Текст книги "По обе стороны горизонта"

Автор книги: Генрих Аванесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Какая-то неудержимая сила вырвала меня из ряда автомобилей, ожидавших зеленого сигнала светофора, и бросила под свист постового милиционера в перпендикулярный поток. У меня не было никаких планов или намерений, просто хотелось еще раз увидеть девушку и, если удастся, рассмотреть лицо, скрытое маской. Моментально догнав ее, я поехал за ней метрах в десяти сзади. Она строго соблюдала все правила уличного движения, так что моему мотоциклу, наверное, стало скучно ехать так медленно, но его хозяин не мог оторвать взгляд от незнакомки. Так мы доехали до высотного дома на Котельнической набережной, где она остановилась около одного из подъездов. Ее встречали, судя по всему, родители – мать, очень молодая и эффектная женщина, и отец в генеральской форме, по моим понятиям, весьма пожилой. Девушка очень элегантно спрыгнула с мотороллера, одним движением сняла шлем, распустив при этом роскошные каштановые волосы по плечам, и подлетела к родителям, так и не показав мне своего лица. Все трое скрылись в подъезде. Ожидать, что она вернется, не приходилось, и я уехал. Собственно, ехать мне в этот час было особенно некуда. Домой – рано, в институт – поздно. Я по– крутился по городу, но через некоторое время снова оказался около ее дома. Мотороллер стоял на прежнем месте. Пришлось отправиться домой, а в ушах у меня навязчиво звучали слова одной из послевоенных песенок. Их исполняли на улицах и в электричках инвалиды: "Я был батальонный разведчик, она – генеральская дочь. Я был за Россию ответчик, она же играла в любовь".

На следующее утро, вопреки какой бы то ни было логике, в восемь утра я занял наблюдательную позицию недалеко от заветного подъезда и не ошибся. Минут через двадцать таинственная незнакомка вышла из подъезда, неся в руках шлем. Теперь мне удалось, хотя и издали, рассмотреть лицо. Оно было прекрасным, как и все остальное. Девушка оседлала мотороллер и выехала на улицу. Я последовал за ней. Москва в те годы не была сильно загружена транспортом, и мы очень быстро доехали до какого-то очень солидного официального здания, где ее опять встречали – на этот раз несколько молодых людей. Конечно, подумал я, такую девушку везде должны встречать. Удивительно, что ее не провожают туда и обратно. Девушка скрылась в здании. Надпись на фасаде гласила: Институт иностранных языков – здесь и должна учиться красавица и дочь генерала. Не электронику же ей изучать, в конце концов.

У меня хватило благоразумия не остаться у дверей ее института до окончания занятий, а отправиться в свой. Там меня уже разыскивали. Пришлось идти к декану объясняться, иначе не допускали к занятиям. Я рассказал ему все, как было, умолчав, разумеется, о девушке. Он пожурил меня, ведь не хвалить же ему было студента за прогулы, и отпустил с миром. Я отсидел несколько лекций и помчался к дому на Котельнической набережной. Мотороллер уже стоял у подъезда. Опоздал, какая досада. Я съездил в цветочный киоск и купил одну маленькую, еще не совсем распустившуюся чайную розу. Достал из-под сидения своего мотоцикла изоляционную ленту и, дождавшись, когда дежуривший поблизости милиционер отвернется, быстро примотал розу к рулю. Так продолжалось еще два дня. На четвертый я с трепетом ожидал возвращения девушки из института, сидя на мотоцикле на том месте, где она ставит свой. Нужно было как-то разрубать этот гордиев узел, иначе жизнь моя становилась невыносимой. Кроме того, дело шло к октябрю. Сезон езды на двухколесных машинах подходил к концу. Тогда будет еще труднее найти возможность и повод для знакомства. Девушка подъехала чуть позже обычного, когда я уже начал думать, что все кончено. Она соскочила с мотороллера, сняла шлем и, улыбаясь, протянула его мне.

– Так вот, кто розы мне тут дарит каждый день, – сказала она и без жеманства взяла из моих рук еще три, – я тебя приметила, когда ты меня догонял с неделю назад. Я тогда подумала, что милиционер мне свистит. Обернулась и увидела тебя. Ладно, давай знакомиться – Нина.

У меня гора спала с плеч. Мы поболтали буквально несколько минут. Нина дала мне свой телефон, сказала: "Звони!". И убежала.

Я позвонил уже на следующий день и пригласил ее в театр. Она согласилась. Мы начали встречаться все чаще и чаще, проводя время в театрах, на выставках и в интеллектуальных беседах. Как ни странно, мне этого хватало. Я не был новичком в общении с женщинами. Как-то само собой получалось, что обычно меня находили, или я находил более взрослых женщин, которые хорошо понимали, чего я хочу, и без лишних слов давали мне это в первую очередь потому, что сами хотели того же. Но с Ниной было по-другому. Я бы, конечно, взял ее всю, но был готов просто находиться около нее сколь угодно долго, ничего не ожидая.

Однажды, месяца через два после нашего знакомства, когда я в очередной раз проводил ее до подъезда, она пригласила меня зайти. Я засомневался. Была суббота, дома почти наверняка были родители, и перспектива встречи с ними меня, если и не пугала, то уж точно смущала. Нина настаивала, и я согласился. Дверь нам открыла домработница в белом переднике и чепце – она воплощала в себе канонический образ женщины этой профессии. Мы прошли в столовую, где меня усадили за большой обеденный стол, явно собираясь использовать его по прямому назначению. Я засмущался еще больше. Видя мое замешательство, Нина говорила без умолку, и об обеде в том числе. Домработница внесла из кухни винегрет и графин с водкой. Вслед за ней вошел и Нинин отец – Виктор Иванович. В домашней одежде он выглядел очень пожилым человеком. С газетой в руках он сел во главе стола. Нина меня представила, и он начал разговор, какой, видимо, не раз проходил за этим столом с ее молодыми людьми.

– Чем занимаетесь, молодой человек, – начал он, – я слышал, вы на Яве разъезжаете. Дорогая машина. Сами заработали, или родители купили?

Я с гордостью ответил, что сам заработал, и рассказал о своей работе на кафедре промышленной электроники. Его особенно заинтересовал тот факт, что я одновременно поступил учиться на очное отделение института и на работу и что за это время я вырос от младшего лаборанта до старшего техника. Вряд ли это можно было назвать быстрым карьерным ростом, но, возможно, он мыслил категориями воинских званий, поскольку сразу вслед он сказал:

– Ну что же, в войну лейтенант иногда за год вырастал до майора.

– А над чем сейчас работаете? – продолжал расспрашивать он.

Я рассказал, что несколько групп моих ребят по линии студенческого научного общества ведут работу по автоматизации контроля параметров на поточных линиях, а одна разрабатывает маленький ручной радар для измерения скорости подвижных объектов. Все это была чистая правда. Но, когда я сказал, что под моим руководством работает сразу несколько групп, он, мне кажется, засомневался в моей искренности и перешел к другим вопросам – к политике.

– А газеты ты читаешь? – спросил он, переходя на ты. В этом, с моей точки зрения, ничего обидного не было. Непривычным для меня в моем возрасте было как раз обращение на вы.

– Не регулярно, – уклончиво ответил я, так как на самом деле газеты читал от случая к случаю, не находя это занятие сколько-нибудь интересным.

– А сегодняшнюю "Правду" ты читал?

– Нет, – честно ответил я, – но позвольте взглянуть.

Он протянул мне газету, и я секунд десять просматривал ее первую страницу, после чего вернул ее хозяину. За это время я успел пробежать глазами передовую статью и выхватить заголовки других. Затем я принялся излагать содержание передовицы, стараясь делать это своими, а не газетными фразами.

– Значит, все-таки иногда читаешь, – удовлетворенно сказал Виктор Иванович.

Очевидно, первое впечатление от моей персоны у него сложилось положительное, и он потянулся к графину. Предложил мне, я отказался. Сказал, что крепких напитков не пью, и это была чистая правда. Не рассказывать же ему, что в возрасте десяти-одиннадцати лет мы с соседом по квартире такого же возраста, как я, полгода копили деньги и купили бутылку коньяка. На Новый год мы, спрятавшись в ванной, выпили по стакану этой ужасной жидкости, отчего оба вскоре почувствовали себя не просто плохо, а очень плохо. Родители и соседи тогда решили, что мы отравились рыбой. После этого случая меня мутило от одного вида коньяка или водки, но на вина мое внутреннее табу не распространялось.

Мы принялись за еду, перебрасываясь теперь только короткими фразами. Нинина мама к обеду не вышла. Возможно, ее не было дома.

После обеда Виктор Иванович снова начал допрашивать меня. Теперь его интересовали мои воззрения в области экономики. Таковых у меня, по правде сказать, не было вовсе, и все, что я говорил на эту тему, было чистой воды экспромтом. Единственное, в чем я был на самом деле убежден, и произнес уверенно, так это то, что если экономика – наука, то ее законы должны действовать одинаково как в социалистическом государстве, так и в капиталистическом. Ведь нет специальных законов физики или математики для того или иного общественного строя. Мне кажется, я его озадачил. Он задумался, что-то пробормотал и, пожелав нам всего наилучшего, вышел.

Нина пригласила меня в свою комнату. Мы собирались в театр, и надо было скоротать часок. Она не закрыла за собой входную дверь, давая понять, что я должен вести себя прилично.

– Что это за номер с газетой, – спросила она, когда мы остались одни, – говоришь, что не читаешь, а берешь ее в руки и, вдруг, оказывается, знаешь ее содержание. Думаешь, отец не заметил твой фокус? Сомневаюсь. Он сквозь стены слышит и видит. Просто он вида не подал. Так объясни мне, пожалуйста.

Я не стал заставлять ее долго меня уговаривать и предложил ей взять с полки любую книгу, открыть на первой попавшейся странице и показать мне на несколько секунд. Разумеется, я пересказал содержание текста почти дословно. Нина пришла в восторг. Пришлось несколько раз повторить номер на бис. Последней она показала мне страницу с английским текстом. Вот тут я попал впросак. Страницу-то я запомнил, а вот пересказать не мог. Я сказал, что не силен в языках, и рассказал, как сдавал вступительный экзамен по языку. Это вызвало новый приступ веселья. Видеть ее смеющейся было для меня особым удовольствием. Но тут я подумал, что если не могу пересказать английский текст, то, наверное, смогу его записать. Нина дала мне лист бумаги, и я буква за буквой воспроизвел первый абзац. Для меня это был первый опыт такого рода, но не последний. На Нину мои способности произвели впечатление. Она хотела сразу бежать к отцу, чтобы продемон– стрировать их ему, но мне удалось удержать ее – я был сыт по горло общением с ним.

Вот так и шла теперь моя жизнь. Я не упускал ни одной возможности для встреч с Ниной, а в остальное время разрывался между учебой и работой. Дела, естественно, шли ни шатко, ни валко, но все же шли. Каким-то чудом я не завалил зимнюю сессию, а на работе меня спасала способность продумывать полученные результаты и необходимые следующие шаги путем параллельного мышления. Оно не прекращало работать никогда.

Приходили письма и от Сереги. О нем и его делах я почти забыл, но письма читал с интересом. Он сообщал, что дом ему кое-как достроили, он в нем живет, поминая меня и всю нашу бригаду добрым словом. Что водопровод из родника работает как часы, баня тоже. Печку теперь топит истопник, и ему на эту ерунду время теперь тратить не приходится. Вообще, хозяйство идет в гору, рыба не переводится, и есть важные новости: из Баку он получил икринки осетров, из которых он надеется вывести мальков. "Вот приедешь следующим летом, буду тебя икрой угощать", – писал он. Меньше всего меня радовала перспектива летом опять отправиться к Сереге. Икра вообще не вызывала у меня никаких эмоций. В моем детстве икра не была дефицитом. Я хорошо помнил магазин на Дзержинской, где за прилавкам в больших бочках всегда лежала икра. Она была дешевле колбасы и, может быть нечасто, но покупалась моими родителями. Кстати, именно в этом магазине я впервые увидел в аквариуме карпов, которых так ловко научился разводить Серега. "Нет, – сказал я себе, – вряд ли Сереге удастся в этом году затащить меня к себе. В помощи он теперь не нуждается, дом выстроен, дела идут – чего еще надо!"

В середине марта Нина сказала, что ей надо на неделю съездить в Ленинград. Не хочу ли я составить ей компанию. Что за вопрос: в Ленинград, на Луну или на Марс, да куда угодно, только, чтобы быть с ней.

Через несколько дней мы уже ехали в Ленинград на поезде в четырехместном купе, и я ругал себя на чем свет стоит за то, что не взял на себя покупку билетов. В Ленинграде следующим утром мы перешли через Октябрьскую площадь и оказались в гостинице с тем же названием. Я впервые в жизни находился в гостинице и с интересом озирался по сторонам. Там нам было забронировано два одноместных номера, что мог сделать только генерал или его адъютанты. Мы вошли в Нинин номер. Она повернулась к зеркалу и сбросила с себя мне на руки свое невесомое пальто, затем, глядя на меня из зеркала, сняла бусы и начала расстегивать кофточку. Дальнейшего приглашения мне не потребовалось. Меня хватило на то, чтобы повернуть ключ в замке, после чего я выпал из окружающей действительности на всю неделю. Мы не осматривали достопримечательностей города. Мы выходили из номера лишь изредка, чтобы что-нибудь съесть, и тут же спешили обратно в постель, где почти без слов упивались друг другом с утра и до вечера, с вечера до утра. Она оказалась не девушкой, чего я, в тайне от самого себя, очень боялся, уж, сам не знаю почему. Более того, ее изобретательности и страстности могла бы позавидовать и зрелая женщина. Что и говорить, моему счастью не было предела. Но все хорошее быстро кончается. Неделя пролетела как одно мгновение. Мы снова оказались в поезде, но уже в двухместном купе, о чем я успел позаботиться, с трудом оторвавшись от Нины, чтобы добежать до вокзала. Чувствуя, что близится час расставания, мы и в эту ночь не сомкнули глаз. Я пытался поговорить с ней, но она не давала мне сказать ни слова, закрывая рот поцелуями. Мы едва успели одеться, наспех закончив эту процедуру, когда поезд уже стоял у перрона Ленинградского вокзала.

В молчании мы вышли на Комсомольскую площадь. Нина заговорила первая. Я думал, что пришло время поговорить о нас, о завтрашнем дне, о будущем, но она начала пересказывать мне какую-то старинную сказку про принца, полюбившего заморскую принцессу. Но, когда они оказались, наконец, вместе, и он прикоснулся к ней, она превратилась в птицу и улетела в открытое окно. Я не слушал ее, упиваясь просто звуком ее голоса. Она продолжала, не останавливаясь и не давая возможности мне заговорить. До ее дома было несколько километров. Мы медленно шли по утренней и почти весенней Москве. Все вокруг казалось мне радостным и красивым как никогда. Даже уже заметно подтаявшие сугробы, покрытые черной грязью, и стекающая из-под них талая вода, несущая с собой прошлогодний мусор, казались мне ерундой на фоне пробуждающейся природы.

Идиллия вдруг разрушилась. Я услышал ставший резким голос Нины:

– Послушай! Я говорю серьезно. Аллегории до тебя не доходят! Включись, влюбленный осел!

Я вздрогнул от удивления и недоумения. Таким тоном Нина не говорила со мной за все время нашего знакомства.

– Что случилось? – спросил я.

– Я тебе говорю, а ты не хочешь слушать, – снова заговорила она. – Завтра, а может быть уже и сегодня, я уезжаю. Надолго, возможно, навсегда. Ты должен с этим смириться и не искать меня. Впрочем, это и бесполезно. Ты понимаешь, что я говорю?

Нет, я не понимал, что это – глупая шутка? Ничто другое мне и в голову не приходило. Все было так хорошо, вернее стало, и вдруг – на тебе!

– Избавь меня от ненужных вопросов, – ее голос стал опять неж– ным и просительным, – ну, пожалуйста! Сейчас мы подойдем к моему подъезду, ты поцелуешь меня в щечку, я войду в дверь, а ты повернешься и уйдешь отсюда.

Как загипнотизированный, я выполнил все, что она сказала. Когда я целовал ее на прощанье, она прошептала: "Прости, прощай, не забывай". Эти три слова зазвучали у меня в ушах как похоронный звон. Что делать, куда идти. Она сказала, не искать ее. Почему? Что вообще все это значит? Спрашивать было не у кого. Я дошел до ближайшего сквера и сел на грязную скамейку. Думать было не о чем. Я постарался выключить сознание.

Очнулся я, когда выглянувшее на минутку солнце было уже высоко. Что-то сложилось в моей голове. Я придумал себе версию исчезновения Нины, хотя не хотел верить, что это правда. На скамейке рядом со мной сидела парочка пенсионеров и играла в редкую для того времени в Москве игру – в нарды. Увидев, что я очнулся или проснулся, сидевший ближе ко мне попросил:

– Слушай, брось кубик, парень, проигрываю по-страшному.

– А сколько тебе надо, – каким-то чужим голосом спросил я.

– Шестерку, никак не меньше.

Я бросил – выпала шестерка.

– А теперь за меня брось, – попросил второй. Я бросил, и опять выпала шестерка. Ничего удивительного я в этом не увидел. Я чувствовал, что, бросая кубик как получится, могу остановить его в любом положении, хоть в воздухе.

Пенсионеры бросили игру. Им, старым и немощным, было интересно, что может или не может сделать молодость, хотя она-то как раз была тут ни при чем. Я еще несколько минут поиграл с ними, удивляясь простоте управления событиями. Мне захотелось остановить троллейбус, не доезжая метров двести до остановки. Слава Богу, мне хватило ума подумать о том, чтобы он не затормозил слишком резко. Никто не пострадал. Водитель вышел из машины, недоуменно пожал плечами и поехал дальше. Все обошлось благополучно.

Я понял, что лучше уйти домой. Вредить кому-либо из-за собст– венных проблем не хотелось. Однако я не мог удержаться от соблазна попробовать что-нибудь еще ускорить, замедлить или вовсе остановить. Я помог машине скорой помощи быстрее добраться до адресата. С замедлением, правда, вышла неувязка. Похоронная процессия остановилась на перекрестке вместо потока машин. Но с остановкой проблем вообще не оказалось. Любые процессы, оказывается, можно было остановить или приостановить. Сидя в сквере на своем излюбленном теперь месте, неподалеку от Нининого дома, я остановил дождь, который мог помешать парочке в кустах, отвлек внимание постового милиционера, пытавшегося остановить моего брата-мотоциклиста, и сделал еще множество полезных дел. Наконец, я очнулся на другом конце Москвы, на набережной, в компании совершенно незнакомых мне людей. Один из них, плешивый и плюгавенький, пьяным голосом клялся мне в вечной дружбе, в которую мне почему-то не верилось. Я оттолкнул его от себя и быстрым шагом пошел по темной набережной, мучительно соображая, были ли события прошедшего вечера реальными или стали плодом воспаленного воображения. Последнее показалось более вероятным. Было поздно. Транспорт уже не ходил. Наконец, я понял, где нахожусь. Домой добрался только под утро с тяжелым чувством невосполнимой утраты и душевной пустоты.

Через несколько дней жизнь начала возвращаться в прежнее русло. В то русло, в котором она текла, когда я еще не познакомился с Ниной. В нем было пусто и неуютно. Я позвонил по Нининому телефону, но на другом конце провода сказали, что прежние жильцы отсюда уехали, а куда – неизвестно. Я придумал удобную для себя версию Нининого исчезновения. По ней выходило, что Нину готовили в разведчики, и теперь она где-то в другой стране выполняет задание в духе Маты Хари. Ну, что же теперь поделаешь. Кое-как сдав сессию и распихав все рабочие дела по своим друзьям, я оказался свободным, как ветер, и, вопреки тому, что думал всю зиму, отправился к Сереге. Там, на природе, занимаясь физическим трудом, я надеялся залечить душевную рану.

Проблемы взрослых

Серега встретил меня с распростертыми объятиями как родного, да собственно, так оно и было. За год его предприятие приобрело вес в районе. Директор теперь разъезжал на Волге, правда, не черной, а синей. Черная ему по рангу не полагалась. Бухгалтер и кладовщик обзавелись Москвичами. На производстве теперь платили неплохую зарплату, и сразу нашлись люди, готовые за нее работать. Рыбы было так много, что ее не успевали вывозить. Денежный оборот предприятия вырос до небывалой величины. Стали появляться проверяющие. Они не понимали, как можно руками нескольких человек в обычных, небольших прудах сотворить такое чудо. Директор ублажал их, как мог, и они с большими свертками уезжали кому-то что-то докладывать.

Серега повел меня в цех и показал свою гордость – крупных осетров. Штук двадцать этих красивых рыбин лениво шевелили плавниками в двух огромных и по-прежнему ржавых ваннах. Мало того, что Серега их вырастил, он научился получать от них икру, причем, не однажды, как это делается при вылове, а почти непрерывно, подобно дойке коров. Раз в несколько дней каждую рыбину вытаскивали из ванны, заворачивали в мокрую простыню, и Серега извлекал из нее икру, не нанося повреждений. Как ему это удалось, не знаю, но ежедневные несколько килограммов первосортной икры – не фунт изюма. Директор разрешал своим работникам, в том числе и Сереге, есть ее понемногу, а остальное забирал и куда-то увозил. На работе он теперь бывал ежедневно, даже в выходные. Вот чего добился Серега за этот год.

Выйдя из цеха, я сразу наткнулся на ребят из нашей прошлогодней бригады. Оказалось, что они всю зиму поддерживали контакт с Серегой и нанялись, теперь уже официально, на все лето строить новый откормочный цех. Мне Серега отвел роль инженера, архитектора и прораба – в одном лице.

Я сразу с головой ушел в работу. Делал чертежи, копал землю, замешивал лопатой бетон. Было не до разговоров и не до переживаний. Вечером проваливался в сон, чтобы утром снова приступить к работе. Только, когда мы закончили заливку фундамента, самую тяжелую часть работы, мы устроили себе выходной. Сидя у костра, мы с Серегой разговорились. Я рассказал ему о своих горестях, а он о своих планах. Их у него было много, ими он жил. Как и раньше, он хотел наладить производство рыбы, птицы, мяса на новых принципах в масштабе всей страны, а не одного маленького предприятия.

– Ты видишь, – говорил он, – что мне удалось сделать здесь. И это не предел. То же самое можно сделать и в других областях пищевой промышленности. Никто не хочет в это вдуматься, понять, что я хочу и что могу. Ту же икру можно было бы производить и совсем без рыбы. Она от этого стала бы только лучше. Нас тут посещали великие люди: секретарь горкома партии, секретарь обкома, директора крупных предприятий. Я всем им говорю об этом. Они слушают, кивают головами и уезжают, прихватив с собой рыбки да икорки. Больше им ничего не надо. Только один отказался от подношения – ректор политехнического института. Его студентов мы с тобой в прошлом году сюда на стройку привезли, так они ему обо всем и рассказали. Он сюда по своей инициативе приезжал. Все обошел, обо всем расспросил. Сказал, что будет писать записку в ЦК. Но вот, тоже. Ни слуху ни духу.

Я не знал, чем и как можно помочь Сереге в его стремлении облагодетельствовать человечество. Мне и самому приходилось уже сталкиваться с подобными проблемами. Мало что-нибудь придумать и даже сделать. Надо это еще и пропихнуть сквозь чиновнические рогатки. Может быть, в оборонной промышленности дело обстоит по-другому, но ведь материя едина. Значит, там должно быть все примерно так же, как здесь. Постепенно в голове зрела мысль: а может быть в стране планового хозяйства все должно идти через верхи. Такая модель научно-технического прогресса, по моим понятиям, имела право на существование.

Разговоры разговорами, но надо было работать. Я вел стройку по канонам военного времени. Сразу после заливки фундамента начался монтаж оборудования. Так вводили в строй в войну в Сибири и на Урале эвакуируемые из центральной части России оборонные заводы. Параллельно возводились стены, а на земле вязали стропила. Работая до седьмого пота, я ни на минуту не забывал о Нине. Она все время была рядом со мной, и, если в первые дни я пытался изгнать из себя ее образ, то теперь, наоборот, стремился закрепить его, чтобы сохранить навсегда. Расставание с Ниной уже не терзало меня так сильно, как в первые дни. Теперь она создавала для меня ровный и сильный психологический фон, заставляющий постоянно находиться в движении, в динамике, не дающий расслабиться ни на минуту.

К концу августа стройка была завершена, и, хотя она ни в коем случае не могла быть названа великой, у меня было ощущение, что мне удалось совершить нечто важное, значительное. В конце концов, у всех свои цели, свои возможности и свое предназначение. В маленьких свершениях есть даже свое преимущество. Их может быть много, тогда как великих можно не свершить ни разу.

Вернувшись в Москву, я с первого дня с головой окунулся в учебу и работу. Мой день опять был расписан по минутам, и, если вдруг одна из них оказывалась свободной, я немедленно придумывал себе новое занятие. Десятки разных дел очень органично умещались у меня в голове и непрерывно, днем и ночью обдумывались, постепенно превращаясь в зримые воплощения. Обсуждать любое из них я мог в любой момент, не затрачивая ни секунды на переход от одной проблемы к другой. При этом меня никогда не оставляла мысль, что все мои проблемы, так же, как и их решения – чистой воды ерунда. Может быть, и нужная, но все же мелочь, которую чуть раньше или чуть позже могут сделать другие. Этот дамоклов меч постоянно висел надо мной еще и потому, что все мои нововведения в области всяческой автоматизации практически не внедрялись на реальных производствах. Хотя один случай такого внедрения все же состоялся, причем, там, где его меньше всего можно было ожидать. Речь идет о радаре, который я затеял, в общем-то просто так, для развлечения. Штучка получилась простая, но и возможности у нее были небольшие. С помощью сделанного нами ручного радара можно было измерить скорость автомобиля, но только в том случае, если он ехал почти прямо на тебя. Больше ничего он не мог. Была осень, холода еще не наступили, и мы с ребятами решили вытащить наш прибор на улицу, чтобы испытать его на проезжавших мимо автомобилях. Естественно, собралось множество желающих поглазеть – студенты народ веселый и любопытный. С шутками и прибаутками мы вытащили на улицу пару стульев и, поставив на них вспомогательные приборы, начали мерить скорость проходящих по улице машин, направляя на них антенну радара, похожую на рупор. Водители, не понимая, что происходит, снижали скорость, постепенно образуя затор. Развлекаясь таким образом, мы и не заметили, как около нас остановилась "раковая шейка" – так в то время в народе называли автомашины автоинспекции – бежевые с синей полосой. Из машины вышел лейтенант с явным намерением разогнать нас, но, увидев непонятную аппаратуру, вернулся к машине. Теперь из нее вышел полковник. Мы присмирели, чувствуя, что наш эксперимент может добром не кончиться. Народу вокруг сразу стало меньше, и полковник сразу понял, что разговаривать надо со мной. Понять это было нетруд– но, – рупор держал в руках я.

– Что здесь происходит, – властно заговорил он.

В ответ я объяснил, что идет плановый эксперимент по оценке работоспособности нового прибора, предназначенного для измерения скорости автомобилей. Как ни странно, идея его заинтересовала, и он захотел познакомиться с ней поближе. Прибор еще не был откалиброван, и на самом деле мы на тот момент могли с его помощью сказать, что одна машина едет быстрее, а другая медленнее. Но упасть лицом в грязь не хотелось. Я предложил полковнику приказать своему водителю, чтобы тот проехал мимо нас несколько раз с разной, но известной нам скоростью. Полковник послал своих лейтенантов в разные концы улицы, и они вообще остановили на ней движение минут на десять, водитель несколько раз проехал мимо нас так, что мы смогли в первом приближении откалибровать наш радар. Полковник уехал очень довольный, по– просив нас на следующий день повторить демонстрацию.

На следующий день в назначенное время улица перед нашим институтом заполнилась "раковыми шейками". Их было десятка полтора. Из некоторых выходили генералы. Очень важные они стояли поодаль, брезгливо поглядывая на нас и на стулья, где мы опять разместили свои приборы. Движение снова перекрыли, и теперь мимо нас проносились "раковые шейки", на которые я направлял радар, а мой приятель называл их скорость. При каждом правильном результате толпа, а студенты, конечно же, ее организовали, взрывалась ревом, как на стадионе при удачном ударе по мячу.

Наконец, самый главный генерал скомандовал отбой, милицейские машины разъехались, и улица снова зажила своей обычной жизнью. Наш полковник задержался. Он сказал, что начальству демонстрация понравилась, и оно будет просить руководство нашего института передать эту очень важную для регулирования уличного движения разработку в промышленность. Так потом и случилось, и я стал невольным инициатором появления в автоинспекции прибора, который много позже превратился в мощное оружие вымогательства взяток у многих поколений автомобилистов. Утешало только одно – такой прибор все равно был бы кем-то когда-нибудь создан, как и все остальное, над чем я тогда работал.

В один из октябрьских, промозглых вечеров, когда события во– круг радара достигли своего пика, в моей квартире раздался телефонный звонок. Я только что вернулся из института и собирался что-нибудь съесть. Звонила мама Сереги. В полном смятении она просила меня срочно приехать. Я забыл про еду и бросился к ней. Серегин отец был уже дома. В полном молчании он собирал небольшой чемодан. Сбивчиво, заливаясь слезами, мама рассказала мне, что два часа назад из Воронежа пришло сообщение, что Серега арестован. За что, почему, когда – неизвестно. Отец едет туда разбираться. Я сказал, что еду тоже. Договорились встретиться на вокзале. Я снова помчался домой собрать вещи и предупредить родителей. Через три часа мы уже ехали в поезде. Билеты были только в общем вагоне, но выбирать не приходилось.

Во второй половине следующего дня мы на такси подъезжали к рыбозаводу. Там никого не было. В доме, где жил Серега, входная дверь была распахнута настежь. Внутри все перевернуто. На полу валялось несколько тетрадей с записями, которые он вел. Я подобрал их. Еще я нашел там несколько старинных книг и рукописей, которые тоже забрал с собой. Оба цеха, старый и новый, тоже были открыты. Я заглянул в них. Оттуда шел тяжелый запах тухлой рыбы. Несколько осетров валялись на полу, обгрызенные то ли собаками, то ли крысами. Трудно было поверить, что еще совсем недавно здесь был идеальный порядок. Кто-то уже начал выламывать оконные рамы. Света не было. Только на прудах кипела жизнь. Несколько браконьеров тащили сеть. По берегам, несмотря на дождь, сидели рыбаки с удочками. Делать здесь было нам уже нечего, и мы на той же машине поехали в городской отдел милиции. Там нам сказали, что все руководство рыбозавода неделю назад было арестовано по обвинению в расхищении социалистической собственности и находится кто в отделениях милиции, кто в следственном изоляторе. Узнать об этом можно будет только завтра, когда будет начальство. Из милиции мы поехали в общежитие политехнического института. Там мне удалось отыскать наших ребят. Они знали о случившемся, но были уверены, что Сереги это не коснулось. Переночевали мы в общежитии, а утром разъехались в разные стороны. Отец Сереги в прокуратуру, а я в институт. Там ребята познакомили меня с несколькими преподавателями, а те помогли попасть на прием к ректору. В первый момент, войдя в его кабинет, я усомнился в успехе своей миссии. Сидящий под портретом Ленина ректор выглядел грозным поборником устоев социалистического общества, которому дела нет до расхитителей его собственности. Это он мне сразу и сказал, когда я объяснил ему цель своего визита. Но он дал себе труд выслушать меня до конца, и его настроение изменилось. Я клялся всеми святыми, что Сере– га – бессребреник, борец за научную идею, человек далекий от каких бы то ни было материальных интересов. Похоже, мне удалось убедить его помочь хотя бы выяснить ситуацию. Он потянулся к телефонной трубке и начал с кем-то говорить, обращаясь к собеседнику на ты. Что говорил ректор, я слышал. Ответов, естественно, нет, но по выражению его лица мне показалось, что положение не безнадежно. Так и оказалось на самом деле. Положив трубку, ректор посидел минуту молча, как бы решая для себя, рассказывать мне, в чем дело, или нет. Наконец, решился, и я узнал, что говорил он с прокурором города, которого знает с детства. Тот сказал, что директор рыбозавода, бухгалтер и кладовщик с год назад, когда на озерах появилась рыба в большом количестве, начали подторговывать ею в своих интересах. Они усердно раздавали взятки всем, кто мог видеть или мог знать об этом, и до поры до времени все было тихо. Но в город тайно приехали проверяющие из столицы, которым кто-то донес о рыбке и икорке, плавающих по столам чиновников в обход торговой сети. Брать-то, конечно, надо было бы в первую очередь их. Они создали обстановку, в которой злоупотребление стало возможным. Но тогда сажать надо было слишком многих. Вот и взяли только директора с подельниками. А входит ли ваш товарищ в эту преступную группу, пока не известно. Прокурор обещал вызвать следователя, чтобы узнать подробности. Я еду к нему.