Текст книги "Мари. Дитя Бури. Обреченный"
Автор книги: Генри Хаггард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]
Глава XI
Выстрел в овраге
Думаю, на юг мы тронулись недели через три после того разговора с Мари и всего, что ему предшествовало. Не могу не сказать вот о чем: на следующее утро после нашего возвращения в лагерь Перейра подошел ко мне, у всех на глазах взял меня за руку и во всеуслышание поблагодарил за спасение своей жизни. Отныне, по его словам, я стал ему дороже брата, ведь нас объединила пролитая кровь.
Я ответил, что не понимаю, о чем он толкует, и никакой крови не проливал. Я лишь выполнил свой долг по отношению к нему, не более того, и говорить тут больше не о чем.
Однако немедленно выяснилось, что поводов для разговоров предостаточно, ибо Перейра захотел у меня одолжиться – не деньгами, а товарами. Он пояснил, что из-за глупых предрассудков невежественных буров, а в особенности из-за несдержанной на язык фру Принслоо, они с дядей пришли к выводу, что ему следует как можно скорее покинуть лагерь. Поэтому он намеревается путешествовать далее самостоятельно, отдельно от прочих.
Я ответил, что, на мой взгляд, он уже довольно напутешествовался в одиночку, если вспомнить, чем завершился его последний выезд. Он согласился со мной, но сказал, что все в лагере настроены против него, так что выбирать не приходится.
– Allemachte! – вскричал он с нескрываемой горечью. – Неужто вы думаете, минхеер Квотермейн, что мне приятно видеть, как вы с утра до вечера любезничаете с девушкой, с которой я прежде был помолвлен, а она отвечает вам взаимностью?! По слухам, она дарит вам свою благосклонность и глазами, и губами.
– Помнится, минхеер, вы оставили умирать от голода ту, кого зовете бывшей нареченной, хотя она никому, кроме меня, не отдавала своей руки и сердца. С какой же стати вы злитесь, коль я, скажем так, подобрал то, что вы отвергли, хотя, безусловно, я взял свое, а не ваше? Заметьте, если бы не мое вмешательство, не было бы и повода для ссоры, да мне и не пришлось бы ссориться из-за девушки с вами.
– Вы что, мните себя Богом, англичанин, раз распоряжаетесь судьбами мужчин и женщин? Это Господь спас нам жизнь, а не вы!
– Он спас вас, поскольку привел меня сюда. Это я отыскал несчастных буров, которых вы бессовестно бросили, и это я вернул вас к жизни.
– Я вовсе их не бросал! Я уехал за помощью!
– Забрав весь порох и единственную лошадь? Ладно, что было, то было. Значит, вы хотите одолжить товары на покупку скота – у меня, у человека, которого вы ненавидите. А вы способны забыть о гордости, минхеер Перейра, когда вам это нужно, не знаю уж для чего.
Я посмотрел на него в упор. Чутье подсказывало мне: не стоит доверять этому лживому и коварному человеку. Он, несомненно, даже в тот миг злоумышлял против меня.
– Было бы чем гордиться. И к чему мне гордость, если я намерен возместить вдвое любую сумму, которую вы мне одолжите?
Я погрузился в размышления. Конечно, дорога в Наталь будет куда приятнее, если Перейра не станет нам докучать. Кроме того, если он все-таки отправится с нами, то, уверен, прежде чем мы доберемся до цели, кто-то из нас двоих сложит голову. Короче, я опасался, что он отыщет способ так или иначе избавиться от меня и завладеть Мари. Ведь мы были в диких местах, где не сыскать свидетелей и не найти судов, а потому всевозможные зло деяния здесь совершаются снова и снова, ибо виновные легко ускользают от правосудия.
Поэтому я решил удовлетворить его просьбу, и мы начали торговаться. В итоге я согласился уступить ему изрядную долю из моих товаров, достаточную для покупки скота у окрестных племен. Нельзя сказать, что я сильно продешевил; в здешних нецивилизованных краях вола можно было приобрести за нож и две-три низки бус. Еще я продал Перейре нескольких обученных животных из своего поголовья, ружье, некоторое количество боеприпасов и прочего необходимого снаряжения, а взамен он выдал мне расписку – начертал ее собственноручно в моей записной книжке. Более того, я сделал следующее: поскольку никто из буров не желал даже видеть Перейру, я помог ему поставить под ярмо закупленных животных и дал двоих наемников-зулусов.
Все эти приготовления растянулись надолго. По-моему, минула добрая дюжина дней, прежде чем Перейра наконец-то уехал, уже вполне здоровый и окрепший.
Мы собрались его проводить, и Анри Марэ предложил прочесть молитву за благополучие его племянника и за нашу последующую встречу с ним в Натале, в лагере Ретифа, где мы условились увидеться, если, разумеется, тот не уехал. Никто из буров не поддержал Марэ, зато фру Принслоо не преминула вслух пожелать Перейре доброго пути – в своем духе. Ее пожелания сводились к тому, что не приведи ему Господь вернуться снова или попасться ей на глаза в Натале, будь то лагерь Ретифа или какое другое место.
Буры засмеялись, захихикали даже дети Мейеров, ибо к тому времени ненависть фру Принслоо к Эрнанду Перейре сделалась притчей во языцех. Сам Перейра притворился, будто ничего не слышал, добросердечно попрощался со всеми, уделив особое внимание фру Принслоо, и мы уехали.
Я пишу «мы», поскольку мне снова, как говорится, повезло: его волы были еще не до конца приучены к ярму, и потому мне поручили сопровождать Перейру до первой стоянки, то есть до источника воды приблизительно в двенадцати милях от нашего лагеря; там путник собирался заночевать.
Выехали около десяти утра. Местность была на удивление ровной, и, по моим расчетам, к трем-четырем пополудни мы должны были прибыть на место, из чего следовало, что я успею вернуться в лагерь до заката. На самом же деле по дороге возникло множество мелких неприятностей – и с фургоном, древесина которого рассохлась от долгого пребывания на солнце, и с животными, непривычными к ярму и норовившими сбиться в кучу при любой возможности. Словом, до источника мы добрались на пороге ночи.
Последняя миля нашего пути пролегала по узкому оврагу, прорытому водой в скале и, судя по следам, служившему излюбленным маршрутом для диких животных. По склонам оврага росли деревья и большие папоротники, однако его дно было довольно гладким, если не считать редких валунов, которые приходилось объезжать.
Когда мы достигли места стоянки, я вдруг обнаружил, что Перейра куда-то запропастился, и спросил готтентота Клауса, помогавшего мне править волами, где его хозяин. Клаус ответил, что тот пошел обратно в низину – мол, что-то выпало из фургона, то ли болт, то ли шкворень.
– Ясно. Тогда передай ему, что я вернулся в лагерь. Может, мы с ним столкнемся по пути.
Когда я двинулся обратно, солнце уже скрывалось за горизонтом, но это меня не сильно тревожило: при мне было ружье, то самое, с которым я победил в стрелковом поединке. К тому же я знал, что скоро взойдет полная луна и будет достаточно светло.
Солнце закатилось, овраг погрузился во тьму. Внезапно мне сделалось страшно, должно быть под влиянием мрака и этого пус тынного места. Куда все-таки подевался Перейра и чем он сейчас занят? Я подумывал даже возвратиться и поискать обходной путь, вот только вспомнил, что хорошо изучил окрестности за свои многочисленные охотничьи вылазки и убедился: другой дороги через холмы нет. Поэтому я взял ружье на изготовку и пошел дальше, насвистывая, чтобы приободриться; в тех обстоятельствах это было полнейшей глупостью, однако я не прислушивался к смутным подозрениям, тяготившим сердце. Что ж, с Перейрой мы наверняка разминулись, и он присоединился к кафрам на стоянке.
Взошла луна, великолепная африканская луна, свет которой превращает ночь в день; длинные черные тени деревьев и валунов пролегли по дну оврага. Прямо впереди я заметил особенно густую тень, которую отбрасывал скалистый выступ на склоне, а за ней снова серебрился лунный свет. Что-то заставило меня насторожиться; нет, ничего подозрительного в глаза не бросилось, но чуткий слух уловил странный шорох.
Я замедлил шаг. Должно быть, это какое-то ночное животное; даже если оно опасно, то все равно сбежит при приближении человека. Я смело двинулся вперед. За спиной осталась полоса тени шириной в восемнадцать или двадцать шагов, и мне пришло в голову, что для затаившегося врага я буду легкой мишенью на ярком свету. Потому, почти инстинктивно (не помню, чтобы тратил время на раздумья), после первых двух шагов я отклонился левее, где тоже была тень, пусть и не столь глубокая. Это мое движение стало поистине судьбоносным, ибо в тот же миг что-то скользнуло вдоль моей щеки и я услышал хлопок выстрела за своей спиной.
Разумнее всего было бы побежать, пока тот, кто стрелял, перезаряжает оружие. Но меня охватила ярость, и спасаться бегством я не пожелал. Вместо этого я развернулся и с криком устремился обратно в тень. Противник услышал мое приближение и опрометью кинулся прочь. Спустя несколько секунд мы пересекли пятно лунного света. Я ожидал увидеть впереди человека – и увидел. И сразу узнал его. Это был Перейра!
Он остановился и обернулся, ухватив ружье за ствол, точно дубинку.
– Слава богу, это вы, хеер Аллан! – крикнул он. – Я думал, за мной гонится тигр.
– Это твоя последняя мысль, убийца! – воскликнул я, вскидывая ружье.
– Не стреляйте! – взмолился он. – Моя кровь будет на ваших руках, зачем вам это? И почему вы хотите убить меня?
– А кто только что пытался убить меня? – процедил я.
– Убить вас? Вы с ума сошли? Послушайте, не валяйте дурака! Я сидел вон там, на склоне, дожидаясь луны, и заснул от усталости. Потом вдруг проснулся от странных звуков, решил, что это тигр, и выстрелил, чтобы его отпугнуть. Allemachte, дружище! Целься я в вас, я бы не промахнулся с такого расстояния.
– Ну, вы не то чтобы совсем промахнулись. Не отступи я влево, мне бы разнесло голову. Молись, собака!
– Аллан Квотермейн, да послушайте же! – вскричал он, будто впадая в отчаяние. – Вы думаете, я лгу, но я говорю правду! Стреляйте, если хотите, но помните, что вас повесят за убийство. Мы оба ухаживаем за одной женщиной, это всем известно, и кто поверит вам, когда вы приметесь доказывать, что я пытался вас убить? Скоро за мной придут мои кафры, возможно, они уже меня ищут. Что ж, они найдут мое тело – с вашей пулей в сердце. Они отнесут мой труп в лагерь Марэ. Повторяю, кто вам поверит?
– Не тебе рассуждать о вере, убийца! – бросил я, однако по моей спине пробежал холодок.
Он был прав: я ничего не смогу доказать без свидетелей, а потому сделаюсь этаким Каином среди буров, то есть человеком, совершившим убийство из ревности. Его ружье не заряжено, и меня могут заподозрить в том, что я разрядил оружие, когда прикончил соперника. Что касается царапины на моей щеке, я ведь мог поцарапаться и о ветку. Что же мне делать? Отвести его в лагерь и поведать всю историю? Но опять получается его слово против моего. Как ни крути, он поймал меня в ловушку. Придется отпустить Перейру и уповать на то, что Небеса покарают его, раз уж мне сие недоступно. Вдобавок ярость моя поостыла, а казнить человека вот так, хладнокровно и сознательно…
– Эрнанду Перейра! – произнес я. – Вы лжец и трус. Вы пытались убить меня, потому что Мари любит меня, а вас ненавидит, но вы желаете принудить ее к замужеству. Я не могу застрелить вас прямо тут, как вы того заслуживаете, и доверяю свою месть Господу. Рано или поздно Бог воздаст вам за ваши злодеяния. Мы оба знаем, что вы хотели убить меня и скормить мое тело гиенам, чтобы утром никто не нашел следов. Убирайтесь, и поскорее, покуда я не передумал!
Не издав ни звука, он развернулся и помчался прочь, прыгая из стороны в сторону, точно антилопа, чтобы сбить мне прицел, если я и вправду передумаю.
Когда он отдалился от меня на сотню ярдов, я тоже повернулся и бросился бежать. Признаться, на душе стало спокойнее, лишь когда нас разделила целая миля.
В лагерь я добрался уже после десяти вечера. Первым мне встретился готтентот Ханс, собиравшийся пойти на мои поиски вместе с двумя зулусами. Я объяснил, что задержался из-за поломки фургона. Выяснилось, что фру Принслоо тоже еще не спит и дожидается моего возвращения.
– Что за поломки, Аллан? – спросила она. – Похоже, к ним была причастна пуля? – И она указала на кровавый след на моей щеке.
Я молча кивнул.
– Перейра? – уточнила старая фру.
Я снова кивнул.
– Ты убил его?
– Нет, я его отпустил. Иначе бы меня обвинили в преднамеренном убийстве.
Затем я подробно пересказал все, что со мной случилось.
– Ja, Аллан, – произнесла фру, выслушав меня. – Думаю, ты поступил разумно, тебе и в самом деле не удалось бы ничего доказать. Но скажи мне, чего ради Господь всемогущий хранит жизнь этого негодяя?! Пойду сообщу Мари, что ты вернулся, отец не выпускает ее из дома в столь поздний час. Передать ей?
– Нет, тетушка, не стоит. Спасибо.
Он остановился и обернулся, ухватив ружье за ствол, точно дубинку.
Следует признать, что спустя несколько дней Мари и всем остальным в лагере эта история стала известна во всех подробностях. В неведении пребывал разве что фермер Марэ, с которым никто не заговаривал о его племяннике. По-видимому, фру Принслоо не пожелала хранить в тайне очередное злодеяние «паршивца Перейры», которого истово ненавидела. Она, должно быть, рассказала своей дочери, а та не замедлила поделиться с прочими. Кое-кто приписывал произошедшее случаю. Да, они знали, каков по нраву Перейра, но не могли поверить, что он оказался замешанным в столь низком преступлении.
Где-то через неделю мы все вместе покинули лагерь. Хотя с этим местом было связано множество печальных воспоминаний, я уезжал оттуда с легкой грустью. Маршрут, которым нам предстояло пройти, был не слишком длинным, однако сулил изрядные опасности. Мы должны были преодолеть около двухсот миль по территории, о которой мы знали только то, что ее населяют аматонга и другие дикие племена.
Пожалуй, здесь нужно упомянуть, что после долгого обсуждения мы отказались от мысли вернуться по той дороге, которой следовал Марэ во время своего злосчастного путешествия к заливу Делагоа. Ведь тогда пришлось бы пересекать жуткие горы Лебомбо, однако наши немногочисленные волы вряд ли смогли бы тянуть фургоны по горным кручам. Кроме того, местность за горами, как доносила молва, была пустынной – ни дичи, ни кафров, что сулило сложности с пропитанием. А вот к востоку от Лебомбо вельд изобиловал дичью, а у местного населения при необходимости можно было купить зерно.
В конце концов мы сделали выбор в пользу этого маршрута, руководствуясь тем обстоятельством, что в предгорьях не будет недостатка в корме для волов. Хотя весна едва началась, в этой части Африки трава уже зеленела в полный рост. А не найдем свежей травы, животные прокормятся остатками прошлогодней и листьями, которых всегда хватало даже в зимнем вельде, тогда как на пустынных и выжженных равнинах за горами может не встретиться ни кустика, ни былинки. Посему мы твердо вознамерились сразиться, если понадобится, с дикарями и со львами, что охотились в этой жаркой местности, и тронулись в путь, пока не пришла пора лихорадки, не зарядили дожди и не разлились реки, которые могли стать непреодолимым препятствием.
Я не собираюсь подробно описывать дорожные приключения, иначе мой рассказ выйдет слишком долгим. Помимо единственного случая, о котором я все же поведаю ниже, они доставляли больше хлопот, нежели серьезных неприятностей. Двигаясь по маршруту между горами и морем, мы не очень-то опасались сбиться с пути, поскольку наши зулусы, как выяснилось, вдоволь побродили по этой местности; а когда они признавались, что не знают, куда двигаться дальше, обыкновенно не составляло труда отыскать проводников среди местных кафров. Сами дороги, то бишь звериные и кафрские тропы, которыми мы следовали, находились в ужасном состоянии; не считая Перейры, еще никто из белых не отваживался пересекать эти края на фургонах. Сдается мне, чуть позднее тамошние, с позволения сказать, дороги и вовсе станут непроезжими. Порою мы попадали в болота, и приходилось вытаскивать колеса из грязи, а иногда катили по каменистым руслам ручьев; однажды мы были вынуждены буквально прорубаться через густой буш, и потребовалось восемь дней, чтобы из него выбраться.
Немало треволнений доставляли нам львы – их в этом вельде было не счесть. Обилие голодных зверей вокруг вынуждало тщательно присматривать за нашим скотом на выпасах, а по ночам, если это было возможно, мы защищали себя и скот так называемым бомбастом, то есть оградой из колючек, внутри которой мы разжигали костры, поскольку огонь отпугивает диких животных. Увы, несмотря на все предосторожности, мы лишились нескольких волов, а некоторые из нас побывали на краю гибели.
Как-то вечером, когда Мари пошла к фургону, где спали женщины, огромный лев, обезумевший от голода, перепрыгнул через ограду. Мари метнулась в сторону, но споткнулась и упала, и зверь кинулся на нее. Мгновение-другое, и он задрал бы мою суженую и уволок бы ее в свое логово.
По счастью, поблизости находилась фру Принслоо. Выхватив из костра горящую ветку, эта бесстрашная дама бросилась на льва и, когда тот разинул свою широкую пасть, чтобы то ли зарычать, то ли укусить, ткнула пылающим концом прямо ему в горло. Лев стиснул челюсти, потом сообразил, что «лакомство» ему досталось не очень-то вкусное, и поспешил удрать; на бегу он издавал пронзительные жалобные вопли, а Мари нисколько не пострадала. Думаю, не стоит уточнять, что после этого я стал, не побоюсь этого слова, боготворить фру Принслоо; она же, добрая душа, нисколько не гордилась своим поступком, ибо в те дни подобное случалось довольно часто.
По-моему, на следующий день после встречи со львом мы наткнулись на фургон Перейры, точнее, на обломки фургона. По всей видимости, кузен Эрнан хотел въехать на крутой и каменистый берег ручья, но повозка опрокинулась, упала на дно почти пересохшего русла и разбилась, так что ее было невозможно починить.
Неподалеку находилось поселение племени тонга. Туземцы сожгли большую часть деревянной обивки, чтобы добыть драгоценные железные болты и шкворни, и от очевидцев мы узнали, что белый человек и его слуги, которые ехали в фургоне, ушли дальше пешком приблизительно десять дней назад и забрали с собою волов. Насколько правдивым был этот рассказ? Не исключено, что Перейру и его спутников убили; хотя мы выяснили, что тонга – миролюбивое племя, если выказывать им свою дружбу и одаривать обычными подношениями, какие принято отдавать за проход по чужой территории. Так что, скорее всего, Перейра жив; наши сомнения подтвердились неделю спустя.
Мы достигли крупного крааля Фокоти на берегу реки Мкузе, и этот крааль почему-то выглядел покинутым. Мы спросили у встретившейся нам старухи, куда подевались все люди. Она ответила, что люди бежали на рубежи Свазиленда[36]36
В годы, когда происходит действие, на этой территории располагалось туземное «государство» народа свази, но к концу XIX столетия Свазиленд сделался частью бурской республики Трансвааль.
[Закрыть], опасаясь нападения зулусов, чьи владения начинались сразу за рекою. Как удалось узнать, примерно неделей ранее зулусский импи[37]37
Импи – зулусское слово, обозначающее вооруженного воина; с XIX века так стали называться полки армии зулусов.
[Закрыть] появился на берегах реки. Хотя тонга сейчас не воевали с зулусами, они сочли, что будет разумнее бежать подальше от свирепых воинов с копьями.
Услышав такие новости, мы стали обсуждать, не отправиться ли нам самим следом за тонга, не уйти ли на запад и не попытаться ли найти перевал в горах. Голоса разделились. Анри Марэ, будучи фаталистом, желал идти дальше, уверяя, что всемогущий Господь защитит нас, как делал это до сих пор.
– Allemachte! – воскликнула фру Принслоо. – Разве Он защитил всех тех, кто умер в лагере, куда завела нас ваша глупость, минхеер? Господь ожидает, что мы сами будем приглядывать за собой. По мне, эти зулусы ничуть не лучше кафров Мзиликази, убивших столько наших сородичей. Я говорю – едем к горам!
Немало треволнений доставляли нам львы – их в этом вельде было не счесть.
Муж и сын с нею, естественно, согласились, ибо для них слово старой фру было законом, однако Марэ, по своему обыкновению, заупрямился. Они проспорили весь день, но я не вмешивался, сказал только, что подчинюсь решению большинства. В итоге же, как я и предвидел, меня призвали рассудить спор.
– Друзья, – начал я, – если бы вы спросили моего мнения раньше, я бы посоветовал идти к горам, за которыми, возможно, нам встретились бы другие буры. Скажу честно, не нравится мне этот импи. Думаю, кто-то предупредил зулусов о нашем приближении, и напасть они решили на нас, а вовсе не на тонга, с которыми у них мир. Мои кафры говорят, что обычно импи в эти края не заглядывают.
– Кто же мог их предупредить? – недоуменно произнес Марэ.
– Не знаю, минхеер. То ли дикари весточку послали, то ли Эрнанду Перейра постарался.
– Так и знал, Аллан, что вы обвините моего племянника! – сердито воскликнул Марэ.
– Я никого ни в чем не обвиняю, лишь говорю, что такое возможно. В любом случае, сегодня уже поздно двигаться на юг или на запад. С вашего позволения, я поразмыслю на ночлеге и попробую что-нибудь узнать у своих зулусов.
Той же ночью (точнее, утром) вопрос отпал сам собою, ибо когда я проснулся на рассвете, то различил в сумраке блеск копий. Нас окружил большой отряд зулусов, численностью, как выяснилось позднее, свыше двухсот воинов. Решив, что они, верные своей привычке, намереваются напасть с восходом солнца, я растолкал спутников. Марэ выскочил из фургона в ночной одежде, на бегу щелкая затвором ружья.
– Ради всего святого, не стреляйте! – взмолился я. – Нам не справиться с таким количеством туземцев. Попробуем уговорить по-хорошему.
Он все же попытался выстрелить, и ему бы это удалось, не кинься я на него и не выбей оружие из его рук. К тому времени к нам подошла фру Принслоо, являвшая собою, помнится, весьма величественное зрелище в своем, как она выражалась, спальном одеянии – ночном колпаке, сшитом из потертой шкуры шакала, и просторной накидке из меха выдры.
– Проклятый глупец! – крикнула она, обращаясь к Марэ. – Вы хотите, чтобы нам всем перерезали глотки? Ступай, Аллан, поговори с этими шварцелями[38]38
Черномазыми. – А. К.
[Закрыть], и будь ласков, словно уговариваешь дикого пса. У тебя язык хорошо подвешен, они тебя послушают.
– Иду, – ответил я. – Мне тоже кажется, что так будет лучше всего. Если не вернусь, скажите Мари, что я ее люблю.
Я поманил к себе вожака своих наемников, и мы вдвоем пошли к зулусскому полку, почти безоружные. Наша стоянка находилась на возвышенности, приблизительно в четверти мили от реки, а зулусский импи расположился внизу, в полутора сотнях ярдов от нас. Становилось все светлее, и с расстояния в пятьдесят шагов нас заметили. Прозвучала команда, несколько воинов устремились к нам: щиты прикрывали тела, копья были выставлены вперед.
– Мы погибли! – сдавленно прохрипел мой зулус.
Я разделял его уверенность, но решил, что все равно как погибать – лицом к врагу или от удара в спину.
Следует заметить, что я провел среди зулусов не так много времени, однако уже неплохо изъяснялся на нескольких наречиях, привычных для них. Более того, наняв кафров на берегах залива Делагоа, я часто с ними беседовал, освоил их язык, узнал обычаи и историю. Если коротко, я полагался на свое знание зулусского, хотя и понимал, что могу порой употреблять незнакомые туземцам слова.
В общем, я прокричал зулусам, что мы хотим узнать, зачем они пришли. Услышав понятную речь, воины остановились. Я показал, что безоружен, и трое из них приблизились.
– Белые люди, мы возьмем вас в плен или убьем, если вы будете сопротивляться! – сказал предводитель.
– По чьему приказу? – спросил я.
– По приказу Дингаана, нашего короля.
– Неужели? А кто сказал Дингаану, что мы тут?
– Бур, который прошел перед вами.
– Неужели? – повторил я. – Чего же вы требуете от нас?
– Ступайте с нами в краали Дингаана.
– Понятно. Мы согласны, нам все равно по дороге. Но почему вы готовы напасть на нас, на мирных путников, и ваши копья подняты?
– Слушай меня, белый. Тот бур сказал, что среди вас сын Джорджа[39]39
То есть Георга III, короля Великобритании и Ирландии, в правление которого британцы сначала захватили, а затем, по итогам Венского конгресса, получили в «вечное пользование» Капскую колонию. Логично предположить, что африканские туземцы не следовали отечественной традиции различать обычные и королевские имена европейцев (Джон – Иоанн и т. д.), поэтому при переводе был выбран вариант «Джордж».
[Закрыть], страшный человек, который перебьет всех, если мы не убьем его первыми. Покажи нам этого человека, чтобы мы могли связать его или заколоть, и мы не причиним вреда остальным.
– Это я сын Джорджа, – ответил я хмуро. – Если хотите, можете меня связать.
Зулусы расхохотались.
– Ты? Да ты же просто мальчишка и весишь не больше толстой девки! – воскликнул предводитель, высокий и могучий воин, которого звали Камбула.
– Может быть, – произнес я, – но порой и юным открывается мудрость отцов. Да, я – тот сын Джорджа, который спас этих буров от смерти в далеких краях и который ведет их обратно к своему народу. Мы хотим увидеть Дингаана, вашего короля. Отведи же нас к нему, как он вам повелел. Если не веришь моим словам, спроси того, кто пришел вместе со мной, и у его товарищей – твои соплеменники не станут тебя обманывать.
Камбула отвел в сторону моего зулуса и долго его расспрашивал. Наконец беседа завершилась, и он сказал мне:
– Теперь я все знаю о тебе. Я слышал, что ты очень умен для молодого, так умен, что не спишь по ночам и видишь ночью не хуже, чем днем. Потому я, Камбула, нарекаю тебя Макумазаном, это значит «человек, который встает после полуночи», и под этим именем ты будешь отныне и впредь известен среди нас. А теперь, Макумазан, сын Джорджа, позови тех буров, что идут за тобой, дабы я отвел ваши передвижные дома в Умгунгундлову, великое место, где обитает король Дингаан[40]40
Речь идет об одном из так называемых военных лагерей (или комплексов – амакханда) Дингаана. Название Умгунгундлову можно перевести как «тайное убежище слона», причем под «слоном» имелся в виду верховный вождь зулусов. Этот лагерь имел овальную форму и вмещал до 1700 хижин, а проживало в нем до 7000 человек.
[Закрыть]. Видишь, мы опускаем наши копья и готовы встретить буров безоружными, доверяя тебе нас защитить, о Макумазан, сын Джорджа.
С этими словами он бросил наземь свой ассегай.
– Идем, – сказал я и повел зулусов к стоянке.
