Текст книги "Бешеный Пес"

Автор книги: Генрих Бёлль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Лицо у этого человека было спокойное и широкое, губы чуть тонковатые, глаза слишком близко поставленные, однако лоб высокий, красивой формы, вот только волосы были вьющиеся и лежали слишком уж правильными волнами, а я всегда недолюбливал мужчин с волнистыми волосами.

Человек держал в руке коричневую папку и прижимал к ней большим пальцем светло-серую мягкую шляпу с безупречно чистой лентой внутри.

Он сказал:

– Я вижу, вы тот, кто висит над ее кроватью.

И я ответил то же, что только что сказал хорошенькой соседке:

– Да, возможно. – Потом вынул руку из кармана, все еще сжимавшую записку, осторожно разгладил ее, поднял повыше, чтобы было видно, и сказал: – Это наверняка для вас…

– Да-да, – сказал он, – это для меня, значит, в восемь. – И, взглянув на часы, добавил: – Еще больше часа.

Мы смотрели друг другу в глаза, он – покусывая нижнюю губу, а я – сидя на скамейке. Теперь я уже знал, что она принадлежала только мне, мне одному, и никто и ничто на свете не сможет ее у меня отнять, и еще я знал, что никогда больше не буду лежать на той кровати…

Мы отвели глаза, я опять уставился в землю и увидел, что ботинки того человека начали беспокойно вышагивать взад-вперед. Я приподнял носки своих английских ботинок, опустил, опять приподнял и между носками ботинок, находившихся друг от друга на расстоянии, требуемом уставом, увидел втоптанную в землю половинку черной брючной пуговицы.

– Может быть, – сказал голос над моей головой, – нам стоит поговорить?

Я встал и последовал за ним, и, когда я поднимался, за эту десятую долю секунды, за этот ничтожно малый промежуток времени, я понял, что она для меня потеряна, окончательно и бесповоротно; он шел впереди меня, покуда маленькие дорожки парка были слишком узки, чтобы идти рядом, подождал секунду, когда мы подошли к дорожкам пошире, посторонился, чтобы я мог идти рядом с ним, и мы молча зашагали по длинной прямой дороге, которая вела через рощицу к тем проржавевшим воротам, которые теперь уже никто не открывал. Потом мы свернули немного влево, чтобы попасть к пролому в каменной ограде, и тут я увидел, что за оградой под густыми зелеными кронами деревьев стояла машина – черная, добротная, безусловно, плод труда умелых мастеров, надежная, опрятная и прочная.

Замедляя шаги, мы приближались к самому широкому пролому в ограде. Возле него мы остановились и обменялись взглядами; я увидел, что он дрожал, губы дергались, а его широкое, ладно скроенное лицо совершенно расклеилось; он сказал:

– Со вчерашнего дня она моя жена, но этого никто не знает.

Я только кивнул в ответ, глянул себе под ноги и еще раз посмотрел на него.

В его глазах я прочел чудовищную истину, которую он никак не мог осознать. Его боль, его жалкий вид, его нервная дрожь и все его невольно сдерживаемое страдание говорили о том, что, оказывается, есть вещи, которые нельзя ни купить, ни приобрести каким-либо другим путем, их можно получить только даром, и одна из них – любовь…

Я еще раз кивнул и зашагал прочь. Осторожно перелез через ограду, пересек аллею и пошел по отвратительной дороге без единого дерева назад, в город, чтобы уехать с тамошнего вокзала. Теперь солнце низко стояло за моей спиной, и моя тень была такой нечеткой, что я едва мог различить большую черную точку своей головы. И лишь когда на моем пути попадалось какое-нибудь препятствие – забор, сарай или полуобвалившаяся каменная ограда, – тень моей головы замирала на миг, потом росла и росла, наконец переваливалась через край препятствия и вновь перемещалась куда-то далеко-далеко, пока не исчезала с глаз, и я больше не видел ее и понимал, что никогда, никогда ее не настигну…

Перевод Е. Михелевич

Америка

Когда я вошел в студию, Губерт лежал на кровати, придвинутой к железной печке. Он разжег в ней несколько старых рамок; огонь получился скудный, громадное помещение, разумеется, не нагрелось. Вокруг печки образовался как бы крохотный островок сносной температуры, в остальном же пространстве со всеми картинами, мольбертами, шкафами царили холод и запустение. Положив на колени начатый набросок, Губерт не рисовал, а мечтательно созерцал какое-то пятно на коричневом одеяле. Он улыбнулся мне, отложил рисунок, и в его грустных больших серых глазах я лишь прочитал: голод и немного надежды. Однако я не стал его томить и вытащил свежий, душистый белый батон… Глаза Губерта заблестели.

– Или ты спятил, – сказал он, – или я… или ты украл, или мне мерещится, или… – Он отмахнулся от меня и протер глаза. – Это просто неправда.

– Изволь. – Я подержал хлеб у него под носом и сунул батон ему в руку, хрустнув корочкой. – Ну как, почуял? Глазами, носом, руками. Можешь думать, что ты спятил. Во всяком случае, я его не спёр. Ладно, дели!

Губерт наконец пришел в чувство, решительно схватил батон и, убедившись в его реальности, с глубоко трогательным вздохом достал из комода нож.

Я тем временем стал резать перочинным ножиком свернутые табачные листья, которые тоже принес. Мелко крошил их и раскладывал на теплой плите (кажется, это называют просушкой). Губерт бросил на меня сияющий взгляд, жадно принюхался и сказал:

– Из тебя вышел настоящий жулик.

Мы лежали рядом на кровати и с наслаждением, отщипывая по кусочку, ели белый хлеб – каждый свою половину, – душистый, свежий, еще теплый. Хлеб – лучшее, что есть на свете. Горе тем, кто больше не ест хлеба потому, что пресытился… Горе! К счастью, Губерт, видимо, забыл спросить, где я раздобыл хлеб. Не дай Бог, начнет допытываться. Ведь он жутко добросовестный, каким бывает только художник! Но счастливец жевал молча; да, счастлив человек, у которого еще есть кусок хлеба…

– Знаешь, о чем я думал, когда ты пришел?

Я ответил отрицательно. Господи, не психолог же я.

– Я размышлял о возможных экспериментах в американских университетах. Интересно, сколько калорий, по их расчетам, должен ежедневно потреблять гений… ну, такой, как Рембрандт? В конце концов современная наука знает все. Как ты думаешь?

– Возможно, они решили бы, что гений все-таки живет не по норме. Что он либо страшно много жрет, либо голодает и что его творческий успех не зависит от ежедневного приема пищи.

– Но у гения тоже есть предел голодовки. Можно, допустим, восемь дней голодать и мерзнуть в каком-нибудь подвале и написать об этом дивный сонет… Но если провести в холодном подвале всю жизнь, то всякая писанина прекратится; у человека просто не будет сил нацарапать сонет огрызком карандаша на грязном клочке бумаги.

– А я утверждаю, что в его мозгу может родиться много прекрасных сонетов, не написанных, о которых мир никогда не узнает, но они есть; сонетов, быть может, бессмертных, будь они опубликованы.

С хлебом мы разделались. Я собрал с плиты подсушенный табак, набил наши трубки, Губерт оторвал от рисунка полоску бумаги, я зажег ее в топке, и мы наконец закурили. Тем временем спустились сумерки, огромную студию будто заволокло туманом.

– Я напишу в Америку, – сказал Губерт, – пусть все-таки попытаются выяснить, сколько калорий в день получал Рембрандт. – Он тревожно посмотрел на меня. – Понимаешь, у меня возникло чувство неполноценности, потому что я не могу работать так много, как раньше. Вот недавно прочитал в газете: американцы проверили экспериментально, что калорийность нашего питания не способствует умственной работе… во всяком случае, два года не потянешь. Этот результат так ошарашил меня, что я больше не могу рисовать.

Губерт вдруг вскочил с кровати, подбежал к мольберту, приколол лист бумаги и как безумный начал работать. Быстро набросал эскиз, взял ящик с акварелью и пошло… энергичными мазками, иногда отступая на шаг, чтобы обозреть содеянное, он завершил небольшую картину, которую я не мог разглядеть из-за сгустившихся сумерек. Неожиданно Губерт повернулся ко мне и решительно спросил:

– Ты где достал хлеб, гусь лапчатый?

Я был вынужден признаться:

– Обменял свою авторучку у одного американского солдата, и… – я вынул из кармана две белые палочки, – каждому еще по сигарете.

Мы отложили наши вонючие трубки и с глубоким наслаждением затянулись чудесным табаком – американскими сигаретами! Губерт включил свет и продолжал творить.

– Лучше всего в Америке, самое лучшее – все-таки сигареты, – сказал он смеясь.

Перевод Н. Бунина

Анекдот о немецком чуде

– Папа, – спросил одиннадцатилетний сын, – что это такое: немецкое чудо? О нем столько говорят.

Отец отложил газету, выключил радио и задумчиво посмотрел на сына. Ему приходилось отвечать сыну на тысячи вопросов, и, отвечая, он сознавал, что вопросы эти вынуждали его определять вещи, о которых он никогда не размышлял. Отец долго молчал.

– Не знаешь? – спросил сын.

– Минутку, – сказал отец. – Тебе известно, что такое счет в банке?

– Да.

– А что такое чек?

– Это такая бумага, как деньги, – ответил сын.

– Хорошо, – сказал отец. – Теперь слушай внимательно. Я знаю, что такое немецкое чудо. Ты заводишь два или три банковских счета, следовательно, у тебя будут две или три чековые книжки. Это обойдется тебе примерно в сотню марок.

– Но ведь чеки должны быть покрыты, – сказал сын.

– Минутку, мы еще не дошли до выписки чеков. Сначала ты должен взять кредит. Итак, в одном из банков ты берешь кредит на сумму в три тысячи марок.

– А его дадут?

– Да, если у тебя будет гарантия и поручительство. Допустим, ты получил кредит. Тогда выписываешь чек на две тысячи восемьсот пятьдесят марок и переводишь его на банковский счет номер два. Через несколько дней берешь чековую книжку номер два, выписываешь чек на две тысячи триста сорок семь с половиной марок и переводишь их на банковский счет номер три. Там деньги пусть полежат недельку. Затем, каждый раз немного уменьшая сумму, ты, неделя за неделей, переводишь деньги со счета на счет. При этом следи, чтобы в конце суммы всегда стояло несколько пфеннигов. Так выглядит убедительнее. Далее ты берешь в банке, где лежит сумма, четыреста марок и едешь на две недели в отпуск. Вернувшись из отпуска, идешь в банк номер два и говоришь: «Хочу взять у вас в кредит шесть тысяч марок». Там проверят твой счет и увидят, что в нем было большое движение – в обороте прошло двадцать тысяч марок. Кредит ты получишь. Из шести тысяч марок четыре переведешь на счет номер один, а две на счет номер три, дальнейшее зависит от твоей фантазии. Шесть тысяч, естественно, обернутся лучше трех. Вскоре тебе понадобятся еще три чековые книжки, цена им две марки пятнадцать пфеннигов. При умении сможешь получить в трех банках кредит по десять тысяч в каждом. Думай, как пускать их в оборот…

– Значит, все дело в обороте? – спросил сын.

– Пусть деньги работают, и потомки превознесут тебя до небес. Благословен будет твой род… Для начала тебе понадобится авторучка, три чековые книжки и марок пять на почтовые расходы. Когда сделаешь достаточно оборотов, бери большой кредит и начинай что-нибудь такое, на чем схватишь большой куш. Ну и – фантазия, фантазия… Главное, не пиши на чеках круглые цифры, в конце обязательно указывай пфенниги. Делай оборот, сынок, – сказал отец с пафосом, – и благодать будет сопутствовать тебе в жизни.

– И это действительно немецкое чудо? – спросил мальчик.

– Да, – сказал отец, – думаю, что это оно и есть.

Отец взял газету, но мысли его были слишком далеко, чтобы читать, и, отложив ее в сторону, он закурил сигарету. И если от этих мыслей он не впал в уныние, то сейчас он богатый человек.

Перевод Н. Бунина

В. Бёлль, К. Х. Буссе

Послесловие

Все рассказы, вошедшие в эту книгу, взяты из творческого наследия Генриха Бёлля, которое хранится в городском архиве города Кельна и у наследников писателя.

Тексты представляли собой машинописные рукописи автора, они были заново перепечатаны и подготовлены к изданию. При работе устранены многочисленные опечатки, пропуски отдельных слов и прочие мелкие погрешности. Однако серьезных исправлений несоответствий в содержании или реалиях не делалось, так как они по большей части объясняются предварительным характером некоторых текстов или же перерывами в работе автора над рукописью…

Во всех текстах исправлены очевидные описки и орфографические ошибки, а также использована единая система пунктуации. С одной стороны, эта мера сделала тексты удобочитаемыми, что, безусловно, необходимо в популярном издании, а с другой стороны, она оправданна, вопреки возражениям некоторых издателей, неопровержимым и многократно доказанным убеждением Г. Бёлля, который не только допускал правку своих текстов, но в отдельных случаях даже ее ожидал или требовал. Кроме того, по нашему мнению, бытующая у нас издательская практика изменять задним числом авторскую пунктуацию от случая к случаю, иногда просто по своему вкусу, а кое-где сознательно оставлять ее нетронутой, никак не способствует сохранности текста. Не унифицировано только использование двоеточия, согласно явно выраженному автором предпочтению, которое противоречит правилам немецкой орфографии.

Рассказы расположены в хронологическом порядке. В тех случаях, когда в авторской рукописи не указана дата написания, для ее установления были использованы рабочие тетради и записные книжки Бёлля, а также соответствующие места в его переписке. В оставшихся сомнительными случаях пришлось прибегнуть к сравнительному анализу бумаги, на которой писал автор.

Ниже приводятся даты написания.

1. ПЫЛАЮЩИЕ. Рассказ. На приложенной к рукописи записке стоят даты: 18 декабря 1936, 3 и 7 марта 1937.

2. БЕГЛЕЦ. Рассказ. Чистовик датирован 2–3 ноября 1946 года и передан 12 мая 1947 года журналу «Франкфуртен хефген» для публикации.

3. ПЛЕНЁН В ПАРИЖЕ. Рассказ. Датирован 25 декабря 1946 года. Чистовик текста (позже утерянный) Г. Бёлль передал 31 мая 1947 года журналу «Карусель» в Касселе и 27 июня 1947 года журналу «Ди Фэре» в Мюнхене.

4. БЕШЕНЫЙ ПЕС. Рассказ. Машинописная рукопись датирована 10–11 февраля 1947 года. Г. Бёлль отослал ее для публикации 31 мая 1947 года в журнал «Дас Голдене Тор» в Баден-Бадене.

5. РАНДЕВУ. Рассказ. Первый вариант текста датирован 11 августа 1948 года. Второй, переработанный вариант, публикуемый здесь, не датирован. Точную хронологию в настоящее время установить не удается. Г. Бёлль предложил этот рассказ сначала 13 августа 1948 года на «Радио Штутгарт», а для публикации предлагал различным газетам и журналам вплоть до 1952 года.

6. РОД ИСАВА. Прозаический набросок. Машинописный авторский текст не датирован. Набросок другого содержания, но с таким же заголовком датирован 22 ноября 1948 года. Сорт использованной бумаги также указывает на написание этого текста в 1948–1949 гг.

7. ИСТОРИЯ МОСТА В БЕРКОВО. Рассказ. Не датирован. Написан предположительно в конце 1948 года. В 1949 году Г. Бёлль предложил включить его в сборник «Странник, когда ты придешь в Спа…», но в окончательный состав он не вошел. В конце концов Г. Бёлль переработал его и в 1951 году включил в качестве 8-й главы в роман «Где ты был, Адам?» Эта же редакция стала основой для радиопьесы 1952 года.

8. МЕРТВЫЕ УЖЕ НЕ ПОВИНУЮТСЯ. Рассказ. Авторская машинописная рукопись без заглавия датирована 5 января 1949 года. В одном из набросков рассказ имеет заголовок «Мертвые уже не повинуются», который и воспроизведен здесь, тем более что этот заголовок еще раз встречается в списке названий, составленном автором 8.1.1949 г. Текст рассказа является переработкой отрывка из неоконченной драмы Г. Бёлля «Как велел закон», написанной также в январе 1949 года (самая ранняя дата – 4.1.).

9. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ. Фрагмент романа. В настоящее время известно лишь, что работа над ним была прервана на второй главе. Безусловно точна лишь датировка публикуемой здесь первой главы. В записной книжке 1949 года Г. Бёлль сделал следующую запись: «1, 2 и 4 мая – „Потерянный рай“. 25 мая – 2-я глава „Потерянного рая“».

Некоторые тексты из этого романа в переработанном виде были включены автором в роман «Ангел промолчал» (опубликован в 1992 году из архива), работу над которым Г. Бёлль начал в сентябре 1949 года. После того как публикация его в издательстве «Фридрих Миддельхов» не состоялась, автор переработал некоторые отрывки из него в рассказы. Из «Потерянного рая» получились два рассказа под общим названием «Ночь любви» и рассказ «Желоб на крыше», которые давно опубликованы.

10. АМЕРИКА. Рассказ. Не датирован. Предположительная дата написания 1950 год основана на оценке сорта использованной бумаги.

11. АНЕКДОТ О НЕМЕЦКОМ ЧУДЕ. Рассказ. Авторская рукопись не датирована. Предположительная дата написания 1950–1951 гг. основана на оценке сорта использованной бумаги.

Виктор Бёлль, Карл Хайнер Буссе

Перевод Е. Михелевич

notes

Примечания

1

Сочинения древнеримских юристов по вопросам частного права, включающие выдержки из законов и других нормативных актов. (Примеч. переводчика).