил в задорной улыбке зубы Абдурахман, его приятель. Такой же пастух мурзы Алтанбека и такой же его воин.

– Добрые вести, Тангул!

От лихости и возбуждения Абдурахман поднял коня свечкой.

– Доблестный правитель наш, высокородный и могущественный, повелел сниматься. Идём на русов!

Видно, были то слова, которые следовало возгласить Абдурахману, разносящему военный приказ. Сказав их ещё шире заулыбался Абдурахман. И прибавил:

– Давай спорить, Тангул, кто полонит больше русов? А?

На половину полона. Твоя взяла– я отдам половину своих.

Выиграю– твоя половина плакала. А?!

Абдурахман, конечно, шутил. И он прекрасно знал: не очередной набег впереди. А один из великих походов Золотой Орды на народ, выходящий из повиновения. Поход, о котором будут потом слагаться песни и сказания, который принесёт славу и богатство его участникам. Вот какой это будет поход! И Абдурахман предвкушал знатную добычу, что достанется ему, молодому смелому воину. Оттого заливался счастливым смехом.

Приятели еще весело поддразнивали друг друга, когда услышали позади всхлипывания. Обернулись разом. У входа в юрту стояла жена Тангула и плакала. Тангул сдвинул брови. Виданное ли дело – жена правоверного мусульманина и воина плачет на людях?! И это в пору, когда надо радоваться славить всемилостивого и всемогущего аллаха и доблестного мудрого правителя Мамая, ниспосланного небом для укрепления силы и величия Золотой Орды!

– Женщина! – произнёс угрожающе Тангул. – В уме ли ты?

– Зачем?– жена глядела на Тангула с ненавистью и страхом. – Зачем вы не такие, как многие: не пашете землю, не живёте мирно...

Она не успела закончить.

Взвизгнул Тангул, выхватил из рук приятеля плеть и принялся остервенело хлестать жену:

– Я тебя проучу, чужеземка проклятая!

И, пнув уже поверженную на землю жену, точно извиняясь, сказал Абдурахману:

– Выгоню, как паршивую собаку!

На что Абдурахман добродушно отозвался:

– Не горюй, Тангул. У нас всё впереди. И скоро. Шибко

скоро!

И, поворотив коня, умчался разносить важнейший приказ.

Все ли ордынцы, подобно Тангулу и его другу Абдурахману, рвались в поход? Отнюдь не все. Многих принуждала к тому жестокая воля ордынских владык. Только легче ли было от этого русским и иным людям, над которыми поднималась кривая ордынская сабля?

Нет! Крестьянину едино: сам ли бежит по его полю, пожирает его жилище огонь или гонит его злой ветер. И от того и от другого равно горек пепел.

Повинуясь приказу могущественного правителя Мамая, снималось степное воинство. Щетинилась сотнями тысяч копий Золотая Орда. Набухали тяжёлыми стрелами колчаны. Облака пыли, вздымаемые ордынской конницей, предвестниками грядущих пожаров застилали небо.

Беда, столь ненавистно знаемая русскими землями, вновь поднимала голову. И целилась ныне в молодое сердце Руси – Москву.

Глава 2. ПРЕРВАННЫЙ ПИР

 Над Москвой прошёл дождь. Весёлый, тёплый. Прибил пыль на улицах. Омыл листву деревьев. Ребятишек повеселил.

Вылезли на завалинки старики и старухи – кости погреть. Бабы и девки толпились у колодцев, гремели бадьями-вёдрами, новости слушали-рассказывали. В рукава фыркали, давились смехом. Молодое дело!

День воскресный; людны, шумны, пестры и веселы московские улицы-переулки и площади. Куда ни глянь, трава водяными каплями, словно драгоценными каменьями, играет-переливается на солнышке. Над избами от соломенных жухлых крыш – пар.

Хорошо!

За белокаменными кремлёвскими стенами в великокняжеских хоромах тоже празднично. В просторной светлой гриднице – палате для многолюдных пиров – великий князь Дмитрий Иванович чествует важного гостя. Столы ломятся от добрых обильных яств. Алая камчатная скатерть уставлена тяжёлыми серебряными блюдами, серебряными и золотыми кубками. Во главе стола – сам грузный телом великий князь. Справа и слева от него в ряд ближние люди.

Потчует великий князь гостей едой и винами. Песнями тешит, жалует.

Сивобородый старик с острыми глазами под редкими седыми бровями стоит в дальнем углу гридницы-палаты, где пирует великий князь. Под звуки трёхструнного гудка поёт-рассказывает о стародавних временах, о Русской земле.

Внемлют ему в тишине. Кубок не звякнет. Лавка не скрипнет. Голос у старика сильный и гибкий. То рокочет густым церковным колоколом, то пастушьим рожком поёт, то заливается свирелью.

Торжественно и неторопливо выговаривает старец:

 О светло светлая

 и прекрасно украшенная

 земля Русская!

 И многими красотами

 преисполненная:

 озёрами многими,

 реками и источниками

 месточестными.

 Горами крутыми,

 холмами высокими,

 дубравами чистыми,

 полями дивными,

 зверями различными,

 птицами бесчисленными,

 городами великими,

 сёлами дивными,

 садами обильными,

 домами церковными

 и князьями грозными,

 боярами честными,

 вельможами многими.

 Всем ты наполнена,

 земля Русская...

Далее вёл старик повествование о былом могуществе Русской земли и о том, как пришли на неё чёрной тучей поработители.

Великий князь слушал не впервой сие слово о погибели земли Русской. Но оно каждый раз повергало его в печаль.

Верно: прекрасна и богата Русь.

Да схожа с лоскутным одеялом.

Составлена из многих земель-княжеств. А правильнее сказать – на них разделена. На землях тех – князья. Ино дружат между собой. Чаще враждуют. Норовят силой и хитростью отнять друг у друга власть. А с нею землю и людишек, что на ней живут, и дают великий прибыток.

Испокон веков велось так.

И – ох, как часто! – оборачивалось лихой бедой.

С первой встречи-битвы с Ордой на реке Калке в 1223 году княжеские междоусобицы губят, обессиливают Русь перед татарами. Дед его, Дмитрия Ивановича московского, Иван Данилович, прозванный Калитой, много потрудился над объединением русских земель. Дело Калиты продолжает он, великий князь Дмитрий. Легко ли это? Видит бог—нет! Исполнилось ему всего девять лет, когда помер отец Иван Иванович, прозванный Красным. Двенадцати – отправился в свой первый поход. Оспаривал у него право на великое княжение князь суздальско-нижегородский.

С той поры до сегодняшней едва ли единый год обходился без похода. Беспокойна и опасна жизнь в поле. Но нуждалась родная земля в силе и единении. И великий князь, ровно старательный и терпеливый кузнец, ковал будущее могущество не московского только – всего русского государства.

Даже беды умел обращать на пользу. Часто горела Москва, как всякий город, сплошь строенный из дерева. Случился при нём пожар небывалый, ставший известным под именем великого пожара Всесвятского, ибо начался с церкви Всех святых в Кремле. Выгорела дотла Москва. Сгорели и деревянные крепостные стены, защищавшие её от врага. «Довольно,—молвил тогда Дмитрий,—будем возводить Кремль каменный». И по великокняжескому слову весной 1367 года был заложен первый каменный Кремль.

Об этом вспоминал великий князь, слушая старца-гудца. И о том, думал, сколь часто приходилось ему мечом смирять собратьев князей, проливать русскую кровь. И это в пору, когда родную землю и русский народ терзали иноплеменники, алчные и беспощадные золотоордынские ханы.

Окончил старик свою песню. Перебрал узловатыми пальцами струны гудка. Растаял, угас последний заунывный звук. Тихо стало. Никто не решался говорить первым.

Ждали великокняжеского слова. А великий князь был столь глубоко погружён в свои думы, что не сразу заметил наступившее молчание.

Дело поправил боярин Михайло Андреевич Бренк, любимец великого князя, товарищ его детских игр.

– Эва, старче! —воскликнул.—Такую грусть-печаль на-веял, что мы про Вожу чуток бы и забыли. А ведь позади она, Вожа-то!

Оживились, облегчённо заговорили гости. Великий князь тряхнул головой.

– Впрямь, приуныли чрезмерно...

 Услужливый вельможа подхватил:

– Кто старое помянет, тому глаз вон!

 Дмитрий Иванович лесть отверг.

– А кто забудет, тому, сказывают,– два!

Однако переменился застольный разговор.

И то правда, велика была победа на реке Воже беспримерна.

С Батыева нашествия, с одна тысяча двести тридцать шестого года, лежала под игом Русь. Почитай, полтора столетия! Малый ли срок?

Поднимались русские люди, чаще городские низы, против окаянных поработителей. Да всякий раз большой кровью платили за мятеж. Золотоордынские ханы жестоко подавляли восстания. И горько признаваться, их помощниками подчас оказывались русские князья и бояре. Но сказано же: из песни слова не выкинешь, будь она весёлой или печальной до слёз. Так и тут. Что было, то было.

Однако копили силы московские великие князья. Два года назад донесли Дмитрию: Мамай послал воинство во главе с мурзой Бегичем против Москвы. «Хватит! —сказал великий князь.– Сколько можно терпеть?» И во главе своих полков стремительно выступил навстречу врагу.

Сошлись в Рязанской земле на реке Воже. По правому берегу стали войска татарских ханов, по левому – русские. Оторопел мурза Бегич, поражённый внезапным появлением русского войска. Топтались ордынцы на месте несколько дней. Однако срамно идти без боя обратно. Одиннадцатого августа, переправившись через Вожу, бросились на русских. Со свистом и криками. Впервой ли?

Не вышло, однако, лёгкой победы, каких множество случалось прежде. И вовсе никакой победы не вышло.

Тремя полками ударили русские. Большим – в лоб вражеской коннице. Вёл его сам великий князь Дмитрий Иванович. Другими двумя – правой и левой руки – с боков, в обхват.

Смешались Мамаевы всадники. Повернули вспять. Великое множество их полегло под русскими саблями, было поколото копьями, утонуло в реке.

Достались Дмитриевым воинам большая слава и изрядная корысть. Всё побросали Мамаевы воины. И юрты свои. И кибитки. Пять ордынских князей, включая Бегича, простились с жизнью на реке Воже. Меньшими были потери в московском войске. Пали храброй смертью двое воевод: Дмитрий Монастырёв и Назар Данилов Кусаков. С ними рядовые воины. И тот белобрысый, коего загубил хитростью Тангул.

Во мгновение ока – быстрее, чем на птичьих крыльях,-разнеслось по русским и иным землям: «Мамаевы воины показали московскому князю Дмитрию хребты-спины! Бежали, оставив победителям пожитки и награбленное добро!» То-то была благая весть!

Ослеплённый яростью, кинулся Мамай в русские пределы. Первой на пути лежала Рязанская земля. Великий князь рязанский Олег не оказывал и малого сопротивления. Поспешно бежал за Оку, бросив на произвол судьбы свой стольный град Переяславль-Рязанский. Мамай без жалости прошёлся по рязанским землям огнём и мечом, «много зла,– как горестно записал летописец,– сотвориша». Оттуда повернул, однако, обратно. «Убоялся!» – решили все. И были правы. Потому и оживились гости за великокняжеским столом, когда боярин Михаила Андреевич Бренк помянул Вожу.

Было ли прежде такое, чтобы русское войско в поле одолело ордынское? Нет! А теперь стало!

Потёк после Бренковых слов пир чередой светлой, хотя и чинной. Великий князь московский любил обильное застолье. Однако берёг своё достоинство. Сам хмельное принимал в меру. И от других требовал того же.

На княжеском подворье – иное. Торжественности менее, веселья более. От великокняжеского пиршественного стола много чего остаётся. Со знатным избытком готовят пристав-ленные к тому челядины. Али пропадать добру?

Средь великокняжеских воев в людской – молодой гудец, младший товарищ того, что развлекал-тешил великого князя и его гостей.

По говору сразу признали – рязанец. А коль скоро между Рязанью и Москвой давнее соперничество, принялись тому гудцу казать московские доблесть, удаль и силу.

Проворный Вася Тупик – ростом невелик, сух и словно бес подвижен, в алой рубахе, алой шапке и таких же сапогах, огонь чистый! —приступился к гудцу с верёвкой.

– Ты, парень, меня вяжи! Вяжи! Отказывался гудец:

– Пошто я тя вязать буду? Без вины-то...

Третий мужик, что странствовал со стариком гудцом, именем-прозвищем Хряк, росту огромного, с головой и бородой рыжими, прикончивши шестую по счёту посудину пенистого пива, рёк густым басом:

– Чего суетишься, красивый! Будто страшнее кошки

зверя нет. Дай-кася верёвку мне!

Бориска, парень тринадцатилетний, верная Васина тень, дёрнул друга за огненный подол:

– Отступись...

Вася шалыми глазами повёл.

– У вас в Рязани, сказывают, пироги с глазами – их едят, а они глядят. Потрудись, сердешный. Мы тоже посмотрим!

Хряк верёвку взял. Со вниманием обследовал, нет ли подвоху. Спросил:

– Спорим на что? Али так?

– Так!

Злорадной улыбкой расплылся Хряк.

– По мне, и так ладно! Дозволь только досмотр малый...

И без спросу привычными, должно, руками по одежке -шасть!

Лёг на стол нож, что висел у пояса. И второй, о коем даже Бориска не ведал, Хряк выдернул из-за голенища Васиного сапога.

Теперь, хороший, изволь назад рученьки!

Дивной выходила потеха. Для самого Васи лихая. Вместе с Бориской другие Васины приятели пожалели, что связался тот в весёлом духе с чужаком.

– Али передумал?

– Я, милок, думаю однажды. Зато крепко! – ответствовал Вася Тупик, приметно, однако, изменившись в лице.– Ты повяжи меня, с остальными выйди-ка потом из людской.

– Как прикажешь, родненький! – молвил чужак. И наложил на Васины руки верёвку.

В безмолвии глядели великокняжеские вои на то, как рыжий рязанец вязал Васю Тупика. Сноровисто вязал. С великой силой. Свекольным цветом залились оба от натуги.

Андрюха, прозвищем Волосатый, не стерпел, сказал с угрозой:

– Ты бы, товарищ, полегче...

Зыркнул на него свирепо Вася Тупик. Отступил Андрюха с видимой досадой.

Закончил дело рыжий. На Васю без улыбки поглядел:

– Надо бы рот заткнуть, да уж ладно. Едва ли тебе зубы помогут...

И, руки отряхнувши, первым вышел из людской. За ним гуртом и молча – остальные.

Бориска видел: губы прикусил от боли Вася. Славно потрудился Хряк! Запнулся было на пороге, Вася прохрипел гневно:

– Иди! Чего стал?!

Покинул людскую последним Бориска. Бережно прикрыл дверь. Стоял теперь чужак промеж великокняжеских воев без прежней уверенности. Должно, хмель сходил. Чуял: далече зашла шутка. Да на попятную охота ли идти?

Тянулось время, ровно дряхлая кляча, медленно. Мрачнели на глазах мужики. И когда ожидание сделалось вовсе тягостным, открылась дверь, из людской, разминая руки и кривясь от боли, вышел Вася Тупик.

Кажись, рыжий Хряк обрадовался более всех.

– Твоя взяла!

Руку протянул: мировая, мол!

Вася свою отвёл назад. Сказал сумрачно:

– Счастье твоё, парень, вроде как гость ты на великокняжеском подворье.

Андрюха Волосатый норовом был круче Васи. Чужака, кажись, легонько и тронул по шее ниже затылка ребром ладони. Да, похоже, знал куда. Повалился навзничь свиной тушей Хряк. Глаза закатил.

Андрюха глумливо подал руку:

– Прости, весёлый человек! Чужие шутки уважаем. Однако и свои держим про запас...

Вася на друга рявкнул цепным кобелём:

– Зачем? Уговор был!

– А человека калечить – тоже уговор?!

– То уж от совести...

– От дурости! – подал сердитый голос Родион Ржевский, начальник Васи Тупика и сотни воев.—А может, от чего похуже...

Пришлось бы рыжему Хряку давать ответ. Да грянули события поважнее.

Через Константиноеленские ворота Кремля влетел всадник.

Без шапки – видать, потерял дорогой, – в распахнутом чекмене. С лицом, серым от пыли. Исступленно охаживал ее плетью загнанного храпящего коня. Шарахнулся люд в разные стороны. Великокняжеская стража кинулась было преградить путь. И тогда по стражникам загуляла витая ремённая плеть. Иные схватились за сабли. Кто-то лук выхватил и, приложив стрелу, рывком натянул тетиву. Худо пришлось бы всаднику, да Родион Ржевский закричал во всю глотку:

– Стойте, ребята!. Это ж свой! Андрюшка Попов из степной сторожи!

А тот прямо к великокняжеским палатам.

На ходу скатился с коня и в пыльных сапогах, расхристанный, минуя оторопелых слуг,– в трапезную, где пировал великий князь.

Распахнул наотмашь дверь, перевёл дух.

Великий князь поднялся в гневном изумлении:

– Ополоумел, чадо? Или хлев здесь?!

– Государь Дмитрий Иванович, беда! Идёт па тебя и на Русскую землю царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке Воронеже...

Великий князь, должно, всего ожидал, только не такой вести,—кубок, что в руке держал, о стол грохнул.

– Ну, окаянные! Мало им Бегича! Недостало Вожи! Ужо устроим пир вам, без медов и сладкого пива!

Повскакали гости и ближние князю люди. Шумно сделалось. Степного вестника – на разрыв: что да как? Верные ли сведения? Кто с Мамаем ещё? Много ли собрал войска?

На следующее утро из Москвы по Коломенской дороге скакал отряд-сторожа, во главе с Родионом Ржевским. Было в нем семьдесят девять крепких юношей. И среди них Василий Тупик с Бориской. Путь лежал к притоку Дона– реке Быстрой Сосне. От великого князя был строгий наказ: разведать Мамаевы силы и обязательно добыть «языка». Важного. Кого-нибудь из Мамаевых придворных, досконально знающего военные планы Золотой Орды и тайные помыслы её правителя.

Едва рассвело, великий князь сам вышел к воинам и напутствие закончил так:

– Без «языка», други, не возвращайтесь. И надобно всё устроить быстро, без промедления!

Спорой рысью, вздымая пыль, двинулись всадники. Кабы страшились одного княжьего гнева. Разумели: судьба земли Русской, жизнь родных и близких зависят сейчас от них, от их смелости, умения и сноровки.

Ордынский вельможа, что был надобен, не курица. Ухватишь ли голыми руками? Держит подле себя надёжную, крепкую охрану. Потому задача и для бывалых воинов была тяжеленька. Понимал всякий, исключая, может, Бориску, что голову тут куда легче сложить, чем сладить дело.

Глава 3. МАМАЙ

 Благодатны южнорусские степи.

Два человека неторопливо беседуют о них, сидя на мягком персидском ковре за изысканной трапезой.

Царевич Бадык-оглан благодарит наклоном головы хозяина и продолжает прерванную речь:

– Во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих...

Его собеседник, всесильный правитель Золотой Орды

Мамай, напряжённо морщит лоб, пытаясь вспомнить, откуда ему знакомы эти слова.

Царевич после небольшой, вполне приличной, паузы заканчивает:

– Так сказал о них мой пращур, славный и благородный

хан Джучи, сын великого Чингисхана.

«Ну конечно!» – мысленно выбранил себя Мамай. Как он мог забыть? И со дна души поднялась глухая привычная злоба: щенок, сопливый мальчишка, подчёркивал своё превосходство! Он, видите ли, Чингисид! Один из потомков основателя империи. И будь этот царевич, отпрыск знатного рода, тупее самого глупого барана, а он, Мамай, умнее всех мудрецов, вместе взятых, всё равно между ними будет лежать бездонная пропасть. Преимущества, полученные при рождении, оказываются важнее и выше любых личных достоинств и совершенств. Справедлив ли мир?

Чингисхан велик. Но чем? Собственными заслугами! Его отец Есугей-багатур даже не был ханом, а лишь предводителем племён – кият-борджгинов – и, быть может, двух или трёх других.

Почему же должна великая тень преграждать дорогу живым? Разве этот холеный, избалованный царевич – будущее Золотой Орды? Он – нынешний правитель, темник Мамай– истинный продолжатель Чингисханова дела!