Текст книги "Самолет подбит над целью"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Солнце стояло высоко, выглядывая из-за проплывающих по небу облаков.

"Куда теперь? Наверно, на расстрел", – думал летчик. Запрокидывая голову, он наблюдал за плывущими на восток облаками. Ветерок приятно холодил ноющее от побоев лицо. "К вечеру эти облака проплывут и над нашим аэродромом. Может быть, кто-нибудь из друзей также поднимет голову и посмотрит в небо. Никто из них не узнает, что перед смертью смотрел я на эти легкие облака... Неужели так просто позволю себя убить?" Внутри все протестовало. Долаберидзе шел, опустив голову, и лихорадочно обдумывал план действий: "Расстреливать будут где-то за аэродромом. Немцев двое. Как только выйдем в поле, брошусь на одного, стисну и загорожусь его телом. Может быт|ь, удастся выхватить автомат". Долаберидзе напряг мышцы, почувствовал их силу. "Будь что будет. Все равно конец". Он начал осматриваться по сторонам, пытаясь угадать место, куда его должны вывести для расстрела.

Они шли мимо стоянки самолетов. Вокруг виднелось множество еще не засыпанных воронок, возле которых валялись обгоревшие, пробитые пулями канистры, разбитые в щепы ящики и множество промерзших галет и сухарей. Какие-то женщины, старики под охраной гитлеровских солдат засыпали промерзлой землей ямы. Возле исправных самолетов суетились техники, летчики, загружая в ненасытные чрева пузатых транспортов ящики и мешки. Много "юнкерсов" стояло с развороченными крыльями, с покосившимися фюзеляжами, с переломанными хвостами.

"Хорошо поработали", – вспомнил Долаберидзе вчерашний вылет.

В это время его подвели к большому трехмоторному Ю-52. Возле самолета толпилось несколько офицеров. Они с нескрываемым любопытством разглядывали пленного. Шедший впереди караульный подошел к одному из гитлеровцев и о чем-то доложил.

Немцы быстро пошли к самолету, по железной лесенке полезли в открытую дверцу пассажирской кабины. Офицер, должно быть летчик, махнул рукой и, подав отрывистую команду, тоже забрался внутрь фюзеляжа.

Когда все скрылись в машине, конвойные подтолкнули Долаберидзе и жестом показали на дверцу.

Один мотор уже работал, и от вращающегося винта поднялись снежные вихри.

Долаберидзе забрался в пассажирскую кабину. Мысль о расстреле больше не тревожила. "Для того чтобы расстрелять, незачем возить в самолете".

Он хотел пройти и сесть на откидную железную скамейку возле небольшого квадратного окошка, но конвойные, забравшись, вслед за ним в самолет, грубо оттолкнули его и усадили на груду каких-то ящиков в самом хвосте фюзеляжа. Спорить и сопротивляться было бесполезно.

"Что еще мог придумать генерал?" – пытался догадаться Долаберидзе, с ненавистью вспоминая разъяренное лицо фашиста.

Все три мотора уже работали. Долаберидзе чувствовал, как увеличиваются их обороты. Наконец он ощутил, как покатился по укатанному снегу самолет. Через несколько минут "юнкерс" на секунду остановился и, взревев моторами, устремился вперед. Тут же поднялся хвост. Несколько толчков колесами о взлетную полосу, и привычная плавность оторвавшейся от земли машины передалась телу.

Конвоиры не сводили с пленного глаз. Многие офицеры тоже повернули головы в его сторону и, надменно улыбаясь, начали о чем-то расспрашивать сопровождающих.

По жестам одного из конвоиров и по тому, как он часто повторял слово "Ил-цвай", Долаберидзе понял, что говорят о нем и о вчерашнем.ударе штурмовиков. Гитлеровцы перестали улыбаться, лица их вытянулись, они оживленно заговорили между собой.

Так прошло минут тридцать. Измученный побоями, несмотря на нервное напряжение, Долаберидзе задремал под монотонный гул моторов.

Очнулся он от толчка. Открыв глаза, понял, что самолет уже произвел посадку и рулит по аэродрому. Вскоре "юнкерс" остановился. Оборвался привычный гул, и лишь свист рассекаемого винтами воздуха слышался еще несколько мгновений. Выскочивший из кабины летчиков немец пробежал между сидящими пассажирами, открыл дверцу и установил лестницу. В упор разглядывая пленного, фашисты стали выходить из самолета.

Долаберидзе спрыгнул на землю. В лицо ударил пронизывающий ветер. Снежные вихри кружили по аэродрому. Множество военнопленных деревянными лопатами разгребали занесенные стоянки немецких бомбардировщиков. В капонирах покоились и двухмоторные приземистые Ю-88 с серыми распластанными крыльями и неестественно короткие, кургузые Ю-87 с длинными, расставленными в стороны стойками шасси. К самолетам подъезжали груженные бомбами автомашины, подкатывали бензозаправщики.

"Готовятся к вылету", – понял Долаберидзе и тут же вспомнил разрушенный город на берегу Волги, торчащие из земли развалины зданий и черный дым от непрерывно пылающих нефтяных баков.

Накатанная дорога, по которой два гитлеровца конвоировали Долаберидзе, извивалась на самой окраине аэродрома. По сторонам с лопатами в руках толпились оборванные, истощенные люди. Они с сожалением, украдкой поглядывали на пленного летчика и, озираясь на охранников, тут же отворачивались.

Проходя неподалеку от группы таких людей, Долаберидзе, не поворачивая головы, как бы невзначай, спросил:

– Какой аэродром?

– Таганрог, – ответили сразу же несколько голосов, и, тут же отвернувшись, люди принялись за работу.

Услышав разговор, гитлеровец-охранник подбежал вплотную и, не разбираясь, выстрелил из автомата в спину одному из военнопленных.

Не взмахнув руками, не выпуская лопаты, человек молча ткнулся головой в снег.

Долаберидзе зажмурился. Он не слышал лающего крика фашиста. В ушах гремело раскатистое эхо короткой автоматной очереди, а в спину посыпались частые удары приклада, заставившие ускорить шаг.

– За что? За что? – безмолвно шептали губы летчика. – За что убили? Как мало стоит человеческая жизнь! – И почему-то именно сейчас Долаберидзе вспомнил раздавленную кошку.

Это было за несколько лет до войны. Он учился в девятом классе. Одному из школьных друзей родители купили велосипед. Вместе со счастливчиком Григорий учился кататься. Друг ездил уже хорошо и однажды, показывая товарищам класс гонки по ровной дороге, из бахвальства раздавил пригревшуюся на солнцепеке кошку.

Тогда его охватила ярость. Он, кажется, ударил виновника по лицу, долго с ним не разговаривал и впоследствии с омерзением вспоминал этот случай.

То, что он увидел сейчас, выходило за рамки его понимания. "Это же человек. Как может человек так вот просто убить человека?" За годы войны Долаберидзе много слышал о зверствах фашистов. Но все, о чем он читал в газетах, как-то смутно, в общих чертах доходило до сознания. Сегодня он впервые стал невольным свидетелем мерзкой расправы, впервые увидел ничем не прикрытое убийство. Долаберидзе был потрясен. "А в бою? В бою ведь тоже люди убивают друг друга, – задумался он, – Нет, в бою другое, – ответил сам себе летчик. – А тут безоружного. В спину... И за что?"

Долаберидзе трясся в бессильной злобе. Его лихорадило и

тогда, когда он вошел в какой-то каменный дом, и тогда, когда он очутился в небольшой комнате, где, развалившись на мягком диване, сидел маленький, щуплый фашист. Конвойные вышли, но, очевидно, остались за дверью.

– Здравствуйте, – на русском языке сказал гитлеровец.

За выпуклыми стеклами больших роговых очков Долаберидзе разглядел холодный блеск зрачков. Через всю левую щеку фашиста к виску тянулся розовый, еще свежий рубец – след недавнего ранения.

– Я есть комендант, – заявил гитлеровец. Он встал с дивана, обошел вокруг Долаберидзе и, смерив взглядом широкоплечую, атлетическую фигуру пленного, посмотрел на его лицо, распухшее от побоев. – О! Я вижу вам пришлось тяжело приземляться. Но летчики ко всему должны быть готовы, сказал комендант, закончив наконец осмотр. – Садитесь,– он придвинул пленному стул, потом достал из кармана портсигар и, раскрыв его, предложил: – Закуривайте.

Тело еще било ознобом. Надеясь успокоиться, Долаберидзе взял сигарету.

Комендант поднес зажигалку.

Едкий табачный дым, который с жадностью вдыхал летчик, действовал несколько успокаивающе.

– Ваша фамилия? – спросил неожиданно комендант, усаживаясь в большое кожаное кресло.

– Габуния.

– О... Вы есть грузин?

Долаберидзе молча кивнул головой. Он продолжал торопливо глотать табачный дым, стараясь сдержать дрожь, лихорадившую тело.

– С какого аэродрома вы вылетели вчера на Сальск?

– Откуда вы знаете русский язык? – спросил в свою очередь Долаберидзе. Он поднял голову и смело посмотрел в холодные глаза немца.

– Здесь спрашиваю я, – уже строже оборвал его комендант. – Вы понимаете, что значит попасть к нам в плен?

Долаберидзе пренебрежительно усмехнулся, кивнул головой.

Он вспомнил ткнувшегося головой в снег человека. Исчезнувшая было дрожь вновь пробежала по всему телу. Стиснув зубы, летчик заставил себя успокоиться.

– С какого аэродрома вы вылетели вчера на Сальск? – с немецкой пунктуальностью слово в слово повторил комендант.

– А что это вам даст?

– До вчерашнего дня русские не смели предпринимать таких смелых ударов по нашим тыловым базам, – чеканя слова, начал немец. – Наше командование убеждено, что на этот участок фронта переброшена какая-то новая часть русских асов. И вы мне сегодня расскажете, что это за часть и на каком аэродроме она базируется, – властным тоном закончил фашист.

– Вы уверены, что я об этом расскажу?

– Это так же точно, как то, что я давал присягу моему фюреру.

– Зачем так говоришь? Я тоже присягал своему народу. Если вы не нарушаете присягу, которую дали одному фюреру, почему я должен нарушить. Я давал присягу всему советскому народу. Нет, я не нарушу присягу.

– Что вы понимаете о чести! – закричал немец. Он начал приподниматься с кресла, но неожиданно, смирив гнев, сел и, откинувшись на высокую спинку, уже спокойнее продолжил: – О каком народе вы говорите? Вы же грузин. Россия притесняет вашу страну. Что вы получила от русских? Ничего. Мы, немцы, после войны сделаем Грузию самостоятельной. Расширим ее за счет Армении. Ваша маленькая страна станет свободным и цветущим государством, – комендант на минуту замолк.

Он силился подыскать нужные слова, чтобы как-то ослабить волю этого пленного летчика. Командование требовало во что бы то ни стало выяснить все о новой авиачасти русских асов. Зная по опыту, как трудно, почти невозможно вытянуть данные от пленных большевистских летчиков, комендант решил пока не прибегать к крайним мерам. "Необходимо разжечь национальное чувство этого грузина. И тогда он мой! Тогда он непременно расскажет все, что нам нужно. Да, я выполню это трудное задание".

– Мы, немцы, несем вам освобождение! – неожиданно выкрикнул он. – А вы не можете понять вашей головой, что обязаны помогать, нам в этом.

– Какую чепуху мелешь, – перебил его Долаберадзе. – Послушай, вы сами верите в то, что говорите? – Ну вот что, Габуния, если вы хотите жить, и неплохо жить, – подчеркнул немец последние слова, – вы расскажете все об этой новой части русских асов. За это мы устроим вашу жизнь. Мы отправим вас в Польшу на авиационный завод. Вы будете работать испытателем. Германии нужны хорошие летчики. Вы будете получать много марок. Вы будете пить вино и наслаждаться красивыми женщинами. А когда мы освободим вашу родину, вы вернетесь в свободную Грузию. Об этом стоит подумать.

– Мне кажется, вы теперь и сами не очень верите в свою победу, спокойно ответил Долаберидзе. – Армия Паулюса вот-вот капитулирует.

Коменданта словно выбросило из кресла. Вскочив на ноги, он ринулся на пленного. Брызжа слюной, путая в дикой ярости русские и немецкие слава, он размахивал руками и кричал:

– Этого не случится. Фатерлянд не оставит без помощи дойче золдатен. Гитлер послал нах остен очень много танков. Русише швайн еще вспомнят Волгу. – Капитан подскочил к столу и нервно закурил сигарету. – Вы будете говорить или капут! Мы вас расстреляем. Ваша мать и жена не дождутся свой сын, – повернулся он опять к пленному летчику.

Долаберидзе молчал. Напоминание о матери больно кольнуло в сердце. Неужели никогда не прижмется он щекой к ее лицу, никогда не увидит своих родных?

Комендант заметил, как потеплели глаза пленного, как часто взлетают и опускаются его густые черные ресницы. Каким-то чутьем он понял, что задел за живое этого непонятного грузина. Решив, что упорство летчика уже сломлено, он обошел стол и опять уселся в кресло. На его лице расплылась самодовольная, надменная улыбка. Взяв в правую руку карандаш, он подался всем корпусом вперед.

Долаберидзе не торопясь достал из кармана носовой платок и, громко высморкавшись, положил его обратно.

– Ну, я готов слушать, – сказал комендант и вдруг увидел, как потеплевший было взгляд летчика становится злым и колючим. Глаза пленного опять загорелись ненавистью. – Ты будешь говорить, большевистская свинья? завизжал комендант и стукнул кулаком по столу.

Долаберидзе презрительно улыбнулся.

Фашист выскочил из-за стола и зажатым в руке карандашом ударил пленного по голове.

– Делайте что хотите, но я никогда не расскажу вам то, что вы силитесь из меня вытянуть, – спокойно проговорил летчик.

– Я ожидал это, но я хотел облегчить вашу участь. Как бы вам не пришлось раскаиваться за свое молчание. – Комендант постучал в стену. Через минуту в комнату вбежали три эсэсовца. – Пленный летчик не хочет со мной разговаривать. Развяжите ему язык и доставьте обратно ко мне, – отчеканил по-немецки комендант.

Через пару минут Долаберидзе втолкнули в соседнюю комнату. Тусклый свет синей лампы слабо освещал углы, заваленные каким-то хламом. В единственном, наполовину замурованном кирпичом окне торчали толстые прутья решетки. За окном сгущались сумерки.

Долаберидве начал оборачиваться к вошедшим вслед за ним немцам, и в этот момент сильнейший удар в шею, нанесенный, видимо, прикладом автомата, свалил его с ног.

Смутно, сквозь какую-то пелену помрачившегося сознания Григорий чувствовал, как стаскивают с его ослабевшего тела комбинезон и унты, как град тяжелых ударов сыплется на его спину и голову. Он прикрыл руками затылок, тут же ощутил последний удар кованого сапога в бок и потерял сознание.

Он очнулся, когда уже вновь сидел на стуле перед комендантом. Сквозь шум в голове и звон в ушах до его сознания доносились обрывки каких-то слов. Он попытался поднять отяжелевшие веки. В глаза ударил яркий свет настольной лампы, а за блеском очков летчик разглядел стеклянный взор фашиста.

Долаберидзе с трудом поднял руку и провел ладонью по мокрым слипшимся волосам. Это движение болью отдалось по всему телу, и вместе с тем он не ощутил привычной тяжести комбинезона.

Он скорее понял, чем увидел, что сидит в распущенной, без ремня гимнастерке. Ноги, словно колодками, стиснуты рваными малоразмерными сапогами без голенищ.

С усилием заставил себя поднять голову и окончательно открыть глаза. Стол вместе с комендантом медленно поплыл в сторону, стена пошатнулась и, убыстряя движение, устремилась туда же. Опустив веки, Долаберидзе почувствовал, как вновь проваливается в бездну, но чьи-то крепкие руки удержали его на стуле.

Неожиданно сознание прояснилось. Летчик, вытащив платок, вытер лоб. .На платке остались пятна крови.

– Надеюсь, теперь мы поговорим откровенно, – услышал он ;вкрадчивый голос коменданта.

Долаберидзе попытался выругаться, но, открыв рот, почувствовал острую щиплющую боль в рассеченных губах. Он медленно, но уверенно замотал головой.

– Видимо, эта процедура на вас мало подействовала. Ну что ж, мы можем повторить, – сказал комендант.

Летчик с ужасом вспомнил о диком, бесчеловечном избиении.

"Что делать? Рассказать? Ни за что. Откусить язык!" – мелькнула вдруг мысль. .Он быстро прикрыл рот рукой, высунул до отказа язык и сдавил челюсти.. Стало больно, но как он ни силился, челюсти не сжимались. Он втянул язык и с силой сжал зубы.

– Русская свинья! Ты будешь говорить, – провизжал над ухом вышедший из-за стола комендант.

Летчик замотал головой и тут же резким ударом был сбит со стула.

"Как я ослаб. Этот маленький, хлюпкий фриц, смог свалить меня одним ударом". Не открывая глаз, он прикинулся, будто потерял сознание.

Фашист слегка пнул его ногой и что-то приказал вошедшим солдатам.

Долаберидзе почувствовал, как взяли его за руки и за ноги, как подняли с пола. Он понял, что несут его вниз по лестнице. Услышал, как заскрипела тяжелая дверь, и всем телом ощутил приятный холодок цементного пола, на который бросили его фашисты.

Глава восьмая

А Карлов торопился. Идти было тяжело – ноги по колено проваливались в снег. Слабый ветерок кружил в воздухе снежные россыпи. Георгий изредка останавливался, чтобы разглядеть светящиеся стрелки и циферблат ручного компаса. В высоких высохших камышах на берегу Маныча он присел на снег передохнуть. Опять сильно ныла рука. Он с трудом перемотал портянки, подложил в валенки сухой травы и двинулся дальше на северо-восток.

На горизонте сквозь серую пелену облаков начал просачиваться рассвет. Маныч остался далеко позади. Георгий отыскал занесенный снегом стог сена и решил укрыться в нем до ночи.

Когда рассвело, он увидел, что неподалеку проходит проселочная дорога. Изредка по ней на лошадях проезжали жители. Один раз, оставляя черный след дыма, протащился большой немецкий автобус.

Переставший было к утру снег вновь посыпал крупными хлопьями. Дорога скрылась за плотной белой пеленой.

Вскоре Георгий почувствовал, как леденеют ноги. "Да, валенки – не унты", – подумал он и начал усиленно шевелить пальцами. Немного помогло. Потом веки стали слипаться и он не помнил, как заснул.

Разбудили его взрывы и страшный рев над головой. "Та... та... та... та..." – слышались сквозь рев моторов частые залпы авиационных пушек. Снаряды со свистом рассекали воздух.

"Тррррр" – мелкой дробью рассыпались длинные пулеметные очереди.

Георгий выглянул из своего убежища. Шестерка. штурмовиков обстреливала остановившуюся колонну – около десятка немецких легковых автомашин и два больших штабных автобуса. Очевидно, перебазировался штаб какого-то крупного соединения. Несколько автомашин горело. В стороны от дороги разбегались фашисты и плашмя валились на снег.

До боли в глазах всматривался Георгий в хвостовые номера самолетов, однако разглядел лишь белую полоску, наискось перечертившую киль и руль поворота – опознавательный знак дивизии полковника Рубанова. Но вот штурмовики изменили направление захода на цель и теперь, выходя из атаки, низко проносились почти над стогом, где прятался Карлов.

Георгий опознал "семерку" – самолет старшего лейтенанта Мордовцева. За ним мчался самолет с номером "20". "Это же сержант Семенюк!" Штурмовик начал разворот и накренился. "За Карлова!" – успел прочитать Георгий на фюзеляже.

Что-то стиснуло горло. Расползлись буквы, слившись в оплошную белую строчку.

"Дойду, обязательно дойду, чего бы это ни стоило – дойду", – твердил себе Георгий и вытирал рукавом щеки. А крупные буквы надписи все стояли перед глазами.

Минуты через три, видно расстреляв весь боекомплект, штурмовики улетели на восток.

Фашисты подбирали раненых и под руки волокли их в уцелевший автобус. Затем, бросив на дороге пять обгоревших машин, колонна медленно тронулась и вскоре скрылась из виду.

Георгий почувствовал голод. Он отогрел пальцы в широких рукавах деревенской овчины, достал банку спущенного молока и, проткнув ее ножом, высосал почти все содержимое.

Быстро стемнело. Изредка в разрывы низко проплывающих облаков заглядывала луна, освещая темную свалку обгоревших машин.

Конечно, можно было обойти их стороной. Но Георгия тянуло именно туда. Ему страстно хотелось посмотреть на эти груды металла, он никогда раньше не видел вот так рядом, на земле, результаты воздушных ударов.

"Наверно, у машин никого нет. В конце концов, за ними можно спрятаться, если кто-нибудь появится", – решил он и зашагал к дороге.

Ближе к машинам Георгий стал пробираться осторожней. По ровному открытому полю он крался, лишь когда луна скрывалась за облаками. Как только она выглядывала, Георгий ложился на снег и лежал неподвижно. Никогда раньше он не предполагал, что луна так щедро может освещать землю.

Хотелось глубже зарыться в снег, спрятать себя от случайного вражеского взгляда.

Опасения оказались напрасными. Подобравшись вплотную, он убедился, что у машин никого нет. Он обошел их и осмотрел при лунном свете развороченные прямыми попаданиями снарядов капоты, бензиновые бачки и кузова.

Вдруг Карлов ясно услышал скрип приближающихся саней. Маскируясь в тени, он забрался внутрь автобуса. Стекла окошек были выбиты. Два походных металлических столика с вырванными из пола ножками перекосились набок.

Лошадь была уже совсем близко. Георгий увидел человека, сидящего в санях. Ясно вырисовывался немецкий автомат на плече.

– Трр... – послышалось на дороге. Лошадь остановилась. – Ишь как угораздило.

Снег захрустел под ногами. Человек обошел кузов автобуса. Георгий крепче сжал автомат.

– Хенде хох! – крикнул он.

– Я свой, их полицай, – проговорил тот и поднял трясущиеся руми.

Не опуская автомата, Георгий скомандовал: – Не разговаривай, поворачивайся кругом. Пошевелишься – застрелю на месте, – и повелительно добавил, назвав первую попавшуюся на язык фамилию: – Иванов, обезоружить его.

Когда полицай повернулся спиной, Георгий выпрыгнул из автобуса, снял с полицая автомат, затем переложил в свой карман пистолет, извлеченный из кобуры предателя.

– Иди к лошади! – он ткнул полицая в спину дулом автомата.

– Хоть ноги-то мне развяжите. Я их, кажется, уже отморозил, послышался из саней чей-то жалобный, молящий голос.

Эта мольба, похожая на стон, прозвучала так тихо, что, казалось, донеслась откуда-то из-под снега. От неожиданности Георгий едва не отпрянул в сторону,

Подойдя вплотную к саням, он увидел лежащего в них человека. Толстые веревки были перехлестнуты на его груди.

– Не оборачивайся! Руки назад! – приказал Георгий полицаю и вожжами накрепко связал ему руки. Потом быстро вытащил нож и перерезал веревки, которыми был связан пленный.

– Кто вы? – опросил он.

– Танкист я, из плена бежал, – ответил человек, пытаясь подняться. Но отекшие ноги не держали его – он со стоном повалился в сани. – Двое нас было. Спрятались мы на одном хуторе. А этот вот, подлец, поймал. Товарищ мой бежать хотел, так он его из автомата. Наповал.

Георгий подошел к полицаю и развязал ему руки.

– Снимай шинель!

Полицай медленно снял ремень, на котором висела кобура, стянул с себя шинель и вдруг бросился на колени и, протягивая к Георгию трясущиеся руки, взмолился:

– Простите, простите! Не убивайте, детишки у меня, не убивайте...

Георгий много раз уничтожал врага. Но то было с самолета. А сейчас он не мог решиться вот так, просто убить предателя, просящего о пощаде.

– Дайте я его, – приковылял танкист. – Он у меня на глазах друга убил и не поморщился, собака. – Танкист с силой рванул автомат из рук Карлова.

Полицай вплотную подполз к Георгию и, хватая его за ноги, продолжал всхлипывать: :

– Не убивайте, детки у меня, не убивайте... Георгий отвел в сторону автомат, уже поднятый танкистом для выстрела.

– Нас здесь двое, советских людей. Вот он, – кивнул Карлов на танкиста, – и я. Мы имеем право судить изменников. Мы решили расстрелять тебя за предательство, за убийство человека. – Георгий не почувствовал, как полицай вытащил нож из-за голенища его валенка. – Именем Союза Советских...

В этот момент полицай, словно выпрямившаяся пружина, вскочил на ноги, и в лунном свете блеснуло над Карловым стальное лезвие. Но танкист уже нажал курок автомата – в то же мгновение барабанной дробью рассыпалась короткая очередь. Предсмертный вопль полицая потонул в залпе выстрелов. Выронив нож, он замертво повалился в снег к ногам летчика.

Лошадь шарахнулась в сторону. Танкист схватил вожжи и удержал ее. Георгий поднял с дороги шинель и ремень, обыскал карманы убитого и взял его документы. Затем вместе с танкистом они оттащили труп от дороги и забросали снегом.

Уже в санях, когда лошадь трусила по дороге в сторону фронта, Георгий отдал новому знакомому шубу, а сам надел шинель полицая. Танкист обнял и расцеловал Карлова.

– Теперь я ваш конвоир, – улыбнулся Георгий, затягивая ремень на шинели.

– Мне о таком конвое только мечтать можно было, – горячо и страстно заговорил танкист. – Недолго мне жить оставалось. Сгноили бы в карцере или собаками затравила, гады. Вы же мне жизнь спасли. – Голос его сорвался. Видно было: только теперь он начал осознавать все случившееся.

– Вы тоже в долгу не остались, так что мы квиты. А вас куда везли?

– Кажется, на станцию Пролетарскую. Там у них тюрьма при полиции. Немцы полицаям награды, дают за поимку нашего брата... Теперь-то мы живем! – Танкист бережно поднял советский автомат.

– Я два дня ничего не ел, но ни за какой хлеб не променял бы вот это. Дайте его мне, я буду партизанить в вашем отряде.

– Пожалуйста, возьмите. К моей новой шинели больше подходит этот. Георгий кивнул на трофейный автомат.

– Спасибо, – танкист поцеловал приклад автомата и повесил его на шею. – Теперь мстить. За все буду мстить! Второй раз живым меня не взять. Можете поручать мне любое задание.

– А я ведь не партизан. Я летчик. Сбили на днях. Теперь, как и вы, к своим пробираюсь.

Танкист, еще не веря, посмотрел на Карлова.

– Значит, опять пробираться, – хрипло произнес он. – А я-то думал, что уже у своих, у партизан то есть...

Они долго ехали на северо-восток, сворачивая с одной дороги на другую, минуя населенные пункты и большаки. Сплошная облачность затянула небо. Начался снегопад. Промерзнув, они часто соскакивали с саней и бежали рядом с лошадью, чтобы согреться.

– Если бы не вы, отморозил бы я ноги. Уж очень сильно стянули мне их веревками, – сказал танкист, выбравшись из саней для очередной пробежки.

– А что у вас на ногах?

– Деревянные самоделки. Лагерные еще.

Откуда-то сбоку надвигался гул и лязг движущихся танков.

Карлов с тревогой прислушался.

– Может, свернем?

– Проскочим, – сказал танкист. – Они далеко еще. Внезапно впереди, совсем близко, сверкнул фонарик.

– Хальт! Вер гейт? – раздался окрик. – Бегите! – успел шепнуть Карлов.

Танкист прыгнул в сторону и растаял в темноте. Отступать Георгию было поздно и некуда.

На перекрестке дорог его остановили немецкие солдаты-ре-гулировщики. С боковой стороны уже близко слышался лязг гусениц.

С трудом сдерживая нервную дрожь, Георгий вытащил документы убитого предателя.

– Их полицай, их полицай, – повторил он.

Посветив фонариком, один из регулировщиков разглядел в санях немецкий автомат, сказал что-то другому и махнул рукой, пропуская лошадь.

– Шнелль! Шнелль! – заторопил он.

Танки были уже совсем рядом.

Проскакав с полкилометра, Георгий натянул вожжи и остановил лошадь. На лбу выступил пот. Спину холодила влажная рубашка.

"На этот раз проскочил, – подумал он. – А где же танкист?" Ждать ночью в степи человека было бессмысленно. И, рискуя в любую минуту наскочить на врага, Георгий повернул лошадь назад. До боли в глазах вглядывался он в степь.

Гул и лязг проходящих совсем рядом танков резал уши. Карлов посмотрел на светящуюся стрелку компаса. Танки двигались на юг, к железной дороге.

Наконец колонна проползла. Георгий услышал треск двух заведенных мотоциклов и, дождавшись, когда регулировщики уехали, погнал лошадь через дорогу, туда, где исчез танкист. Около часа кружил он в районе этого перекрестка. Звал, кричал в темноту и, затаив дыхание, ждал отклика. Но до него доносилось лишь удаляющееся эхо собственного голоса да откуда-то с востока далекий неумолкаемый гул артиллерийской канонады.

Как неожиданно эта тревожная ночь подарила ему товарища, так же вдруг и поглотила его в темноте.

"С автоматам танкист не пропадет. Наверное, он в одиночку пробирается к своим", – решил Георгий и двинулся на восток.

Уже много километров осталось позади. Лошадь устала и еле тащилась. Где-то совсем близко тишину прорезали автоматные очереди. Справа у горизонта облака окрашивались в оранжевый цвет: там полыхало зарево большого пожара.

Впереди слышался лай собак. Карлов хотел было повернуть измученную лошадь в степь, в объезд станицы, но раздумал. Он бросил вожжи и вылез из саней.

Чуя близость жилья, умное животное медленно потащилось по дороге.

А Карлов повесил на шею трофейный автомат и зашагал в степь. За ночь он проехал километров сорок, а то и больше, и линия фронта представлялась ему где-то близко.

Ступая по глубокому снегу, Карлов огромным усилием воли заставлял себя переставлять ноли. Хотелось лечь в эту рыхлую, холодную массу и забыться. Он напрягал последние силы, когда услышал позади себя треск автоматных выстрелов.

Георгий вытянулся на снегу вверх лицом. Там, на дороге, откуда он шел, у самой земли, в разных направлениях проносились зеленые и красные черточки трассирующих пуль. Этот сноп сверкающих нитей нестерпимо медленно перекатывался на запад.

Георгию не верилось, что так быстро он добрался до линии фронта. "Наверно, партизаны или небольшое разведывательное подразделение", – решил он и, когда все стихло, потащился дальше.

Рассвет застал его на снежной равнине. Голодный, усталый, он еле двигался. Осмотревшись кругом, он понял, что спрятаться негде. Ни одного стога сена не было видно. Впереди, километрах в двух, раскинулась какая-то станица. Георгий в изнеможении опустился на снег.

На большой высоте проплыла на запад группа советских бомбардировщиков. Летчик долго всматривался в эти самолеты. Он ожидал вот-вот увидеть вспышки разрывов немецких зениток.

Но по бомбардировщикам никто не стрелял, и они летели, не совершая противозенитного маневра.

"Неужели я уже на своей территории?" – радостно подумал ом. И тут же услышал отдаленный воющий гул моторов. С десяток пикирующих "юнкерсов" устремились к земле. У горизонта выросли черные разрывы бомб. Трудно было разглядеть, что бомбят, но он понял, что в той стороне, куда он шел, уже наши.

Осторожно подходил Георгий к станице. Ему все еще не верилось, что линия фронта осталась позади. Он подобрался к задворкам крайней хаты и увидел на высоких шестах провода связи.

Карлов вытащил из снега один шест, взял в руку опустившийся провод. Сомнений больше не было – провод советский.

– Руки вверх! – из-за дома с автоматами наперевес выбежали два солдата в знакомых белых полушубках.

Георгий разглядел красные звездочки на их шапках-ушанках.

– Наши! – он бросился им навстречу.

Лейтенант Карлов совсем забыл о синей шинели полицая, о немецком автомате, висящем на его шее, а потому не поверил, когда вновь услышал:

– Руки вверх, гад! Стрелять буду!

– Товарищи, да я же свой. Летчик я! – в недоумении остановился Георгий и поднял руки.

Спокойно вошел Карлов в хату, куда его привели связисты.