Текст книги "Бретонская роза"
Автор книги: Генрих Лаубе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 7
Батист не нарушил слова, данного графине, несмотря на ожидавшее его наказание плетьми, которому хотел его подвергнуть разгневанный Шабо де Брион, но, выждав удобную минуту, напомнил молодому сеньору о предложении дворецкого остановиться в аббатстве. Брион, не доверяя старому слуге, нанял себе помещение в городке Фуа, где думал провести остаток дня и следующую ночь, так как был уверен, что графиня Шатобриан в замке или где-нибудь поблизости от него, и надеялся, что может быть ему удастся отыскать ее. Он велел позвать к себе хозяина гостиницы, и тот сообщил ему, что час тому назад какая-то дама проехала верхом в сопровождении слуги. Брион при этих словах бросил угрожающий взгляд на Батиста и спросил хозяина, успеет ли он до наступления ночи побывать в аббатстве Святой Женевьевы.
– Аббатство от нас на расстоянии ружейного выстрела! – ответил хозяин. – Если вы дойдете до лесу, то оно будет от вас налево, у реки. Привратник обходительный малый, вам будет не трудно выведать у него, остановилась ли у них сегодня приезжая дама со слугой.
Брион тотчас же отправился в путь и через десять минут позвонил у ворот аббатства. Дородный монах, исполнявший должность привратника, отодвинул немного засов, чтобы убедиться, стоит ли обращать внимания на посетителя и впускать его в монастырь. Увидя статного сеньора в шляпе с пером, он поспешил отворить ворота и сделался необыкновенно вежливым. Вероятно, Брион получил бы сразу удовлетворительный ответ на свой вопрос, потому что Флорентин не счел нужным наложить на привратника обет молчания относительно прибытия графини в аббатство. Но он начал с того, что всыпал целую горсть серебряных монет в протянутую руку улыбающегося привратника и этим возбудил его подозрение.
«Если требуемое свидание так важно для этого господина, – рассуждал про себя привратник, – то мне нечего торопиться с ответом и, может быть, удастся выманить у него еще прибавку». Руководствуясь подобными соображениями и желая протянуть время, он ответил уклончиво и спросил имя приезжей дамы. Брион начал терять терпение и этим еще более убедил плутоватого монаха в его догадке, так что не мог ничего добиться от него, кроме обещания навести справка, на другое утро дать ответ сеньору.
Между тем Брион, возвращаясь в город и припоминая неловкое обращение привратника, окончательно убедился, что графиня находится в монастыре и что он должен действовать скоро и решительно, если желает добиться успеха. Сделав еще несколько шагов, он повернул назад и, громко позвонив у ворот аббатства, повелительно крикнул озадаченному привратнику, чтобы тот впустил его в монастырь.
Монах молча повиновался. Он отворил сначала дверь, ведущую в его келью над воротами, потом в первый двор аббатства, поглядывая с недоумением на сеньора.
– Доложи господину аббату, что сеньор Шабо де Брион желает видеть егопреосвященство! Поворачивайся!..
– Меня не пустят к его преосвященству! Я простой привратник…
– Ну, так позови кого следует, и прикажи доложить обо мне.
Хотя привратник не знал, должен ли он что скрывать от приезжего господина и не пускать его в аббатство, но старался задержать его насколько возможно, не столько в надежде получить от него деньги, сколько из инстинкта братского самосохранения и желания оградить монастырь от неприятной случайности.
– Я займу твое место у ворот, пока ты не вернешься.
– Сделайте одолжение, но вы не знаете наших монастырских правил и можете нарушить их…
– Ну, скорее, я не привык ждать.
Если бы Брион мог знать, насколько его помощь была необходима любимой им женщине, то он не велел бы докладывать, о себе, а прямо, без всяких разговоров, обнажив шпагу, принудил бы привратника немедленно проводить его в комнату приезжей дамы.
В это самое время, при наступающих сумерках, Флорентин изощрял свое красноречие диалектика и влюбленного. Взгляды, которые он высказывал теперь, были совершенно противоположны всему тому, что он говорил графине несколько часов тому назад в замке. Там он хотел внушить ей страх и отвращение от мирских радостей; здесь, в монастыре, он рисовал перед ней яркими красками наслаждения тайной незаконной любви. Странная перемена в словах и обращении Флорентина пугала графиню, но она была так несчастна, что не доверяла логичности собственного мышления и всем сердцем желала услышать ласковое слово. Потребность ласки присуща женщине даже тогда, когда она удалена от любимого человека, и потому нет ничего удивительного, что Франциска так доверчиво относилась к другусвоего детства. Его мужественная красота нравилась ей; священнический сан служил ручательством его бескорыстных намерений; к тому же она верила, что только он один может успокоить ее разбитое сердце.
Таким образом Флорентину скоро удалось согнать облако печали с лица Франциски; он уверил ее своими льстивыми речами, что причина того затруднительного положения, в котором она очутилась так неожиданно, заключается в ее неотразимой красоте и что все мучения происходят от ее болезненного настроения и сомнений робкого ума.
– Неужели ты позавидуешь серому камню? – продолжал Флорентин. – Если его оставляют в покое, то он обязан этим своему ничтожеству и отсутствию красоты! Разве наша жизнь в полном значении этого слова не состоит из вечных опасений и постоянно возрастающих неудовлетворенных желаний?
– Но ты сам, Флорентин, советовал мне бежать от света, считая его опасным для меня…
– Да, это необходимо, пока восстановится равновесие в твоей душе. Если бы ты владела собой, то неужели ты решилась бы приехать в Фуа, зная заранее, что тебя ожидают в замке сухие и скучные проповеди о нравственности. Тебе следует сосредоточиться, и я считаю хорошим признаком, что ты сама чувствуешь потребность уединения. Ты не хотела бессмысленно покориться чужой воле, но вместе с тем среди круговорота новой жизни не нашла в себе достаточно спокойствия и самообладания, чтобы справиться с собой. Тебе предстоит играть видную роль в свете; ты одновременно желаешь власти и спокойствия и при своем теперешнем душевном состоянии смешиваешь спокойствие с безжизненным прозябанием. Если ты пробудешь у нас зиму и лето и придешь в себя, то взглянешь иными глазами на великолепие двора и на обеих герцогинь. Ты поймешь, что наслаждение и власть могут идти рука об руку, и будешь властвовать и наслаждаться в одно и то же время.
Торопись, Шабо де Брион! Франциска настолько умна, что может увлечься опасными речами своего собеседника, и настолько взволнована, что вряд ли у нее хватит сил бороться с опасностью. Спаси ее сегодня от Флорентина, завтра, быть может, он ужене будет опасен для нее; она придет в себя и почувствует свою силу от сознания твоей близости и твоего бескорыстного участия к ней.
К сожалению, это было крайне трудно. Хотя аббат был человек добродушный и вряд ли считал нужным не пускать посетителей к молодой графине, но все затруднение заключалось в том, что он сам не знал, какого мнения ему следует держаться в этом деле.
Священник в Блуа, зорко следивший за тем, что делалось при дворе, с некоторого времени часто писал настоятелю монастыря, извещая его о вероятном прибытии графини Шатобриан на родину. Но, тем не менее, это событие застало аббата врасплох. Флорентин, ежедневно посещавший замок ввиду прибытия графини, так неожиданно привел ее в монастырь, что аббат, который вообще отличался медленностью и осторожностью в своих действиях, не успел составить никакого определенного плана поведения в настоящем случае. Он знал, что Шабо де Брион пользуется особенной милостью короля, и хотел угодить молодому сеньору, но боялся повредить делу излишней поспешностью.
Свидание молодого сеньора с графиней Шатобриан представляло двоякую опасность. Брион мог искать расположения прекрасной дамы лично для себя или присвоить себе одному награду от короля, если удастся уговорить ее вернуться к герцогине Алансонской. Но священники сами желали получить эту награду, которая должна была сделаться тем значительнее, чем долее они удержат у себя драгоценный залог и, оградив графиню от посторонних влияний, придадут ей мужества для борьбы со светскими искушениями.
Ввиду этих соображений аббат употребил все старания, чтобы как-нибудь отделаться от своего посетителя, и завел длинную речь о том, что настоящий случай представляется ему настолько затруднительным, что он считает невозможным дать скорый ответ.
– Напротив, я не вижу тут ни малейшего затруднения, ни для вас, ни для аббатства, – возразил Брион, – потому что мое посещение касается лично графини: я желаю знать ее мнение и прошу вас доставить мне возможность видеться с нею.
– Мне кажется, что графиня достаточно ясно высказала свое мнение, покинув двор по собственному желанию, или, говоря точнее, обратившись в бегство от окружавших ее соблазнов.
– Одним словом, вам угодно считать графиню своей узницей?
– Ничуть! Мы смотрим на нее как на беззащитное существо, которое обратилось к нашему покровительству, чтобы избавиться от назойливости некоторых людей.
– Вы обвиняете в назойливости короля Франциска?
– Избави меня Бог от подобной мысли!
– Но вы, тем не менее, высказали ее, и я клянусь вам моей шпагой, что вы подвергнетесь строгой ответственности за эти слова!
– Вы напрасно обвиняете меня, сеньор Шабо де Брион…
– Вы из первых испытаете на себе, что конкордат не пустое слово, лишенное значения, так как впредь король Франции будет сам набирать настоятелей, аббатов и епископов! Вам, вероятно, известно, что предстоящие выборы подлежат утверждению короля. Позвольте вас спросить, давно ли вы получили звание аббата?
Аббат не счел нужным ответить на этот прямой вопрос, потому что был избран в то самое время, когда был заключен знаменитый конкордат, тогда еще не обнародованный. Он ловко переменил тему разговора, рассыпаясь в уверениях, что король не встретит никаких препятствий со стороны аббатства Святой Женевьевы, потому что им известно серьезное намерение его величества возвести на французский престол графиню Шатобриан как даму, выдающуюся по своим достоинствам.
– Наше единственное желание, – добавил аббат, – заключается в том, чтобы была соблюдена известная форма. Это на всех произведет хорошее впечатление и скорее всего возвратит бодрость напуганной молодой женщине.
Аббат настолько отклонился от разговора, что Брион опять должен был повторить все свои прежние доводы, чтобы добиться свидания с графиней. Но эта потеря времени была очень кстати для Флорентина, который был знатоком женского сердца, тем более что уже несколько лет сряду занимался обучением послушниц, разъясняя им обязанности их будущего призвания. Он прямо коснулся главного вопроса, занимавшего подругу его детства.
– Докажите женщине законность ее тайного желания с помощью успокоительной философии, – говорил обыкновенно молодой священник в кругу своих друзей, – и она сразу повеселеет и вооружится мужеством. Женщины все бесхарактерны; страх и желание идут у них рука об руку; они боятся отступить от нравственных принципов и в то же время чувствуют непреодолимое влечение к удовольствиям. Если вы поможете им справиться с принципами, то они благодарны вам как дети, которые целуют учителя, когда он позволит им бросить учение и приняться за игру. Они не любят только, когда с ними обходятся как с бессмысленными существами, и им нельзя отказать в уме, – мы превосходим женщин только последовательностью нашего мышления! У них столько же мыслей, как у нас, но женщину всегда легко сбить с толку и мысли ее разлетятся в стороны как табун диких лошадей; если же вы вслед за тем сделаете вид, что умеете ловить и обуздывать эти непокорные мысли, то женщина с благоговением преклонится перед вашим умом и характером…
– Франциска, – спросил молодой священник на местном полуиспанском наречии, которое графиня не слыхала со времени своего замужества, – признайся, ты любишь французского короля?
– Какой странный вопрос! – воскликнула молодая женщина, вскочив со своегокресла.
– Этого достаточно! Твое восклицание для меня красноречивее всякого ответа. Не возражай, оставайся спокойно на своем месте и взгляни мне в глаза. Боязливое дитя, как дрожит твоя рука и бьется сердце. Встретившись с тобой сегодня утром, я думал, что имею дело с сильной женщиной, которая чувствует себя виновной перед собственной совестью, и обратился к тебе с резкой речью и резкими упреками. Прости меня, Франциска; я вижу, что напрасно мучил тебя; ты осталась такой же наивной и неопытной девушкой, какой уехала от нас с суровым графом, пять лет тому назад. Бедняжка, ты приписываешь себе воображаемые грехи; твоя душа возмущена насильственным супружеством, которое не моглони удовлетворить, ни унизить тебя. Свет по своему обыкновению подводит все под одну мерку; в то время как другие женщины с менее восприимчивой душой делают то же самое, чего ты ожидаешь для себя в будущем, и живут счастливо в мире со своей совестью, ты мучишься при одной мысли об опасности, которая может угрожать тебе.
– Разве сознание близкой опасности не должно беспокоить меня? Если моя душа восприимчивее, чем у многих других женщин, то я должна тем строже и внимательнее относиться к моим обязанностям.
– Ты, по-видимому, достаточно упражнялась в философствовании, Франциска, и поэтому я легко могу себе представить, как ты боролась и страдала. Бедный друг мой! Ты потратишь таким образом лучшие годы твоей молодости в напрасных сомнениях и слишком поздно придешь к сознанию, что эта неуместная совестливость лишила тебя возможности пользоваться счастьем, которое назначило тебе провидение, богато одарив всеми преимуществами, чтобы очаровать чувственного короля и осчастливить его, а вместе с ним и целое государство.
– Что это значит, Флорентин? Ты советуешь мне предаться грешной склонности? Ты хочешь испытать меня… Твоя рука дрожит в моей руке!..
– Да, я действительно взволнован, потому что меня выводит из терпения слабость нашего бренного мира, для которого нужны избитые правила нравственности, чтобы удержаться в равновесии. Эти правила годятся только для жалкой посредственности: они приводят богато одаренные натуры к лжи и обману или же к разрушительному бесплодному самоотречению. Последнее представляет собою еще наилучший исход. Если моя рука дрожит, то потому что я зол на самого себя, на мою неспособность выразить то, что мой ум считает несомненным и неопровержимым. Я мало знаком со светом и мой жизненный опыт ограничивается стенами монастыря, но этого было достаточно для меня, чтобы прийти к убеждению, что истинная добродетель не подходит к масштабу, по которому судит свет, и вовсе не заключается в насильственном удалении от мирских соблазнов. Твое бегство от мира показывает бессилие и недостойно существа, богато одаренного всеми преимуществами, чтобы жить с пользой для себя и других. Это своего рода неблагодарность, потому что Господь не для того дал нам плодовое дерево, чтобы мы срубили его в ту пору, когда оно покрыто плодами, и употребили на забор.
– Флорентин, у меня кружится голова, потому что я не могу уловить нить твоих мыслей.
– У меня также… Развивая свои взгляды, я не уверен, достаточно ли понятны тебе мои слова.
– Ты священник римско-католической церкви.
– Да, потому что меня предназначили к духовному званию прежде, нежели я мог сам решать что-либо. Я священник потому, что беден; это единственное положение, которое открывает бедным путь к могуществу, а власть над умом и совестью людей самая сильная, какая существует на земле.
– Может быть, ты склоняешься на сторону реформации, начало которой положено в Германии?
– Нет. Форма для меня безразлична, и вообще я считаю опасным менять ее. Каждая форма имеет значение в свое время, но рано или поздно становится слишком узкой и никуда не годной. Пусть тот интересуется ею, кто слишком дешево ценит собственную жизнь и верит в совершенство человеческого изобретения. Я не принадлежу к счастливцам, способным на подобное самообольщение, и убежден, что все придуманное людьми носит в себе зародыш смерти. Я придаю значение только человеческой личности и ее свободным проявлениям, так как им нет пределов.
– Разве личность не умирает еще быстрее и неизбежнее, нежели форма?
– Да, но я знаю заранее, что с моей смертью все кончено для меня, и с этой стороны я гарантирован от самообольщения.
– Но если твоей личности грозит нравственная гибель? – спросила графиня.
– Разве объятия смерти не всегда открыты для меня?
– Я не могу примириться с подобным миросозерцанием!
– Еще менее можно примириться с формой, деспотически навязанной нам!
– Вне формы варварство!
– Ты не совсем поняла меня, Франциска. Она необходима для тех людей, которые не способны на самостоятельное мышление. Я сам строго придерживаюсь существующей формы и нахожу своего рода наслаждение в том, что делаю из нее то, что мне вздумается. По моему убеждению, господствующая форма, установленная римско-католической церковью, – самое умное изобретение прошлых веков; она несравненно более интересует меня, нежели жалкие попытки позднейших реформаторов. Тебе нечего трепетать перед нею: она не лишает человека возможности пользоваться радостями жизни, но только требует от него, чтобы он искупил свои грехи исповедью и покаянием. А ты, моя бедная Франциска, видишь все в преувеличенном свете; не совершив греха, ты мучишься раскаянием и поступаешь как слишком заботливый хозяин, который боится прожить капитал, тогда как проценты его настолько велики, что он может спокойно просуществовать на них всю свою жизнь. Ты не уверишь меня, что женщина с твоим умом станет умерщвлять свою плоть из-за пустых предрассудков или из боязни осуждения со стороны ограниченных людей, понимающих вещи со своей узкой точки зрения.
– Флорентин!..
– Не прерывай меня! Я удивляюсь, что у тебя хватило силы так долго противиться королю, но этим ты настолько усилила его любовь к тебе, что можешь смело рассчитывать на видное положение в свете. Когда ты сделаешься французской королевой, то скажешь с гордостью, что этим ты обязана не только своей красоте, но и твоему умственному превосходству.
– Ты приводишь меня в ужас, Флорентин!
– Я знаю это! – сказал он со смехом, целуя руку, которую она хотела вырвать из его руки. – Вы, женщины, действуете всегда не рассуждая; в этом заключается ваше превосходство над мужчинами. Та мудрость, которую мы старательно приводим в систему, заменяется у вас инстинктом; отсюда и явилось поэтическое выражение, что «женщины думают сердцем» или, другими словами, не подчиняются никаким общим определенным правилам. Тем не менее, моя дорогая Франциска, прими дружеский совет: не предавайся слишком самобичеванию, налагаемому на тебя условной добродетелью! Не забывай, что этим ты приносишь вред своему прекрасному телу и разрушаешь роскошный храм, воздвигнутый природой. Перестань хмурить свои очаровательные черные брови! Зачем так болезненно сжимаются эти полные губки, созданные для поцелуев…
Бедная, измученная женщина не сознавала опасности своего положения. Невероятная наглость человека, к которому она чувствовала сестринскую привязанность, настолько ошеломила ее, что она усиленно думала о его словах и была в каком-то бессознательном окаменелом состоянии. Она не видела и не чувствовала, как Флорентин, сдвинув платок с ее плеч, покрывал поцелуями ее шею и грудь и сильными руками прижимал к себе. Душа ее не участвовала в том чувственном возбуждении, которое мало-помалу сообщалось ее нервам и крови, и она едва не отдалась без сопротивления человеку, который в эту минуту ничего не внушал ей, кроме бессознательного страха. Но внезапный стук в дверь заставил Флорентина выпустить несчастную жертву из своих объятий и вывел ее из состояния неподвижности и невольной покорности. Она сразу поняла весь ужас своего положения и с громким криком вскочила со своего кресла, закрыв лицо руками. В дверях она опять очутилась в чьих-то объятиях; кто-то схватил ее за руки и покрывал их горячими поцелуями. Это была ее бывшая кормилица Марго, которая, постучав в дверь, вошла в комнату с какой-то дамой и бросилась обнимать свою милую Франциску.
Но та с испугом оттолкнула ее и немного опомнилась, когда услыхала голос своей второй матери. Стоя среди комнаты, она не спускала глаз с Флорентина, который сначала смущался этим, а затем спокойно встретил ее взгляд иронической улыбкой, которая выводила ее из терпения. Его раскрасневшееся красивое лицо казалось молодой женщине таким отвратительным, что она невольно сравнила его с обманчивой поверхностью тихого озера, скрывающей опасные мели и чудовищных гадов. Ее охватила лихорадочная дрожь от внутреннего леденящего холода.
Добродушная Марго не могла прийти в себя от удивления, что ее дорогая Франциска так равнодушно относится к ней после пятилетней разлуки. Она со смущением смотрела то на своего сына, то на молодую даму, которую привела с собой, чтобы познакомить с графиней.
– Если не ошибаюсь, Флорентин, – сказала, наконец, Марго медленным, но решительным голосом, – ты вел себя не так как следует и обманулся в расчете!..
– Позвольте мне, Франциска, представить вам герцогиню Химену Инфантадо, – сказал поспешно Флорентин, прерывая свою мать. – Если графиня Фуа решилась послать ее к вам, то это несомненный знак, что ее настроение относительно вас изменилось к лучшему!
– К сожалению, ничего подобного не случилось! – воскликнула Марго. – Я не могу понять, откуда взялось у графини такое странное мнение о своей дочери! Господь да простит ее! Она и слышать не хочет о моей бедной Франциске! Знатные люди совсем не то, что мы… я сама привела Химену; она хотела познакомиться с тобой, Франциска, и утешить тебя…
Химена при этих словах подошла к графине Шатобриан и робко протянула ей руку.
Трогательное и вместе с тем тяжелое впечатление производила наружность молодой девушки. Большие черные глаза смотрели печально и задумчиво; губы были слегка окрашены. Ее небольшое лицо с высоким лбом и округленными висками имело бледно-желтый оттенок, свойственный девушкам при переходе от отрочества к девичеству. Узкое черное платье из простой материи с высоким воротом плотно облегало ее тоненькую фигуру; и только дорогая вуаль, изящная форма головы, узкие, длинные руки и красивая нога свидетельствовали о знатности происхождения. Более оскорбленная, нежели сконфуженная, она отступила на несколько шагов от графини Шатобриан, которая сидела молча, не обращая на нее никакого внимания.
В это время отворилась дверь и в комнату вошел Шабо де Брион в сопровождении аббата.
– Брион, мой спаситель! – радостно воскликнула графиня, бросаясь к нему и схватив его за обе руки. – О мой Боже! Благодарю тебя, ты не оставил меня!..
Насколько молодой сеньор почувствовал себя счастливым от этого приема, настолько же был озадачен аббат. Взяв под руку Флорентина, он поспешно увел его в амбразуру окна для переговоров.
Графиня воспользовалась этим моментом и сказала вполголоса Бриону, чтобы он скорее и во что бы то ни стало увез ее куда-нибудь из этого дома.
Можно легко себе представить ответ влюбленного сеньора!..
– Сделайте это тотчас! – добавила она.
– Я к вашим услугам, графиня!
Но прежде чем они дошли до двери, Флорентин, заметив намерение графини, бросился к ней с поспешностью, не соответствующей его сану, и загородив ей дорогу, потянул за шнурок, висевший у двери. Раздался громкий протяжный звон под сводами галерей и коридоров аббатства.
– Сеньор! Эта дама останется в аббатстве!
– Ты не смеешь удерживать эту даму, монах. Графиня может выехать из аббатства когда ей угодно!
– Только не теперь и не с вами, сеньор.
– Это почему?
– Здесь не место объяснять вам причины. Если вам угодно будет последовать за нами в гостиную его преосвященства господина аббата…
– Мне это неугодно! Его преосвященству известна цель моего посещения.
– Разве я должна считать себя пленницей в аббатстве Святой Женевьевы и не могу уйти отсюда, когда мне вздумается? – спросила графиня, обращаясь к растерянному аббату.
Полная осанистая фигура аббата направилась к двери, где стоял Флорентин. Он видимо ожидал от молодого священника разрешения своих недоумений.
– Вы совершенно свободны, графиня, – ответил аббат вежливым тоном. – Наше аббатство, да благословит его Господь, не темница, а убежище для лиц, удрученных горем!
– Вероятно для тех, которые желают остаться у вас, а я не принадлежу к их числу! – заметила графиня.
– Мы напрасно теряем время! Не удерживайте нас, благочестивые отцы! – сказал Брион и, взяв под руку графиню, сделал шаг к двери. Флорентин шепнул аббату:
– Если мы теперь отпустим ее с этим сеньором, все потеряно для нас! Поддержите меня и не мешайте моим распоряжениям.
Дородный аббат кивнул головой в знак согласия.
– Оставьте в покое эту даму, молодой сеньор, – сказал Флорентин, обращаясь к Бриону. – Мы согласились взять графиню на свое попечение и обязаны оберегать ее от назойливости разных господ.
– Ты лжешь, никто не поручал меня вам! – воскликнула с негодованием графиня.
– Ваша мать графиня Фуа просила его преосвященство взять вас на свое попечение!
Этот ответ смутил молодую женщину и она замолчала, но Брион ответил с запальчивостью:
– Какую власть имеет графиня Фуа над графиней Шатобриан! Разве недостаточно, что она распорядилась судьбой дочери, тогда та была ребенком, не принимая в расчет ее счастья? Материнская власть графини Фуа давно кончилась. Эта дама может действовать самостоятельно.
– Вам известно, что эту даму зовут графиней Шатобриан, – сказал Флорентин, – и что ее властелин – граф Шатобриан, имя которого она носит. Он приказал, чтобы супруга его оставалась в аббатстве, пока он не потребует ее к себе.
Графиня вздрогнула при этом заявлении, из груди ее вырвался слабый стон.
Брион крепко пожал ей руку, чтобы ободрить, и крикнул решительнее прежнего:
– Прочь с дороги, лживые монахи, или я заставлю вас пропустить меня! Клянусь честью дворянина, что король, именем которого я действую, заставит вас и ваше аббатство вечно помнить эту историю!
Аббат окончательно растерялся от этой сцены и сделал попытку прекратить ее, но Флорентин не уступал и хладнокровно ответил Бриону:
– Король получит известие о случившемся прежде, чем вы доедете до Парижа; он вполне доверяет нам и уважает неприкосновенность монастырских стен. Передайте ему, что мы ожидаем его приказаний, но сочли неприличным поручить беззащитную даму первому встречному дворянину, который заявил нам, что действует именем короля, не представив при этом никаких осязательных доказательств. Не обнажайте напрасно шпаги в доме Святой Женевьевы! Мы не так беззащитны, как вам кажется; хотя двери открыты, но, выйдя отсюда, вы увидите, что все переходы и ворота заняты вооруженными монастырскими слугами, которые никого не выпустят из аббатства без нашего разрешения.
С этими словами Флорентин отворил дверь в коридор, в углублении которого виднелась толпа вооруженных людей.
Наступила томительная минута. Но Брион скоро положил конец общему недоумению. Он быстро отвернулся от священников, стоявших у дверей, и, удалившись с графиней в глубину комнаты, где никто из присутствующих не мог слышать их, сказал шепотом:
– Вы видели этих вооруженных людей: они не выпустят нас отсюда и я напрасно подвергну свою жизнь неминуемой опасности. Останьтесь пока здесь, графиня; хитростью или насилием я освобожу вас. Может быть, мне удастся как-нибудь уговорить аббата…
– Берегитесь, нас могут подслушать, – сказала графиня.
– Когда вы увидите белый платок, привязанный к дереву под этим окном, то знайте, что я нашел возможность освободить вас…
Брион замолчал, так как Флорентин появился возле них. Он поспешно поцеловал руку графини и вышел из комнаты, сделав знак аббату, чтобы тот следовал за ним.
Флорентин, заметив это, тотчас же присоединился к ним. Он не хотел оставлять Бриона наедине с аббатом, зная по опыту уступчивость последнего. Хотя он был уверен, что графиня не выдаст его, но имел достаточный повод опасаться, что если она уедет от них в своем теперешнем настроении, то это может повредить аббатству и в особенности его будущей карьере. Он решил не выпускать молодой женщины из монастыря до тех пор, пока ему не удастся опять расположить ее в свою пользу.
Между тем графиня была в таком лихорадочном состоянии благодаря потрясающим впечатлениям, которые она испытала в продолжение нескольких часов, что еще более ухудшила свое положение необдуманным решением. Оставшись наедине с кормилицей, она бросилась к ней на шею и со слезами умоляла содействовать ее бегству из аббатства. Марго, представлявшая собой олицетворенное добродушие, тотчас же согласилась на все, обещала ничего не говорить своему сыну и помогать Бриону делом и словом. Никакие сомнения не тревожили ее. Вход в аббатство был открыт для нее днем и ночью; не подозревая, насколько бегство Франциски может повредить ее собственному сыну, она решила отыскать Бриона и устроить все в эту же ночь. Взяв за руку Химену, на которую никто не обращал внимания, и громко рассуждая сама с собой о том, как лучше приняться за дело, она вышла из комнаты.
В это время уже наступила длинная зимняя ночь; огонь в камине начал потухать. На дворе бушевал ветер, нагоняя облака на месяц. Грозно скрипели под окном столетние сосны, ударяя время от времени своими ветками о стену.
Франциска подошла к окну. Мысль о бегстве настолько занимала ее, что ей даже не пришло в голову запереть на ключ дверь, выходившую в коридор. Она в первый раз полюбопытствовала узнать, куда выходит ее единственное окно. Комната была угловая и в нижнем этаже; к счастью, только левая глухая стена принадлежала к фасаду, обращенному к замку Фуа, где был главный вход с кельей привратника, так что графиня могла смело рассчитывать, что со стороны фасада никто не увидит ее, если она вздумает убежать из окна. По-видимому, Флорентин, назначив ей эту комнату, вовсе не думал о возможности бегства, потому что нельзя было придумать помещения, более удобного для этой цели.
Широкая вековая стена, окружавшая дворы аббатства, в этом месте так близко подходила к карнизу окна, что можно было, сделав один шаг, прямо ступить на стену с подоконника, который находился почти вровень с полом. За этим углом сосны прекращались и начинался обширный луг, насколько можно было видеть среди окружающих его со всех сторон зданий аббатства. Полный месяц, выглядывая по временам из-за облаков, освещал своим фантастическим светом монастырские здания, луг и гору Святого Спасителя, похожую на громадное белое привидение.
