Текст книги "Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

Тем временем у Кмицица, сидевшего в темном углу корчмы, мысли вереницей неслись в уме. В первую минуту душа его возмутилась при виде грозного сермяжника и рука невольно схватилась за саблю. Кмициц знал, что Юзва был главным виновником убийства его товарищей и самым заклятым его врагом. Прежний пан Кмициц тотчас бы приказал схватить его и разметать лошадьми, но теперешний пан Бабинич превозмог себя. Мало того, тревога овладела им при мысли о том, какие опасности могут грозить ему и всему его предприятию, если только шляхта сейчас узнает его. Он решил поэтому остаться неузнанным и все больше отодвигался в тень; наконец, опершись локтями на стол, положил голову на руки и притворился спящим.

Однако он успел шепнуть сидевшему рядом Сороке:

– Ступай на конюшню, лошадей держать наготове. В ночь едем!

Сорока поднялся и вышел вон.

Кмициц по-прежнему притворялся спящим. Воспоминания роем поднялись в его уме. Эти люди напомнили ему Лауду, Водокты и те короткие дни, что миновали, как сон. Когда Юзва сказал, что он из старой хоругви Биллевича, при одном этом имени сердце затрепетало в груди пана Анджея. И вспомнилось ему, что такой же был вечер и так же пылал огонь в очаге, когда он как снег на голову свалился в Водокты и в первый раз увидел в людской Оленьку среди прях.

Сквозь сомкнутые веки он видел теперь, как наяву, светлый и тихий ее образ, вспомнил все, что произошло, вспомнил, как хотела она быть его ангелом-хранителем, укрепить его в добре, защитить от зла, указать ему путь прямой и достойный. Ах, если бы он послушался ее, если бы он послушался ее! Она знала, что делать, на чью сторону стать, знала, где честь, доблесть и долг, – она просто взяла бы его за руку и повела вперед, если бы только он захотел послушаться ее.

От этих воспоминаний любовь с новой силой вспыхнула в сердце пана Анджея, он готов был всю кровь отдать до последней капли, только бы упасть к ногам этой девушки, а в эту минуту готов был даже этого лауданского медведя, убившего его друзей, заключить в объятия только за то, что он был из тех краев, что вспоминал Биллевичей, что видал Оленьку.

Юношу вызвало из задумчивости его собственное имя, которое несколько раз повторил Юзва Бутрым. Арендатор из Вонсоши расспрашивал о знакомых, и Юзва рассказывал ему о том, что произошло в Кейданах с той поры, как гетман заключил памятный договор со шведами, толковал о сопротивлении войска, об аресте полковников, о ссылке их в Биржи и счастливом спасении. Ясное дело, что имя Кмицица повторялось в этих рассказах, как живое воплощение чудовищной жестокости и измены. Юзва не знал, что Володыёвский, Скшетуские и Заглоба обязаны Кмицицу жизнью, и вот как рассказывал о том, что произошло в Биллевичах:

– Поймал наш полковник этого изменника, как лиса в норе, и тотчас велел вести его на смерть. Сам я вел его, несказанно радуясь, что настигла его кара господня, и то и знай подносил ему фонарик к глазам, хотел посмотреть, не раскаивается ли он. Какое там! Шел смело, не глядя на то, что предстанет скоро перед судом всевышнего. Такой уж человек упорный! А как посоветовал я ему хоть лоб перекрестить, он мне ответил: «Замолчи, холоп, не твоего ума дело!» Поставили мы его за селом под грушей, и хотел уж я команду дать, а тут пан Заглоба, – он пришел вместе с нами, – велит обыскать его, нет ли при нем каких бумаг. Нашли письмо. Пан Заглоба говорит мне: «Ну-ка посвети!» – и тотчас давай читать. Только начал читать, как схватится за голову! «Господи Иисусе, веди его назад!» Сам вскочил на коня и умчался, ну а мы его повели, думали, перед смертью велят допросить под огнем. Да не тут-то было! Отпустили изменника на свободу. Не мое это дело, что они в том письме вычитали, но только я бы его не отпустил.

– Что же было в том письме? – спросил арендатор из Вонсоши.

– Не знаю, думаю только, что в руках князя воеводы были еще офицеры, и когда бы мы Кмицица расстреляли, он бы тотчас велел их расстрелять. А может, наш полковник сжалился над слезами панны Биллевич, – упала она будто без памяти, едва отходили. И все-таки осмелюсь сказать: плохо сделали, что отпустили этого человека, потому столько зла он сотворил, что впору разве Люциферу. Вся Литва на него сетует, а сколько вдов плачет, сколько сирот, сколько калек убогих – один только бог знает! Кто его кончит, такую заслугу будет иметь перед богом и людьми, будто бешеную собаку убил!

Юзва снова стал рассказывать о Володыёвском, Скшетуских и о хоругвях, стоявших в Подляшье.

– С припасом худо, – говорил он, – имения князя гетмана вконец разорены, крошки не найдешь ни для себя, ни для коня, а шляхта там убогая, однодворцы живут в застянках, как у нас, в Жмуди. Положили полковники разделить хоругви на сотни и расставить на постой так, чтобы сотня от сотни была в миле или двух. Не знаю, что будет, когда зима придет.

Кмициц, который терпеливо слушал эти речи, пока разговор шел о нем, встрепенулся тут и даже рот раскрыл, чтобы сказать из своего темного угла: «Да вас гетман, когда вы так вот разделитесь, как раков из сака по одному рукой повыберет!»

Но в эту минуту отворилась дверь, и на пороге показался Сорока, которого Кмициц услал готовить в дорогу лошадей. Свет от очага падал прямо на суровое лицо вахмистра; поглядел на него Юзва Бутрым, пристально так посмотрел и спрашивает Жендзяна:

– Это твой человек, вельможный пан? Что-то он мне знаком!

– Нет, – ответил Жендзян, – это шляхтичи с лошадьми на ярмарку едут.

– Куда же это вы едете? – спросил Юзва.

– В Соботу, – ответил старый Кемлич.

– Где это?

– Недалеко от Пёнтка.

Как раньше Кмициц, так теперь Юзва принял этот ответ за неуместную шутку и нахмурился:

– Отвечай, когда спрашивают!

– А по какому праву ты спрашиваешь?

– Могу тебе и это сказать: послан я в разъезд поглядеть, нет ли в округе подозрительных людей. Вот и вижу я, есть тут такие, что не хотят сказать, куда едут!

Опасаясь, как бы дело не кончилось дракой, Кмициц отозвался из своего темного угла:

– А ты не сердись, пан солдат. Пёнтек и Собота – это города такие, там осенью, как и в других городах, бывают конные ярмарки. Не веришь, так спроси пана старосту, он должен знать.

– Ну как же! – подтвердил Жендзян.

– Это дело другое, – ответил Бутрым. – Но только зачем вам туда ехать? Вы и в Щучине можете сбыть лошадей, нам их вот как не хватает, а те, что мы в Пильвишках взяли, негодны, все в ссадинах.

– Всяк туда держит путь, куда ему надобно, вот и мы знаем, куда нам лучше ехать, – возразил ему Кмициц.

– Куда тебе лучше, я не знаю, а вот нам никак не лучше, что ты угонишь табун к шведам да про нас им донесешь.

– Странно мне это! – заметил арендатор из Вонсоши. – Шведов эти люди ругают, а что-то уж очень к ним рвутся. – Тут он обратился к Кмицицу: – А ты тоже не больно похож на барышника, вон и перстень дорогой я видел у тебя на руке, такого бы и пан не постыдился.

– Коли так он твоей милости по вкусу пришелся, покупай его у меня, я в Ленге двадцать грошей за него заплатил, – ответил Кмициц.

– Двадцать грошей? Видно, поддельный, но хороша подделка. Покажи-ка!

– Бери, пожалуйста!

– А ты сам что, встать не можешь? Я к тебе должен подходить.

– Уж очень устал я.

– Э, братец! Можно подумать, ты лицо хочешь спрятать!

Услышав эти речи, Юзва, не говоря ни слова, подошел к очагу, выхватил пылающую головню и, держа ее высоко над головой, шагнул прямо к Кмицицу и поднес ее к его глазам.

В то же мгновение Кмициц поднялся во весь рост, и минуту они оба смотрели друг другу в глаза, – головня выпала внезапно из рук Юзвы, рассыпав по дороге тысячи искр.

– Господи Иисусе!! – воскликнул он. – Да это Кмициц!

– Я самый! – ответил пан Анджей, видя, что больше таиться нельзя.

Но тут Юзва стал кричать солдатам, оставшимся во дворе.

– Эй, сюда, сюда, держи его! – Затем он повернулся к Кмицицу: – Так это ты, дьявол, изменник?! Так это ты, исчадие ада?! Раз ушел из моих рук, а теперь переоделся и пробираешься к шведам? Так это ты, Иуда, изверг рода человеческого? Теперь не уйдешь!

С этими словами он схватил пана Анджея за ворот, а пан Анджей схватил его; но еще раньше с лавки поднялись два молодых Кемлича, Косьма и Дамиан, достав косматыми головами чуть не до потолка, и Косьма спросил:

– Как, отец, лупить?

– Лупить! – ответил старый Кемлич, выхватывая саблю.

В эту минуту с треском повалилась дверь, и в корчму ринулись солдаты Юзвы, а вслед за ними, чуть не на плечах их, ворвалась челядь Кемличей.

Левой рукой Юзва схватил пана Анджея за ворот, а правой уже держал обнаженную рапиру, размахивая ею с такой быстротой, что она молнией сверкала в воздухе. Хоть пан Анджей и не был такой непомерной силы, как Юзва, однако тоже как клещами сдавил ему шею. Глаза у Юзвы выкатились, рукоятью рапиры он хотел размозжить Кмицицу руку, но не успел, Кмициц раньше ударил его по голове эфесом сабли. Пальцы Юзвы, державшие ворот Кмицица, мгновенно разжались, сам он пошатнулся от удара и откинулся назад. Кмициц оттолкнул его от себя, чтобы сподручней было рубить, и со всего размаха полоснул саблей по лицу. Юзва, как дуб, повалился навзничь, ударившись головою об пол.

– Бей их! – крикнул Кмициц, в котором сразу проснулся прежний забияка.

Однако кричать уже не было надобности, в корчме кипел бой. Молодые Кемличи рубились саблями, а порой, как пара быков, бодались головами, за каждым ударом валя кого-нибудь наземь; сразу же за ними выступал старик: приседая раз за разом до самой земли и щуря глаза, он раз за разом тыкал острием сабли под рукой у сыновей.

Но наибольшее опустошение вносил в ряды противника Сорока, привычный к дракам в корчмах, в тесноте. Он так напирал на врагов, что те не могли достать его острием; расстреляв сперва пистолеты, он садил теперь рукоятями по головам, размозжал носы, выбивал зубы и глаза. Челядь Кемличей и два солдата Кмицица помогали своим.

Противники в схватке перекатились уже от стола в другой конец корчмы. Лауданцы отчаянно защищались; но когда Кмициц, повалив Юзву, ринулся в свалку и тут же распластал еще одного Бутрыма, победа стала склоняться на его сторону.

Слуги Жендзяна тоже вбежали в корчму с саблями и ружьями; но как ни кричал им Жендзян: «Бей их!» – они не знали, кого бить, так как лауданцы не носили мундиров и нельзя было разобрать, где свои и где чужие. В общей свалке им попадало и от тех и от других.

Жендзян держался осторожно, не ввязывался в драку, он только силился распознать Кмицица, чтобы показать своим, куда направить выстрел; но при слабом свете лучины Кмициц все время пропадал у него из глаз, то возникая, как огненный дьявол, то снова исчезая в полумраке.

Лауданцы с каждой минутой все слабей отражали удары, – сердце упало у них, когда они увидели сраженного Юзву и услышали страшное имя Кмицица. И все же они сражались упорно. Тем временем корчмарь тихонько проскользнул между дерущимися с ведром воды в руке и выплеснул ее на огонь. В корчме воцарилась непроглядная тьма; противники сбились в такую тесную кучу, что могли только садить друг друга кулаками, через минуту стихли крики, слышно было только тяжелое дыхание и беспорядочный топот ног. Вскоре через выломанную дверь вырвались в сени слуги Жендзяна, за ними лауданцы, а уж за ними люди Кмицица.

Они стали преследовать друг друга в сенях, в зарослях крапивы, во дворе и в сарае. Раздалось несколько выстрелов, взвизгнули и заржали лошади. Бой закипел у повозок Жендзяна, под которыми укрылись его слуги; лауданцы тоже искали там убежища; слуги Жендзяна, приняв их за врагов, дали по ним несколько залпов.

– Сдавайтесь! – кричал старый Кемлич; тыча острием сабли между спицами колес, он вслепую колол спрятавшихся под повозкой людей.

– Стой! Сдаемся! – раздалось несколько голосов.

И слуги старосты из Вонсоши стали выбрасывать из-под повозки сабли и ружья, затем молодые Кемличи принялись вытаскивать за головы их самих, пока старик не крикнул:

– К телегам! Бери все, что попадется под руку! Живо! Живо! К телегам!

Молодым не надо было в третий раз повторять приказ, они бросились отстегивать пологи, из-под которых показали свои круглые бока короба Жендзяна. Они уж и короба стали скидывать, когда раздался голос Кмицица:

– Стой!

И Кмициц, как бы в подтверждение приказа, стал хлестать их плашмя окровавленной саблей.

Косьма и Дамиан поспешно отскочили в сторону.

– Пан полковник, разве нельзя? – покорно спросил старик.

– Не сметь! – крикнул Кмициц. – Найди мне старосту!

Косьма и Дамиан в мгновение ока ринулись на поиски, а за ними бросился и отец; через четверть часа они снова появились, ведя Жендзяна, который, увидев Кмицица, сказал ему с низким поклоном:

– Обиду терплю я, вельможный пан, ни с кем я войны не искал, а что знакомых еду проведать, так это всяк волен делать.

Кмициц, опершись на саблю, тяжело дышал и не говорил ни слова.

– Я, – продолжал Жендзян, – ни шведам, ни гетману не нанес никакой обиды, только ехал к пану Володыёвскому, так ведь он мой старый знакомый, и на Руси мы вместе с ним воевали. Чего это мне лезть на рожон?! Не был я в Кейданах, и нет мне дела до того, что там было. У меня одно на мысли: ноги унести отсюда, да чтоб добро мое, что дал мне господь, не пропало. Я ведь не украл его, в поте лица заработал. Нет мне до всего этого дела! Отпусти ты только меня отсюда!

Кмициц тяжело дышал и все глядел словно бы рассеянно на Жендзяна.

– Покорнейше прошу, вельможный пан! – снова заговорил староста. – Ты же видел, не знаю я этих людей и отроду не был им другом. Напали они на твою милость, так получили по заслугам, но за что же я должен страдать, за что мое добро должно пропадать? Чем я провинился? Коли уж нельзя иначе, так откуплюсь я от твоих солдат, хоть человек я бедный и много дать не могу. Дам им по талеру, чтоб не зря они трудились… И по два дам, да и ты, вельможный пан, прими от меня…

– Закрыть телеги! – крикнул Кмициц. – А ты, пан, забирай своих раненых и езжай ко всем чертям!

– Покорнейше благодарю, ясновельможный пан! – сказал арендатор из Вонсоши.

Но тут подошел старый Кемлич, выпятил нижнюю губу и, обнажив гнилые пеньки, заскулил:

– Пан полковник, наше это добро! Зерцало правды, наше оно!..

Но Кмициц так на него взглянул, что старик согнулся в три погибели и слова не посмел больше вымолвить.

Слуги Жендзяна кинулись опрометью запрягать лошадей, а Кмициц снова обратился к старосте:

– Бери всех раненых и убитых, которые найдутся, отвези их к пану Володыёвскому и скажи ему от меня, что не враг я ему, как он думает, а может, лучший друг. Но не хотел я с ним повстречаться, потому не приспело еще время для такой встречи. Может, попозже и наступит такая пора, но сегодня ни он бы мне не поверил, ни я бы ни в чем не смог его убедить. Со временем, может. Да слушай хорошенько! Скажи, что это его люди напали на меня, а я принужден был обороняться.

– Так оно, молвить справедливо, и было, – подтвердил Жендзян.

– Погоди! Скажи еще пану Володыёвскому, чтоб держались они вместе, что Радзивилл хочет только дождаться от Понтуса конницы, а тогда тотчас двинется на них. Может, он уже в пути. Он и князь конюший строят ковы с курфюрстом, и стоять неподалеку от границы опасно. Но главное, пусть держатся вместе, не то погибнут напрасно. Витебский воевода хочет пробраться в Подляшье. Пусть идут навстречу ему и помощь окажут, коль понадобится.

– Все расскажу, будто деньги за то с тебя получил.

– Хоть Кмициц говорит, хоть Кмициц остерегает, пусть верит он мне, пусть с другими полковниками посоветуется, – увидят они, что, собравшись вместе, будут сильней. Говорю тебе еще раз, гетман уже в пути, а я пану Володыёвскому не враг.

– Будь у меня от твоей милости знак какой, оно было бы лучше, – заметил Жендзян.

– Зачем тебе знак?

– Да ведь и пан Володыёвский скорее поверит, что это ты по дружбе советуешь, верно, подумает он себе, что-то тут есть, коли знак он мне присылает.

– Что ж, возьми этот перстень, – промолвил Кмициц, – хоть на головах у людей, которых ты отвезешь пану Володыёвскому, и без того немало моих знаков осталось.

С этими словами он снял с пальца перстень. Жендзян торопливо взял перстень и сказал:

– Покорно благодарю, милостивый пан.

Спустя час Жендзян со своими повозками и со слугами, которые отделались испугом, спокойно направлялся в Щучин, увозя троих убитых и всех раненых, среди которых был Юзва Бутрым с рассеченным лицом и разбитой головой. Едучи, поглядывал Жендзян на перстень с камнем, который чудно переливался на лунном свету, и думал об удивительном и страшном человеке, который, сделав столько зла конфедератам и столько добра шведам и Радзивиллу, хотел, однако, спасти конфедератов от неминуемой гибели.

«Советы он от чистого сердца давал, – говорил себе Жендзян. – Всегда лучше держаться вместе. Но почему он их остерегает? Разве только из добрых чувств к пану Володыёвскому, который в Биллевичах пощадил его жизнь. Разве только из добрых чувств! Да, но князю гетману худо может быть от этого! Удивительный человек: служит Радзивиллу, а сочувствует нашим!.. И едет к шведам!.. Что-то мне невдомек… – Через минуту он прибавил про себя: – Щедрый человек! Нельзя только поперек дороги ему становиться».

Так же долго и тщетно ломал себе голову старый Кемлич, пытаясь найти ответ на вопрос, кому же пан Кмициц служит!

«Едет к королю, а конфедератов бьет, которые стоят за короля. Что бы это могло значить? И шведам не доверяет, прячется от них… Что-то с нами будет?»

Не умея найти ответ, он со злостью набросился на сыновей:

– Негодяи! Подохнете без благословения! Ну не могли вы хоть убитых обшарить?

– Мы боялись! – ответили Косьма и Дамиан.

Один Сорока был доволен и весело трусил за своим полковником.

«Не глядел никто на нас дурным глазом, – думал он, – коль скоро мы их побили. Любопытно мне, кого же мы теперь будем бить?»

А было ему все равно, кого ни бить, куда ни ехать.

К Кмицицу никто приступиться не смел, ни о чем не смел его спрашивать: молодой полковник ехал темный, как ночь. Терзался он страшно оттого, что пришлось побить людей, с которыми он хоть сейчас готов был стать в один строй. Но если бы он сдался и позволил отвести себя к Володыёвскому, что бы тот подумал, узнав, что его схватили, когда он под вымышленным именем пробирался к шведам и грамоты имел к шведским комендантам?

«Преследуют меня неотступно старые грехи, – говорил себе Кмициц. – Бежать надо отсюда прочь, ты же, господи, укажи мне путь».

И он стал жарко молиться, отгоняя прочь совесть, которая шептала ему: «Снова трупы остались у тебя позади, и своих людей, не шведов…» – «Боже, буди милостив ко мне, грешному! – молился Кмициц. – К своему государю я еду, там начнется моя служба…»

  ГЛАВА V

Остановившись в корчме «Клич», Жендзян не думал заночевать там; от Вонсоши до Щучина было недалеко, и он хотел только дать отдохнуть лошадям, особенно тем, которые везли кладь. Когда Кмициц позволил ему продолжать путь, он не стал терять времени и спустя час, поздней ночью, въезжал уже в Щучин; ответив на оклик стражи, он расположился прямо на рынке, так как все дома были заняты солдатами и даже для них не хватило места. Щучин считался городом, хоть на деле городом не был, – не было еще тут ни валов, ни ратуши, ни судов, ни школы пиаров, сооруженной только при короле Яне Третьем, да и домов было мало, так, по большей части хатенки; только потому и назывался он городом, что дома были построены в квадрат и образовали рыночную площадь, пожалуй, такую же грязную, как и пруд, на берегу которого он стоял.

Поспав под теплой волчьей епанчой, Жендзян дождался утра и тотчас направился к Володыёвскому; тот не видал его целую вечность, очень обрадовался и повел к Скшетуским и Заглобе. Жендзян расплакался при виде прежнего своего господина, которому столько лет служил верой и правдой, с которым столько пережил приключений, да и нажил богатство. Не стыдясь старой службы, он стал целовать руки Яну, повторяя растроганно:

– Мой дорогой пан! Мой дорогой пан! В какое время привелось снова встретиться!

Все стали жаловаться на тяжелые времена, пока Заглоба наконец не сказал:

– Но ты, Жендзян, у фортуны всегда за пазухой: смотри ты, паном стал. Ну не пророчил ли я тебе, ты только вспомни, что коль не повесят тебя, выбьешься в люди! Ну как же ты теперь?

– Мой дорогой пан, да за что же меня вешать, коль не согрешил я ни против бога, ни против закона? Служил верно, а коль случалось изменить кому, так одному разве недругу, что я себе только в заслугу могу поставить. А что я хитростью какого-нибудь разбойника изничтожил, мятежников, к примеру, или ту чаровницу, – помнишь, милостивый пан? – так это тоже не грех, а и грех, так не мой, а твой, потому хитрости я от тебя научился.

– Да ну! Нет, вы только поглядите на него! – воскликнул Заглоба. – Коль ты хочешь, чтобы я за гробом за грехи твои выл, так отдай мне при жизни их fructa. Один ты пользуешься богатствами, которые награбил у казаков, так из одного тебя за это и шкварки в пекле вытопят!

– Бог не без милости, да и неправда это, будто я один пользуюсь, я ведь сперва лихих соседей тяжбами разорил и родителей обеспечил, они теперь спокойно живут в Жендзянах, никаких обид не терпят. Яворских-то я по миру пустил, ну а сам уж в отдалении потихоньку гоношу деньгу!

– Так ты уже не живешь в Жендзянах? – спросил Ян Скшетуский.

– В Жендзянах по-прежнему живут мои старики, а сам я в Вонсоше, и грех жаловаться, не обидел бог. Но как прослышал я, что вы в Щучине, не мог усидеть на месте, подумал себе: видно, снова пора в путь! Коли быть войне, что ж, пусть будет!

– Признайся же, – сказал Заглоба, – это ты из Вонсоши бежал, испугавшись шведов.

– В Визненской земле еще нету шведов, разве только маленькие разъезды туда заглядывают, да и то с опаской, потому очень на них мужики злы.

– Это ты мне хорошую новость привез, – сказал Володыёвский. – Я ведь вчера нарочно послал разъезд, чтобы разведать, где шведы стоят, не знал я, можно ли в Щучине спокойно стоять на постое. Верно, этот разъезд и привел тебя сюда?

– Этот разъезд? Меня? Это я его привел, а верней сказать, привез, у них ведь ни одного человека не осталось, кто бы мог сидеть в седле.

– Как так? Что ты болтаешь? Что с ними стряслось? – встревожился Володыёвский.

– Страх как их побили! – объяснил Жендзян.

– Кто побил?

– Пан Кмициц.

Скшетуские и Заглоба даже с лавок повскакали.

– Кмициц? Да как он сюда попал? – засыпали они Жендзяна вопросами. – Неужто сам князь гетман уже пришел? Да ну же, говори скорее, что случилось?

Володыёвский тем временем выбежал на улицу, чтобы собственными глазами увидеть, какой урон понесли его люди, и посмотреть их.

– Что я вам буду рассказывать? – ответил Жендзян. – Лучше подожду, покуда пан Володыёвский воротится, это ведь больше его касается, не повторять же мне два раза одно и то же.

– Ты видел Кмицица своими глазами? – спрашивал Заглоба.

– Как вас вот вижу.

– И говорил с ним?

– Как же не говорить, коли мы повстречались с ним в корчме «Клич», что недалеко отсюда, я заехал, чтобы дать отдохнуть лошадям, а он остановился на ночлег. Чуть не час целый мы с ним проговорили, делать-то больше было нечего. Я жаловался на шведов, он тоже жаловался.

– На шведов? Он тоже жаловался на шведов? – спрашивал Скшетуский.

– Страх как, хоть сам ехал к ним.

– Много было с ним войска?

– Да никакого войска не было, всего несколько слуг, правда, при оружии и с такими свирепыми образинами, что таких не было, пожалуй, и у тех, что по приказу Ирода избивали невинных младенцев. Выдал он себя за простого шляхтича-однодворца, сказал, будто с лошадьми на ярмарку едет. Был у него табунок голов на двадцать, но я что-то ему не поверил: и с виду человек совсем не простой, и смел, не как барышник, и перстень дорогой видел я у него на руке. Да вот он!

Самоцвет сверкнул перед глазами слушателей, а Заглоба руками об полы хлопнул.

– Успел-таки выцыганить! – воскликнул старик. – Да я бы тебя по одному этому на другом конце света признал!

– Нет уж, позволь, милостивый пан, не цыганил я вовсе! Я ведь тоже шляхтич, ровня другим, не цыган, хоть и арендатор, покуда не дал господь своим именьицем обзавестись. А перстень этот дал мне пан Кмициц в знак того, что правду он мне говорил, а что он говорил – это я вам сейчас в точности повторю, потому сдается мне, речь идет об наших шкурах.

– Как так? – спросил Заглоба.

Но тут вошел Володыёвский, возмущенный до крайности, бледный от гнева; он швырнул шапку на стол и сказал:

– Неслыханное дело! Трое убиты, Юзву Бутрыма саблей так полоснули, что еле дышит!

– Юзву Бутрыма? Да ведь это человек медвежьей силы! – изумился Заглоба.

– На глазах у меня сам пан Кмициц его и полоснул! – вмешался в разговор Жендзян.

– Довольно с меня этого Кмицица! – в гневе вскричал Володыёвский. – Где бы этот человек ни появился, всюду он, как чума, сеет смерть. Довольно! Око за око, зуб за зуб! Но теперь у нас с ним новый счет! Людей мне изувечил, на добрых солдат напал. Я ему это попомню, мы еще встретимся!

– Сказать по правде, не он на них напал, а они на него, он ведь в самый темный угол забился, чтоб они его не признали, – сказал Жендзян.

– А ты чем моим помочь, еще его оправдываешь! – сердито оборвал его Володыёвский.

– Да я по справедливости. А что до помощи, так мои хотели помочь, да никак не могли, не знали в свалке, кого бить, кого щадить, и самим поэтому досталось. Да и я цел и невредим ушел со своими коробами только по великодушию пана Кмицица. Вы вот послушайте, как дело-то было.

И Жендзян стал подробно описывать драку в корчме, ничего не пропустил, а когда он рассказал наконец все, что Кмициц велел передать Володыёвскому, все просто остолбенели.

– Он сам тебе это сказал? – спросил Заглоба.

– Сам, – ответил Жендзян. – «Я, – толковал он мне, – пану Володыёвскому и конфедератам не враг, хоть они иначе думают. Придет время, все обнаружится, а покуда Христом-богом молю, пусть держатся вместе, не то виленский воевода их как раков из сака повыберет».

– И он сказал тебе, что воевода уже в походе? – спросил Ян Скшетуский.

– Нет, он говорил, что гетман только ждет подмоги от шведов, а тогда тотчас двинется в Подляшье.

– Что вы об этом думаете? – поглядел на товарищей Володыёвский.

– Странно мне все это! – воскликнул Заглоба. – То ли этот человек предает Радзивилла, то ли нам ловушку готовит. Но какую? Советует держаться вместе, а какой же от этого может быть вред для нас?

– А тот, что с голоду пропадем, – ответил Володыёвский. – Мне уже дали знать, что и Жеромский, и Котовский, и Липницкий должны разделить свои хоругви на отряды по несколько десятков сабель и расставить их на постой по всему воеводству, потому что вместе они не могут прокормиться.

– А что, как Радзивилл и впрямь придет, – промолвил Станислав Скшетуский, – кто тогда сможет дать ему отпор?

Никто не нашелся, что ответить, потому что ясно было как день, что если великий гетман литовский подойдет с войском и застанет силы конфедератов рассеянными, он легко их истребит.

– Странно мне все это! – повторил Заглоба. Помолчав с минуту времени, он продолжал: – И все-таки Кмициц уже доказал, что он искренне нам сочувствует. Я вот и подумал, не оставил ли он Радзивилла? Но тогда зачем ему пробираться переодетым, да еще куда? К шведам? – Тут он обратился к Жендзяну: – Он говорил тебе, что едет в Варшаву?

– Да! – ответил Жендзян.

– Но ведь там уже шведы.

– Да-да! – подтвердил Жендзян. – Коль он ехал всю ночь, так теперь уже должен был повстречать шведов.

– Ну видали ль вы когда такого человека? – воскликнул Заглоба, глядя на товарищей.

– Что зло смешалось в нем с добром, как плевелы с пшеницей, в том нет сомнения, – сказал Ян Скшетуский. – Но чтоб в совете, который он нам дает, таилась измена, с этим я решительно не могу согласиться. Не знаю я, куда он едет, почему пробирается переодетый, и не стану зря ломать над этим голову, – тут скрыта какая-то тайна. Но я готов поклясться, что совет он дает дельный, искренне нас предостерегает, и спасение наше в одном – послушаться его. Как знать, не обязаны ли мы опять ему жизнью.

– Господи! – воскликнул Володыёвский. – Да как же может прийти сюда Радзивилл, коль на его пути стоят люди Золотаренко и пехота Хованского. Мы – это дело другое! Одна хоругвь может проскользнуть, да и то в Пильвишках нам пришлось саблями прокладывать себе путь. И Кмициц – это дело другое, он пробивался с кучкой людей. Но как может пройти гетман с целым войском? Разве только сперва разгромит и Золотаренко и Хованского…

Не успел Володыёвский кончить, как дверь отворилась, и вошел стремянный.

– Гонец к пану полковнику с письмом, – сказал он.

– Неси письмо, – приказал Володыёвский.

Стремянный вышел и через минуту вернулся с письмом. Пан Михал торопливо сломал печать и начал читать:

–  «Пишу нынче про то, что вчера не успел рассказать арендатору из Вонсоши. Чтобы двинуться на вас, у гетмана и своего войска довольно; но он с умыслом ждет подмоги от шведов, дабы выступить против вас под покровительством шведского короля. Пусть только тронут тогда его московиты, им придется ударить и на шведов, а сие означало бы войну с шведским королем. Без приказа они не посмеют это сделать, ибо боятся шведов и не примут на себя ответ за начало войны. Они уже знают, что Радзивилл повсюду с умыслом подставляет им шведов: стоит им подстрелить или зарубить хоть одного шведа, и тотчас разгорится война. Не знают они сами теперь, что делать, ибо Литва отдана шведам, стоят потому на месте и выжидают, не воюя, что дальше будет. По этой причине они и Радзивилла не станут останавливать и перепон ему чинить не станут, и он пойдет прямо на вас и будет истреблять вас поодиночке, коль скоро вы не соберете вместе все свои силы. Христом-богом молю, сделайте это и зовите к себе поскорее витебского воеводу, ибо и ему легче пробиться сквозь московитов, покуда они стоят, словно ум потерявши. Хотел я под чужим именем вас остеречь, дабы вы скорее мне поверили, но коль скоро открылось, кто шлет вам вести, подписываюсь своим собственным. Беда, коль не поверите вы мне, ибо я уж не тот, каким прежде был, и, даст бог, совсем иные речи вы услышите обо мне.

 Кмициц».

– Ты хотел знать, как придет к нам Радзивилл, вот тебе и ответ! – сказал Ян Скшетуский.

– Он прав! – воскликнул Володыёвский. – Умные слова!

– Не умные, а святые слова! – перебил его Заглоба. – Сомнений быть не может. Я первый разглядел этого человека, и хоть нет такого проклятия, какое не посылали бы на его голову люди, говорю вам, мы еще будем благословлять его. Мне довольно взглянуть на человека, чтобы узнать ему цену. А помните, как он мне полюбился в Кейданах? Сам он тоже нас любит, как истинных рыцарей, а когда в первый раз услыхал мое имя, чуть не задушил меня от восторга в объятиях и благодаря мне спас всех вас.