Текст книги "Трагедия армянского народа. История посла Моргентау"
Автор книги: Генри Моргентау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 10
Турецкое правительство отменяет режим капитуляций – Энвер живет во дворце, обладает деньгами и невестой королевской крови
Еще одна проблема, которая обсуждалась в течение многих месяцев, теперь оказалась связанной с международным положением Турции: это проблема режима капитуляции, то есть договорных прав, которые в течение многих веков регулировали положение иностранцев в Турецкой империи. Турция никогда не имела положения равного с европейскими державами. В действительности она никогда не обладала независимостью и суверенитетом. Законы и порядки султана столь сильно отличались от европейских и американских, что ни одна немусульманская страна не могла и подумать о подчинении им своих граждан в Турции. Поэтому принцип экстерриториальности часто действовал в пользу граждан и субъектов стран, наслаждавшихся капитуляционными правами. Практически все европейские страны, как и Соединенные Штаты, в течение многих веков имели в Турции консульские суды и тюрьмы, где выяснялись обстоятельства преступлений и осуществлялось наказание. У нас у всех были собственные школы, и закон и защита в них были не турецкие, а той страны, которая их содержала. Так, Роберт– колледж и Константинопольский женский колледж, эти замечательные институты, построенные американскими благотворительными организациями на Босфоре, как и сотни других американских религиозных, благотворительных и образовательных учреждений, стояли практически на американской территории и считали американское посольство своим защитником. У нескольких стран были собственные почтовые службы, и им даже в голову не приходило, отправляя письма, пользоваться оттоманской почтовой службой. Также у Турции не было неограниченной власти в налогообложении иностранцев. Она не могла даже увеличить свои таможенные сборы без согласия иностранных государств. В 1914 году она могла взимать лишь 11 процентов пошлины и пыталась обеспечить себе право увеличить ее до 14. Мы всегда считали Англию единственной страной со свободной торговлей, не замечая, что ограничения турецких пошлин практически сделали Оттоманскую империю невольной последовательницей Кобдена. Так, Турции было запрещено развивать собственную промышленность; вместо этого она была вынуждена закупать огромное количество вещей плохого качества в Европе. В течение многих лет турецкие чиновники выступали против этого, заявляя, что эти ограничения являются оскорбительными для их национального достоинства и ограничивают их развитие. Однако соглашение было двусторонним, и Турция не могла изменить ситуацию без согласия остальных держав, подписавших соглашение. И все же ситуация, когда и Антанта, и силы стран оси пытались подружиться с Турцией, предоставляла прекрасную возможность для перемен. Как только немцы начали свой путь в Париж, появились слухи, что Турция пытается отменить режим капитуляций. Говорили, что Германия согласилась ввиду того, что может понадобиться помощь турецких войск в войне, а согласие Англии на отмену было платой за то, чтобы Турция продолжала сохранять нейтралитет. Ни один из этих слухов не был правдой. Очевидным было другое – паника среди иностранных граждан, вызванная всего лишь предположением об отмене режима капитуляций. Мысль, что придется подчиняться турецким законам и, возможно, даже оказаться в турецкой тюрьме, приводила их в ужас – и не без причины.
У меня была длительная беседа с Энвером относительно этого вопроса. Он попросил меня навестить его дома, где он лежал после незначительного хирургического вмешательства. Таким образом, я получил возможность увидеть военного министра en famille[12]12
В узком, семейном кругу (фр.).
[Закрыть]. И действительно, этот скромный человек из народа поднялся очень высоко. Его дом, расположенный в одном из самых тихих и аристократических районов города, представлял собой роскошное старое здание, очень большое и искусно построенное. Меня провели через четыре-пять коридоров. Когда я проходил мимо одной из дверей, принцесса, жена Энвера, открыла ее и бросила на меня быстрый взгляд. Немного дальше другая турецкая женщина открыла другие двери и также мельком взглянула на фигуру посла. В конце концов меня привели в красивую комнату, в которой на диване полулежал Энвер. На нем был длинный шелковый халат, а ноги в чулках свисали на пол. Он выглядел гораздо моложе, чем в униформе. Это был холеный и опрятный человек, его лицо было бледным и гладким, что особенно сильно подчеркивали его черные как вороново крыло волосы. Его руки были белыми и мягкими, а пальцы – тонкими и длинными. В руке у него была скрипка, а рядом стояло пианино, что свидетельствовало о том, что Энвер любил музыку. Комната была роскошно убрана декоративной тканью. Однако самой заметной особенностью, вероятно, был помост, на котором стоял золотой стул – свадебный трон жены Энвера. Разглядывая эту роскошь, признаюсь, мне в голову пришли очень неприятные мысли. Я не мог не задаться вопросом, мучившим многих людей в Константинополе. Где Энвер взял деньги для устройства столь роскошного убранства? Собственного состояния у него не было – его родители были чрезвычайно бедны, а зарплата министра кабинета была где-то около 8 тысяч долларов. У его жены, как представительницы монаршей семьи, было небольшое денежное пособие, однако личного состояния у нее также не было. Энвер никогда не занимался бизнесом. Всю свою жизнь он был революционером, военным лидером и политиком. Но жил он при этом так, будто бы имел огромный личный доход. Многое другое также свидетельствовало о большом и внезапном преуспеянии Энвера. И я много раз слышал о его вложениях в дело, о котором говорил тогда весь город.
Энвер хотел обсудить режим капитуляций. В сущности, он сказал, что кабинет решил отменить его и что ему было бы очень интересно узнать отношение Соединенных Штатов к этому действию. Он добавил, что страна, которая боролась за свою независимость так, как наша, должна обязательно с симпатией отнестись к попытке Турции избавиться от этих кандалов. «Мы помогли Японии освободиться от похожего бремени, поможем ли мы теперь Турции? Ведь Турция не менее цивилизованная страна, чем Япония, не так ли?»
Я ответил, что Соединенные Штаты могут согласиться на отмену режима капитуляций, но только экономических. По моему мнению, Турция должна сама контролировать свои таможенные пошлины и иметь право взимать с иностранцев такие же налоги, как и с собственных граждан. Однако, пока не изменятся турецкие суды и тюрьмы, мы не согласимся на отмену режима судебных капитуляций. Турция должна разобраться с беспределом, творящимся в судах. Затем, когда суды примут европейскую модель правосудия, вопрос можно будет обсудить. Энвер ответил, что Турция очень хотела бы иметь смешанные суды и нескольких судей, назначенных Соединенными Штатами. Однако я ответил, что поскольку американские судьи не знали турецкого языка и турецких законов, то его план связан с определенными трудностями. Также я сказал ему, что американские школы и колледжи очень дороги американцам и что американские граждане не согласятся передать их под турецкую юрисдикцию.
Вопреки протестам послов кабинет сообщил об отмене 1 октября режима капитуляций. Это аннулирование было частью плана младотурок по освобождению Турции от иностранной опеки и созданию новой страны под девизом «Турция для турок». Это говорило о том, что главными пунктами турецкой политики были не только отношения империи с иностранными державами, но и отношение к ее собственным гражданам. Позиция Англии по этому вопросу была схожа с нашей: британское правительство могло согласиться на изменение только экономических ограничений. Вангенхайм был взбудоражен. Полагаю, его министерство иностранных дел сделало ему выговор за то, что отмена этого режима все– таки произошла, поскольку он вежливо попросил меня объявить, что это я был ответственен за все произошедшее! С приближением 1 октября настроение иностранных граждан становилось все более мрачным. После закрытия Дарданелл они были отрезаны от Европы. Они чувствовали, что оставлены на милость турецких судов и тюрем. Ввиду того, что в турецких тюрьмах существовала традиция сажать виновных к невиновным, к убийцам помещать людей, обвиненных в меньших преступлениях, но не изобличенных в них, и бить непокорных свидетелей палками, страхи иностранцев можно было легко понять. Работники образовательных учреждений также были напуганы, и в целях их защиты я обратился к Энверу. Он уверил меня, что у турок нет никаких враждебных намерений по отношению к американцам. На что я ответил, что он должен наглядно продемонстрировать, что американцам не будет причинено ни малейшего вреда.
– Хорошо, – сказал он. – Что вы предлагаете?
– Почему бы для вида 1 октября, в день отмены режима капитуляций, не навестить Роберт-колледж? – спросил я.
Предложение было довольно необычным, поскольку за историю существования института ни один важный турецкий деятель никогда не переступал его порога. Но я достаточно хорошо знал турецкий нрав, чтобы понять, что открытый и торжественный визит Энвера вызовет общественный резонанс. Эта новость быстро разлетится по всей стране и доберется даже до самых отдаленных уголков империи. Для турок этот визит будет означать, что один из двоих самых могущественных людей в Турции взял под свое покровительство этот колледж и все остальные американские учебные заведения. Такой визит гораздо лучше защитит американские колледжи и школы, чем целый армейский корпус. Поэтому я был очень рад, когда он сразу же принял мое предложение.
В день отмены режима капитуляций Энвер появился в американском посольстве. Нас ждали две машины. Одна была предназначена для него и меня, вторая – для его адъютантов. Все его адъютанты были при полном параде. Я был очень рад, что Энвер придал этому столько торжественности, поскольку хотел, чтобы это мероприятие получило широкую огласку. По пути в колледж я рассказал Энверу все об этих американских учебных заведениях и об их значении для Турции. В действительности он очень мало знал об этих институтах и, как и большинство турок, подозревал, что они построены здесь для каких-то политических целей.
– Мы, американцы, не ищем никаких материальных выгод в Турции, – сказал я. – Мы всего лишь требуем, чтобы вы хорошо обращались с нашими детьми в этом колледже, к которому американские граждане испытывают теплые чувства.
Я рассказал ему, что мистер Кливленд Г. Додж, президент попечительского совета Роберт-колледжа, и мистер Чарльз Р.
Крейн, президент попечительского совета женского колледжа, были близкими друзьями президента Вильсона.
– Это, – добавил я, – показывает, что лучшее в Америке – это прекрасный альтруистический дух, в природе которого использовать накопленные богатства для строительства колледжей и школ. Построив эти институты в Турции, американцы не будут обращать ваших людей в христианство, а помогут им обучиться наукам и искусствам, таким образом сделав их лучшими из граждан. Американцы чувствуют, что библейские земли дали им их религию, и пытаются отплатить самым лучшим, что есть в Америке, – образованием.
Затем я рассказал ему о миссис Рассел Сейдж и мисс Хелен Гоулд, которые сделали большие подарки женскому колледжу.
Затем я примерно час развлекал его историями из наших «американских ночей». Я рассказал ему, как Джей Гоулд прибыл в Нью-Йорк без денег, в оборванной одежде, и как он умер, оставив после себя состояние в 100 миллионов долларов. Я рассказал ему, как коммодор Вандербильт начал с работы паромщиком и стал величайшим железнодорожным «магнатом» Америки; как Рокфеллер начал свою карьеру с брокерской фирмы в Кливленде, получая 6 долларов в неделю, и заработал самое большое состояние, когда-либо накопленное одним человеком за всю мировую историю. Я рассказал ему, как Доджи стали нашими великими «медными королями», а Крейны – производителями железных труб. Энвер нашел эти истории гораздо более захватывающими, чем те, что когда-либо появлялись в Багдаде. Впоследствии я узнал, что он так часто пересказывал их, что эти рассказы услышали все важные люди в Константинополе.
Также Энвер был весьма впечатлен моим рассказом об американских учебных заведениях. Он обошел все корпуса и выражал свой восторг в отношении всего, что попадалось ему на глаза. Он даже предположил, что мог бы прислать сюда своего брата. С миссис Гейтс, женой президента колледжа Гейтса, он выпил чаю, обсудил учебные курсы и спросил, не могли бы мы рассказать ему, как проходит обучение науке ведения сельского хозяйства. А встреча с учителями, кажется, была для него большим откровением.
– Я полагал, что эти миссионеры выглядят так же, как их изображают в берлинских газетах, – признался он. – Длинные волосы, отвисшие челюсти, руки всегда сложены в молитвенном жесте. Но вот он, доктор Гейтс, который говорит по-турецки, как на родном языке, и ведет себя как светский человек. Я более чем доволен и благодарю вас за то, что привели меня сюда.
В тот вечер Энвер был в самом хорошем расположении духа. Моя идея, что подобный визит защитит колледжи от тревог, оказалась более чем удачной. В течение последних лет Турецкая империя была очень беспокойным местом, но у американских колледжей не было никаких сложностей ни с турецким правительством, ни с турецким населением.
Этот визит был интерлюдией к последующим событиям самого будоражащего рода. Энвер, который в данной ситуации старался быть как можно более дружелюбным, вполне сознательно решил, что Турция должна вступить в войну на стороне Германии. Сейчас Германия находилась в таком положении, когда уже невозможно было скрывать своих намерений. Когда однажды, до этого момента, я вмешался в ход событий, ради сохранения мира, Вангенхайм лишь поощрил меня. Как я уже говорил, причина заключалась в том, что тогда Германия хотела, чтобы Турция оставалась в стороне, поскольку немецкий Генеральный штаб надеялся победить без ее помощи. Но теперь Вангенхайм желал, чтобы Турция вступила в войну. Ввиду того, что я не работал в интересах Германии, но очень тревожился за американские учебные заведения, я все еще убеждал Энвера и Талаата остаться в стороне. Это разозлило Вангенхайма.
– Я полагал, что вы сохраняете нейтралитет? – воскликнул он.
– А я полагал, что вы были в Турции.
Ближе к концу октября Вангенхайм сделал все, чтобы военные действия начались; теперь все, что ему было нужно, – это подходящий момент.
Даже после того, как Германия закрыла Дарданеллы, задачу немецкого посла нельзя было назвать простой. Талаат еще не был полностью уверен, что лучшей политикой является война. И как я уже говорил, среди официальных лиц еще было множество тех, кто симпатизировал Антанте. План Талаата заключался в том, чтобы не захватывать все службы кабинета сразу, нет, он хотел медленно, шаг за шагом получить полный контроль. Во время этого кризиса самыми популярными и уважаемыми членами кабинета министров были Джавид, министр финансов, еврей по национальности, но мусульманин по вероисповеданию; Махмуд-паша, министр общественных работ, черкес; Бустани-эфенди, министр торговли и сельского хозяйства, крещеный араб; Оскан-эфенди, министр почты и телеграфа, армянин и конечно же христианин. Все эти лидеры, как и великий визирь, были против войны и предупредили Талаата и Энвера, что если Германия преуспеет в своих интригах, то они уйдут в отставку. Таким образом, атмосфера была довольно напряженной, и это убедительно доказывает один-единственный эпизод. Сэр Луи Маллет, британский посол, принял приглашение поужинать 20 октября в американском посольстве. Однако в последний момент он отправил записку, в которой сообщал, что заболел и не сможет прийти. Я заглянул к послу через час или два и обнаружил его в саду в полном здравии. Сэр Луи улыбнулся и сказал, что его болезнь была целиком дипломатической. Он получил письмо, в котором говорилось, что этим вечером его собираются убить, там называлось точное место и время предполагаемого преступления. Поэтому он решил, что будет лучше остаться дома. Не сомневаясь в том, что такое преступление действительно планировалось, я предложил сэру Луи защиту нашего посольства. Я дал ему ключ от задних ворот сада. Совместно с лордом Уэлсли, одним из секретарей, потомком герцога Веллингтона, мы все подготовили для бегства сэра Луи в наш штаб в случае, если это станет необходимым. Наши посольства были расположены так, что в случае атаки он мог незамеченным пройти от задних ворот своего посольства к нашим.
– Эти люди будто бы снова оказались в Средних веках, – сказал сэр Луи, – когда очень часто послов бросали в темницы.
Полагаю, сэр Луи ожидал, что современные турки именно так с ним и поступят. Я тут же отправился к великому визирю, проинформировал его о ситуации и настаивал, что только визит Талаата к сэру Луи, гарантирующий последнему безопасность, сумеет устранить последствия уже нанесенного вреда. Я вполне мог потребовать этого, поскольку мы уже договаривались действовать в британских интересах, если начнется война. В течение двух следующих часов Талаат нанес требуемый визит. Несмотря на то что одна из турецких газет очень грубо нападала на сэра Луи, среди турок он был очень популярен. Поэтому великий визирь выразил удивление и сожаление, причем абсолютно искренне, что подобные угрозы имели место.
Глава 11
Германия заставляет Турцию вступить в войну
Но мы все здорово нервничали, потому что знали: Германия работает над тем, чтобы найти casus belli[13]13
Юридический термин времен римского права; формальный повод для объявления войны. Буквально – случай для войны (лат.).
[Закрыть]. Сушон очень часто отправлял «Гебен» и «Бреслау» на маневры в Черное море, надеясь, что российский флот пойдет в атаку. Было несколько ситуаций, которые могли окончиться войной. На Персидском и Кавказском фронтах происходили постоянные столкновения между российскими и турецкими войсками. 29 октября бедуины перешли египетскую границу и вступили в бой с британскими солдатами. В тот самый день у меня была долгая беседа с Талаатом. Я пришел от имени британского посла, чтобы рассказать ему о бедуинах, вторгшихся в Египет.
«Полагаю, – писал мне сэр Луи, – что это означает войну; вы можете передать эти новости Талаату и рассказать ему о возможных результатах этого сумасшествия».
По этому поводу у сэра Луи уже возникали проблемы с турками. Когда он выразил перед великим визирем протест против приближения турецких войск к египетской границе, турецкий государственный деятель ответил, что Турция не признает такой вещи, как египетская граница. Под этим он подразумевал конечно же, что Египет сам по себе был турецкой территорией и что английская оккупация была лишь временной узурпацией. Когда я довел до Талаата сведения о ситуации в Египте, он сказал, что никакие оттоманские бедуины не входили в Египет. Турки строили колодцы на Синайском полуострове на случай, если начнется война с Англией; Англия уничтожала эти колодцы, а бедуины, по словам Талаата, вмешались, чтобы предотвратить разрушение.
Во время этой встречи Талаат откровенно сообщил мне, что Турция решила примкнуть к немцам и вместе с ними победить или же уйти на дно. Он снова напомнил мне о причинах таких действий и добавил, что, если Германия победит – а он был уверен, что так оно и случится, – кайзер отомстит Турции, если она откажется помочь Германии добиться победы. Талаат честно признался, что именно страх привел Турцию к союзу с Германией. А как я уже говорил, страх был как раз тем мотивом, который руководил турецкими действиями. Он очень спокойно проанализировал всю ситуацию. Он сказал, что народы не могут позволить себе такие эмоции, как благодарность, ненависть или привязанность, единственным руководством к действию должен стать хладнокровный расчет.
– Сейчас, – продолжал Талаат, – в наших интересах быть вместе с Германией. Если через месяц в наших интересах будет присоединиться к Франции и Англии, мы сделаем это. Россия – наш самый страшный враг, – заявил он, – и мы боимся ее. Если сейчас, когда Германия атакует Россию, мы сможем нанести такой удар, после чего в течение некоторого времени Россия не будет в состоянии навредить нам, то долгом Турции будет сделать это! – И затем, повернувшись ко мне с немного грустной, немного дерзкой улыбкой, он подвел итог всему разговору. – Ich mit die Deutschen[14]14
Я с немцами (нем.).
[Закрыть], – сказал он на ломаном немецком.
Однако по причине того, что кабинет никак не мог прийти к единому мнению, немцам пришлось подтолкнуть Турцию к обрыву. На следующий вечер после моего разговора с Талаатом из России пришли печальные новости. Три турецких торпедоносца подошли к порту Одесса и потопили российскую канонерскую лодку «Донец», в результате чего погибла часть экипажа, кроме того, было повреждено два российских дредноута. Кроме того, они потопили французский корабль «Португалия» – погибли два члена экипажа, остальные получили ранения. Затем они направили орудия на город и уничтожили сахарную фабрику, здесь также были жертвы. Этими турецкими кораблями командовали немецкие офицеры. На их борту практически не было турок, так как турецкие экипажи получили выходной в связи с мусульманским религиозным праздником Байрам. Нападение было неожиданным, немцы сознательно совершили налет на город с целью спровоцировать войну. Как мне сообщил мой друг, немецкие офицеры на судне «Генерал» постоянно грозили совершить нечто подобное, если этого не сделает Турция. Что ж, они сдержали слово. Когда новости об этом дошли до Константинополя, Джемаль играл в карты в Серкль д'Ориент. Джемаль был министром военно-морского флота, и все военные действия Турции должны были совершаться по его приказу. Когда кто-то сообщил ему новости, Джемаль очень разволновался.
– Я ничего об этом не знаю! – воскликнул он. – Это было совершено не по моим приказам.
Вечером 29-го у меня состоялась еще одна беседа с Талаатом. Он сказал мне, что ничего не знал об этой атаке и что вся ответственность лежит на плечах немецкого адмирала Сушона.
Я не знаю, правду ли говорили Джемаль и Талаат о своем блаженном неведении, однако считаю, что они должны были ожидать подобного акта насилия. Тем не менее не возникает сомнений в том, что великий визирь Саид Халим был искренне огорчен. Когда М. Бомпар и сэр Луи Маллет пришли к нему и потребовали свои паспорта, великий визирь расплакался. Он умолял их подождать некоторое время, уверял в том, что дело еще можно уладить. Великий визирь был единственным членом кабинета, которого Энвер и Талаат хотели успокоить. Как я уже говорил, его присутствие в кабинете давало последнему определенный вес в обществе ввиду того, что он был представителем монаршего дома Египта и чрезвычайно богатым аристократом. Возможно, именно это и объясняет полученное мной сообщение. Талаат просил меня нанести визит российскому послу и спросить, что могла бы сделать Турция, чтобы удовлетворить царя. Маловероятно, что Талаат искренне хотел уладить это дело. Цель его заключалась лишь в том, чтобы показать великому визирю, что он старался пойти навстречу его желаниям и таким образом удержать его в кабинете. Я навестил М. Гирса и обнаружил его в более чем воинственном расположении духа. Он сказал, что Турция могла изменить ситуацию путем увольнения всех немецких офицеров из турецкой армии и флота. Он получил инструкции покинуть страну и намеревался это сделать. Однако он будет ждать ответа в Болгарии и вернется, если турки примут эти условия.
– Россия в свою очередь гарантирует, что турецкий флот больше не выйдет в Черное море, – решительно сказал М. Гирс.
Талаат навестил меня вечером и сообщил, что он только что ужинал с Вангенхаймом. Он сказал, что кабинет рассматривает ответ России и что великий визирь хотел бы получить условия, выдвинутые М. Гирсом, в письменном виде; не попытаюсь ли я их получить? Уже к тому времени российскими делами занялся итальянский посол Гаррони, и я сказал, что подобные переговоры должны вестись через него.
– Почему бы вам не снять маску курьера великого визиря и не поговорить со мной как Талаат? – спросил я в конце концов.
Он рассмеялся и сказал:
– Что ж, Вангенхайм, Энвер и я хотели бы, чтобы война началась.
Бустани, Оскан, Махмуд и Джавид тут же выполнили свои угрозы и покинули кабинет, таким образом оставив правительство в руках турок-мусульман. Великий визирь, несмотря на то что грозился уйти в отставку, столь сильно наслаждался прелестями своей должности, что, когда пришло время принять окончательное решение, не смог отказаться от них. Таким образом, результатом вступления Турции в войну, в том, что касалось внутренней политики, стало то, что страна оказалась полностью в руках комитета партии «Единение и прогресс», который контролировал практически все департаменты правительства. То есть идеалистическая организация, которая создавалась, чтобы познакомить Турцию со всеми преимуществами демократии, в конце концов стала инструментом в руках прусской автократии.
Еще одно произвело на меня впечатление в те волнующие дни. Вечером 30-го я заглянул в британское посольство. Английские резиденты очень часто обращались в мое посольство за защитой. Все боялись плохого обращения и даже убийств иностранцев. Среди всего этого напряжения я нашел одного невозмутимого человека. Сэр Луи сидел перед большим камином в хранилище. Вокруг него были сложены кипы документов. Секретари и клерки постоянно входили, приносили множество других бумаг и клали их в огромном количестве около посла. Сэр Луи брал один документ за другим, просматривал их и практически все без исключения бросал в огонь. В этих бумагах были записи послов, сделанные в течение почти ста последних лет. В них содержалось описание деяний выдающихся послов, в частности истории о дипломатических триумфах в Турции Стратфорда де Редклиффа, Великого Элчи, как его называли в Турции, в течение почти пятидесяти лет, с 1810 по 1858 год практически правившего Турецкой империей так, как это было удобно Англии. Сейчас же записи других британских послов в Оттоманской Порте[15]15
Блистательная, Высокая, Оттоманская Порта – варианты названий империи, а также турецкое правительство до 1923 г.
[Закрыть] сэр Луи Маллет отправлял в огонь. Долгая история британского господства в Турции подошла к концу. Двадцатилетняя кампания кайзера, стремившегося покончить с влиянием Англии и стать ее преемником, в конце концов успешно завершилась, а пламя в камине перед сэром Луи было погребальным костром прекратившей свое существование власти Англии в Турции. Глядя на этого благородного и сейчас немного грустного дипломата, находящегося в великолепном британском посольстве, я, естественно, думал о том, как когда-то султаны в страхе кланялись и благоговели перед величием Англии. Это происходило в те дни, когда Пруссия и Германия были всего лишь названиями стран. И все же британский посол, как всегда, когда речь шла о британских дипломатах и военных лицах, был спокоен и хладнокровен. Мы сидели перед камином и обсуждали детали отъезда. Он дал мне список тех англичан, которые должны были уехать, и тех, кто должен был остаться. И я окончательно договорился с сэром Луи о том, что теперь буду отстаивать британские интересы. Несмотря на крушение британского влияния в Турции, честь Великобритании и ее посла не пострадали. Сэр Луи не подкупал официальных лиц, как Вангенхайм. Он не давал взяток газетчикам, не пренебрегал международными законами, не относился дружелюбно к банде политических головорезов и не вел беспрерывную кампанию, состоящую из лжи и искаженных фактов, против своих врагов. Для ведения этой дипломатической игры, завершившейся поражением Англии, у английских дипломатов было недостаточно мастерства. Тут требовались такие таланты, которыми обладал только Вангенхайм, – было необходимо обладать немецким умением управлять государством, то есть, в соответствии с высказыванием Бисмарка, нужно было быть готовым пожертвовать ради отчизны «не только жизнью, но и честью».
