Текст книги "Ожерелье Странника"
Автор книги: Генри Райдер Хаггард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Расставание с моей матерью, Торой, было печальным, так как ее сердце предчувствовало несчастье, которое принесет эта война, и ее лицо не смогло скрыть предсказаний своего сердца. Она горько рыдала, проклиная имя Идуны, обрушившей зло на наш дом. Фрейдиса тоже была печальной, но все же, улучив удобный момент, она приблизилась ко мне, пока я поднимался на судно, и прошептала:
– Будьте в добром настроении, так как, кто бы ни остался в живых, но вы вернетесь!
– Я готов отдать даже самую малую надежду вернуться самому за то, чтобы другие там не остались, – ответил я. – О, если бы люди послушали меня и согласились на мир!
– Слишком поздно сейчас говорить об этом, – промолвила Фрейдиса, и мы расстались.
Наш план был таков: подплыть к Лесё при свете луны, а перед рассветом, когда она зайдет, подкрасться к берегам острова, с первыми лучами рассвета вытащить наши ладьи на песчаный берег и сразу атаковать знакомый нам замок Атальбранда, который мы рассчитывали достичь еще до того, как проснутся люди, обитавшие в нем. Это был смелый, хотя и опасный план. Все же мы верили, что его смелость может принести нам победу. Следует учитывать, что наши суда не были в полной готовности, из-за чего повторить атаку мы могли не раньше чем через месяц.
Без сомнения, при необыкновенном везении все могло сложиться и удачно для нас, но случилось иначе. Атальбранд, хитрый и опытный вояка, с юных лет видевший многие войны на земле и на море, имел свой план нашего разгрома, согласно которому он и его люди должны были плыть к Флётстранду, сжечь ладьи Торвальда, стоявшие, как было известно Атальбранду, возле берега, которые он надеялся застать беззащитными, в худшем случае – под охраной нескольких человек. После этого Атальбранд собирался вернуться в Лесё, прежде чем на него успели бы напасть. По какой-то случайности он для своего предприятия выбрал ту же ночь, что и мы. И едва успела спуститься луна, как наши дозорные заметили четыре чужих ладьи, которые, судя по щитам, свисавшим через их фальшборты, были не чем иным, как боевыми ладьями, направлявшимися в нашу сторону по спокойной глади моря.
– Атальбранд вышел нам навстречу! – закричал кто-то, и спустя несколько минут все воины уже держали в руках свое оружие. Времени для рассуждения не было, так как в ночных сумерках суда приблизились вплотную, прежде чем мы заметили друг друга, почти нос к носу. Ладья Атальбранда вместе с еще одной окружили судно моего отца, в то время как другие ладьи вышли против наших с Рагнаром бок о бок. Моряки обеих сторон находились внутри судов, так что о возможности битвы еще никто не мог помышлять. Одни из них бросились к веслам, чтобы повернуть ладьи, другие – к абордажным крючьям, остальные воины стали стрелять из луков. И прежде чем кто-либо успел досчитать до двухсот, начав с момента появления судов в виду друг друга, тишину расколол дружный боевой клич «Вальгалла! Победа или Вальгалла!»
Битва началась.
Это было яростное сражение, которое из-за опустившейся темноты стало еще беспощаднее. Боровшиеся на каждом корабле не обращали внимания на остальные, так как ладьи, едва столкнувшись, отдалялись одна от другой, дрейфуя, и каждая из сражающихся сторон старалась поскорее разбить противостоящих врагов. Судно моего отца пострадало больше других, так как противник напал на него с обоих бортов. Торвальд взял на абордаж одну ладью и полностью очистил ее от напавших, но потерял много своих людей. Затем команда другой ладьи ворвалась на его судно, едва он успел туда вернуться. В завершение этой схватки все наши люди на его корабле были убиты, но только после яростного боя, когда противник потерял большинство своих людей. Так что мой отец и его воины погибли смертью храбрецов.
Между ладьями Рагнара и самого Атальбранда битва шла на равных. Рагнар взял его судно на абордаж, но был отбит. Затем на абордаж устремился Атальбранд – и был отброшен назад. Тогда Рагнар с оставшимися людьми ринулся на приступ во второй раз. На нешироком шкафуте 66
Шкафут – широкие доски, уложенные вдоль бортов деревянных парусных кораблей.
[Закрыть]ладьи разгорелась ожесточенная схватка, и тут наконец Атальбранд и Рагнар встретились лицом к лицу.
Они яростно стали сражаться мечами, пока Рагнар страшным ударом не разрубил пополам шлем Атальбранда вместе с его головой. Он еще валился навзничь, когда какой-то воин, который мог оказаться врагом или другом в равной степени, так как луна зашла и тьма стала непроницаемой, вонзил копье в спину Рагнара, и его, умирающего, унесли на свое судно те из экипажа, кто еще остался в живых.
После этого схватка прекратилась, так как почти все люди Атальбранда были либо убиты, либо смертельно ранены.
А тем временем справа от них я сражался с ладьей, находившейся под командой Стейнара. Так уж было предначертано нам – сразиться друг с другом. Наша схватка была отчаянной. Стейнар и его воины забрались на нос моей ладьи, но я со своими людьми атаковал их с обоих бортов и сбросил с судна. В разгар схватки я дрался как сумасшедший, что происходило со мной обычно, когда я выходил из себя. Я убил троих людей из Лесё мечом Странника. Как сейчас, вижу их, падающих один за другим. В сопровождении семерых своих людей я прорвался на приподнятый нос ладьи Стейнара, и как раз в этот момент абордажные крючья разошлись, и мы остались там одни, защищаясь изо всех сил. Мои товарищи на нашей ладье взялись за весла и опять приблизились к борту неприятеля, но сцепиться снова не смогли, так как железные крючья были уже утеряны. Однако, повинуясь приказу, отданному мной с носа вражеского судна, они начали швырять балластные камни из своего корабля внутрь корпуса вражеского, проломив таким образом его днище. В конце концов судно противника наполнилось водой и затонуло.
Но даже в момент его гибели битва продолжалась. Почти все мои люди, прыгнувшие со мной на вражескую ладью, были сражены. Только двое из них еще держались поблизости от меня, когда сам Стейнар, не зная, кто я такой, стремительно бросился ко мне и, потеряв свой меч в схватке, обхватил меня руками за пояс. Мы упорно боролись, но Стейнар, бывший сильнее, прижал меня к фальшборту, а затем перебросил через него. Я его не выпустил, и в море мы упали вместе, в то время как тонуло судно, потащившее нас за собой. Когда нас выловили из воды, Стейнар был без сознания, но все еще сжимал меня руками. Меня же подцепили за перевязь, которая висела на моем правом боку и к которой кожаным ремнем был прикреплен меч Странника.
Все закончилось тем, что меня и Стейнара отнесли на мою ладью, после чего окончательно воцарилась темнота.
Часом позже наступил рассвет, открывший печальную картину. Ладьи моего отца и Атальбранда оставались без движения, так как почти все члены их экипажей были мертвы, а другие суда отнесло, и они дрейфовали в полумиле от нас.
Рагнар еще сражался с врагом. Моя ладья была в относительно хорошем состоянии, так как на ней уцелело около двадцати человек да еще с десяток были легко ранены. Остальные лежали убитые или умирали от ран.
Я сидел на шкафуте, и у моих ног скорчился человек, вытащенный из моря вместе со мной. Я подумал, что он мертв, пока первые лучи солнца не упали на его лицо. Он сел, и я узнал в нем Стейнара.
– Вот мы и встретились снова, братец! – тихо произнес я. – Что ж, Стейнар, оглянитесь вокруг, полюбуйтесь на свою работу. – И я указал ему на мертвых и умирающих, на другие суда, откуда раздавались стоны.
Стейнар посмотрел на меня и хрипло спросил:
– Это с вами, Олаф, я упал в море?
– Совершенно верно, Стейнар.
– Я не знал об этом. Из-за темноты, Олаф, я не видел вас. Иначе я бы никогда не поднял меча против вас.
– Какое это имеет значение, Стейнар, когда вы пронзили мое сердце, пусть и не мечом?
Услышав эти слова, Стейнар громко застонал, затем проговорил:
– Вы второй раз спасаете мне жизнь.
– Это так, Стейнар, но кто знает, смогу ли я это сделать в третий раз? Вы не волнуйтесь, ибо все, что я смогу сделать для вашего спасения, я сделаю, и это будет самой лучшей местью вам.
– Святой местью! – воскликнул Стейнар. – О, этого не произойдет! – И он вытащил нож, который носил у пояса, и попытался заколоть себя.
Но я следил за ним и выхватил у него нож, потом отдал приказ:
– Свяжите этого человека и держите его в безопасном месте. И принесите ему попить и плащ, чтобы укрыться.
– Лучше прикончить эту собаку! – пробормотал капитан, которому я отдавал приказание.
– Я убью каждого, кто тронет его пальцем! – ответил я ему. Кто-то шепнул несколько слов капитану на ухо, тот кивнул и оглушительно захохотал.
– А! – вскричал он. – Ну и дубина же я, что позабыл об Одине и его жертвеннике! Да, да, мы побеспокоимся о безопасности этого предателя!
Они привязали Стейнара к одной из скамей, дали ему эля и накрыли плащом.
Я тоже выпил эля и набросил на себя плащ, защищаясь от пронизывающего ветра. Затем я сказал:
– Теперь давайте подойдем к другим судам и посмотрим, что там происходит.
Все взялись за весла и начали грести к ладье Рагнара, на палубе которого суетились несколько людей.
– Как ваши дела? – полюбопытствовал я у одного из них и в ответ услышал:
– Не так плохо, Олаф. Мы победили и только что закончили схватку. Теперь там все спокойно, – добавил говорящий, кивнув в сторону ладьи Атальбранда, с которым они все еще были скреплены абордажными крючьями.
– Где Рагнар? – задал я следующий вопрос.
– Поднимитесь на борт и посмотрите, – в голосе отвечающего сквозила печаль.
Перекинули мостки, и я стремглав бросился на борт судна моего брата. Страх охватил мое сердце.
Рагнар сидел, прислоненный к мачте; он умирал.
– Доброе тебе утро, Олаф, – задыхаясь, промолвил он. – Рад видеть тебя. Наверное, ты единственный из Аара, кто уцелел.
– Что ты имеешь в виду, брат мой?
– А то, что наш отец, Торвальд, тоже умер, мне об этом сообщили оттуда.
И он показал своим мечом, красным от крови, на ладью нашего отца, стоявшую рядом с судном Атальбранда.
– Атальбранд тоже мертв, я убил его. И, прежде чем над морем взойдет солнце, я тоже умру. О, не надо плакать, Олаф, мы выиграли великую битву, а я совершу путешествие в Вальгаллу в славной компании, среди друзей и врагов, и там буду ждать тебя. Должен сказать, что если бы я прожил до старости, я не нашел бы такой почетной смерти, а мог издохнуть, подобно корове. Поворачивай ладьи во Флётстранд, Олаф, собери побольше людей и пройдись с мечом по Лесё. Устрой нам хорошие похороны, Олаф, вели насыпать над нами высокий курган, чтобы мы могли стоять на нем при восходе луны и смеяться над людьми из Лесё, когда они будут толпиться в свой последний час, покидая землю и переполняя Вальгаллу. Да, скажи мне, убит ли Стейнар? Тогда я там смогу переговорить с ним.
– Нет, Рагнар, я взял его в плен.
– В плен? Почему в плен? О! Я понял! Он должен лежать на жертвенном алтаре Одина, друзья. Поклянитесь мне, что этот Стейнар – похититель невест, Стейнар-предатель, поклянитесь, что он будет лежать на алтаре Одина! Клянитесь, так как я не верю своему брату, у которого в груди вместо крови течет молоко женщины. Клянусь Тором, он помилует его, если найдет способ это сделать. Поклянитесь мне – или же я буду являться к вам по ночам и приведу других павших героев! Только побыстрей, пока мои уши еще могут слышать!
С обеих ладей раздались крики:
– Клянемся! Не беспокойся, Рагнар, мы сдержим клятву!
– Вот и хорошо, – сказал Рагнар. – А теперь поцелуй меня, Олаф. О, что я вижу в твоих глазах? Новый, незнакомый блеск! Олаф, ты не просто один из нас. Это время – не твое время! И эти края – не твои края. Другими дорогами идти тебе до конца. А дальше – кто знает! В конце дороги мы, возможно, встретимся снова. Ведь я так любил тебя!
И он запел буйную песню, песню о крови и насилии, о героизме и мщении. И так, напевая ее, поник головой и – умер…
Ценой больших усилий я и мои люди, которые связали канатами обе наших ладьи, прихватив пленных, с попутным ветром отплыли назад. Там нас ожидала толпа людей, так как рыбацкий бот уже доставил туда весть о великой битве на море. Из ста пятидесяти мужчин, отправившихся с моим отцом, шестьдесят были убиты, многие ранены. Судьба людей Атальбранда была еще горше, так как наши воины добили их раненых. Только одна из ладей Атальбранда смогла бежать назад в Лесё, чтобы сообщить жителям острова и Идуне обо всем происшедшем. Теперь это была страна поющих печальные песни вдов и сирот, страна, где надолго не осталось мужчин, которые могли бы стать женихами. Такие же песни пелись в Ааре и его окрестностях.
На песчаной отмели Флётстранда моя мать, Тора, ожидала нас вместе с другими. Она прибыла сюда задолго до прихода судов. Когда моя ладья первой коснулась носом пристани, я соскочил на землю и подбежал к матери, стал перед ней на колени и поцеловал ее руку.
– Я вижу вас, мой сын Олаф, – произнесла она. – Но где же ваши отец и брат?
– Там, – ответил я, указывая на суда, не в силах сказать больше.
– Почему же они медлят, сын мой?
– Потому что они заснули настолько крепко, мать, что больше никогда не проснутся.
И тогда Тора громко закричала и без чувств упала на землю. Через три дня она умерла, так как ее больное сердце не вынесло этого горя. Только однажды, перед самой смертью, она заговорила, чтобы благословить меня, помолиться о будущем и о нашей встрече тогда, а также еще раз проклясть Идуну. Люди заметили, что о Стейнаре она не сказала ничего, ни хорошего, ни плохого, хотя и знала, что он жив и находится в плену.
Вот таким образом я, Олаф, остался одиноким в этом мире, унаследовав титул конунга Аара и подвластных ему земель. У меня не осталось никого, кроме моего дяди, Лейфа, жреца Одина, Фрейдисы, мудрой женщины – моей няньки, и Стейнара, моего пленного молочного брата, ставшего причиной войны.
Слова умирающего Рагнара распространились повсюду. Жрец Одина поведал их оракулу богов, и тот заявил, что мы должны исполнить волю Рагнара без каких-либо изменений.
Все население нашего края собралось по моему приглашению в Аар, все, даже женщины и дети. Сначала мы уложили мертвых в большую ладью Атальбранда, причем его воинов и самого Атальбранда поместили в самом низу. Затем сверху на них мы уложили воинов Торвальда, а самого Торвальда и его сына Рагнара привязали сидящими к мачте.
Сделав это, мы с большим трудом затащили ладью на возвышение и соорудили над ним земляной холм. В течение двадцати дней мы усиленно трудились над этим; наконец все было закончено, и мертвые навеки успокоились в земле. Затем мы разошлись по своим домам и некоторое время должны были носить траур.
А Стейнар был перевезен в храм Одина в Ааре и содержался в темнице при нем.
Глава VI. Как Олаф сразился с Одином
Был канун весеннего празднества Одина. И я вдруг вспомнил, что существует обычай приносить на этом празднестве в жертву Одину какое-нибудь животное, класть цветы и другие подношения к алтарям некоторых других богов, которые могли помочь тому, что очередной год будет плодородным. Но на этот раз для жертвы было предназначено не животное, а человек – Стейнар-предатель.
Ночью я, Олаф, с помощью Фрейдисы, жрицы бога Одина, добился разрешения на вход в подземную тюрьму, в которой, ожидая смерти, томился Стейнар.
Сделать это было нелегко. И, конечно, меня пустили туда только после того, как я дал клятву Лейфу и другим жрецам, что не стану пытаться ни освободить заключенного, ни оказывать ему помощь в бегстве из тюрьмы. Но, несмотря на это, снаружи храма стояли вооруженные люди, чтобы не позволить мне нарушить свое слово. О моей любви к Стейнару знали все, и поэтому мне никто не доверял.
Темница была ужасным местом, она и сейчас стоит у меня перед глазами. В полу храма находился люк; после поднятия его крышки были видны несколько ступеней вниз. Там, где они заканчивались, стояла вторая, более массивная дверь из дуба, запертая на засов и закрепленная болтами. Ее открыли и снова заперли за мной. Я очутился в темной камере, облицованной грубым камнем, воздух в нее попадал только через отверстие в потолке. В дальнем углу этой ямы, прикованный к стене цепью, прикрепленной к металлическому поясу вокруг талии, на кровати из камыша лежал Стейнар. Рядом с ним, на стуле, стояли вода и пища. Когда я вошел, неся лампу, Стейнар сел, моргая от света, ослабевший от плохого обращения и недостатка пищи. Его лицо было бледным и хмурым, он одной рукой прикрывал свои запавшие глаза. Я посмотрел на него, и мое сердце переполнилось жалостью настолько, что я не сразу смог заговорить.
– Зачем вы пришли сюда, Олаф? – спросил Стейнар, узнавший меня. – Чтобы лишить меня жизни? Если так, то вы более чем желанный гость!
– Нет, Стейнар, я здесь для того, чтобы попрощаться с вами, так как завтра утром на празднестве вы умрете, и я бессилен вам помочь. Люди повинуются мне во всем, но только не в этом.
– А вы бы спасли меня, если бы могли?
– Да, Стейнар. Почему бы и нет? Разве вы недостаточно вынесли, сами пострадав от причиненного вами зла, от крови на ваших руках?
– Да, я пострадал достаточно. Так сильно, что буду рад умереть. Но если вы не за тем пришли, чтобы убить меня, то вы можете отхлестать меня своими словами…
– Нет, Стейнар, я сказал уже, что пришел только за тем, чтобы попрощаться и задать вам один вопрос, если вы будете любезны ответить на него. Почему вы так поступили, принеся тем самым столько несчастий, приведя к смерти отца, брата и множество других людей-храбрецов и с ними – моей матери, которая вас вынянчила на своей груди?
– Она тоже умерла?! О! Чаша моих страданий переполнена! – Он закрыл лицо руками и зарыдал. Затем, подавив рыдания, он сказал: – Почему я сделал это? Олаф, это сделал не я, а какой-то бес, вошедший в меня и превративший в безумного. Из-за губ Идуны Прекрасной! Олаф, я не стану говорить ничего плохого о ней, так как ее грех – мой грех, но это правда, что, когда я проявлял нерешительность, она становилась все настойчивее, и я не мог найти в себе силы, чтобы сказать ей «нет!» Клянусь всеми богами, Олаф, что ни одна женщина никогда не сможет так опозорить вас, как она опозорила меня. Узнайте же, какое возмездие я получил… Я не женился на Идуне. Атальбранд не давал разрешения на наш брак, пока решалось дело о моем княжении в Эгере. А когда ему стало известно, что власть от меня ушла, он отказал мне окончательно, да и сама Идуна становилась все холоднее. И это правда, я уверен в том, что он готов был убить меня и послать мою голову в качестве подарка Торвальду. Только Идуна не позволила ему сделать это, оттого ли что любила меня или по другой причине, не знаю. Остальное, Олаф, вам известно.
– Да, Стейнар, известно. Идуна потеряна для меня, и за это я, возможно, должен благодарить вас, несмотря на такой удар, как уход из жизни дорогих мне людей. Мой отец, мой брат и моя мать навеки потеряны для меня, и вы, вы, бывший моим вторым «я», также недалеки от этого. Вы будете поглощены мраком, как сотни других людей, из-за своего сумасшествия, порожденного глазами Идуны, которая также потеряна для вас. Я не осуждаю вас, Стейнар, так как смогу понять это ваше сумасшествие, называемое любовью, которое на погибель людям насылают на них боги. Я прощаю вас, Стейнар, если вообще должен прощать, и скажу, что и сам я настолько устал от этого мира, что, мне кажется, было бы лучше, если бы я отдал свою жизнь вместо вашей и отправился на поиски ушедших, хотя и сомневаюсь, что смог бы их найти, так как думаю, что наши дороги разошлись. Слышите? Жрецы уже зовут меня! Стейнар, нет нужды просить вас быть мужчиной, так как вы принадлежите к северной расе, разве это не так? Это, пожалуй, единственное, что у вас есть… Быть храбрым, подобно быку… Но мне кажется, что есть и иные формы храбрости, которых нам недостает: ступить на мрачные дороги смерти, видя перед глазами вещи более нежные, хорошие, чем известные нам. Молитесь нашим богам, Стейнар, так как они становятся добрее, когда им молятся, хотя их путь мрачен и кровав. Молитесь, чтобы мы могли встретиться там вновь. Прощайте, брат мой Стейнар. Кто бы мог подумать, что таким будет конец нашего счастливого братства?
Произнеся их, эти слова, мы протянули друг другу руки и заключили друг друга в объятия. Затем занавес памяти закрывается.
Был час жертвоприношения. Жертва лежала привязанной к камню рядом со статуей бога, но за открытой дверью храма, чтобы все собравшиеся могли видеть совершение обряда.
Все предварительные церемонии были закончены. Лейф, верховный жрец, в торжественной одежде, молился и выпил чашу перед ликом Одина, что символизировало посвящение богу крови жертвы, которой вот-вот предстояло расстаться с жизнью. Лейф нараспев рассказал о преступлениях, за которые должна пролиться кровь. И вот среди полнейшей тишины он вытащил жертвенный меч и приложил его к губам Одина, чтобы тот мог своим дыханием освятить меч.
Казалось, бог действительно подышал на него – по крайней мере, ранее ярко сверкавшая сторона меча теперь стала тусклой. Лейф повернул ее к людям, выкрикивая древние слова:
– Один допускает жертву! Кто осмелится этого не допустить? Глаза всех присутствующих были устремлены на него, стоявшего с высоко поднятым мечом. Даже глаза Стейнара не отрывались от жертвенного меча.
И тут будто какой-то дух вселился в мое сердце и бросил меня между жрецом и его жертвой. Высоким призраком на фоне мрака встал в дверном проеме храма и проговорил ровным голосом:
– Я осмелюсь!
Раздались возгласы удивления тех, кто расслышал мои слова, и Стейнар, слегка приподнявшись над камнем, воззрился на меня, покачав головой.
– Выслушайте меня, друзья! – сказал я. – Этот человек – мой молочный брат, совершивший грех против меня и моего дома. Моя семья мертва, и я остался один, и от имени мертвых и своего прощаю ему этот грех, совершенный им в меньшей степени, чем другими. Есть ли здесь среди вас хоть один мужчина, который не был бы однажды увлечен женщиной и который не хотел бы увлечься снова? Если такой найдется, то пусть он заявит, что в его сердце нет прощения Стейнару, сыну Хакона. Пусть он выйдет вперед и скажет это!
Никто не пошевелился, и даже женщины потупили головы.
– А раз так, – продолжал я, – то и вы можете простить его, как это делаю я, и так же может простить бог. Что есть бог? Разве он не выше простых людей и не знает все слабости человека, которые, в конце концов, он сам в него и вдохнул? Как он может в таком случае не быть всепрощающим по отношению к своему созданию? И если так, то как бог может отказать в том, чего желают все присутствующие? Разве жертвоприношение ему приятнее, чем отказ от мщения? Может ли бог желать мести больше человека? Если я, Олаф, человек, могу простить все причиненное мне зло, то почему этого не может сделать Один, ведь он не пострадает оттого, что будет отброшен этот обычай, который когда-нибудь будет отвергнут людьми, выдумавшими его в угоду богу? От имени самого Одина, говоря теми словами, которые должен был бы сказать он, если бы он мог говорить голосом кого-нибудь из нас, я требую освободить жертву, и пусть совесть Стейнара накажет его самого!
Мои простые слова тронули многих, потому что в них звучала правда, хотя в те времена и в тех краях правда была еще непонятна, и потому что все они знали и любили щедрого Стейнара, который отдал бы плащ со своего плеча самому незначительному из них. Раздались крики:
– Правильно! Отпустить его! И без того достаточно смертей из-за этой Идуны!
Но вскоре они примолкли, ибо стали сомневаться в этой своей новой вере. Не унимался только Лейф, мой дядя. Его передергивало, словно бы дьявол овладел им, и я действительно подумал об этом. Его глаза бешено вращались, он клацал челюстями, подобно раздраженному псу. Он вопил:
– Наш конунг Олаф просто сошел с ума! Ни один здравомыслящий человек не смог бы сказать ничего подобного! Человек может прощать, если это в его силах, но этот предатель предназначен Одину, и может ли бог прощать? Может ли он пощадить его, если его ноздри уже раскрылись, почувствовав запах крови? Если так. то что за толк быть богом? И как он может быть счастливее людей, если обязан прощать? Кроме того, может быть, вы хотите добиться того, что Один проклянет нас всех? Я заявляю: если у бога украдут его жертву, то Вы все сами будете принесены в жертву – вы, ваши жены, ваши дети, да! И даже ваш скот и плоды ваших полей!
После этих его слов послышались стоны и крики:
– Пусть Стейнар умрет! Смерть ему! Убьем его и ублаготворим Одина!
– Да! – ответил Лейф. – Стейнар умрет! Смотрите, он умирает! – Он прыгнул, подобно голодному волку, на связанного человека и вонзил в него меч.
Я и сейчас вижу эту картину. Храм из грубо отесанного камня, сверкающая статуя бога, толпа людей с открытыми глазами и ртами и спокойное сияние весеннего солнца над всем этим. Вижу и то, что на этом же месте еще раньше одна овца призывала своего несчастного, принесенного в жертву ягненка. Вижу умирающего Стейнара, повернувшего ко мне свое бледное лицо, его прощальную улыбку мне перед тем, как навсегда закрыть глаза. Я вижу Лейфа, совершающего свой ужасный обряд, что-то обозначающий… И, наконец, я увидел красный меч Странника, внезапно появившийся между ним и мной, меч, бывший в моих руках. Я думаю, что хотел зарубить его, но в этот самый момент я подумал о другом.
Жрец ни в чем не виноват. Он делал не более того, чему был обучен. Но кто же обучал его? Бог, которому он служит и с помощью которого завоевывает почтение окружающих и зарабатывает средства к жизни. И за все это должен ответить бог, пьющий человеческую кровь, подобно тому, как раб пьет эль, чтобы утолить жажду. Может подобное чудовище быть богом? Нет, он должен быть дьяволом! И почему свободные люди должны служить дьяволу? По крайней мере, я этого делать не стану и низвергну его! И его месть пусть настигнет меня, если он захочет мстить. Я, Олаф, выступаю против бога! Или дьявола…
Я шагнул мимо Лейфа и алтаря, у которого внутри храма находилась статуя сидящего Одина.
– Слушайте меня! – Я произнес эти слова таким голосом, что все сразу же перевели взгляды со сцены убийства на меня. – Вы верите в Одина? Да или нет?!
Ответ был единодушен:
– Да!
– А раз так, то верите ли вы в то, что он может отомстить любому, кто его публично отвергнет и оскорбит?
– Да! – снова раздались голоса.
– Если так, – продолжал я, – то поклянитесь, что дадите мне возможность решить спор с Одином в честном поединке и отпустите с миром в случае победы… Вы обещаете, что никто не причинит победителю вреда, кроме рук его врага?
– Да, – ответили они, все еще с трудом понимая, что говорят.
– Хорошо! – крикнул я. – А теперь, бог Один, я, Олаф, человек, вызываю тебя на честный поединок. Бей первым ты, Один, которого я называю дьяволом и волком небесным. Бей первым, кровавый убийца, убей меня, если можешь. Я жду твоего удара!
Затем я сложил руки на груди и уставился в пустые глаза статуи, которые тоже, казалось, смотрели на меня, в то время как все люди даже задохнулись от изумления.
Таким образом я прождал целую минуту. Единственное, что произошло, так это то, что птица-крапивник в это время села на голову Одина и защебетала оттуда, а затем вспорхнула к своему гнезду.
– А теперь, – воскликнул я, – твоя очередь миновала, и пришла моя!
Вытащив меч Странника, я прыгнул на статую Одина. Мой первый удар пришелся в его живот, и лезвие вонзилось туда по рукоятку, так как статуя была полой. Вторым ударом я выбил из рук бога скипетр, третьим, самым сильным, напрочь отсек ему голову. Она с грохотом повалилась, и из нее выползла гадюка, которая поднялась на хвост и зашипела. Я прицелился каблуком в ее голову и раздавил змею, которая издохла, обвившись вокруг моей ноги.
– Теперь, люди добрые, – вскричал я, отряхнув ее со своих ног, – что вы скажете о своем боге Одине?
Ответа не последовало, так как все в панике разбежались. Да! даже Лейф бежал во всю прыть, бросая мне через плечо проклятия во время бегства.
Вскоре я остался наедине с мертвым Стейнаром и вдребезги разнесенным богом. И в этом одиночестве мне в голову пришла странная мысль: я почувствовал, что совершил поступок чрезвычайной важности. И это сделало меня счастливым.
Возле стены храма я заметил дрожащую фигуру. Это стояла Фрейдиса, и ее лицо было мертвенно бледным и испуганным.
– Вы – великий человек, Олаф, – сказала она. – Но чем все это закончится?
– Сам не знаю, – со вздохом произнес я. – Я сделал то, что подсказывало мне сердце, ни больше, ни меньше. И я буду ждать исхода. У Одина еще есть шанс, ибо я не уйду отсюда до темноты, а затем, если останусь жив, покину эту землю. Идите и возьмите все золото в доме, что мне принадлежит, с восходом луны принесите его сюда вместе с одеждой и моими доспехами. И приведите мою лучшую лошадь.
– Вы покинете наши края? – спросила она. – Это значит, что вы покидаете меня, которая вас любит. Уходите, как уходил и Странник, влекомый мечтой о Юге. Что ж, хорошо, что вы уходите, так как что бы они ни обещали, но теперь можно не сомневаться, что жрецы убьют вас, даже если вы избежите кары божьей. – И она искоса взглянула на разбитую статую бога, что стояла на этом месте на памяти многих поколений. И никто не знал, когда ее здесь поставили.
– Я убил бога, – промолвил я, показывая на раздавленную змею.
– Не совсем, Олаф. Видите: ее хвост еще движется.
И она ушла, оставив меня одного. Я сидел в одиночестве рядом с убитым Стейнаром и смотрел на него. Умер ли он навсегда или живет в другом месте? Люди Севера верили, что храбрые воины уходили в место, называемое Вальгаллой. Но этой веры, как и веры в самого бога, у меня не было. Эта Вальгалла была всего лишь сказкой для детей, изобретенной кровожадными людьми, любившими всякую резню. Куда бы ни ушли Стейнар и другие, это была не Вальгалла. Может быть, они заснули после смерти. Может быть, смерть – конец всего живого. Правда, последнему я как-то не верил. Должны быть и другие боги, помимо Одина и его компании. А вдруг именно те, которых мы нашли в могиле Странника? Я жаждал узнать это.
Да, я отправлюсь на Юг, как это сделал Странник, и разыщу их. Возможно, что там, на Юге, я найду секрет правды… И что-то еще…
Я очень устал от всех этих мыслей. Мыслей о богах, которых могло и не быть или же которые, если я их найду, могут на поверку тоже оказаться дьяволами. Воспоминания о детстве опять вернулись ко мне. О том, что вместе со Стейнаром играю на лугу – еще до того, как появилась некая женщина, чтобы разбить наши жизни. Я вспомнил, что мы обычно играли с ним до изнеможения, что ночами я ему рассказывал сказки, которые слышал от других или же сочинял сам. Рассказывал до тех пор, пока мы в конце концов не засыпали и наши руки не обвивали шею друг другу. Мое сердце наполнилось скорбью, а глаза – слезами. Да, я оплакивал Стейнара, моего брата Стейнара, и поцеловал его в уже холодные окровавленные губы.
