Текст книги "Революция и семья Романовых"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Характеризуя политическую физиономию главного комитета, его член полковник Ряснянский отмечает в нем две основные группы. Первая (значительно большая по составу) считала «необходимыми решительный образ действий, резкость критики по отношению к реформам, «демократизующим», а вернее, разваливающим армию, и постепенное уничтожение комитетов и комиссаров (Временного правительства. – Г.И.) в армии». Те, кто стояли на крайнем фланге этой группы, считали, что нужно даже «силой требовать от правительства» уничтожения комитетов и восстановления дисциплины. Люди этой группы вообще смотрели на офицерский «союз» как на «кадр будущей возрожденной армии в руках сильного правительства и верховного командования».

Вторая группа (меньшая) склонялась к мысли о возможности некоторых компромиссов «ради сохранения мира в армии» и видела в «Союзе офицеров» «пассивное средство» сопротивления армейской демократизации. Это был своего рода квазигущинский вариант в составе главного комитета. Президиум комитета во главе с имевшим некоторый политический опыт Новосильцевым, считавшим, что резкие меры «пока вредны», пытался нащупать среднюю линию. Поэтому в принятой заключительной резолюции, несомненно, санкционированной Алексеевым, в общих словах выражалась лояльность Временному правительству, но требовалось проведение энергичных и конкретных мер по обеспечению «власти начальника» в армии.

Организационно «союз» состоял из отделов и подотделов, которые создавались при штабах воинских частей, военных округов и военных ведомств. Они имелись, в частности, в Петрограде, Москве, Киеве, Одессе, Севастополе, Саратове и других городах. Через них очень быстро были установлены связи с фронтом, военным министерством и другими ответственными военными учреждениями. Особое внимание было уделено налаживанию связей с правыми, или, как говорили в главном комитете, «национально настроенными группами» – политическими, общественными, торгово-промышленными. Взаимоотношения с ними предлагалось строить по следующей общей формуле: офицерский «союз» дает «физическую силу», а «национальные круги» – деньги плюс, в случае необходимости, «политическое влияние и руководство»[249]249
  Там же. Ряснянский С. Н. Очерк «Союз офицеров в 1917 г.»


[Закрыть]. Используя личные знакомства Новосильцева, главный комитет обратил свое внимание на таких лиц, как Рябушинский, Гучков, Милюков, Суворин, Бурцев и др.

Все они, в том числе и Милюков, обещали «союзу» полную поддержку.

Известное затруднение в деятельности «союза» вызвал уход Алексеева. По свидетельству Новосильцева, Ряснянского и др., новый верховный главнокомандующий генерал Брусилов не слишком жаловал офицерский «союз». По-видимому, он мыслил вполне логично: если «союз» требовал ликвидации «всяких комитетов» в армии, то какое право на существование имел он сам? Впрочем, на оценку белоэмигрантскими мемуаристами отношения Брусилова к офицерскому «союзу» могла повлиять и последующая его биография: как известно, он не пошел с белыми, вступил в Красную Армию. Но, во всяком случае, вряд ли правильным было бы считать, что именно сдержанная позиция Брусилова являлась основным фактором, не позволявшим главному комитету «союза» активно развернуть свою работу до июля-августа 1917 г. Требовался естественный организационный период, и он, по-видимому, занял весь остаток мая и июнь. Но и в это время главный комитет, отделы и подотделы офицерского «союза» «не дремали». Их легальная деятельность развернулась по нескольким направлениям. Прежде всего, по линии противодействия тому, что в кругах, связанных с «союзом», называлось «развалом армии». В этих видах составлялись доклады и записки верховному командованию, в которых выражались требования точно определить права комитетов в частях (если эти комитеты нельзя пока вовсе ликвидировать), прекратить вмешательство «разных Советов» в дела армии и прежде всего, покончить с большевистской пропагандой. К большевикам «союз» проявлял особую ненависть. В листовках и обращениях, распространявшихся в тылу и на фронте, они клеймились как «изменники» и… «враги революции»! В главном комитете завели даже специальную «черную доску», на которую заносились фамилии тех офицеров, которые подозревались в «симпатиях» к большевикам. Их затем преследовали и травили. Так, нашумело дело поручика Ахтырцева, который одним из первых попал в списки «черной доски». Что же совершил Ахтырцев? В июне на заседании фронтового комитета в Минске присутствовал главком Брусилов. Делегат с Кавказского фронта Ахтырцев в своем выступлении, обратившись к нему, заявил: «В Ставке подготовляется контрреволюция»[250]250
  Там же. Ф. 1480 (Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию дела о генерале Корнилове и его соучастниках). Оп. 1. Д. 97. Л. 2.


[Закрыть]. Это и было расценено как «проявление большевизма», оскорбление главкома и всего офицерского корпуса. Ахтырцева изгнали из «офицерской среды». Позднее, когда в июле 1917 г. стал выходить «Вестник главного комитета», списки «черной доски» публиковались на его страницах.

Контрреволюционная, антибольшевистская и антисоветская пропаганда главного комитета неуклонно разрасталась, принимая все более грубую и разнузданную форму. Как пишет Ряснянский, большую помощь в этом Деле комитету оказал «Союз младших преподавателей Московского университета», который доставлял в Могилев книги, брошюры, направлял лекторов.

Помимо пропагандистской деятельности, главный комитет сосредоточил усилия на сплочении всех уже существовавших, так сказать, на «общественных началах» военных организаций, таких, как «Военная лига», «Союз георгиевских кавалеров», «Совет союза казачьих войск» и др. Мы уже упоминали о них. Здесь скажем несколько подробнее. «Военная лига» была создана еще в конце марта 1917 г.; председателем ее главного совета состоял генерал-майор Федоров. Своей основной целью «лига» провозглашала борьбу за установление дисциплины в армии, «внедрение здоровых воинских начал в солдатскую массу»[251]251
  Там же. Д. 78 (материалы «Военной лиги»). Л. 3, 7–8, 11 и др.


[Закрыть]. Политика официально отвергалась: «лига» объявляла себя полностью лояльной Временному правительству, но требовала создания «сильной власти», что означало освобождение правительства от влияния «Совдепа». Антисоветизм и патологический антибольшевизм «лига» демонстрировала открыто. Главному совету «лиги» принадлежала инициатива формирования добровольческих («ударных») батальонов, которые должны были стать опорой контрреволюционного генералитета в борьбе с революционными солдатскими массами. Вокруг «лиги» концентрировались другие, менее значительные военные и «гражданские» организации, такие, как «Добровольцы народной свободы», «Честь родины и порядок», «Союз воинского долга», «Организация князя Мещерского», «Женский комитет», «Союз инвалидов», «Лига личного примера». Мы уже отмечали, что «Военная лига» была теснейшим образом связана с «Республиканским центром». И можно предположить, что его военный отдел являлся частью «лиги».

Связанный с «Военной лигой» по «духу своего устава одними и теми же целями» «Союз георгиевских кавалеров» был дореволюционной монархической организацией (председатель – черносотенец капитан Скаржинский), возглавлялся исполнительным комитетом, который опирался на комитеты, существовавшие в различных городах. Деньги исполкому давали промышленники и банкиры. Так, например, московский комитет субсидировался Московской купеческой управой[252]252
  Там же. Д. 77 (материалы «Союза георгиевских кавалеров» и «Союза земельных собственников»). Л. 2–7.


[Закрыть].

«Совет союза казачьих войск» возглавлял войсковой старшина А. Дутов, впоследствии атаман Оренбургского казачьего войска, поднявший в 1918 г. мятеж против Советской власти. А в дни корниловщины он был одним из наиболее активных ее участников.

Вот в эти и другие подобные им контрреволюционные организации главный комитет «Союза офицеров» направлял своих представителей, поскольку все они ставили перед собой задачи, абсолютно тождественные задачам «Союза офицеров армии и флота».

И еще на одну сторону деятельности главного комитета «союза» нужно обратить внимание. Речь идет об упоминавшейся уже идее создания «ударных батальонов», в которых видели не столько ударную силу в боях с противником на фронте, сколько ударную силу против революционного движения в армии и стране. Это было настолько очевидно, что не менее контрреволюционно настроенные, но политически более гибкие офицеры предлагали закамуфлировать «ударные батальоны» под «революционные ударные батальоны». Один из авторов этого проекта был полковник генерального штаба В. К. Манакин. В «Союзе офицеров» не все поняли замысел Манакина. Ряснянский пишет в своих воспоминаниях, что по секрету Манакин разъяснял ему, что он хотел «только использовать все внешнее, что модно было с точки зрения «революционизирования армии», тем самым привлечь благосклонность Временного правительства… а затем постепенно привести батальоны в нормальный вид ударных батальонов»[253]253
  Там же. Коллекция. Ряснянский С. Н. Очерк «Союз офицеров в 1917 г.»


[Закрыть]. Однако, рассмотрев проект Манакина, главный комитет высказался против создания «революционных батальонов», как способствующих «внесению деморализации в армию»[254]254
  Там же.


[Закрыть]. Главный комитет требовал осуществления проекта «ударных батальонов», видя в них на случай «полного развала армии» ядро новой армии, которая и примется за дело «спасения России» от «революционной анархии». Здесь, по мнению Ряснянского, уже прослеживалась идея будущей белогвардейской Добровольческой армии[255]255
  Там же.


[Закрыть].

Вся описанная выше деятельность главного комитета офицерского «союза» протекала, как уже отмечалось, в рамках легальности. Временное правительство и сам Керенский как военный министр не могли, конечно, не видеть, что в «союзе» и его главном комитете концентрируются элементы, весьма мрачно оценивающие послефевральскую политическую ситуацию и ищущие выход из нее «через правую дверь». Керенский прямо говорил, что «главный комитет занимал далеко не нейтральную, а часто просто нетерпимую позицию в отношении самого Временного правительства»[256]256
  Керенский А. Ф. Дело Корнилова. М., 1918. С. 45.


[Закрыть]. И все же на многое правительство сознательно смотрело сквозь пальцы: оно само было крайне озабочено нарастанием революционного движения в стране и в контрреволюционных организациях типа «Союза офицеров» видело своего рода барьеры, с помощью которых его можно будет блокировать или канализировать в нужном для себя направлении. Недоверие и подозрительность Керенского в отношении главного комитета питались не столько текущей деятельностью этого офицерского «профсоюза», сколько возможной перспективой ее дальнейшей эволюции вправо, опасением потери контроля над ней и, самое главное, вероятностью существования в недрах «союза» какой-то антиправительственной конспиративной группы.

Как показывал Керенский в Чрезвычайной следственной комиссии, сведения о подозрительной деятельности главного комитета стали поступать к нему примерно с июля месяца[257]257
  Там же. С. 47.


[Закрыть]. Однако в этих показаниях, точно так же, как и в более поздних заявлениях, мы не находим сколько-нибудь точных, конкретных фактов. Так, например, в 4-часовом докладе, прочитанном зимой 1924 г. в Праге, Керенский упрямо доказывал, что уже в мае 1917 г. внутри «Союза офицеров» (в Ставке) «образовалась конспиративная группа» с целью установления военной диктатуры путем переворота. Эта группа, уверял аудиторию Керенский, имела «смычку» с «кругами цензовой общественности в Петрограде и Москве»[258]258
  Дни. Берлин, 1924. 21, 22 дек.


[Закрыть]. Но никаких имен он не назвал. Вероятно, поэтому «разоблачения» Керенского долго воспринимались как стремление оправдаться и обосновать собственную версию корниловщины. Действительно, очень важно было бы получить подтверждение о существовании конспиративной группы в «Союзе офицеров» от самих ее участников или хотя бы от связанных с ними лиц, которые публично отрицали антиправительственные цели корниловского выступления. Частично такое подтверждение промелькнуло на страницах «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, но и он не назвал ни одной фамилии и ничего конкретного из деятельности конспираторов главного комитета офицерского «союза». А, по-видимому, мог бы. У него в руках находилась рукопись Новосильцева, написанная в октябре 1921 г., по всей вероятности, специально по просьбе Деникина, готовившего свои «Очерки». В этой рукописи Новосильцев сообщал, что уже в ходе заседаний могилевского съезда завязался первый узелок будущей конспиративной работы некоторых членов главного комитета. В эти дни состоялось строго секретное совещание, на котором присутствовали знакомые нам Пронин, Сидорин, Роженко, Новосильцев и два новых для нас лица – капитан Родионов и хорунжий Кравченко. Речь шла о «схеме работы», в соответствии с которой следовало приступить к «подготовке почвы для того, чтобы генерал Алексеев мог стать диктатором». Конкретные пути установления диктатуры Алексеева не обсуждались. Высказывалось только соображение, что при таком исходе событий созыв Учредительного собрания – этого венца буржуазной демократии – вряд ли будет желательным и необходимым. Едва ли можно предположить, что это «секретное» выдвижение Алексеева в качестве возможного военного диктатора держалось в секрете от него самого. Скорее всего, он санкционировал его, и потому, возможно, не так уж не прав Керенский, когда утверждает, что «действительным инициатором и организатором военного заговорщического движения был не Корнилов, а именно Алексеев, работавший над этим, во всяком случае, с мая»[259]259
  Там же.


[Закрыть].

Опасаясь «утечки информации», решили не посвящать в тайную работу не только «Союз офицеров», но и не всех членов главного комитета. Образовалась, таким образом, очень узкая по составу (8 – 10 человек) конспиративная группа, замышлявшая переворот для установления военно-контрреволюционной диктатуры.

Мы уже отмечали, что свидетельства Новосильцева частично использовал Деникин в своих «Очерках русской смуты». Но в его распоряжении, по всей вероятности, не было всех мемуаров Новосильцева, составляющих довольно объемистый машинописный том и хронологически охватывающих период 1914–1918 гг. Между тем в них имеются некоторые дополнительные данные о законспирированной группе главного комитета и его деятельности «при Брусилове», т. е. уже после закрытия могилевского съезда и ухода Алексеева с поста верховного главнокомандующего[260]260
  Керенский впоследствии утверждал, что существование конспиративной группы вообще держалось в секрете от Брусилова. См.: Kerensky A. F. Op. cit. P. 364.


[Закрыть].

Новосильцев пишет, что эта группа теперь смотрела на легальный офицерский «союз» как на «хорошую ширму» и, прикрываясь ею, сосредоточила свою работу на «подготовке отрядов, создании кадров» и выработке «ориентировки в политическом отношении»[261]261
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Новосильцев Л. Воспоминания.


[Закрыть].

Уже в начале июня Новосильцев, Сидорин и Кравченко направились в Москву, чтобы завязать сношения с «общественными деятелями». На квартире князя П. Долгорукова состоялась встреча с группой членов кадетского ЦК. Сам Долгоруков, как пишет Новосильцев, «находил перемену и правительства, и курса желательной»[262]262
  Там же.


[Закрыть]. Другие присутствовавшие высказывались более сдержанно: считали нужным поддерживать Временное правительство и даже меньшевистско-эсеровский Совет как важную силу, сдерживающую «анархию». Новосильцев следующим образом суммировал позицию кадетских участников совещания: «Они хотят какого-нибудь переворота, но как и когда это делать – вот вопрос»[263]263
  Там же.


[Закрыть].

В середине июня Новосильцев и Сидорин прибыли уже в Петроград для встречи с Колчаком и Милюковым. О встречах с Колчаком мы писали, когда речь шла о «Республиканском центре», имевшем контакты с «Союзом офицеров». Здесь отметим, что встречи эти в свете тех данных, которые нам теперь известны, в какой-то мере были связаны с потерей Алексеева как кандидата в диктаторы (напомним, что он уехал из Ставки) и приходом нового главнокомандующего – Брусилова, с которым «комитетчикам» не удавалось наладить взаимопонимания. В Колчаке они (как и члены «Республиканского центра») увидели возможную замену Алексеева как потенциального диктатора.

Встреча с Милюковым несколько разочаровала Новосильцева. Милюков, по его словам, соглашался с тем, что необходимо «что-то сделать». «Работайте, – менторски говорил он Новосильцеву и Сидорину, – ставьте нас в известность, и мы поможем». Было видно, пишет Новосильцев, что кадеты не намерены «рисковать своей головой», предпочитают ждать и, если бы что-либо удалось, они, конечно, «помогли бы своими знаниями»[264]264
  Там же.


[Закрыть].

Этот рассказ Новосильцева подтверждается хранящимся в Коллекции ЦГАОР СССР письмом бывшего октябриста Н. Савича, присутствовавшего на том же совещании. «Милюков, – пишет он, – сделал от лица общественных деятелей кадетского направления заявление о том, что они сердечно сочувствуют намерениям Ставки остановить разруху и разогнать Совет».

Был произведен зондаж и правее кадетов. Новосильцев и Сидорин в те же дни встретились с Родзянко. Беседа с ним, изложенная Новосильцевым, весьма интересна и с точки зрения уяснения позиции правого офицерства по отношению к Февральской революции. Родзянко было сказано, что фронтовые генералы и офицеры «не ожидали такой революции и считали ее пагубной»; они ждали дворцового переворота, но то, что произошло и происходит, «внушает опасения». Положение необходимо исправить. «Мы ему говорили, – пишет Новосильцев, – что мы считаем возможную форму правления в России только монархиею, но это – вопрос будущего, а теперь необходима военная диктатура…» Родзянко согласился с этим и кандидатом в диктаторы назвал Брусилова, что не нашло поддержки у его собеседников[265]265
  Там же.


[Закрыть].

Полное понимание посланцы главного комитета нашли только в военных кругах Москвы и Петрограда. В Москве они выступали в штабе округа и в Александровском военном училище. В Петрограде по рекомендации Роженко Новосильцев познакомился с генералом Васильковским, сменившим Корнилова на посту командующего округом. Васильковский говорил, что в Петрограде очень легко захватить власть, но высказывал опасение относительно возможности ее удержать, ибо в гарнизоне, по его выражению, не было воинских частей, «готовых на что-нибудь»[266]266
  Там же.


[Закрыть].

В общем выходило, что июньские зондажи в «общественных кругах» касательно подготовки к военному перевороту не обнадеживали конспиративную группу из главного комитета. Новосильцев в своих воспоминаниях (да и другие мемуаристы из того же лагеря) видел в этом результат слишком колеблющейся, нерешительной позиции кадетов и близких к ним партийных кругов. Но дело было сложнее. Второразрядные офицеры из комитета просто не понимали изощренных кадетских политиканов, которые, «прощупав» посланцев из Ставки и взвесив их реальные возможности, трезво решили, что плод еще не созрел: среди генералов нет человека, способного возглавить «дело», да и самое «дело» находится лишь в стадии первоначальной разработки. Делать ставку на пока еще неизвестную карту правые «общественные круги» считали преждевременным. К тому же в среде кадетов, политически лидировавших в правом лагере, не было полного единства в вопросе о коалиции с «революционной демократией» (меньшевиками и эсерами). Сам глава партии П. Н. Милюков (и некоторые другие кадеты) после ухода из правительства отвергал коалицию. Член ЦК кадетской партии В. А. Оболенский пишет, что Милюков уже в мае 1917 г. так характеризовал положение: «революция сошла с рельс» и «нам (т. е. кадетам. – Г.И.) не следует больше связывать себя с революцией, а нужно подготовлять силы для борьбы с ней, и не внутри возглавляющей ее власти, а вне ее»[267]267
  Там же. Оболенский В. А. Моя жизнь и мои современники. Ч. 2.


[Закрыть]. Отсюда и проистекали зондажи Милюкова вокруг Колчака и представителей офицерского «союза» и Ставки. Но, пишет далее Оболенский, Милюкова тогда, к сожалению, не поддержали. Значительная часть кадетов все еще не изжила коалиционных иллюзий, смотрела на блок с мелкобуржуазными, соглашательскими партиями как на средство все-таки способное канализировать революцию в буржуазное русло. Рост и усиление милюковской тенденции в кадетской среде придет несколько позднее, в июле-августе. Перед Государственным совещанием, писал В. Оболенский, Милюков уже «недвусмысленно давал понять, что в той фазе, в которую вступила революция, Временное правительство обречено, и что спасти Россию от анархии может только военная диктатура». Эта перспектива, свидетельствует Оболенский, «не пугала большинство членов ЦК» партии кадетов.

Но и в июне посланцы главного комитета офицерского «союза» возвращались в Ставку отнюдь не с капитулянтскими настроениями. Как писал Ряснянский, «выяснилось, что рассчитывать на изменение политики Временного правительства в сторону укрепления власти и уменьшение вредной деятельности Советов р. и с. депутатов не приходится». Поэтому рассчитывать приходилось только на «вооруженную борьбу с Совдепом и его присными»[268]268
  Там же. Ряснянский С. Н. Очерк «Союз офицеров в 1917 г.»


[Закрыть].

Вторым человеком корниловского мятежа, безусловно, являлся генерал А. М. Крымов. Именно Крымов повел на Петроград авангард корниловских войск – 3-й конный корпус, который должен был развернуться в Особую петроградскую армию. Именно ему, Крымову, была поручена «расчистка» столицы, т. е. кровавый разгром революции. Даже некоторые из кадетов трепетали при мысли о резне, которую могли учинить в столице крымовские войска. Но провал мятежа и последовавшее самоубийство Крымова отодвинули его в тень истории, и мы, к сожалению, не так уж много знаем об этой неясной и в чем-то даже загадочной личности. А между тем такие знания могли бы пролить важный дополнительный свет на ход подготовки корниловщины, ее характер и, главное, на подлинные цели ее участников. Дело в том, что сохранившиеся материалы (главным образом архивные неопубликованные мемуары людей, близких к Крымову) показывают, что он уже с ранней весны 1917 г. возглавлял контрреволюционную офицерскую организацию, которую по значимости в подготовке корниловщины следует, пожалуй, поставить рядом с «Республиканским центром» и «Союзом офицеров армии и флота»…

На политическом горизонте командир Уссурийской казачьей дивизии генерал Крымов впервые появился в 1915 г. В конце лета этого года он оказался втянутым в заговорщическую группу А. И. Гучкова, в которой вынашивались планы дворцового переворота с целью предупреждения назревавшей революции[269]269
  Старцев В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905–1917 гг. Л., 1977. С. 188.


[Закрыть]. Он был, пожалуй, единственным военным, напрямую связанным с теми кругами либеральной оппозиции, которые от политических методов борьбы готовы были перейти к методам дворцовых переворотов. Английский советолог Дж. Катков, склонный объяснить важнейшие события 1917 г. «масонскими происками», рассматривает «феномен Крымова» как результат принадлежности генерала к одной из «армейских масонских лож»[270]270
  Kalkov С. Russia, 1917: The Kornilov affair. L., 1981. P. 118.


[Закрыть]. Но никаких доказательств существования этих лож Катков, естественно, не приводит. Находившийся в могилевской Ставке историк и литературовед М. Лемке записывал в своем дневнике, что, по его наблюдениям, «очень умный, дельный и ловкий» Крымов был близок к генералу Алексееву, который (по наблюдениям Лемке) находился в тесной связи с оппозиционными кругами[271]271
  Лемке М. 250 дней в царской Ставке. М.-Пг., 1920. С. 545.


[Закрыть]. Но Лемке в Ставке был «маленьким человеком», и его наблюдения носили гипотетический характер, хотя, конечно, не могли возникнуть совершенно на пустом месте.

Другой участник заговорщической группы, будущий министр иностранных дел Временного правительства М. И. Терещенко, позднее, уже после Февральской революции, изображал Крымова чуть ли не наиболее мощным мотором «гучковского» заговора. Он писал, что Крымов «неоднократно приезжал в Петроград и со всем авторитетом глубокого знатока военного дела пытался убедить сомневающихся, что медлить больше нельзя. Он и его друзья сознавали, что, если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, его сделают народные массы, и прекрасно понимали, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить»[272]272
  Русские ведомости. Петроград, 1917. 3 сент.


[Закрыть].

Надо, конечно, учитывать, что Терещенко писал в тот момент, когда Временное правительство после провала корниловщины всячески стремилось «приглушить» эхо этого события и даже реабилитировать некоторых его участников. И Терещенко в своей статье о покойном Крымове явно стремился подчеркнуть его антицаристские настроения, его прошлые связи с той средой, из которой вышло Временное правительство…

Но так или иначе, из гучковско-крымовских планов дворцового переворота ничего не вышло[273]273
  Подробнее см.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны. Л., 1967. С. 301–304.


[Закрыть]. Февральская революция поломала все эфемерные расчеты заговорщиков. Однако имя напористого командира Уссурийской дивизии не было забыто теми, кто так неудачно в 1916 г. пытался предотвратить революцию, а после Февраля 1917 г. готовился к борьбе с уже победившей революцией. На первом месте среди них был все тот же А. И. Гучков, успевший стать военным министром. В 20-х числах марта Крымов был вызван в Петроград Гучковым и предлагал «в два дня расчистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития». Предложение, однако, было признано «несвоевременным», но Крымов в конце марта убыл на Румынский фронт с повышением: он заменил генерала Ф. А. Келлера на посту командира 3-го конного корпуса (в него входили Уссурийская казачья дивизия, Туземная («дикая») дивизия и 1-я Донская казачья дивизия). Врангель, которому после возвращения Крымова в Кишинев в новой роли была передана Уссурийская дивизия, рассказывает, что Крымов носился теперь с «новой идеей». Он пришел к мысли, что только казачество может стать надежным оплотом в борьбе с революцией и потому «теперь надо делать ставку на казаков»[274]274
  Врангель П. И. Воспоминания. Франкфурт-на-Майне, 1969. С. 28.


[Закрыть]. Казачьи офицеры «с места» учли новую увлеченность комкора, всячески отодвигая на задний план офицерство из неказачьих регулярных кавалерийских частей. Честолюбивый барон Врангель, не принадлежавший к казакам, предпочел с согласия Крымова уйти из корпуса. Ушел он, по-видимому, в то самое время, когда Крымов все более разочаровывался в способности Временного правительства остановить революционное движение («анархию») и, памятуя о своем гучковско-заговорщическом прошлом, начал сам создавать в частях Румынского и Юго-Западного фронтов тайную офицерскую организацию. Но теперь задумывался уже не дворцовый переворот, осуществляемый кучкой заговорщиков, а нечто помасштабнее…

На Крымова, безусловно, работала его популярность в фронтовой среде, а он умел поддержать амплуа «отца-командира». Во время похода мог спать на соломе, укрывшись собственной шинелью, есть из общего котла; способен был изрядно выпить и в присутствии офицеров и солдат не говорил двух слов без площадной брани. Но Крымову нельзя было отказать и в храбрости и решительности.

О созданной им военной организации мы, к сожалению, знаем мало. Сыграло свою роль то обстоятельство, что на заключительном этапе подготовки корниловского выступления эта группа сомкнулась с конспиративной ставочной группой главного комитета «Союза офицеров» и как бы растворилась в ней. Самоубийство Крымова вообще перекрыло главный канал информации об этой «крымовской организации». Но не всё и не навсегда ушло в небытие…

В показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Керенский, перечисляя прокорниловские организации и группы, по его убеждению подготовлявшие мятеж, упомянул и «крымовскую организацию». И много позднее, спустя десятки лет, в своих мемуарах он категорически утверждал: «Я знал, что Крымов и офицеры Дикой дивизии были глубоко вовлечены в конспиративную группу в армии»[275]275
  Kerensky A. F. Op. cit. P. 343.


[Закрыть]. Ничего более конкретного ни в 1918 г., ни позже Керенский так и не привел. Но может быть, именно этим убеждением или подозрением во многом объясняется тот факт, что Керенский и Савинков (в то время управляющий военным министерством) в своих переговорах с Корниловым о подводе 3-го конного корпуса к Петрограду (в конце августа 1917 г.) будут особенно настаивать на одном условии: корпус должен возглавить не Крымов. Впрочем, об этом дальше…

То, о чем Керенский в 1917 г. располагал только смутными сведениями, значительно лучше знал генерал Деникин. Он прямо писал в своих «Очерках», что созданная по инициативе Крымова офицерская организация охватывала части 3-го конного корпуса и Киевский гарнизон (полки 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии, училища, технические школы и т. д.). Организация своей первоначальной целью ставила превращение Киева в центр «будущей военной борьбы». Что это означало? Деникин пишет, что Крымов уже весной 1917 г. считал «фронт конченным и полное разложение армии вопросам даже не месяцев, а недель». Поэтому он предполагал в момент окончательного «падения фронта» форсированным маршем двинуть свой корпус к Киеву, занять его и отсюда «кликнуть клич» к офицерам, не желающим быть «раздавленными солдатской волной». Собрав их вокруг себя, сколотив «отборные части», Крымов предполагал затем отходить в глубь страны, наводя там жесткий «порядок» и одновременно ведя с немцами и австрияками арьергардные бои[276]276
  Деникин А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 25–26.


[Закрыть]. Вопрос о том, какую форму правления следует установить после выполнения этой цели, Крымов, по словам Деникина, определять не решался: он считал это делом будущего. Комментируя эту оценку политических намерений «крымовской организации» (в которой явно сквозит стремление смягчить ее правизну), В. Чернов, принимая ее, объясняет «непредрешенчество» Крымова «антидинастической гирей», якобы висевшей на нем с дофевральских времен[277]277
  Чернов В. «Подполье» и «надполье» в подготовке корниловского движения: (По поводу «Очерков русской смуты» генерала Деникина) //Воля России. Прага, 1923. № 4. С. 29.


[Закрыть] (участие в заговорщической группе Гучкова). В современной западной литературе эта версия полностью повторяется. Так, биограф Деникина Д. Лехович отвергает «монархические наклонности» Крымова на том основании, что он «конспирировал вместе с Гучковым» в канун Февраля[278]278
  Lehovich D. White against Red: The Life of general A. I. Denikin. N. Y., 1974. P. 138–139.


[Закрыть]. Но ведь дворцовый переворот, который, по некоторым данным, замышляла гучковская группа, отнюдь не имел антимонархической направленности! Наоборот, цель его заключалась именно в спасении монархии путем смены монарха. Впрочем, дело даже не в этом. В нашем распоряжении имеются данные, позволяющие считать, что «крымовская организация», по крайней мере, ее верхушка, с самого начала исповедовала не «непредрешенческие», а монархические принципы и вообще на корниловском фронте занимала, пожалуй, крайне правый фланг. Думается, что это обстоятельство впоследствии сыграло определенную роль в ходе самого мятежа и его провале… Но какие же это данные?

Мы уже писали, что, работая «на покое» над своими пятитомными «Очерками», Деникин запрашивал многих бывших участников корниловского выступления и связанных с ним лиц об их деятельности в 1917 г. и позже. И в данном случае небольшой кусок о «крымовской организации» был написан им, по-видимому, на основании рукописи «Воспоминания о Крымове», автором которой, по некоторым предположениям, являлся ротмистр Шапрон (между прочим, зять генерала М. В. Алексеева). Но как в большинстве других случаев, так и в этом Деникин кое-что существенное, несоответствующее его концепции из этой рукописи намеренно опустил. А рукопись гораздо ярче и выпуклее рисует Крымова, его политические взгляды и планы, чем это дано у Деникина.

Автор рукописи рассказывает о своей встрече с Крымовым в начале мая 1917 г. на железнодорожной станции Киева, где стоял генеральский вагон. Они прохаживались по платформе. Большой и толстый Крымов шел неторопливо, грузно переваливаясь с ноги на ногу, руки за спиной. Ему было жарко: он распахнул тужурку, сдвинул фуражку на затылок; кривая кавказская шашка при ходьбе била его по запыленным сапогам и ярко-красному галифе; Крымов любил одеваться красочно, обратить на себя внимание. Он последними площадными словами ругал комиссию генерала Поливанова, которая по указаниям Гучкова готовила реформы в армии. «Эту подлую собаку Поливанова надо повесить, – говорил он. – Да и в Гучкове я здорово ошибся, черт его побери. Мы с ним недавно встретились на Румынском фронте. Полез целоваться. До сих пор горит щека от его поцелуя. Ну, да черт с ним; все эти люди нам не по пути».