Текст книги "Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)

XXI. Вперед! Вперед!

На вершине холма мы остановились на одну секунду, чтобы дать передышку лошадям, и взглянули на поле битвы, которое расстилалось перед нами, озаренное красноватыми лучами заходящего солнца. Особенный эффект этой картине придавал отблеск сверкающих на солнце мечей и копий на зеленом поле равнины. Все ужасное в этой картине казалось незначительным, когда мы смотрели на нее издалека.

– Мы выиграли день, Макумазан! – сказал старый зулус, оценивая положение наших дел. – Войска Царицы Ночи рассеяны, они гнутся, как раскаленное железо, хотя дерутся, как безумные! Но, увы, неизвестно, чем закончится битва. Темнота собирается на небе, и полки войск не могут в темноте преследовать и убивать врагов! – он печально покачал головой.

– Но я не думаю, – добавил он, – что они захотят снова драться, мы хорошо угостили их! Хорошо быть живым! Наконец-то я видел настоящее сражение и настоящее войско!

В это время мы ехали вперед, рядом, и я рассказал ему, куда и зачем мы едем, и добавил, что если дело не удастся нам, то вся война эта бесцельна и сотни жизней, погибших в сражении, погибли напрасно!

– А, сотня миль и только две лошади! Надо приехать на место раньше зари! – сказал зулус. – Ладно! Вперед, вперед, Макумазан! Человек должен попытаться сделать! Может быть, мы успеем хорошенько поколотить старого колдуна! Он хотел сжечь нас! Старый волшебник! А теперь он хочет убить мою мать! – (Нилепту). – Хорошо! Это так же верно, как то, что меня зовут Дятлом: жива или мертва будет моя мать, но я оторву ему бороду! Клянусь головой Чаки!

Он помахал топором и поскакал галопом. Темнота сгустилась над нами, но, к счастью, светил полный месяц и дорога была хороша.

Мы торопливо ехали в сумерках. Наши великолепные лошади неслись вперед, как ветер, миля за милей. Мы проезжали по склонам холмов, через широкие равнины. Ближе и ближе вырастали голубоватые холмы, мимо которых мы пронеслись, как призраки, в окружающей темноте. Мы не останавливались теперь ни на минуту. Тишина ночи нарушалась стуком копыт наших лошадей. Вот мелькнули пустынные деревушки, погруженные в сон, сонные собаки встретили нас меланхоличным лаем, вот покинутые людьми дома, целые селения. Мы неслись по белой, озаренной лучами месяца дороге час за часом, целую вечность! Мы почти не говорили, пригнувшись к шеям лошадей, прислушиваясь к их глубокому дыханию и к равномерному стуку копыт. Около меня, словно мрачное изваяние, верхом на белой лошади мчался Умслопогас, смотря на дорогу и лишь изредка указывая своим топором на холмы и дома.

Все дальше и дальше неслись мы в окружающем мраке и тишине.

Наконец я почувствовал, что моя превосходная лошадь начала уставать. Я взглянул на часы. Было около полуночи, и мы успели проехать половину пути. На вершине ближайшего холма протекал маленький ручей, который я хорошо запомнил. Здесь мы остановились, решив дать лошадям десять минут отдыха. Мы спешились с коней, Умслопогас помог мне, потому что от усталости и волнения рана моя разболелась и я не мог пошевелиться. Лошади обрадовались передышке и отдыхали. Пот лил с них крупными каплями, пар валил столбом.

Оставив Умслопогаса с лошадьми, я поспешил к ручью напиться воды. С начала битвы я не брал в рот ничего, кроме глотка вина, и усталость моя была так сильна, что я не чувствовал голода. Освежив водой мою горевшую голову и руки, я вернулся. Зулус пошел к ручью пить. Потом мы позволили лошадям сделать несколько глотков воды – не больше. Силой пришлось увести бедных животных от воды! Оставалось еще две минуты отдыха, и я употребил их на то, чтобы расправить застывшие члены и осмотреть лошадей. Моя кобылка, видимо, измучилась, повесила голову и смотрела печально. Но Дневной Луч, великолепная лошадь Нилепты, была относительно свежа, хотя всадник ее был тяжелее меня. Правда, она устала, но глаза ее были ясны и блестящи. Прекрасная лошадь гордо держала свою красивую голову и смотрела в темноту, словно говоря нам, что, хотя бы ей пришлось умереть, она пробежит эти сорок – пятьдесят миль, что остались до Милозиса. Умслопогас помог мне сесть в седло – милый дикарь! – вскочил на свое, не касаясь стремян, и мы поехали, сначала медленно, потом быстрее. Так пролетели еще десять миль. Начался длинный, утомительный подъем… Моя бедная лошадь спотыкалась три раза и готова была упасть на землю вместе со мной. На вершине, куда мы наконец поднялись, она собрала последние силы и побежала конвульсивной поступью, тяжело дыша. Еще три, четыре мили… Вдруг бедная лошадь подпрыгнула, споткнулась и упала прямо на голову, а я покатился в сторону. Пока я боролся, мужественное животное подняло голову, посмотрело на меня жалкими, налитыми кровью глазами, потом уронило голову и испустило дух. Сердце лошади не выдержало. Умслопогас остановился у трупа лошади, и я с отчаяньем смотрел на него. Нам нужно было сделать более двадцати миль до рассвета: как ехать на одной лошади?

Зулус молча спрыгнул с коня и помог мне сесть в седло.

– Что ты хочешь делать? – спросил я.

– Бежать! – ответил он, ухватившись за мое кожаное стремя. Мы отправились дальше, я – верхом, он – бегом. Но как заметна была перемена лошади! Лошадь Нилепты бежала подо мной размашистым галопом, оставляя с каждым шагом бегущего зулуса позади себя. Странно было видеть, как Умслопогас бежал вперед, миля за милей, со сжатыми губами и раздувающимися, как у лошади, ноздрями. Каждые пять миль мы останавливались на несколько минут, чтобы дать ему передохнуть, затем снова мчались вперед.

– Можешь ли ты бежать дальше, – спросил я на третьей остановке, – или сядешь со мной на лошадь?

Он указал своим топором на черневшую перед нами массу. Это был Храм Солнца, до которого оставалось не более пяти миль.

– Добегу или умру! – пробормотал зулус.

О эти последние пять миль! Ноги мои горели, каждое движение лошади причиняло мне сильную боль. Я был истощен усталостью, голодом, жаждой и невыносимо страдал от раны. Мне казалось, что кусок кости или что-то острое воткнулось мне в легкое. Бедная лошадь едва дышала. Но в воздухе уже чувствовалась заря, и мы не могли ждать, хотя бы все трое умерли на дороге, а должны были двигаться вперед, пока в нас теплилась хоть искра жизни. Воздух был удушлив, как часто бывает перед рассветом. Были и другие признаки близкого солнечного восхода: сотни маленьких пауков на тоненьких паутинах, которые реяли над нами. Эти маленькие создания окутали лошадь и нас самих своей паутиной, и так как нам некогда было возиться и сбрасывать их, то мы оказались покрыты целой сеткой длинных серых паутин, которые более чем на ярд тянулись за нами. Курьезный вид мы имели, вероятно!

Наконец мы увидели перед собой бронзовые ворота наружной стены Милозиса. Новое сомнение обуяло меня: вдруг нас не захотят впустить?!

– Откройте! Откройте! – закричал я властным тоном, сказав королевский пароль. – Откройте! Откройте! Вестник с известиями о битве!

– Какие новости? – закричал стражник. – Кто ты, что прискакал, как безумный? Кто это бежал за тобой с высунутым языком, словно собака за экипажем?

– Это я, Макумазан, и со мной моя черная собака. Открывай, открывай ворота! Я принес известия!

Ворота широко распахнулись, заскрипев на блоках, и мы быстро прошли в них.

– Какие новости, господин, какие новости? – кричал стражник.

– Инкубу рассеял войско Зорайи, как ветер тучу! – отвечал я, спеша вперед.

Последнее усилие, мой верный друг, мой мужественный зулус! Держись, Дневной Луч, собери все силы, еще пятнадцать минут! Старый зулус, крепись, беги! Еще немного, и вы будете увековечены в истории страны!

Мы проскакали по спящим затихшим улицам мимо храма. Еще миля, одна маленькая миля! Держитесь, соберите все силы! Дома проносятся мимо… Вперед, моя добрая лошадка, вперед, нам осталось только пятьдесят ярдов! А! Ты почуяла конюшню и стремишься к ней! Слава Богу! Вот и дворец! Первые лучи заиграли на золотом куполе храма. Что, если все кончено и дорога закрыта?

Снова произнес я пароль и закричал: «Откройте! Откройте!» Ответа не было. Сердце у меня упало!

Снова я крикнул, и на этот раз мне отозвался голос, который я узнал. Это был голос Кары, одного из воинов личной стражи королевы, человека честного и верного.

– Это ты, Кара? – крикнул я. – Это Макумазан! Прикажи страже опустить мост и открыть ворота! Скорее, только скорее!

Прошло несколько минут, которые показались мне бесконечными. Наконец мост опустили, и ворота открылись. Мы очутились во дворе, и бедная лошадь моя зашаталась и упала. Я кое-как освободился от стремян и оглянулся кругом. Кроме Кары, никого не было, да и он выглядел странно, вся его одежда была изорвана. Он сам открыл ворота, опустил мост, потом снова запер их; благодаря остроумно приспособленным рычагам и блокам сделать все это было не трудно даже одному человеку!

– Где же стража? – спросил я, заранее пугаясь его ответа.

– Я не знаю, – ответил он. – Часа два тому назад, когда я спал, меня схватили, связали, и только сейчас я разгрыз зубами веревку и освободился. Я боюсь, страшно боюсь, что нас предали!

Его слова придали мне энергии. Схватив его за руку, я пошел, в сопровождении Умслопогаса, который брел позади, как пьяный, прямо через тронный зал, где было пусто и тихо, в покои королевы.

Когда мы вошли в первую комнату, стражи не было, во второй – тоже никого! О, вероятно, все кончено! Мы опоздали! Тишина и безмолвие комнат производили подавляющее впечатление. Мы подошли к спальне Нилепты, шатаясь, с болью в сердце, опасаясь всего худшего, но заметили там свет. О, слава Богу, Белая Королева жива и невредима! Вот она стоит, в ночном платье, разбуженная нашим приходом, в глазах ее еще следы сна, лицо залито румянцем страха и стыда!

– Кто там? – кричит она. – Что это значит? Макумазан, это ты? Что с тобой? Ты принес дурные вести… Мой господин? О, говори же, мой господин не умер? Нет? – она зашаталась и всплеснула своими белыми руками.

– Я оставил Инкубу раненого, но бодрого! Он выступил со своим войском против Зорайи еще на закате солнца! Пусть сердце твое успокоится! Зорайя разбита, победа за тобой!

– Я знала это! – вскричала она с торжеством. – Я знала, что он победит. Они называли его чужеземцем и качали головами, когда я поручила ему командование войсками. На закате солнца, говоришь ты, а теперь уже светает! Вероятно…

– Набрось на себя плащ, Нилепта, – прервал я ее, – и дай нам вина, потом позови прислужниц, если хочешь спасти свою жизнь! Не медли!

Она сейчас же побежала к занавеси и крикнула своих служанок, поспешно надела сандалии, набросила плащ. В это время около дюжины полуодетых женщин вбежали в комнату.

– Следуйте за нами и молчите! – сказал я им, пока они глядели на нас изумленными глазами. Мы вышли в первую переднюю.

– Теперь, – сказал я, – дайте нам пить и есть. Мы умираем!

Комната эта служила обыкновенно столовой для начальников стражи. Из шкафа для нас сейчас же извлекли вино и холодное мясо. Мы с Умслопогасом поели и выпили вина, чувствуя, что жизнь возвращается к нам и кровь быстрее течет в жилах.

– Слушай, Нилепта! – сказал я. – Можешь ли ты довериться вполне хотя бы двум из всех твоих прислужниц?

– Конечно! – ответила она.

– Тогда прикажи им пройти боковым входом в город и позвать горожан, которые верны тебе. Пусть они придут сюда вооруженные и приведут с собой всех храбрых людей, чтобы защищать тебя и спасти от смерти. Не спрашивай, делай то, что я говорю тебе, и не медли! Кара выпустит женщин из дворца!

Нилепта выбрала двух женщин из толпы прислужниц и повторила им мои слова, дав им список тех людей, к которым они должны были идти.

– Идите скорей и тайком! Ради спасения вашей собственной жизни! – добавил я.

Они ушли вместе с Карой, которому я велел вернуться к нам, как только он выпустит женщин. Затем мы с Умслопогасом пошли дальше, сопровождаемые королевой и ее свитой. На ходу мы доедали свою пищу и я рассказывал Нилепте все, что знал об угрожающей ей опасности – как мы нашли Кару, как вся стража и слуги разбежались и она осталась одна во дворце со своими женщинами. Она сказала мне, что в городе разнесся слух, будто наше войско уничтожено и Зорайя с триумфом идет к Милозису. Поэтому все ее слуги и воины разбежались.

Мы провели во дворце не более шести – семи минут. Несмотря на то что купол храма был озарен лучами восходящего солнца, так как находился на огромной высоте, рассвет едва начинался. Мы вышли во двор, и здесь рана моя так разболелась, что я должен был опереться на руку Нилепты. Умслопогас следовал за нами, не переставая жевать на ходу.

Пройдя двор, мы достигли узкой двери в дворцовой стене, которая вела на великолепную дворцовую лестницу.

Я взглянул и остолбенел. Двери не было, так же как и бронзовых ворот. Они были сняты с петель, как мы узнали потом, и сброшены с лестницы на землю.

Перед нами находилось полукруглое пространство и десять черных мраморных ступеней, которые вели на лестницу.

XXII. Умслопогас защищает лестницу

Мы переглянулись.

– Ты видишь, – сказал я, – они сняли ворота и дверь. Чем бы заделать проем? Скажи скорее, потому что они скоро должны быть здесь! Я сказал это, зная, что мы должны защищать площадку – других дверей во дворце не было, так как комнаты отделялись занавесками. Я знал, что если мы сумеем защитить этот проход, то убийцам не попасть во дворец, который совершенно неприступен, с тех пор как потайная дверь, в которую вошла Зорайя в ту памятную ночь, когда хотела убить сестру, была заделана по приказанию Нилепты.

– Найдем! – сказала Нилепта, к которой вернулись ее обычные бодрость и энергия. – На дальнем конце двора есть глыбы и обломки мрамора. Рабочие принесли его сюда для пьедестала к новой статуе Инкубу, моего господина. Завалим ими дверь!

Я обрадовался этой мысли и послал одну из девушек на большую лестницу посмотреть, не может ли она получить помощь с набережной, где находился дом ее отца, богатого торговца, а другую поставил сторожить дверь. Затем мы пошли назад через двор, к тому месту, где лежали глыбы мрамора, обломки, куски в шесть дюймов толщиной и пара носилок, на которых рабочие таскали мрамор. Не медля ни минуты, мы принялись за работу. Четыре женщины таскали мрамор к двери.

– Слушай, Макумазан! – сказал Умслопогас. – Если эти негодяи придут, я буду защищать лестницу от них! Да, я знаю, это будет моя смерть. Не останавливай меня, старый друг; один давно умерший человек предсказал мне такую смерть! У меня был хороший день, пусть будет и хорошая ночь! Я пойду отдохну! Как только ты услышишь их шаги, разбуди меня! Мне нужна моя сила!

Он отошел в сторону, бросился на мраморный пол и моментально заснул.

Я совершенно ослабел и должен был сесть и наблюдать за ходом работ. Женщины носили мрамор, в то время как Кара и Нилепта закладывали дверь. Надо было пройти сорок ярдов, чтобы взять мрамор, и опять сорок ярдов, чтобы нести его к двери, и, хотя женщины работали очень усердно, работа двигалась медленно.

Стало совсем светло. Вдруг среди окружающей тишины, мы услышали движение на лестнице и слабое бряцанье оружия. Стена была заложена только на два фута вышины, и работали мы над ней только восемь минут. Они пришли – Альфонс сказал правду.

Звуки все приближались, и в прозрачном сумраке утра мы увидели длинную вереницу людей, около пятидесяти человек, медленно взбиравшихся по лестнице. Они остановились на полпути у большой арки и, заметив, что кто-то помешал им, выждали три – четыре минуты, совещаясь между собой, потом медленно и осторожно двинулись вперед.

Я разбудил Умслопогаса. Зулус встал, вытянулся и завертел топором вокруг своей головы.

– Хорошо! – произнес он. – Я словно помолодел. Моя сила вернулась ко мне. Светильник вспыхивает сильнее, перед тем как окончательно погаснуть. Не бойся… Я буду хорошо драться. Вино и сон освежили меня и укрепили мое сердце! Макумазан, я видел сон! Ты и я, мы оба стояли вместе на звезде и смотрели вниз на мир. Ты был, как дух, Макумазан, свет исходил от тебя, но своего лица я не видел. Последний час настал для нас с тобой, старый охотник! Пусть! Мы прожили свое время, но все же я никогда не видал такого сражения, как вчера. Вели похоронить меня по обычаям моего народа, Макумазан, пусть мои глаза смотрят туда, на мою родину!

Он взял мою руку, крепко пожал ее и повернулся к врагам. Я очень удивился, заметив, что Кара вскарабкался на стену и встал рядом с зулусом, подняв свой меч.

– Ты пришел сюда? – засмеялся Умслопогас. – Добро пожаловать, смелое сердце! Мужчина должен умереть достойной смертью! О, смерть схватит нас при звоне стали! Мы готовы. Как орлы, мы наточили наши клювы, наши копья сверкают на солнце, мы жаждем боя! Кто первый явится приветствовать Инкосикази? Я – Дятел, убийца, Легконогий! Я – Умслопогас, владелец топора, из царского рода Чаки, я – победитель Непобедимого, я – человек с кольцом, я – волк-человек, я призываю вас, ожидаю вас! Идите!

Пока он говорил или, вернее, пел свою дикую воинственную песнь, по лестнице шли вооруженные люди, среди которых я заметил Насту и великого жреца Эгона. Огромный детина, вооруженный тяжелым копьем, бросился на зулуса. Умслопогас ловко увернулся, и удар не попал в него.

Зато Инкосикази обрушилась на голову нападающего, и труп его полетел вниз с лестницы. Падая, воин уронил щит из кожи бегемота, зулус поднял его и схватил. В следующий момент смелый Кара убил еще одного человека. Началась схватка, какой мне никогда не приходилось видеть.

Лестница была полна осаждающими, топор летал туда и сюда, меч сверкал над головами. Раз, два, три, четыре… без конца! По ступенькам катились вниз мертвые и умирающие. Бой становился ожесточеннее, взор зулуса суровее и рука – сильнее. Он испускал временами воинственный клич, и его ужасный топор рубил прямо, направо и налево. Он не думал, не размышлял, не имея времени на это, он упивался битвой. Каждый удар его сопровождался смертью, и трупы людей обагряли кровью великолепные мраморные ступени.

Враги наскакивали на него с мечами и копьями, ранили его по крайней мере в двенадцати местах, кровь лилась из его ран, но щит защищал его голову и кольчуга – его грудь. Минуты проходили за минутами, и с помощью смелого Кары Умслопогас все еще держался на лестнице.

Наконец меч Кары сломался, он боролся с каким-то человеком, и оба покатились вниз. Разрубленный в куски, он умер как герой!

Умслопогас не взглянул, не обернулся.

– Галаци! Ты со мной, мой брат Галаци! – вскричал он, убивая врагов – одного, другого, третьего, пока они не отхлынули вниз по залитым кровью ступеням, с ужасом смотря на него и думая, что перед ними не простой смертный человек. Мраморная стена выросла теперь на четыре фута высоты, и вместе с ней выросла надежда в моем сердце. Кое-как, стиснув зубы от боли, я поднялся и наблюдал за битвой.

Я не мог принять в ней участие, потому что потерял свой револьвер.

Старый Умслопогас, весь израненный, стоял, опираясь на свой топор, и смеялся над врагами, называя их «женщинами», старый воин, боровшийся один против многих! Никто не решался подступиться к нему, несмотря на увещания Насты, пока наконец старый Эгон, действительно храбрый человек, побуждаемый яростью, видя, что стена скоро будет готова и все планы его рушатся, не бросился с копьем в руке к Умслопогасу.

– Ага! – закричал зулус, узнав великого жреца. – Это ты, старый колдун? Иди, иди! Я жду тебя, белобородый волшебник! Иди скорей сюда! Я поклялся убить тебя и сдержу свою клятву!

Эгон с такой силой ударил зулуса своим тяжелым копьем, что оно проткнуло щит и воткнулось в шею Умслопогаса.

Зулус бросил негодный щит и, прежде чем Эгон собрался ударить еще раз, он с криком: «вот тебе колдун!» – схватил топор обеими руками и с силой ударил им по голове жреца. Эгон покатился с лестницы через трупы убитых. Он закончил свою жизнь и все свои злодеяния!

Когда он упал, страшный крик раздался у подножия лестницы. Мы увидели вооруженных людей, которые побежали прочь, думая о своем спасении. С ними побежали и жрецы. Но бежать было некуда, они толкались и убивали друг друга. Только один человек остался у лестницы. Это был Наста, душа всего заговора. Секунду чернобородый Наста стоял, склонив лицо, опираясь на свой длинный меч, потом со страшным криком бросился на зулуса и нанес ему такой ужасный удар, что острый клинок проткнул его кольчугу и воткнулся в бок Умслопогаса, на минуту совершенно ошеломив его. Снова подняв меч, Наста прыгнул вперед, надеясь прикончить врага, но он мало знал силу и ловкость дикаря. С яростным криком Умслопогас собрал все свои силы и вцепился в горло Насты, как делает раненый лев. Через минуту все было кончено. Я видел, как шатался зулус на ногах. Сделав над собой огромное усилие, он с торжествующим криком перебросил Насту через перила моста, где тот вдребезги разбился о скалу.

Между тем явилась помощь. Громкие крики, раздававшиеся за наружными воротами, подсказали нам, что город проснулся и люди, разбуженные женщинами, прибежали защитить королеву. Некоторые из смелых прислужниц Нилепты, в своей ночной одежде, с распущенными волосами, так усердно работали, закладывая дверь, что она была почти готова, другие с помощью прибывших горожан сталкивали вниз и уносили ненужный мрамор.

Скоро через боковой вход в сопровождении толпы вошел, шатаясь, Умслопогас – с ужасным, но победоносным видом. Один взгляд на него сказал мне, что он близок к смерти. Все лицо его и шея были в крови, левая рука тяжело ранена, и в правом боку зияла рана в шесть дюймов глубиной, сделанная мечом Насты.

Он шел шатаясь, страшный и великолепный в своем величии, и женщины начали громко кричать и приветствовать его. Зулус шел не останавливаясь, с протянутыми руками, прямо через двор, через аркообразную дверь, откинул толстый занавес и вошел в тронный зал, наполненный вооруженными людьми. Он шел, оставляя за собой кровавый след на мраморном полу, пока не добрался до священного камня. Здесь силы покинули его, и он должен был опереться на свой топор.

– Я умираю, умираю! – крикнул он громким голосом. – Но это был королевский бой. Где же те, что пришли по большой лестнице? Я не вижу их. Где ты, Макумазан, или ты ушел раньше меня и поджидаешь меня в царстве вечного мрака?… Кровь застилает мне глаза… все вертится вокруг меня, я слышу голос… Галаци зовет меня![70]  [70] Я не знаю, кто этот Галаци. Умслопогас никогда не говорил мне про него. – А.К.


[Закрыть]

Вдруг какая-то новая мысль осенила его, он поднял свой окровавленный топор и поцеловал его.

– Прощай, Инкосикази! – кричал он. – Нет, нет, мы уйдем вместе, мы не можем расстаться. Мы слишком долго жили вместе. Ничья другая рука не возьмет тебя! Еще один удар, только один! Хороший, сильный удар!

Зулус выпрямился во весь рост и с диким криком начал вращать топор вокруг головы. Потом вдруг с ужасающей силой ударил им по священному камню. Сила нечеловеческого удара была так велика, что полетели искры, мраморный камень с треском раскололся на куски, и на пол упали обломки топора и его роговой рукоятки. Священный камень рассыпался на куски, и около него, сжимая в руке кусок топора, упал честный старый Умслопогас – и умер.

Это была смерть героя.

Ропот удивления и восхищения послышался в толпе людей, которые были свидетелями необычного зрелища.

– Пророчество исполнилось! – крикнул кто-то. – Он расколол священный камень!

– Да, – сказала Нилепта с присущим ей самообладанием, – да, мой народ, он расколол священный камень, и пророчество исполнилось, так как чужеземный король правит Зу-венди. Инкубу, мой супруг, разбил войско Зорайи, и я не боюсь ее больше. Корона принадлежит тому, кто спас ее! Этот человек, – добавила она, повернувшись и положив руку на мое плечо, – приехал сюда, несмотря на то что тяжело ранен, вместе со старым зулусом, который лежит там; они проехали сотню миль, чтобы вырвать меня из рук заговорщиков. За эти геройские поступки, за эти великие деяния, беспримерные в истории нашего народа, говорю вам, имя Макумазана, имя усопшего Умслопогаса и имя Кары, моего слуги, который помогал защищать лестницу, будут написаны золотыми буквами над моим троном и вечно будут предметом поклонения и почитания в нашей стране! Я, королева, говорю это!

Эта горячая, прочувствованная речь была встречена громкими криками. Я сказал, что мы только исполнили свой долг и вовсе не заслуживаем такого восторга. Народ стал кричать еще громче. Потом меня понесли через наружный двор в мою комнату, чтобы уложить в постель.

Когда меня несли, я увидал мою верную лошадь Дневной Луч, которая беспомощно лежала, и ее белая голова распростерлась по земле. Я велел тем, которые несли меня, подойти к ней, чтобы я мог взглянуть на доброе животное.

К моему удивлению, лошадь открыла глаза и, подняв голову, слабо заржала. Я готов был вскрикнуть от радости, видя, что она жива, но был не в силах пошевелиться. Сейчас же прислали конюхов, подняли лошадь, влили ей вина в горло, и к ночи она совсем оправилась и была сильна и свежа, как всегда!

Милозис гордился этим животным. Горожане указывали своим детям на лошадь, которая спасла жизнь Белой Королевы.

Меня уложили в постель, обмыли мою рану и сняли с меня кольчугу. Я сильно страдал, потому что в груди и в левом боку у меня была рана величиной с чайное блюдечко.

Я помню, что услыхал топот лошадей за дворцовой стеной. Это было много времени спустя. Я поднялся и спросил о новостях. Мне сказали, что Куртис послал отряд на помощь королеве и что он уехал с поля битвы через два часа после заката солнца. Войско Зорайи отступило в М'Арступа, преследуемое кавалерией. Сэр Генри расположился лагерем с остатками своего войска на том холме, где в прошлую ночь стояла Зорайя (такова фортуна войны!), и предполагал утром двинуться на М'Арступа.

Услыхав это, я почувствовал, что могу умереть с легким сердцем и впал в забытье.

Когда я снова очнулся, первое, что мне бросилось в глаза, это симпатичное стеклышко в глазу Гуда.

– Ну, как вы себя чувствуете, дружище? – спросил он меня ласковым голосом.

– Что вы здесь делаете? – возразил я ему. – Вы должны быть в М'Арступа. Разве вы убежали оттуда?

– М'Арступа взята на прошлой неделе, – ответил он весело. – Вы были без памяти с той ночи. Были всякие военные почести… Трубы звучали, флаги развевались повсюду… Но каково той, Зорайе? Скажу вам, никогда ничего подобно я не видел в своей жизни!

– А Зорайя? – спросил я.

– Зорайя… О, Зорайя в плену! Они покинули ее, мошенники, – добавил он, меняя тон, – пожертвовали королевой, чтобы спасти свою шкуру. Зорайю доставили сюда, и я не знаю, что будет с ней! Бедная душа!

Он тяжело вздохнул.

– Где Куртис? – спросил я.

– С Нилептой. Она встретила нас сегодня, и какое это было свидание, скажу вам! Куртис придет повидать вас завтра. Доктора думают, что ему надо поберечься!

Я ничего не сказал, хотя подумал про себя, что, несмотря на запрещение докторов, он мог бы повидаться со мной. Конечно, если человек недавно женился и выиграл битву, он должен слушаться совета докторов!

Потом я услыхал знакомый голос, который осведомился у меня: «Может ли мсье теперь лечь в постель сам?» – и увидал огромные черные усы Альфонса.

– Вы здесь? – спросил я.

– Да, мсье, война кончилась, мои воинственные инстинкты удовлетворены, и я вернулся, чтобы стряпать для вас!

Я засмеялся или, вернее, попытался засмеяться. Как ни плох был Альфонс в роли воина, – я боюсь сказать правду, – он был самой лучшей сиделкой, которую я знал. Бедный Альфонс! Надеюсь, он будет так же любовно вспоминать обо мне, как я думаю о нем!

На другое утро я увидел Куртиса и Нилепту. Он рассказал мне все, что случилось с тех пор, как мы с Умслопогасом умчались с поля битвы.

Мне кажется, он вел войну отлично и проявил недюжинные способности военачальника. В общем, хотя потери наши были очень велики, – страшно подумать, сколько людей погибло в бою, – я знаю, что население страны не порицало нашей войны. Куртис был очень рад видеть меня и со слезами на глазах благодарил за то малое, что я мог сделать для королевы. Я видел, что он был поражен, когда увидал мое лицо.

Что касается Нилепты, она положительно сияла теперь, когда ее дорогой супруг вернулся к ней совсем здоровым, с небольшой царапиной на голове. Я уверен, что вся эта убийственная война, все эти погибшие люди почти не уменьшили ее радости, ее счастья, и не могу порицать ее за это, понимая, что такова натура любящей женщины, которая смотрит на все сквозь призму своей любви и забывает о несчастье других, если любимый человек жив и невредим.

– Что вы будете делать с Зорайей? – спросил я.

Светлое лицо Нилепты омрачилось.

– Зорайя! – произнесла она, топнув ногой. – Опять Зорайя!

Сэр Генри поспешил переменить разговор.

– Скоро вы поправитесь и будете совсем здоровы, старый друг! – сказал мне Куртис.

Я покачал головой и засмеялся.

– Не обманывайте себя! – сказал я. – Я могу немного оправиться, но никогда не буду здоров. Я – умирающий человек, Куртис! Может быть, я буду умирать медленно, но безвозвратно. Знаете ли вы, что у меня началось кровохаркание? Что-то скверное случилось с моими легкими! Я чувствую это. Не огорчайтесь так! Жизнь прожита, пора уходить! Дайте мне, пожалуйста, зеркало, я хочу посмотреть на себя!

Куртис извинился, отказываясь дать мне зеркало, но я настоял на своем. Наконец он подал мне диск из полированного серебра в деревянной рамке, который заменял здесь зеркало. Я взглянул на себя и отложил зеркало в сторону.

– Я так и думал! – произнес я. – А вы говорите, что я буду здоров!

Я не хотел показать им, как поразило меня мое собственное лицо. Мои седые волосы стали снежно-белыми, лицо было изрыто морщинами, как у старухи, и глубокие красные круги залегли под впалыми глазами. Нилепта заплакала, а сэр Генри опять переменил тему разговора. Она сказала мне, что художник снял слепок с мертвого тела старого Умслопогаса и с него будет вылеплена черная мраморная статуя, запечатлеющая тот момент, когда он разбивал священный камень. Камень будет заменен белой статуей, которая изобразит меня и Дневной Луч. Я видел потом эти статуи, законченные через шесть месяцев, они прекрасны, особенно статуя Умслопогаса, который удивительно похож. Что касается меня, художник идеализировал мою некрасивую физиономию, хотя статуя очень хороша. Целые столетия простоит эта статуя, и народ будет смотреть на нее, и я думаю, вовсе неинтересно смотреть на такое незначительное, жалкое лицо!

Затем они рассказали мне, что последним желанием Умслопогаса было, чтобы его похоронили, а не сожгли, согласно местному обычаю, как сожгут меня после смерти. Желание его исполнено. Зулус похоронен, по обычаю своей родины, в сидячем положении, с коленями под подбородком, завернутый в толстый золотой лист, и погребен в нише стены на верхушке лестницы, которую он защищал, с лицом, обращенным в сторону своей родины. Так сидит он там и будет сидеть всегда, потому что труп его набальзамирован и помещен в узкий каменный гроб, куда нет доступа воздуха.