Текст книги "Кукольных дел мастер"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну да, конечно. Ты был на виду. А трудяга Марк Славий через «Грузовые перевозки Катилины» перебрасывал нелегальную «ботву» к Сигме Змеи, на Оуангу. Гай, я зубы съел на этих играх. Иначе ни за что не разрешил бы своей дочери примкнуть к твоей вольнице. Ладно, оставим пустую болтовню. Что ты скажешь о восстановлении в чине легата при полном сохранении личной свободы?

– Так не бывает.

– Ошибаешься. Что ты слышал о ситуации на Михре?

Было трудно сохранять спокойствие. Наместник лавировал, стремительно меняя курс беседы, как гонщик-слаломист в поясе астероидов. Тумидус сосредоточился, вспоминая, что говорили в новостях про михрянскую заварушку.

– Мятеж сепаратистов, – начал он, тщательно подбирая слова. – Власть в ряде ключевых областей захвачена силой. Заявлено о создании независимой Михрянской республики. Миротворческим силам Лиги выражено недоверие.

– Молодец! Я чувствую, в госпитале тебе подключили не капельницу, а внешний коммуникатор. Что еще?

– Республиканцы обратились в наш сенат. Полагаю, это еще один камень, брошенный в сторону кея Ростема I.

– А зачем им понадобился наш сенат?

– Они хотят ввести вместо «лигачей» ограниченный контингент наших войск.

– Вот! Для защиты завоеваний свободы и демократии. 2-я и 3-я эскадры Первого Квинтилианского галерного флота, усиленные легионом штурмовиков, через несколько дней выйдут на дальнюю орбиту Михра. Наши корабли в сердце державы вехденов! Тебе объяснить, что это значит?

Нет, легат не нуждался в объяснениях. Боевой офицер, он мог по достоинству оценить дар политической судьбы – марионеточную республику в системе Йездана-Дасты.

– Вы хотите, чтобы я принял командование над штурмовиками?

– Не хочу. Штурмовой легат при любом раскладе жертвует частью личной свободы. А ты категорически против такой жертвы.

– Над одной из эскадр?

– Мимо. Ты стал медленно думать. Это плохо.

– Над всем контингентом?!

– Для этого надо быть военным трибуном. Надеюсь, однажды ты получишь трибунский жезл, но не сейчас. Мальчик мой, миротворческий контингент обойдется без легата Тумидуса. Уж извини старика за прямоту. Мне нужен свой человек на Михре.

Тумидус терялся в догадках. Наместнику понадобился разведчик? Шпион? Тогда он обратился не по адресу. Доверенное лицо? Вряд ли. Для политических игр скорее подойдет хитрый и изворотливый дипломат.

– О чем идет речь?

– Республиканцы просят выслать к ним военного советника. Исходя из дружественных отношений, руководствуясь взаимным стремлением, в целях укрепления обороноспособности. Ты был первым, о ком я вспомнил. Итак, возвращаемся к началу разговора. Я предлагаю тебе восстановление в чине легата, полную свободу личности и должность военного советника на Михре. Ты же обеспечишь строительство нашей наземной базы в указанном районе. Посадочно-стартовый комплекс, командный пункт, казармы, бараки для рабов, технические службы… Заодно начнешь мелькать в новостях, заверяя всю Галактику сверху донизу в нашем исконном миролюбии. Сумеешь?

– Базу – да, – ответил Тумидус. – Миролюбие – вряд ли.

Наместник подмигнул ему:

– Ясное дело. Ты и миролюбие – антагонисты. Мне и нужно, чтобы наш военный советник всем видом противоречил собственным словам. Не спрашивай, зачем – это нюансы большой политики. Гай, нас ждут великие дела. Ты согласен?

Орлы каюты напряглись в ожидании.

– Да, – не подвел птиц легат Тумидус. – Согласен.

Тамир, администрация поселка рудокопов

– Вы хотите лично возглавить поисковую миссию?

– Да, Антоний.

Все, как в прошлый раз. Кабинет покойника-альгвасила, решетка на окне, Юлия Руф – и мужчина напротив. Только вместо мужиковатого тамирца в кресле сидел Антоний Дец, хмурый и сосредоточенный, будто хирург перед сложной операцией. В свое время отец Юлии, тогда еще – второй консул Октуберана, приставил его к дочери, потому что доверял.

Немногие удостаивались доверия Тита Макция Руфа. Менее десяти человек догадывались об этом, делая выводы из слов и действий патрона. Антоний был единственным, кому Руф-старший сказал прямо:

– Тебе я доверяю.

С тех пор в шефе личной охраны Юлии то и дело просыпалась нянька. В такие минуты он становился невыносим. Убедить его, приведя серьезные аргументы, было еще можно, но заставить силой – нет. На людях – преданный телохранитель дочери, Антоний формально, по документам, оставался человеком отца. Он хорошо знал, что властная, энергичная, вполне совершеннолетняя помпилианка в связи с расстройством психики – итогом неудачной антизации – до сих пор не смогла юридически оформить эмансипацию: уход из-под отцовской опеки.

Это случилось сразу после развода. Муж оставил Юлию, заявив, что женщина, давшая согласие на безнравственный и противоестественный эксперимент – выродок, и хорошо, что у них нет детей. Он даже собрался сделать заявление для прессы, но с ним побеседовали с глазу на глаз, и бывший муж передумал. Брачный контракт расторгли без лишней огласки.

А наместник повторно взял обезрабленную дочь под опеку.

Да, Руф-старший имел над дочерью власть. Хотя и не злоупотреблял опекой без нужды. Частицу этой власти он передал Антонию Децу. Иногда, оставшись с Антонием наедине, Юлия со злой иронией шутила: хотела, мол, стать исполином, а стала – «десятинщицей». Шутку Антоний не принимал, отмалчивался и старался подчеркнуть свой скромный статус охранника.

– Это опасно, госпожа.

– Почему? Я хочу найти Лючано Борготту, не более.

– Перед отлетом с Террафимы я имел разговор с легатом Тумидусом. Кстати, он теперь – военный советник на Михре. Из беседы я вынес одно: с Лючано Борготтой лучше находиться в разных концах Галактики.

– И это ты говоришь, получив от него мои координаты?

– Именно поэтому. Сами видите: я был на Террафиме, вы – на Тамире, а Борготта, судя по коду сообщения – на Тире. И все завершилось благополучно. Я здесь, вы свободны, Борготта – далеко. Находись он рядом, на нас свалилась бы масса проблем. Вплоть до взрыва сверхновой.

Юлия принялась нервно ходить из угла в угол.

– Ты ничего не понимаешь, Антоний. Это мой единственный шанс. Я уже говорила тебе: на «Нейраме», когда он пытался расшевелить роботизированного антиса… – женщина побледнела: воспоминания, даже ослабленные временем, действовали ей на нервы. – Борготта умудрился вовлечь в процесс всех, кто оказался рядом. В частности, он снял мне шелуху.

– Вы говорили, – подтвердил Антоний, спокойный, как статуя. – Извините, я не верю. В отличие от других энергетов, теряющих шелуху во время реализации своих расовых энерго-свойств, мы, помпилианцы, контактируем с рабами без дополнительного расширения сознания. Что, на мой взгляд, говорит в нашу пользу. Мы теряем шелуху редко, взаимодействуя с равным, с обладателем «клейма» – в частности, на дуэлях.

Это было правдой. Имея докторскую степень в области социостратегии, Юлия разбиралась в расовых особенностях энергетов. То, что на жаргоне звалось шелухой, в научном мире именовалось по-разному: расширением сознания, галлюцинативным комплексом, вторичным эффектом Вейса… В любом случае, суть предмета не менялась. Вехдены, работая с «внутренним огнем», брамайны, реализуя накопленный аскезой жар, вудуны, используя возможности Лоа живой и неживой материи – все энергеты в такие моменты помимо реальности, данной в ощущениях, воспринимали еще и псевдо-реальность.

Не всякий раз: по статистике, в трех случаях из пяти.

Звездолет становился весельной галерой. Мегаполис – древним городищем. Космос – степью, где скакали всадники в косматых шапках. Кабина мобиля – алтарем храма. Курортный санаторий – джунглями, и темнокожие дикари плясали вокруг идола, вымазанного кровью.

– Мой мудрый, предусмотрительный страж, – мимоходом Юлия погладила шефа охраны по щеке. – Моя защита и опора. Хочешь, я скажу тебе то, чего ты не знаешь? Да, ты прав: мы, помпилианцы, редко теряем шелуху. Только при прямом контакте двух «клейм». Зато с нашими рабами это случается гораздо чаще. На «веслах» галеры, в аккумуляторной завода, везде, где они служат источником энергии… Вторичный эффект Вейса – участь рабов. А теперь скажи, мудрый Антоний: кто из нас – энергеты?

Она остановилась, наматывая на палец длинную прядь волос.

– Мы – или они?!

– Я не желаю участвовать в подобных диспутах, – Антоний насупился, став похож на обиженного ребенка. – Вы с детства отличались легкомысленностью и неуважением к святыням. Ваш досточтимый отец…

– Оставим моего отца в покое. Вернемся к главному. На «Нейраме» смешной невропаст чуть не разбудил антиса, которого я полагала роботизированным до конца его дней. Этот же невропаст снял мне шелуху. Ничуть не хуже, чем при контакте «клейм». Я, наверное, никогда этого не забуду: башня, костры-вехдены, рыболовные крючки на концах моих волос… Проклятье! Я чувствовала себя, как во время кризисного приступа!

Женщина с трудом удерживала себя в руках. Юлия походила на смертельно больную, которую обнадежили чудесным лекарством. И вот – врач уехал в командировку, никто не знает, где он спрятал лекарство, никто не верит, что оно вообще существовало, и за врачом бежать не пускают…

– Клянусь тебе, это фактически был приступ! Но без негативных последствий. Когда Борготта прекратил свои действия, я оставалась в норме. Хотя минуту назад чувствовала, что захватываю экипаж «Нейрама» в зону моего влияния. И еще: да, мы чуть не сгорели в огне пробуждающегося антиса. Мы стояли на грани гибели. Но сейчас, вспоминая те ощущения, я готова поклясться, что не испытывала в жизни ничего более прекрасного. Из меня не смогли сделать помпилианского антиса. Меня просто изуродовали. А тогда, в рубке искалеченного корабля, я на миг поверила, что я, Юлия Руф – настоящий, полноценный антис!

– Итак, вы утверждаете, – не торопясь, начал Антоний, – что невропаст Борготта почти ликвидировал у Нейрама Самангана последствия роботизации. Что он снял вам шелуху, а затем спровоцировал приступ, избежав негативных последствий. Знаете, я – человек приземленный. Чудеса меня раздражают. Мне легче поверить, что вы попросту влюблены в этого Борготту. Так влюблены, что готовы нестись за ним через всю Галактику. Я прав?

Час назад, когда «Герсилия» приземлилась на Тамире, а Антоний едва не довел помощника альгвасила до инфаркта, подробно объясняя, что сделает с детиной по суду и без, Юлия готова была расцеловать шефа охраны. Сейчас она скорее убила бы его за грубоватую прямолинейность.

Жизнь Антонию спас знакомый помощник альгвасила.

– Простите, госпожа Руф! Мне надо…

Запыхавшись от бега, он активировал сферу внешней коммуникации. Тыча в сенсоры, сбросил на визор данные камер, установленных на крошечном здешнем космодроме. От помпилианцев детина ничего прятать не стал. Похоже, режим секретности тяготил его ничуть не меньше, и он втайне обрадовался разрешению ситуации.

В сфере возникла толпа. Казалось, весь поселок собрался поглазеть на удивительный корабль. Похожие на сугробы, в лохматых шапках, шубах и тулупах, тамирцы окружили яхту, похожую на сегментарный куб. От возбуждения люди чуть ли не подпрыгивали на месте, громко обсуждая потрясающие достоинства «гостьи».

На гранях сегментов медленно гасли знаки и цифры, составляющие гематрицу «маневровой цепи». Для обратного пути яхту придется «форматировать» заново. Это, конечно, если торопливый богач-яхтсмен захочет и дальше рисковать своей головой.

– Кто бы это мог быть? – потрясен, ахнул детина.

Юлия не спешила отвечать. Она дождалась, пока трап-антиграв спустит на землю двоих: пожилого гематра, закутанного в соболя, и голема в летнем костюме. Голем шел первым, пританцовывая, не обращая внимания ни на толпу, ни на лютый холод. Он не делал ничего особенного, просто двигался балетным шагом, улыбаясь направо и налево. Но толпа рывками расступалась перед ним, словно микро-прикосновения голема отшвыривали тамирцев лучше, чем удар кулака.

В образовавшемся проходе без помех шествовал гематр.

– Идите встречайте, – велела Юлия детине. – Это Лука Шармаль, финансист.

Детина побагровел.

– З-зачем? Он-то зачем?!

– За внуками, – неприятно усмехнулась помпилианка. – Ладно, тут мы еще поборемся…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДАНЬ ПАМЯТИ

I

– Пожалуйста, дайте руку. Мне надо вас заново идентифицировать.

Офицер-пограничник издевался, не скрывая этого. Совсем еще мальчишка, гололицый, лопоухий, аккуратненький до отвращения, в новеньком, с иголочки, мундире, он благоухал дешевым одеколоном «Бриз», словно третьесортная шлюха.

Одна радость, что глумились не над Тартальей. Инорасец республиканцев Михра не интересовал. Ладонь на идентификатор, бегом через рамку детектора, небрежный досмотр личных вещей – и радужный шарик визы обрел законное место в паспорте. Документ кукольнику состряпали за час в канцелярии сатрапа. Служба расовой безопасности свое дело знала – фальшивка подозрений не вызвала.

– Рады приветствовать вас на независимом Михре! – буркнул офицерик, предвкушая грядущую поживу. – Обождите своих спутников здесь.

Ожидание затягивалось. Отсек орбитальной станции, где проходил досмотр, был тесноват. Дюжина Фарудовых людей стояла едва ли не вплотную. Самого Фаруда мальчишка вертел уже по третьему кругу. Его приятели-таможенники тем временем усердно потрошили багаж делегации, сверялись с какими-то бесконечными списками, делали запросы по коммуникатору и, зевая, ждали ответа. К недавним согражданам здесь относились без дружелюбия. Искали малейший повод отказать в визе. Придирались ко всему – с елейной, утрированной вежливостью.

Такая учтивость раздражала сильнее откровенной грубости.

– Да, борец. Нет, не с режимом. Заслуженный мастер спорта, судья планетарной категории, – в десятый раз, с терпением акуст-линзы повторял Фаруд. Полковник с утра надел красно-желтый спортивный костюм, украшенный на спине эмблемой национальной сборной: два языка огня в кольце. – Член президиума Тирской федерации борьбы. В прошлом – ученик Мансура Гургина. В вашей базе записано.

Он ткнул пальцем в планшет таможенника.

– Попрошу в мой планшет не заглядывать! – возмутился офицерик, багровея. Напускной лоск юнца дал глубокую трещину. – Это служебная информация! Понаехали тут… Цель вашего прибытия на Михр?

Въедливость михрян, скажем прямо, имела под собой почву. От «борцовской» делегации за парсек тянуло душком. Но зацепиться за что-нибудь конкретное служакам не удавалось, хоть в лепешку расшибись. Они злились и затягивали процедуру до бесконечности.

– Как я уже неоднократно сообщал, цель нашего приезда, – Фаруд остался невозмутим, – почтить память Мансура-аты. И, поскольку дом-мемориал оказался разрушен, установить в районе пепелища доставленный нами памятник. Памятник в грузовом отсеке, ваша таможня его в данный момент изучает. С особым, замечу, пристрастием.

– Не надо мне рассказывать, что делает наша таможня! У них свои обязанности, у меня – свои. Почему вы решили посетить Михр именно сейчас?

– Как я уже имел честь вам трижды докладывать…

Разговор пошел на очередной круг. Вздохнув, Лючано принялся глазеть по сторонам. В отсеке не было особых достопримечательностей, кроме проявлений исконного вехденского гостеприимства. Стенные панели из полимера, дверь, заблокированная личным кодом погранца; шесть неудобных кресел, одно из которых Борготта оккупировал. Внешние обзорники отсутствовали, лишая Тарталью возможности полюбоваться орбитальным пейзажем.

Он еще не до конца пришел в себя. Словно кто-то другой, запертый в арендованном теле, подвергался досмотру, отвечал на вопросы, а теперь, скучая, ожидал конца гнусной тягомотины.

Вспоминать полет на Михр и вовсе не хотелось.

– …в тюрьме кололи.

Начало фразы память не зафиксировала. Оказывается, он уже какое-то время разговоривал с лохматым гитаристом. О чем шел разговор, Лючано не знал.

– Круто! – Заль от восторга цокнул языком. – Первый раз такое встречаю! «Классика», полноцвет, «анимульки», многослойки – разное видел. Но чтоб размер меняла? Обалдеть!

Мрачней ночи, Лючано скосил глаз на свое правое плечо: «Что еще учудило творение Папы Лусэро?» – и обнаружил, что сидит голый. Лишь чресла для приличия обернуты махровым полотенцем. Наряд «йети» выглядел точно так же; от гитариста кукольник отличался только татуировкой.

Она покрывала его целиком.

Змеи-щупальца любовно оплели руки до запястий и ноги до щиколоток. На туловище они свивались в диковинные узоры, образуя замысловатую сеть. Сейчас эта сеть мало-помалу сжималась, истончалась, втягиваясь в «кубло» на правом плече. Весь процесс возвращения антического чуда в исходное состояние занял не более пяти минут.

Вехден, как завороженный, наблюдал за метаморфозами татуировки.

«Верно мыслишь, малыш. Антическое чудо! Едва флуктуация начинает своевольничать…»

«Я бы плясал с другого конца, – возразил Гишер. – Сеть покрывает твое тело, дружок, при захвате власти «подселенцем». Зачем нужна сеть? Удержать, не дать вырваться на свободу…»

Оба альтер-эго говорили правду. Подарок слепого карлика старался обуздать растущую мощь пенетратора. Но силы неравны. Бабочка однажды разорвет кокон и улетит. Не жалким паутинкам, пусть даже с втертым в них антическим шлаком, удержать межзвездного странника.

– Обсох? Идем, скоро посадка; то бишь стыковка. Михр, зараза, посадки не дает. Будем досмотр на орбите проходить. Дожили! Своих же братьев-вехденов…

Они сидели в «сушилке», примыкающей к душевой. Волосы у Лючано до сих пор были влажные. Ну, слава богу! А то невесть что в голову лезет. Мало ли, какие у пенетратора могут оказаться наклонности?! Чужое тело, страсть к экспериментам; ты, понимаешь, ни сном ни духом, а тебя уже…

Заль открыл ближайшую ячейку и начал одеваться.

– Ты не помнишь, куда я свою одежду повесил?

– Память у тебя дырявая, приятель. Шестая ячейка. Смотри, планшет не забудь.

– Не забуду…

Планшет? Какой еще планшет? Ага, вот он. Незнакомый, в чехле из натуральной кожи, с «кусачкой» для ношения на поясе. Нервничая, Тарталья запустил планшетный «блиц» – и тут же, первым в списке документов, обнаружил контракт на услуги, заказанные Пиром Саманганом. Подпись невропаста Борготты присутствовала в конце договора, напротив личной печати сатрапа. Проклятье, она нагло хохотала в лицо каждой завитушкой, эта подпись! Не требовалось графологической экспертизы, чтобы убедиться: оригинал, не подделка.

«Сволочной «подселенец»! Его работа – больше некому…»

Если в прошлый раз, перехватив контроль, флуктуация хотя бы следовала невысказанным пожеланиям носителя, то теперь она сделала все точь-в-точь наоборот! Поди докажи теперь, что контракт ты подписывал не доброй волей… Стоп! Что сказал Заль? Стыковка? Досмотр? Мы готовимся к высадке на Михр?!

Захотелось взвыть на всю Галактику.

Ну конечно – договор вступил в силу, и они без промедления стартовали. Даже в душ пришлось идти уже на борту, так спешили взлететь. Глупец, наивный дурачок, ты ввязался в эту гадскую авантюру, и поздно сдавать на попятный! Куда сбежишь из звездолета?

«А раньше ты мог сбежать? – хмыкнул Добряк Гишер. – Вот и не надувай щеки…»

Выйдя из «сушилки» за гитаристом, он миновал коридор, отделанный роскошным ауропластом «под бархат», и очутился в кубрике, где собрался добрый десяток вехденов в одинаковых спортивных костюмах. Красно-желтая ткань, пластичные вставки; эмблемы с огнем…

Двое поднялись навстречу.

– Эй, вы куда?

– В душ.

– Полчаса до стыковки.

– Успеем.

– Ладно, давайте…

Лючано посторонился, пропуская «спортсменов»; поднял взгляд… И едва не шарахнулся прочь, вопя: «На помощь!«Мимо него, жуя жвачку, шли братья Хушенги!

«Убийцы…»

Бедняга Гив. Он всего лишь хотел уйти в отпуск. А в итоге уехал вместе с братьями, сидя на заднем сиденье мобиля – бессловесный, безопасный труп, напичканный отравой. Куда увезли Гива? На свалку? В трущобы, где покойника найдут в канаве и спишут без следствия?

В кислотный утилизатор?

И главное, чувствительный синьор Тарталья: тебе-то какое дело? Барабанщик участвовал в твоем похищении, избил тебя до полусмерти… хотел застрелить… на своем горбу, рискуя жизнью, вытащил из «вакуумной зоны»… бок-о-бок вы под огнем прорывались к спасботу…

«Он заслонил меня на трапе в космопорте!»

Погибни вспыльчивый барабанщик в бою – Лючано, наверное, так не переживал бы. Ты стреляешь, в тебя стреляют, кому-то повезло, кому-то – нет. А тут – прилетел человек домой, называется… И ведь не расскажешь никому, даже не намекнешь! Он и фамилии-то Хушенгов знать не должен…

– С тобой все в порядке?

На плечо легла рука Бижана.

– Ага. Лучше не бывает. Это я песню вспомнил…

Чувствуя, что идет по краю пропасти, и не в силах остановиться, Тарталья начал высвистывать древний блюз «У моей девочки дурной характер». Сбился на четвертом такте; начал снова. Мелодия не давалась. Рот пересох, свист походил на шипение. Бросив изображать кривой свисток, он продолжил голосом.

Хорошо, хоть слова не забылись:

 
– Говорят, у моей девочки дурной характер,
Издеваются: у крошки, мол, дурной характер –
Слышишь, мама, эти парни только что из буцыгарни,
А горланят, что у девочки дурной характер!
А я все смеюсь над ними: дураки!
 

Бижан уставился на новоявленного блюзмена, словно призрак увидел. О чем думал в этот момент трубач, неизвестно. Но когда Лючано сбился во второй раз, вехден поднес к губам кулак, накрыл его ладонью – и в кубрике запела труба «под сурдинку».

Смешной, надтреснутый звук.

 
– На себя-то посмотрите: золотой характер?
У самих-то, значит, сахарный, святой характер?
Слышишь, мама, эти дурни только что из винокурни,
И ворчат-бурчат, как старый заржавелый трактор,
И орут, как злые жабы у реки.
 

– Браво! – восхитился Фаруд, и сразу замолчал, не желая мешать. Потому что к хрипуну-певцу с трубой добавилась гитара: Заль тоже умел подражать звуку любимого инструмента.

По спине пробежал легкий холодок. Блюз, хриплый и нелепый, звучал так, словно осиротевшее трио, не умея иначе, отпевало четвертого – барабанщика Гива. Призрак стоял напротив, улыбался и стучал ладонями о спинки кресел. У моей девочки дурной характер, но это – моя девочка…

Сигнал: «Молчи и будь осторожен».

Знак, которого Лючано знать не мог.

 
– Говорят, у моей девочки собачий норов,
Справедливо, мол, у сучки – и собачий норов,
Слышишь, мама, эти шклюцы и пришлёпнуты, и куцы,
А сочувствуют: «Как, брат, ты терпишь девкин норов?
Как ты только это терпишь, брат?»
 

Остальные члены «спортивной делегации», что называется, ловили кайф. Маэстро Карл называл такое поведение зрителей: «кач». Вехдены поводили плечами, в ритм щелкали пальцами, раскачивались и притоптывали ногами. Ковролин глушил звук, но все равно приятно. Чувствуешь себя ловким чечеточником на гулкой сцене.

Впрочем, публику в «каче» тот же маэстро звал не публикой, а «понтярой».

Казалось, мертвый барабанщик превратил живых в ударную установку. Басы и томы, подвески и напольные, перкусионно-волновой форматор, секвенсор, мультиэффектор – не люди, инструмент для вернувшегося Гива. Жаль, братья Хушенги ушли в душ, а то и на них бы сыграли.

Ничего, успеется. Мертвецам время – пустяк.

Лючано очень хотел спросить у барабанщика: «С тобой – ясно, а вот что случится со мной? Убьет меня Бижан Трубач за провокацию, или возьмет в свою команду, вернув чин капрала?» Вопрос вертелся на языке, а получался блюз. Потому что главное – петь блюз. Не растерять слова, не замолчать.

Остальное – мишура.

Когда в тебе готовится «с вещами на выход» созревший пенетратор, многие вещи, еще вчера значимые, превращаются в рассыпанное по полу конфетти.

 
– Я в глаза им улыбаюсь: пусть собачий норов,
Крошка – гончая стрела, а ты – вонючий боров,
Слышишь, мама, это рыло всем нам истину открыло,
Эта туша в курсе споров про собачий норов,
Этот штымп желает мне добра!
 

До стыковки оставалось двадцать пять минут. Блюз скрашивал время ожидания. Когда он закончился, полковник Сагзи зааплодировал первым.