Текст книги "Красный буран"

Автор книги: Генри Уилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Едва ворота захлопнулись за остатками сенного обоза, как уже вновь открылись, чтобы впустить капитана Тендрейка с его полусотней солдат, заледеневших не только от своего двадцатимильного перехода вверх и вниз по тракту Вирджиния-Сити. Их застывшие от ужаса глаза узрели то, что вселило озноб в каждого из них, вытеснив всякие воспоминания о буране. Спустя пять минут после их возвращения усталый, потрясённый капитан Тендрейк выцеживал из себя подробности страшной картины, своей кровавой «находки». Перес присутствовал при этом, как и сержанты Симпсон и Даффи и капитан Хауэлл.

– Когда я достиг Орлиного Мыса, снегопад только начинался. Мне было видно и гребень Скво-Пайн, и равнины Пейо-Крика. На равнинах кружили в галопе по крайней мере две тысячи индейцев. Увидев нас, они испустили вопль. Слишком скоро мы поняли, по какому поводу. Двумя футами ниже по склону мы обнаружили тела кавалеристов – числом в десять, а потом, подальше, – ещё двадцать. Постоянно попадались кучки расстрелянных гильз, вместе с лужами крови – несомненно, и индейской тоже. Все тела были оскальпированы и изуродованы. Затем они понеслись вверх по склону, к нам. Атаку возглавляли двое вождей. Один, очень крупный мужчина, был завёрнут в красное одеяло, сидя верхом на крапчатом жеребце; другой, поменьше, сидел очень прямо на лошади и был одет в чёрный мех. Он скакал на коне с белыми бабками – скакуне майора Стейси. Я сразу же отступил. Как только они заметили, что я вышел на гребень, они разделились и двинулись по обеим сторонам гребня, скрывшись в лесу. Я ожидал засады на обратном пути, но ничего не случилось. Мы не видели ни одного индейца.

По пути на гребень я встретил Переса, который сообщил мне, что дезертировал от Стейси перед началом схватки. Он предупредил, что мне лучше возвращайся, и сообщил, что Стейси будет мёртв, прежде чем я доберусь до него.

– А теперь, Перес, пусть вам сам Бог поможет! – заключил капитан, обращая посеревшее лицо к скауту. – Там лежит восемьдесят белых людей, перебитых и искромсанных в куски. Вы бросили всех, когда поняли, что их ожидает, когда им ещё можно было помочь. После этого нет такого белого человека, который мог бы смотреть вам в глаза. Пусть Господь Бот сжалится над вашей грешной душой. А в этом форте никто не станет!

– Аминь! – заключил Перес бесстрастно, напрягая мышцы челюстей.

– Боже правый, – выдохнул сержант Даффи, – вся эта доблестная команда мальчиков, мертвее мёртвых и оскальпированная, лежит там, в снегу…

Понимание медленно приходит к людям ограниченного ума, но в конце концов оно приходит в своём жёстком обличье. Вопрос, который задал теперь Фентон, прозвучал отчаянием.

– Тендрейк, Хауэлл! Что же, Бога ради, нам теперь делать?

Капитан Джеймс Хауэлл, невозмутимый и твёрдый, как его и представлял себе Перес, взял дело в свои руки.

– Поставить на стены всех, кто есть в форте. Освободить арестантов. Вооружить всех. Обозников, служащих, торговцев. Подвести бикфордов шнур к пороховому погребу и поместить туда женщин и детей. Если враг ворвётся внутрь форта – взорвать погреб.

– Как насчёт этого человека? – Вопрос Тендрейка относился к Пересу.

– И его на стену! – отрезал Хауэлл. – Мы успеем позаботиться о его моральном облике позже – если доживём.

– Хорошо, Хауэлл, идёмте, – Фентон натягивал шубу – Но Перес находится под арестом, и это не подлежит отмене. Можете очистить всю гауптвахту, но его там оставьте.

– Что за глупости! – Есть порода бойцов, для которых разница в звании исчезает, едва вокруг начинает летать свинец. Таким был и Хауэлл. – Этот человек – лучший стрелок во всём форте!

– Я не желаю видеть его на свободе в своём форте, – вскричал Фентон уже в дверях. – Под замок его!

– Я хотел бы подраться на вашей стороне, полковник, и мне не слишком бы понравилось оказаться под замком, если Неистовая Лошадь войдёт внутрь, – откликнулся Перес.

– Да, это было бы слишком круто даже в отношении к полукровке, – резко выразив согласие, Хауэлл принял сторону скаута.

– Полукровка или чистокровный индеец – какая разница? Это коварный человек, и я больше не доверяю ему. Под замок его, Хауэлл.

– Я отведу его, – вызвался Тендрейк. – Пусть Хауэлл займётся оградой. Я выведу арестантов и посажу Переса.

– Хорошо. Ну же, Хауэлл! Пойдёмте! – Голос Фентона от напряжения взлетел тоном выше. – Однако на выходе полковничьи орлы вновь сцепились с нашивками капитана.

– Итак, вы проводите женщин и детей в погреб, – распорядился Хауэлл. – Я займусь стенами.

Тендрейк устало повернулся к Даффи.

– Пошли, сержант, отведём арестанта.

У Переса не было никакого желания отравляться в камеру. Скаут чувствовал естественное отвращение к любому виду смерти, но быть замкнутым в клетку, безоружным, в камере шесть на восемь, в форте, который скорее всего окажется ещё до рассвета по пояс в груде враждебных индейцев, уж совсем не отвечало его представлению о переходе в иной мир. И пока капитан обращался к Даффи, глаза его обшаривали комнату. Но здесь же, в комнате полковника, находился кое-кто поопытнее капитана Тендрейка, когда дело касалось до обхождения с такими крепкими орешками, как Поуни.

Едва только мускулы Переса напряглись для прыжка на капитана, беспечно стоявшего между ним и всё ещё свободным проходом, скаут почувствовал, как в спину его ткнулось дуло кольта.

– Давай не будем, а, дружок Перес? Пошли-ка по-хорошему, ладно? Конечно, мне жаль тебя, но ведь приказ есть приказ.

У Переса было некоторое практическое понятие о способностях сержанта Орина Даффи в схватке; в то же время он краем глаза уловил, как сержант Симпсон, обойдя стол полковника Фентона, снимает со стены карабин Спенсера.

– Пошли, – смирившись, сказал он.

– Ну, вот так бы и давно, – зацокал языком Даффи. – Ты просто иди себе, да мирно так, и без этих твоих индейских штучек, ладно, парень? – Сержант ткнул скаута в спину кольтом, с маленьким намёком на силу в двести фунтов весом. – Одно движение, и ты увидишь, что палец у меня на курке лёгок, что твой пух поцелуя нежных девичьих губок.

– Много болтаешь, Даффи, – буркнул Перес и двинулся к двери. Снаружи, подумал он, под порывами ветра и снега, многое может случиться. Длина плаца – сто ярдов, а для решения судьбы многих людей хватало и десяти.

Но Перес ошибся. Рука у сержанта Даффи была столь же тяжёлой, сколь лёгким был палец на курке. Он продолжал тыкать кольтом в почки скаута так сильно, что Перес опасался сделать хоть малейшее движение, помимо ровного шага вперёд. Войдя в тюрьму, Даффи втолкнул скаута в ближайшую свободную камеру, отказавшись даже передать его дежурному капралу.

– Ты пока что лучше помоги капитану освободить остальных арестованных, паренёк, – проворковал он капралу. – Я сам упрячу в камеру этого малыша.

Оказавшись в камере, Перес вздохнул с облегчением.

– Послушай, Даффи. Ещё один тычок в почки этой твоей гаубицей-переростком, и ты искалечишь меня на всю жизнь. Расслабься-ка, а, друг?

– Ну, ясное дело, паренёк. – Тон сержанта был извиняющимся. – Не я ведь в этом виноват. Я не верю в то, что ты – та грязная образина, какой кажешься, но я всего лишь сержант.

– Верно, сержант. Мы друзья. Помолись пару раз за меня, прочти «Богородицу».

– Во имя Божье, мистер Перес, неужто ты и вправду думаешь, будто краснокожие прищучат нас, а?

– Могут, если очень захотят.

– Храни нас все святые… – Молитва Даффи была грубо прервана.

– Пошли, сержант! – Раздражение капитана Тендрейка усиливалось усталостью. – Выведем отсюда остальных людей. Старик хочет видеть их всех под ружьём на стенах форта через десять минут. Ты и твой приятель-сиу продолжите свой роман позже.

Перес бесстрастно следил за тем, как двое нижних чинов гуртом вывели арестантов на снег. Тендрейк захватил даже капрала охраны, оставив скаута наедине с одним лесом из железных прутьев да потрескивающим огнём в печи. Одного беглого взгляда на гауптвахту Фентона было достаточно, чтобы арестанту стало ясно, что Лура Коллинз осталась его последней надеждой. Понадобилась бы сила медведя-гризли, да шесть ломов, да в придачу добрая половина зимы, чтобы взломать эту тюрьму. Перес мог считать себя в какой-то мере экспертом по тюрьмам пограничья, поскольку имел возможность изучить многие из них с внутренней стороны. И крыса, намазанная жиром, не смогла бы выбраться отсюда, если только ей не подать руку снаружи.

А застывшим от холода стражам на стенах форта казалось, что Бог совсем позабыл о форте Уилл Фарни. Занемев от жестокой стужи и неотвязных воспоминаний о резне Стейси, люди стояли на стенах и у нижних ружейных бойниц, словно скот, ожидающий появления живодёров.

Один холод уже сам по себе был врагом под стать краснокожему противнику. В тот миг, когда человек выходил наружу, его ноздри плотно слипались, а рот жадно ловил воздух, и тут, лишённый хоть чуть-чуть согревающего доступа через носоглотку, мороз попадал в лёгкие. Пятьдесят вдохов – и грудь начинала болеть так, что уже с трудом думалось о пятьдесят первом. За десять минут, проведённых снаружи, руки немели от пальцев до самого плеча, а ноги превращались в промёрзшие обрубки, и единственно возможным передвижением могло быть лишь слепое спотыкающееся ковыляние. За двадцать минут мороз добирался до плеч и колен, заставляя человека тяжело шагать вдоль заледеневших галерей, словно безрукого лунатика на ходулях.

Ни один солдат был не в силах выдержать больше получаса подобной пытки и сохранить способность управлять своими членами. В таких условиях человек едва был в силах удержать ружьё, не говоря уже о том, чтобы спустить курок. И в этой холодной колоде карт был трагический джокер – припасы топлива у Фентона подходили к концу. Сиу подстерегли его, когда в форт успели завезти едва лишь половину зимнего запаса. Его было достаточно, чтобы поддерживать огонь на кухне и в казармах ещё с неделю. После этого, если индейцам не удастся ускорить события, гарнизону оставалось только ждать, пока их союзник, Вазийя Ледяногрудый, не сократит число защитников форта,

Эта и другие приятные перспективы пролетали, не встречая преград, в уме полковника, пока он вместе со своими офицерами стоял, сгорбившись, на смотровой вышке у северных ворот.

– Который сейчас час? – бесцельно задал вопрос Фентон.

– Два часа ночи, – отвечал капитан Хауэлл.

– Прошло восемь часов, как Тендрейк вернулся. И всё ещё никаких признаков сиу! – Полковник изо всех сил старался извлечь хоть немного веселья из этого факта. Прочие его не поддержали.

– И никаких следов вашего пропавшего следопыта тоже. Думаю, Перес всё же был прав насчёт него, – послышался голос Хауэлла.

– Он был прав и насчёт Стейси, – в добавлении Тендрейка звучала горечь.

– Он оказался прав насчёт большинства событий, которые предсказывал за всё время, что я служу здесь, – подытожил Хауэлл грубовато.

– Да, это так, – подтвердил серьёзно Фентон. – Но на вид ему нельзя доверять, это несомненно.

– Внешность довела до виселицы немало невинных людей, – Хауэлл вновь позабыл о рангах. – Он наполовину индеец и смотрит на всё по-иному. От этого он не становится менее прав. Лично мне кажется, что он смотрит на всё куда вернее. Я по-прежнему считаю, что его место здесь, с ружьём в руках.

– Если его выпустить, он с таким же успехом может оказаться по ту сторону стен, в рядах нападающих. Мы не можем допустить такой вероятности. Он знает весь форт наизусть.

– Вы дали Стейси очернить в ваших глазах этого человека, – с жаром заговорил Хауэлл. – Едва ли я унижу память Стейси, если напомню вам, что он вчера вёл себя как глупец. Совершенно ясно, что он нарушил приказ и несёт всю полноту ответственности за разгром своих сил. Никакой здравомыслящий человек не заподозрит серьёзно Переса в том, что у него было что-либо общего с этой засадой. Он ведь не вызывался идти! Нет, сэр. Он просто оказался слишком опытным, чтобы спуститься с гребня вместе со Стейси. Если это преступление – не быть ослом, Перес, конечно, виновен.

Фентон находился в слишком большом замешательстве, чтобы принять вызов, брошенный ему. Он устремился дальше, вслед за собственными мыслями, рассуждая вслух.

– Перес полагал, что нам следует направить курьеров к Мьюлшоу-Крику, прежде чем сиу займут позиции вокруг форта. Но ведь мы даже не видели ни одного индейца. Не могу же я вызывать подмогу из форта Лоринг в связи с осадой, которая даже не началась. Я стану посмешищем всей армии. – Командир форта прислушивался к собственным аргументам. – Да, я побьюсь об заклад, что сиу уже отошли и двинулись на север, где бы там ни лежал этот их лагерь, как говорил Клэнтон.

– Я бы присоединился к этому. – В поддержке Тендрейка было больше надежды, чем рассудка. – Всё это дело развеется вместе с бураном.

– Мне очень жаль, джентльмены. – Хауэлл был неразговорчивым, резковатым человеком и опытным командиром, пробывшим на фронтире дольше сроком, чем Тендрейк и Фентон. – Но ваши выводы совершенно ошибочны.

– Что за чёрт, Хауэлл? Уж не пали ли вы духом, а?

– Не совсем, полковник, – мрачно ответил офицер. – Но полчаса назад, когда я стоял на страже, Бог развёл занавески и дал мне возможность кое-что увидеть.

– Что же именно? – потребовал Тендрейк.

– Благодаря одному из таких прояснений в буране возникла брешь. С минуту-две я мог наблюдать чёрное небо и звёзды – примерно на три стороны света – на юго-востоке, юге и юго-западе.

– Ну, и что же? – Тон у полковника Фентона был нерешительный.

– Что ж, чернота неба да звёзды – это не всё, что я видел. Также дым, джентльмены. Много дымов. Насколько видел глаз, тонкие струйки дыма. Серо-сизые. Дым от костров. Такой, какой поднимается над дымоходами индейских типи ясным зимним вечером. Мы окружены.

– О Господи! – вырвалось у Тейндрека. – Нам пришёл конец.

– Есть один шанс на помощь извне! – Неожиданное заявление Фентона вселило надежду.

– Каким образом? – осведомился Хауэлл.

– Я только что вспомнил Бэйли и О’Коннора. Они наверняка остановятся в Мьюлшоу-Крике и телеграфируют полковнику Бойнтону в форт Лоринг. Несомненно же, они догадаются сделать это. Вы согласны, Хауэлл? Более того, Бойнтон мог уже и выслать колонну подкрепления по получении этого известия!

– Не пройдёт, полковник. – Тон Хауэлла был отрывисто-груб. – Пусть даже они и выслали депешу, и пусть даже Бойнтон придал ей значение, – всё равно он станет ещё дожидаться подтверждения депеши. Не забывайте: это милая, добрая старушка армия. Три копии каждого документа и подпись командующего, и всё для того, чтобы капрал смог наведаться в нужник.

– Тем не менее это наш единственный шанс, – пробормотал Фентон сварливо.

– Наш единственный шанс, – возразил ему Хауэлл, – состоит в том, чтобы послать вестника. Мы, быть может, продержимся здесь с неделю. Быть может, ещё день после того. Если верховой прорвётся – у нас будет шанс. Правда, ненадёжный, следует признать.

– Я не стану никого назначать приказом в эту поездку, Хауэлл; да если б я это и сделал, как, по-вашему, заставить кого-то двинуться в путь? Любой в трезвом уме предпочтёт скорее быть застреленным, нежели попасть в руки враждебных индейцев. И кроме индейцев, как насчёт этого бурана там, снаружи? До Мьюлшоу-Крика сто девяносто миль. При такой погоде приказ совершить подобную скачку превращается в смертный приговор. Справлялись ли вы о температуре за последний час?

– Тридцать ниже нуля, когда я входил. Но пусть будет даже девяносто – кому-то ведь нужно совершить эту скачку. Если вы не отдадите приказ, нам придётся вызывать добровольцев. Внутри форта, полковник, немало мужчин, чьи дети и жёны сидят в этом погребе. Доброволец отыщется.

Фентон помолчал с минуту, затем объявил устало:

– Хорошо. Созвать совещание сержантов через десять минут. В кухнях. Встретимся там.

Когда старший по чину вышел, капитан Тендрейк обернулся к своему товарищу.

– Добровольца не отыщется, Джим. В этом форте все люди напуганы до смерти и снизу доверху проморожены. И я в том числе.

– Пошли. – Приказ Хауэлла был краток. – Приведём сержантов к старику. Ты возьми восточную стену, а я западную.

– Есть, – отрезал Тендрейк. – Увидимся внутри.

Вскоре полковник Фентон и оба капитана в нетерпении сидели в кухне казарм. Инструкции сержантам были отданы, и Даффи послали к ним, чтобы он вернулся с ответом. Минуты затягивались – десять, пятнадцать, потом двадцать, а Даффи всё ещё не было. Через полчаса он ввалился, заиндевевший от мороза, и корка снега покрывала всю его фигуру.

– Во имя всех святых, ей-богу, этот термометр на северных воротах стоит на сорока ниже нуля! Мать-богородица, что за славная ночка выдалась для резни…

– Во имя всех святых, тебя ведь посылали не за тем, чтоб ты сообщал прогноз погоды, – передразнил его капитан Хауэлл.

Даффи нерешительно затоптался, опустив голову, держа меховую шапку в руках.

– Честное слово, парней трудно винить. Это дьявольски трудно…

– Значит, волонтёров нет, сержант?

– Так точно, сэр. В форте нет ни одного призывника, который совершил бы вам эту скачку. Мы опросили каждого дважды.

– Что же, – смех капитана был коротким. – Значит, остаёмся мы.

– Значит, остаётесь вы, – заявил Тендрейк не колеблясь. – Я не покину форт ради всех женщин и детей Вайоминга, вместе взятых.

– А я не имею права, – тупо добавил Фентон.

– Ну что ж, я его имею и пойду. – В реплике Хауэлла не было героики. – Как насчёт этого, полковник?

– Нет. Вы сами прекрасно знаете. Я даже не могу сказать, что вообще согласен с вашим предложением. Я не могу лишиться вас.

– Тогда нет никого в курьеры, и нам остаётся сидеть и ждать, пока Неистовая Лошадь явится и захватит форт.

– Именно так, капитан. Сидеть и ждать. Нет никого, кто бы отправился и…

Его речь была прервана грудным голосом Луры Коллинз. Девушка отказалась занять убежище в пороховом погребе вместе с другими женщинами, убедив полковника Фентона тем, что её присутствие необходимо на кухне. Теперь, незамеченная, она подошла и встала позади офицеров.

– Вы забыли об одном человеке, полковник.

Фентон в досаде поднял голову.

– Ах, здравствуйте, миссис Коллинз. Спасибо, кофе не нужно. Мы…

– Что вы сказали, миссис? – Капитан Хауэлл, не обращая внимания на полковника, задал вопрос непосредственно девушке.

– Вы забыли о лучшем человеке в гарнизоне, капитан.

Раскосые зелёные глаза были широко открыты, подвижный рот в волнении приоткрылся.

– Вы говорите о Пересе?

– Естественно. Конечно же, он всего лишь полукровка, – слова Луры Коллинз падали с намеренным упрёком, – но он мужчина. Он совершит эту ездку. Если, конечно, состязание не ограничено одними чистокровными представителями расы…

Никто не ответил девушке, и молчание, последовавшее за её едким замечанием, лишь нарушалось потрескиванием огня в дальнем углу комнаты да воем бурана снаружи.

Этот буран 66-го года нёс в своей морозной утробе судьбы множества двуногих и одного четвероногого создания. В своём, похожем на келью, крытом соломой стойле Малыш Кентаки вёл себя беспокойно. Мощный жеребец привык к королевскому обхождению – как следствие того, что был личной лошадью командующего, и вот с ним перестали подобающим образом обходиться!

Малыш Кентаки был чистопородный, голубых кровей конь, высокий, подвижный, гнедого цвета, шести пядей в холке, крупный телом, с длинными рёбрами, короткой спиной. Горяч кровью Малыш Кентаки, весь – тысяча триста фунтов породистой стати – из костей, мышц, мягкой, словно сатин, кожи, стройных конечностей мощного тела; буйный характером конь, нервный, с упругими мышцами, в общем, конь для мужчин; с железной челюстью, мягкими, как бархат, губами, с лёгкими, мощными, как у бизона, и сердцем храбрым, как у медведя; злобный, норовистый, племенной жеребец-шестилетка, с двадцатифутовой побежкой и брюхом, словно созданным для того, чтоб держать ход, пока не разорвётся сердце и не лопнут сосуды.

На большого гнедого жеребца не садились уже три дня, не кормили ни разу в прошедшие двадцать четыре часа. Он скучал по своему конюху, его ячменю, по отрубям, скребнице, тренировкам. И без того его вздорный характер разыгрался до ярости. Он то и дело потрясал тонкие прутья стойла задними копытами, стучал сердито в дверь передними, яростно кусал дерево яслей, уже трижды поддавал копытом ведро с водой, гоняя по стойлу; наконец расплющил его, пиная копытами передних ног. А после этого просто застыл, широко расставив ноги, откинув уши назад, блуждая глазами, то и дело оглашая тишину конюшни свистящим жеребиным ржаньем. Но всё тщетно, ибо снаружи буря свистела громче. Вызов его оставался безответным. Там, снаружи, ухо каждого насторожённо силилось уловить другой, более грозный вызов – боевой клич сиу с Высоких Равнин.

Малыш Кентаки перестал фыркать и прислушался. С полдюжины ответных радостных ржаний отозвались эхом вдоль ряда большеголовых кавалерийских меринов, а затем всё стихло. Жеребец всхрапнул и принялся мерить шагом стойло, время от времени беспокойно подавая голос.

А с наружной стороны бревенчатых конюшен двуногое существо подставляло своё слабое плечо ходу судьбы, идя по тропе, чтобы войти в дверь, за которой скрывался последний шанс форта Уилл Фарни – четвероногий шанс.

Лура Коллинз быстро вошла в помещение гауптвахты, и ветер, ворвавшийся вслед, захлопнул за ней дверь с силой, от которой задрожали прутья решёток.

–  Хухахе! – приветствовал её Перес на языке сиу, ухмыляясь. – Добро пожаловать в мой типи! Который час?

– Около трёх дня. Я принесла вам кофе.

– И мяса, как я вижу. Поставь там, на стол, и выпусти меня отсюда. Ключи в столике у охранника, в верхнем ящике. Скорее.

– Я пришла не за тем чтоб тебя выпускать, Поуни. Я…

– Неси-ка ключи, девочка. – Глаза Переса сузились. – Ты же не намерена уморить меня здесь.

– Нет, конечно. – Признание звучало беспомощно, и глаза с длинными ресницами задержались на скауте. – И ты тоже это знаешь, Поуни.

– Ясное дело, знаю. Доставай ключи.

Освобождаясь от тяжкой ноши шубы, девушка обшаривала стол.

– Их здесь нет, Перес!

– Хватай карабин из стойки охранников. Дай-ка мне.

Три выстрела гулко отдались эхом в пустом помещении. Перес протиснулся через разбитую дверь, схватил еду, стал пожирать её, словно волк; отшвырнув крышку кофейника прочь, он принялся глотать прямо из дымящегося сосуда.

– А теперь слушай, – прорычал он между жадными движениями горла и челюстей, – и слушай хорошо.

Девушка кивнула головой, затаив дыхание.

– Сейчас уходи. Принеси мне перчатки и жратвы, меховые перчатки и фунта четыре сушёного резаного мяса – шарки. Ещё галеты. Нужна одна из шуб Фентона – у него в кабинете висят две или три. Нужна форменная шапка – такая, как у него, зимняя, с ушами. Фентон не пьёт, но тебе придётся раздобыть мне виски. Попробуй пошарить у Хауэлла. Он похож на мужчину, который знает, как обращаться с бутылкой. Ещё вот что. Мне нужно ведро горячей воды. Всё поняла?

– Перчатки, шуба, шапка, горячая вода, шарки, – выдохнула девушка.

– И виски! – отрезал Перес. – Не забудь виски!

Выплёвывая слова, скаут обрисовал ей расположение конюшен.

– Там идут два ряда одиночных стойл, провиантская, ветеринарная и помещение конюшенного сержанта. За ними сразу – большая келья для коня полковника – этого крупного, чистой породы. Поняла теперь?

– Вы говорите о Малыше Кентаки! – Глаза девушки потемнели от возбуждения.

– Именно о нём. Можешь ты прийти туда со всем этим добром через десять минут?

– Я это сделаю, – миловидное лицо внезапно приобрело твёрдость, – я это сделаю, Перес!

– Да уж лучше так, – скривил ей гримасу скаут, – иначе следующая рука, что сердито ляжет тебе на плечо, будет рукой краснокожего.

Лура Коллинз побледнела.

– Ах ты, полукров…

– Стой! – прервал её Перес. – Только назови меня полукровкой, и я размажу твоё бледное лицо по всей стене. – Острая челюсть скаута дрожала, глаза сверкали. – Я не снесу этого от тебя, девочка! – Тут он сгрёб её, и его длинные руки обхватили её руки до самых плеч.

– Перес! Не надо! – Вскрик был неподдельно испуганным. – Ты рвёшь мне кожу. Прошу тебя!

Он отступил, со свистом вбирая носом воздух; опустив голову, с лицом, залитым румянцем. Прошла секунда, за ней другая. Он не поднял голову, пока не услышал первое рыдание. Когда посмотрел, то увидел, что пятна, оставленные пальцами на коже, уже начинают синеть. Он заметил и выражение страха, и раскрытый рот, тень страдания, темнеющую в зелёных глазах, блестящее сверканье слезы, застывшей под опущенной ресницей.

– Мэм… Бог мне судья – я люблю вас!

– Перес!

– Я знаю. Тебе незачем мне говорить. Но я рад, что ты так и не произнесла этого. Просто забудь, что я сказал. Мужчина легко теряет голову рядом с такой девушкой, как ты, вот и всё. До свиданья, мэм. Я покидаю этот форт навсегда. Не надо никаких вещей. Я сам их принесу.

Голос девушки зазвучал вызовом.

– Вы сказали, десять минут. Я буду там. Я обязана вам жизнью и уплачу долг. Я приду и принесу вещи. Но мне очень жаль, что я так отозвалась о вас перед полковником Фентоном и офицерами.

– Что вы хотите сказать, мэм? – Вопрос был задан в знакомом, мурлыкающем тоне.

– Видите ли, я сказала им, что в форте есть один человек, у которого хватит мужества, чтобы прорваться сквозь буран. Добраться до станции Мьюлшоу-Крик и телеграфировать в форт Лоринг о помощи. Во всём форте не нашлось мужчины, который вызвался бы это сделать. Я сказала им, что вы бы сделали. Я пристыдила их вами. – Её голос, как хлёсткий бич, теперь упал до шёпота. – Я думала, что знаю мужчин!

Она смолкла, весь запас гнева покинул её. Когда она вновь заговорила, голос её был бесстрастен.

– Прости мне Боже, Перес, я думала, что знаю вас.

Мужчина поглядел на неё долгим взглядом.

– Я тоже думал, что вы меня знали, мэм, – сказал он, быстро отвернувшись от двери.

Плечи девушки распрямились, голова вскинулась, зелёные водоёмы глаз расширились, и наконец, постигая смысл только что сказанных им слов, она воскликнула:

– Поуни… О, Поуни! Прости меня!

Но выражение лица Переса было мёртвым. Поддёв плечом дверь гауптвахты наперекор порывам ветра, он проговорил:

– Не забудьте горячую воду, мэм. Это для лошади.

Перес никогда прежде не дотрагивался до Малыша Кентаки, но ещё не родилась та лошадь, которую бы индеец-поуни за пять минут не превратил в ручного котёнка. Когда Лура вошла в стойло, жеребец тыкался носом в грудь скаута, словно тот заменил ему кормящую мать.

– Я думал, это буйная лошадь, – ухмыльнулся Перес, когда Лура вошла. – Этот балда ведёт себя так, точно я владел им с тех пор, как он сосал материнское молоко.

– Это конь для мужчины, – ответила девушка, опуская свою ношу на солому. – Конь не может обмануться, видя мужчину. Он узнает его даже тогда, когда это не под силу некоторым людям. – Последние слова её прозвучали покаянием. Перес не упустил их смысла.

– Не тревожьтесь об этом, мэм. Думаю, мы и сами ещё не знаем, кто прозорливее – конь или люди.

– Я знаю, Перес. – Глаза её вновь обратились к нему. – И на этот раз я никогда не забуду этого.

– Вы не принесли воду. – Мужчина пропустил её заявление и быстрый взгляд, последовавший за ним.

– Вот она, – сказала девушка, отступив назад к двери стойла и возвратившись с водой. – Мне пришлось поставить её, чтобы войти.

Перес говорил быстро, слова выходили такими же жёсткими, как и челюсть, из-за которой они вырывались.

– Погрузите эти отруби в воду и перемешайте. Начните кормить его, пока я седлаю. Он будет есть лучше, если держать перед ним ведро. Он совсем избалован.

Девушка кормила коня дымящимися отрубями, пока Перес туго затягивал подпругу. Затянув её так, как ему было нужно, он нырнул под ясли и выбрался оттуда с двумя индейскими парфлешами, винчестером, двумя кольтами, длинным разделочным ножом сиу.

– Моя добыча, – кратко сказал он девушке. – Пришлось брать из комнаты следопытов. По пути обратно видел Даффи.

– И что? – с тревогой спросила Лура.

– Нам придётся прорываться. Даффи только что направился к северным воротам, и это многое меняет. Мне нужно выезжать через эти ворота. Даффи не станет сидеть смирно, когда какой-то свистун в полковничьей шубе наскочит на него.

– Перес! Что ты думаешь делать?

К этому времени скаут пристроил парфлеши за седлом, вложил винчестер в чехол, надел пояс с кольтами.

– Ничего нельзя сделать, как только идти на чистый обман. Положи мясо и галеты в левую парфлешь. В этой фляге есть виски?

– Да.

– Сколько ещё осталось отрубей?

– Он съел примерно половину.

– Влей изрядный глоток виски в то, что осталось.

Лура выполнила его указание, когда Перес вновь нырнул под ясли, вынырнув уже в шубе из волчьей шерсти, с тяжёлой холщовой сумкой. Пока он перекладывал её содержимое в правую парфлешь, девушка разглядела флягу, из которой била медноцветная струя: «Имущество Шестнадцатого пехотного полка армии США. Командующий – полковник Гарри Дж. Фентон». Ухмылка его стала шире.

– Ты влила виски с отрубями в эту лошадь?

Лура кивнула головой, перевернув вверх дном пустое ведро, чтобы показать ему. Скаут кивнул в ответ, проскользнул под шею Малыша Кентаки вместе с индейской верёвочной уздой. Глаза девушки широко раскрылись.

– Не собираешься же ты погонять его верёвочной уздой?

– Мэм, у него рот мягкий, как нос у малого козлёнка. Можно и ничем не взнуздывать, а это просто чтоб он думал, что на нём есть узда. Я не хочу, чтоб у него во рту были помехи, когда дыханье станет тяжёлым.

– Перес, а далеко ли до Мьюлшоу-Крик?

– Сто девяносто миль. А что?

– Думаешь, он выдержит?

– Должен, если не умрёт за это время. Он – лучшая лошадь, какую я когда-либо видел.

– Ах, Поуни. Он такой красивый. Я…

– Не волнуйтесь о лошади, мэм. Она пройдёт весь путь.

– А ты, Поуни?

– И я. – Скаут энергично кивнул. – Если мне удастся сберечь скальп.

– Удастся! Ах, Перес, обязательно!

– Да-а, думаю, удастся. Иначе и не пробовал бы. Ну ладно, малыш, – он успокоил лошадь, затянув последний сдвижной узел на узде. – Теперь у тебя много чего во рту и в желудке. Давай двигать отсюда, да подальше. Подержи дверь, девочка.

Обернувшись, скаут натолкнулся на Луру Коллинз, стоявшую сразу за ним, с полупротянутыми руками, с полураскрытым ртом.

– Я сказал – подержите дверь, мэм. Время меня поджимает.

Девушка стояла неподвижно, вглядываясь пронзительными зелёными глазами в его смуглое лицо, так близко к нему, что тепло её чувствовалось даже сквозь толстую волчью шерсть.

– Оно поджимает нас обоих, Поуни. – Голос её был тише шёпота ветра в ивовой роще, а глаза пылали, глядя на него в глубокой печали. Вслед за словами аромат её закружился вокруг бородатого следопыта, одуряющий аромат женщины. Он чувствовал его в ноздрях и ощущал губами.

– Посмотрим, не удастся ли нам остановить его на пять минут. – Фраза прозвучала как рык гризли, а протянутые руки прочно, парализующей силой замкнулись на её мягкой спине.