Текст книги "Гарпия"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сейчас же Сучка Сью была сама на себя непохожа.

Размахивая руками, дурачок заканчивал круг. На его щеках полыхал болезненный румянец. Колени тряслись. Голос оставался звонок и мелодичен. Мориц подумал, что пора вертеть залипуху на кандец. Уже не смешно.

 
– Шагай за мною, нелепый призрак,
Пока есть время, пока не тризна…
 

Оказавшись возле очага, странный гость вдруг ухватил свободный вертел. Железяка с неожиданным проворством рассекла воздух. Прохиндей Мориц еле успел уклониться. Еще миг, и вертел размозжил бы ему череп.

– Эй! Ты чего?!

Вместо ответа дурачок сделал выпад. Довольно умелый, надо сказать. Хорошо, что у вертела оказалось туповатое острие. Иначе Мориц отправился бы шутить шутки с Нижней Мамой, а у Мамы скверное чувство юмора. Но синяк на груди останется, как пить дать. И больно, дери вас за икры…

– Держите гада!

В дурачка вцепились руки верных кузарей. Тот успел наотмашь огреть кого-то вертелом, и задергался, затрепыхался, как зяблик в силках. Прохиндей оскалился, выплеснул очередной кубок в рожу мерзавцу – заслужил, падла! – и достал из заначки шило. У него был и нож. Только ножом режут врага, а шилом колют свиней. В печень, или под лопатку. Такая смерть веселее, если, конечно, ты не умираешь, а убиваешь.

Кабатчик не вмешивался. От шила крови мало. Значит, мебель не забрызгает. В остальном Ферри видел от Прохиндея достаточно пользы, чтобы не мешать развлекаться. И за перстнем никто не явится. Концы в воду…

– Бойкий скоцарь? – кончик шила уколол гада в шею. – Лады, квит на квит…

И Мориц улетел в угол, едва не воткнувшись головой в очаг.

Позже никто не сумеет вспомнить толком, что произошло. Ни Мориц, ни верные кузари, пострадавшие едва ли не больше Прохиндея. Всем, кто держал дурачка, сильно досталось: вывихнутые запястья, свороченные скулы, трещины в ребрах. Одному воткнули шило в ягодицу. Другой ударился виском о край столешницы, и с тех пор заикался. Хромому Ферри, несмотря на проворство, с каким он нырнул под стойку, кружкой угадало по лысине. Какой-то матрос прыгнул в толчею, желая показать себя героем, и крепко расшибся.

Бес его знает, как можно так неудачно поскользнуться на ровном месте?

– Концерт окончен, – сказал капитан Штернблад, обнимая Томаса Биннори за плечи. Маленький, тщедушный, капитан был мил и приветлив, словно развлекал дам в салоне маркизы Тюрдели, а не стоял посреди самой бросовой дыры в порту. – Почтенную публику просят не беспокоиться. Если мало, я могу станцевать.

В дверях зарычал псоглавец Доминго.

Так он смеялся.

Liber III
Пришел я с арфой к гарпии…

Caput IX

…Пришел я с арфой к гарпии,

И вот мы с ней поём,

Сидим, обнявшись, поутру,

Она бренчит, а я ору,

Нам хорошо вдвоём…

Томас Биннори

В доме знаменитого барда Кручек раньше не бывал. Он вообще плохо знал эту часть Реттии. Келена улетела вперед, лейб-гвардеец умчался следом, как ошпаренный. Провожатых у доцента не осталось. Можно было, конечно, нанять экипаж, но задним умом мы все крепки. Когда эта блестящая идея пришла великому теоретику в голову, он уже углубился в лабиринт кривых улочек.

Здесь извозчиков не попадалось.

Следовало поторопиться. Еще, чего доброго, гарпия начнет без него. Пропустить второй сеанс лечения Кручек не желал. Но спрашивать дорогу у прохожих, как распоследний провинциал, стеснялся. Углядев на ближайшем доме табличку из жести, крашеной белилами – «3-я Забубённая», ишь ты! – он прочел ориентальное заклинание, завершил его ловким пассом и выдернул из воздуха свиток пергамента с картой столицы.

Ага, вот мы где… А вот куда нам надо. Прочертив ногтем маршрут от 3-ей Забубённой до Веселого Тупика, он с уверенностью двинулся дальше, вернув свиток в казенный скрипторий. Теперь к дому барда по мостовой вел эфирный след – лазурный шнурок.

Два не вполне трезвых сударя, направившись было к Кручеку, узрели явление свитка и почли за благо свернуть в подворотню. В итоге намерения пьяниц остались тайной, в том числе и для них самих. Чего хотели? Помочь ближнему, облегчив его карманы? Пригласить на дегустацию чудо-шмурдеца, выгнанного сегодня Папашей Брехтом? Спеть хором «Мы беспечны, как волны в речке…»?

Вечный Странник, один ты всеведущ…

Сумерки заливали город густыми чернилами. В небо швырнули горсть алмазных песчинок. Звезды дали сигнал фонарщикам: пора приниматься за работу. Ибо, как писал Ян ван дер Хайд, инспектор городского освещения, в докладе на высочайшее имя:

«При благословенном свете фонарей горожане реже падают в канавы, преступники спешат укрыться в тень, и с пожарами легче бороться, ибо видно, что тушить в первую очередь…»

Один из таких поздних трудяг шествовал впереди Кручека: шляпа-цилиндр с высоченной тульей, длиннополый лапсердак, стремянка на плече и запальник в руке. Остановившись у столба, фонарщик раскладывал стремянку, накидывал крючок – чтобы лестница не разъехалась – и с неторопливостью, рожденной опытом, взбирался наверх, к фонарю. Открыв стеклянное оконце, он заливал в лампаду порцию конопляного масла, зажигал фитиль, тихо улыбался, радуясь живому огоньку, и спускался вниз.

Фонарщик попался длинноногий. Шагал он с размеренностью ожившего циркуля. Кручек раз за разом обгонял его, прижимаясь к стене, пока фонарщик трудился над лампадой – еще зальет сюртук своим вонючим маслом! Но, спустившись со стремянки, тот вновь оказывался впереди, словно задался целью осветить чужаку всю его дорогу.

Когда Кручек всерьез начал опасаться, что фонарщик – мистический доппельгангер, и теперь будет рядом до смертного часа, циркуль в цилиндре зажег последний фонарь – в Веселом Тупике, напротив дома Томаса Биннори.

– Удачной ночи, сударь! – фонарщик отвесил поклон и сгинул.

Неподалеку раздавались крики: похоже, кто-то дебоширил. Поморщившись (он терпеть не мог скандалов), Кручек поднялся по ступенькам и постучал в дверь молотком. Ответа не последовало. Дебошир на миг угомонился, но вскоре снова разразился воплями. Доцент постучал сильнее. Может, беглеца еще не нашли?

Шагов он не расслышал. Просто дверь вдруг открылась, и доцент зажмурился от света высоко поднятого канделябра.

– Кто вы, сударь?

Голос сорвался, слуга зашелся кашлем. Канделябр плясал в руке, швыряясь рваными клочьями теней.

– Приват-демонолог Матиас Кручек. Это дом Томаса Биннори?

– Да. Но мэтр Томас не принимает! Он… он нездоров…

– Я знаю. Скажите, Келена Строфада уже здесь?

– Кто?

– Гарпия. Она не возражала против моего присутствия, – доцент солгал; верней, выдал желаемое за действительное. Они с гарпией не обсуждали этот вопрос. – Келена – моя студентка. Она полетела вперед…

– Да-да, гарпия здесь! – слуга зачастил скороговоркой, брызжа слюной. – Мэтр нуждается в срочной помощи! Идемте, идемте быстрей!

Он бегом устремился обратно в дом. Кручек двинулся следом, едва поспевая. Миновав узкий коридор, они оказались во внутреннем дворике. Здесь было заметно светлее – у крошечного цветника горели два шандала-восьмисвечника на высоких ножках. Возле левого шандала стоял капитан лейб-стражи Рудольф Штернблад, возле правого – долговязый псоглавец, затянутый в черную кожу с металлическими бляшками.

Бляхи поблескивали, отражая пламя свечей.

Капитан с псоглавцем оберегали шандалы от буянившего во дворе сударя – чтоб не снес ненароком! – но самого буяна не трогали. Приглядевшись, Кручек с изумлением узнал в дебошире хозяина дома.

Так вот чьи вопли он слышал!

Сейчас Биннори не кричал. Он танцевал с сосредоточенностью идиота, кружился по двору, выкидывая умопомрачительные коленца, и был целиком поглощен этим важным делом. Время от времени мэтр Томас бросался вперед, словно пытаясь достать кого-то шпагой. Затем он разражался зловещим, крайне неестественным хохотом, и возвращался к танцу. Один раз поэт дернулся, как от пропущенного удара, и выдал неразборчивое проклятие.

Но танца не прервал.

– Сделайте что-нибудь! – с отчаянием воззвал слуга к быстро чернеющему Овалу Небес. – Помогите ему!

И Овал Небес, мигнув звездами, ответил:

– Усадите больного в кресло. Держите, пока я произведу захват.

Кручек задрал голову вверх. Подслеповато щурясь, он с трудом разглядел темный силуэт гарпии, устроившейся на перилах лоджии.

– Мэтр Томас! Вы слышите меня?! Мэтр, умоляю…

Капитан Штернблад кивнул псоглавцу:

– Готовься, Доминго. Берем…

В следующее мгновение капитан возник рядом с поэтом. Мягко, почти нежно, он оплел мэтра руками, как спрут – щупальцами, сковав движения. Казалось, в руках Штернбалада нет костей. Поэт затрепыхался мухой, угодившей в паутину. Тут подоспел псоглавец, и они с капитаном понесли больного к плетеному креслу.

В свете шандалов доцент разглядел: одежда поэта разорвана. На скуле ссадина, шею пачкает струйка запекшейся крови. Тысяча демонов! Что стряслось с беднягой?

– Что вы себе позволяете, господа?! Немедленно отпустите мэтра!

Слуга разрывался между двумя противоречивыми стремлениями: помочь хозяину и… не мешать гостям помогать хозяину! От вида плененного Биннори восставало все его существо, требуя вмешаться без промедления. То, что против двоих умелых солдат у слуги не было даже тени шанса, не имело значения. Но рассудок выливал на пылкое сердце ушат ледяной воды. Без насилия, увы, не обойтись. Никто не хочет зла мэтру. Так нужно, чтобы гарпия могла провести сеанс…

Но что значат доводы разума по сравнению с криком души?! Мало того, что хозяин не в себе, что он сошел с ума и угасает. Так в придачу его силой волокут на заклание страшной женщине-птице, притаившейся во тьме! У Абеля Кромштеля сегодня был трудный день. Его трясло, бросая то в жар, то в холодный пот. «Держись! – бормотал он. – Держись, без тебя мэтру не выплыть…» – и чудом, о котором позже не захочет писать в дневнике, сумел остаться на месте.

– Спасибо, господа. Сейчас я произведу захват. Потом… Не знаю, наверное, его можно будет отпустить. Если что, продолжайте держать. Просьба никому не двигаться.

С балкона сорвался серый вихрь.

* * *

Воронка тайфуна ревела разъяренной медведицей. Клыки молний норовили достать незваную гостью. Келена лавировала в опасно изгибающемся туннеле – ускоряя или замедляя падение, уворачиваясь от разрядов, шипящих с бессильной злобой. Топорщились перья, в волосах трещали искры, удары грома оглушали. Соринка попала в око урагана, и вихрь-исполин отчаянно моргал, пытаясь избавиться от инородного тела.

Обычно второй вход дается легче первого. Но только не в том случае, когда в психономе пробудился доминантный паразит. Судя по кризису Биннори, доминант был чрезвычайно силен. Войди Келена в психоном через уже проложенный тропос, паразит почуял бы ее слишком рано и не дал работать. Для прямой схватки она еще не готова.

Сперва надо поставить карантин и обзавестись сворой.

Миг падения тянулся, закручиваясь спиралью. Он хотел бы, да не мог длиться вечно. В последний раз воронка взвыла, томясь от разочарования, и выпустила несостоявшуюся добычу. Келена спикировала под взбудораженное небо психонома. Черными овцами по лугу неслись тучи. Внизу расстилался знакомый пейзаж, если не считать естественных изменений. Город, рождение которого она наблюдала в прошлый раз, разросся, заматерел. Часть окраин состарилась и просела – будто намеревалась вскорости уйти обратно под землю.

Пока человек жив, мир его души находится в состоянии творения. Что-то возникает, что-то исчезает, здесь проступает рельеф, там развоплощается призрак… Рождаются города и страны, моря и суша. Их заселяют люди и удивительные существа – преломление образов тех, с кем ты встречался в творящей жизни. Лишь после первой смерти создателя психоном обретает завершенность. Все, что не оформилось до конца, отмирает, прорехи затягиваются – судьба-белошвейка умело штопает дыры на погребальном саване.

В мир нисходит постоянство.

Это не так уж плохо. Костенеет лишь оболочка психонома. Горы не бродят с места на место, на небосклоне не вспыхивает третье солнце, океаны не мелеют, а земля не уходит под воду. Жизнь продолжается – для всех, включая самого создателя, сменившего жизнь творящую на жизнь творимую.

Келена набрала высоту. Ей необходима свора. Она стала вспоминать здешние якоря, где могут гнездиться мелкие паразиты. Из таких получаются отличные церберы. Радуга мерцала на горизонте, временами превращаясь в кляксу угольной черноты. Там – дворец. Ожог болевого воспоминания. Почуяв врага, доминант начал шарить по окрестностям в поисках конкурента – и мелочь забеспокоилась.

Вон как пульсирует!

Крылья несли гарпию к цели. Ветер продувал тело насквозь, одаривая веселой силой. Поток анемоса – «ветра жизни» – искал себе новые русла. Содрогаясь, дворец стремительно приближался. Его покидал – и никак не мог покинуть Биннори верхом на осле. Бедное животное стучало копытами, но распахнутые настежь ворота жевали дорогу, всасывая ее в голодное чрево здания.

Поэт оставался на месте.

Искрились арки из хрусталя. «Вернись!» – шептало эхо в глубине залов. Келена заложила восходящий вираж – и ринулась в разверстую пасть ворот. Навстречу захватчице взметнулись побеги ядовитого плюща. Но раньше когтей атакующей гарпии на дворец обрушился ее боевой клич. Пронзительный визг сверлом ввинчивался в мозг, ножами полосовал уши, рвал душу в клочья – пади ниц и закрой руками голову, ибо выдержать такое могли лишь закаленные бойцы.

Увы, во время Плотийских войн у людей нашлось достаточно закаленных бойцов.

Паразиты, жирующие на местном якоре, не имели мозга, ушей и души. На них боевой клич гарпии действовал иначе. Мрак смешался с хрусталем, плющ влился в радугу. Эта невозможная конструкция в мгновение ока затвердела, пошла трещинами и осыпалась серым, похожим на пепел, щебнем, обнажив паразитов в их истинном обличье.

Приземистый куст, чьи багровые ветви были усеяны моргающими глазами, опутал руины сетью корней-щупальцев. Корни мерзко шевелились; на них белели присоски, похожие на шляпки поганок… Нет, поняла гарпия, это не корни! Семителый червь извивался под кустом, мотая гроздью слепых голов. Скалились с угрозой слюнявые пасти, обнажая зубы-гвозди из синеватого металла.

Еще один паразит – огромные ножницы на лягушачьих лапах – таился позади куста, изготовясь к прыжку.

Все?

В последний миг Келена изменила направление атаки. Со свистом она пронеслась на глазастым кустом и обрушилась на ножницы, придавив их к земле. Не в силах прыгнуть, ножницы со скрежетом клацнули, опять раскрылись – и гарпия, вцепившись когтями в кольца паразита, мощно взмахнула крыльями, заставляя врага податься вперед. Лезвия щелкнули, рассекая пополам стволики куста.

Останки глазастого задергались. Ритм конвульсий говорил об агонии. Ножницы вырвались, развернулись, нацелясь остриями на гарпию, но Келена подпрыгнула и вновь обрушилась на паразита. Придавив одну половинку ножниц к земле, она изо всех сил рванула другую вверх. Отчаянно крякнув, сломался гвоздик. Ножницы распались, засучили жабьими конечностями. Умирая, паразит скукоживался, будто сохлый лист. Лезвия меняли твердость на хрупкость, чтобы в конце концов рассыпаться прахом.

Червя гарпия растоптала. Потом вырвала из земли настоящие корни куста, пытавшегося отрастить новые стволики. И отошла в сторону, не мешая восстановлению якоря.

Ждать пришлось недолго. Хрусталь стен и арок дворца, восстающего из праха, едва ли на высоту копья воспарил над грудами щебня, а к Келене уже неслись три новорожденных цербера. Дракончик-семиглавец, не больше двух локтей в холке, с преданностью глядел на хозяйку, блестя глазками-бусинками, и вилял чешуйчатым хвостом. Басовито гудел многолапый шершнель-гигант, наворачивая круги над гарпией. Мохнатое брюхо щетинилось иглами цвета запекшейся крови.

Третий цербер был саранчой с паучьими жвалами.

Паразита можно убить навсегда. Но Келена нуждалась в своре, чтобы обложить доминанта. Церберы из мелких паразитов выходят отменные: хваткие, бесстрашные. Сторожа, гончие, ярчуки. Для перерождения их всего лишь надо убить. Первая смерть, и они твои.

«Всего лишь…» – усмехнулась гарпия.

– Рядом! – велела она и взмыла в воздух.

Все церберы умели летать, стремясь приблизиться к облику хозяйки. Троица без колебаний последовала за Келеной. Ей пришлось снизить скорость полета, иначе малыши отстали бы. Им нужно время, чтобы окрепнуть.

Кружась над полем боя, гарпия смотрела вниз.

Путник на осле покидал негостеприимный дворец, топчась на месте. Он не уедет – и не вернется. Одно целое с якорем. Яркое воспоминание, татуировка на сердце – такое не выцветает с годами. Память Биннори удерживает его здесь надежнее цепей. Но что станет с мэтром Томасом, когда творящая жизнь поэта подойдет к концу? Когда психоном сделается единственным пристанищем изгнанника?

Уедет?

Вернется?

Келена не знала ответа.

Она полетела по дуге, намечая кольцо отчуждения вокруг окопавшегося в центре доминанта. По дороге гарпия искала якоря, требовавшие зачистки. В ущелье, наполненном стонами, свора пополнилась двумя церберами: хищной розой и змеей с головой старика. Замок над морем оказался чист – здесь паразитов не было. С фрегата, вечно тонущего в пучине, к ней присоединилась стая зубастых барракуд. Стаей обернулся полип-многоножка – его Келена разорвала в клочья.

Плавники рыб-церберов трепетали, создавая мерцающие ореолы.

Поток живительного анемоса изгибался, следуя за гарпией. Надо было закольцевать его, освободив от паразитов еще по меньшей мере три якоря. Лишь тогда доминант окажется в блокаде, отрезан сворой от всех источников пищи, кроме избранного вначале.

Холм в глубине леса, где сражались поэт и его визави, она миновала без боя. Слишком близко к логову доминанта. Не надо дразнить зверя. Да и чутье подсказывало: на холме паразитов нет. Якорь чист, как и замок над морем.

Дальше начались незнакомые места. Внимание привлекла кукольная деревенька, карамельная до тошноты. Едва Келена спикировала, разрушая боевым кличем маскировку, земля вспучилась, лопнула жирным бутоном – и в небо поднялся кашалот в чешуе из бритв. Блики, отсветы на стальных лезвиях – мыльный пузырь-гигант.

Лязгнули челюсти, способные перекусить матерого несвезлоха. Из спины ударил фонтан огня. Ливень искр упал на деревню. Домики вспыхнули, окутались клубами дыма. Помощь своры пришлась кстати. Келена справилась бы и сама, но тварь измотала бы гарпию до состояния мокрой тряпки. А так свора налетела на кашалота, вырывая куски из могучей туши, и гарпии осталось лишь добить паразита – выцарапав ему глаза, она по локоть вогнала руки в податливую, дряблую плоть.

Часть барракуд погибла в драке. Пострадали шершнель и змея-старик. Зато к своре в итоге присоединился ковер-самолет, сотканный из жгучей крапивы.

– За мной!

Гряда заснеженных пиков упирается в небеса. В облаках пыли кишат муравьи с жалами ос. Долина анемонов с бездонной пропастью на краю. Реки текут кровью и золотом. Города сверкают изумрудами и расплавленной бирюзой. Башни из слоновой кости возвышаются в пустыне…

– Вперед!

Келена летела, сражалась и снова летела. Она смертельно устала. Крылья отказывались держать гарпию. Тело налилось свинцом. Женщину-птицу тянуло к земле – рухнуть, забыться, уснуть вечным сном.

– За мной!

Наконец впереди замаячил дворец с бардом-изгнанником. Карантин установлен. Поток анемоса тихо гудел, замкнувшись в кольцо.

– Охранять!

Неутомимые церберы умчались по маршруту, проложенному хозяйкой. Свору питал анемос родного – теперь это была их родина! – психонома. Не зная усталости, они будут кружить по кольцу отчуждения, пока гарпия не призовет их для решающей битвы.

Из последних сил Келена поднялась выше. Она хотела увидеть результаты своих трудов. Карантин обозначало кольцо молочно-белого тумана, который отсекал берлогу паразита от мира души Томаса Биннори. В центре кольца психоном вспучивался, подобно нарыву вокруг занозы, глубоко вошедшей в тело.

Нарыву надо дать созреть.

Тогда придет очередь ланцета.

– Вам плохо, сударыня? Вам помочь?

– Со мной все в порядке.

Плясали свечи шандалов. Плясало кресло с пациентом. Плясали слуга, доцент Кручек, капитан Штернблад, псоглавец… В иной раз это было бы смешно. Спасибо жесткому хвосту – без опоры гарпия наверняка упала бы.

Упасть не с небес, а просто так.

Вот потеха…

– Мне нужен отдых.

– Проводить вас до дома? Мы можем вас отнести, если пожелаете.

– Благодарю за заботу, – Келена вымученно улыбнулась. Она не сомневалась, что в случае необходимости маленький капитан отнесет ее хоть на край света. – Я долечу. Тут недалеко. Как себя чувствует пациент?

– Он спит!.. – трагическим шепотом сообщил слуга. – Но во время сеанса мэтр приходил в себя. Просил есть. Я принес бульона с тефтельками… Сударыня… госпожа моя… Храни вас Вечный Странник! Вы посланы нам судьбой…

– Вы меня смущаете. Не спешите с благодарностями. Возможно, настанет день, и вы поспешите с проклятиями. Самое трудное – впереди. Доброй ночи, господа!

Хорошо, что лететь и вправду близко, подумала гарпия. Спасибо предприимчивой девчонке. Надеюсь, я поставила ее брату славный якорек.

* * *

Прикрыв чайник крышечкой, Мартин Гоффер погрозил ему пальцем:

«Смотри у меня!»

Дурацкий жест и суровое выражение лица были частью давнего ритуала. Пять лет назад он подарил учителю этот чайник. Нарочито грубая керамика отлично держала тепло. А бока украшал двуцветный барельеф: горы в дымке, над вершинами парят драконы.

Учитель обрадовался подарку. Окрыленный, Мартин тут же взялся заварить в нем любимую смесь: черный баданденский «Золотник», красный ла-лангский «Туманы Йенг-Пу» и чуть-чуть сушеных ягод ежевельника. Он очень старался, дотошно соблюдая все тонкости. Взмок, устал, выложился целиком, без остатка…

В итоге получилась полная дрянь.

Горький, прелый, напиток отдавал грибами-нетопырниками. Учитель отнесся к неудаче философски, но Мартин расстроился всерьез. На следующий день, строго погрозив чайнику пальцем, он предпринял новую попытку. И – о чудо! – чай удался на славу! С тех пор Гоффер исполнял ритуал всякий раз, и конфузов не случалось. Позже он выяснил, что анхуэзская керамика обладает интересным свойством: ее следует наполнить кипятком, выдержать три минуты, жидкость слить, чайник прополоскать – и лишь затем использовать по назначению. Все объяснилось вполне прозаично, но от ритуала он отказаться не пожелал.

История – дама экстравагантная. Этого окликнет, с тем заговорит. Одного отпустит, другого схватит за рукав. А бывает, взбрыкнет почище норовистой кобылы – и выволочет на свет совсем уж неожиданного персонажа: нате-здрасте, любите-жалуйте!

Вот, к примеру, Мартин Гоффер. Кто такой? Откуда взялся? Вечный ученик? Помощник, ключник, секретарь? Небесталанен, сам мог бы школу открыть? Но не в силах покинуть дом обожаемого кумира? Повода для сплетен их совместное проживание не дало – кому жить-то надоело?

Ну, и при чем тут наша история?

Просто тишайший Абель Кромштель при поэте Биннори, и серьезный Мартин Гоффер при капитане Штернбладе – два сапога пара. Редкие сапоги, не на всякую ногу.

Завидуйте.

– Достаточно, – голос капитана вывел Мартина из медитации. – Уже настоялся.

Гоффер кивнул, снял с полки две чашки, покрытые черным лаком, налил в одну из них чая, придирчиво оценил цвет напитка, понюхал – и вылил обратно в заварник. Повторив процедуру трижды, он наконец наполнил чашку до середины и с поклоном передал ее капитану.

Капитан вздохнул и в ответ налил чаю Мартину. Иначе, пожалуй, этот человек не осмелился бы. Орудовать шпагой или секирой – это пожалуйста. Бить кулаком, локтем или коленом – сколько угодно, и без промаха. В одиночку, солидно и обстоятельно, как Гоффер делал любое дело, разогнать толпу погромщиков во время Латунного бунта – запросто, и беги, кто успел. А чайку с нами попить – стесняется…

Он был бы рад иметь такого сына, как Мартин. А имел такого, какого заслужил. Если ты женишься с одной целью – доставить удовольствие отцу и продолжить род; если ты без колебаний бросаешь жену на сносях, сбегая на далекий остров Гаджамад – променять семейный кров на острие меча; если ты и сейчас не уверен, что выбрал бы иначе, дай судьба шанс переиграть жизнь заново…

Проклятые «если», подумал Штернблад. Враги, с которыми мне не справиться. За всю жизнь я один раз обратился с просьбой к собственному сыну. С мелкой просьбой. Не лично – письмом. И до сих пор не знаю, согласился бы он, или нет – удача распорядилась так, что просьба исчерпала себя на полпути. Я никогда не видел свою сноху: сын не хочет. Я не видел своего внука: сперва возражал сын, теперь, войдя в возраст – отказывается внук. Овал Небес, я мог бы их заставить силой! Но тогда я потерял бы последнее, что у нас осталось.

Мне завидуют: как же, капитан лейб-стражи! Друг короля! – а я старею, размышляя: «Метнув то, давнее копье выбора – попал я в цель? Или промахнулся без надежды повторить бросок?..»

– Неприятности, учитель?

За долгие годы Мартин научился определять настроение капитана по едва заметным мелочам. Так коллекционер древностей берет черепок, а видит канувшую в бездну лет чудесную амфору.

– Ерунда, – капитан неопределенно помахал чашкой в воздухе. Кто другой расплескал бы весь чай на собеседника. У Неистового Руди не пролилось ни капли. – Пришлось побегать по городу. Утомили меня наши ревнители.

Не в силах разделить скрытые терзания кумира, Мартин хорошо понимал, о каких «ревнителях» идет речь. Помочь же, кроме сочувствия, он ничем не мог. Пару лет назад Рудольф Штернблад подал на высочайшее рассмотрение прожект с помпезным названием:

«О привлечении миксантропов, кои есть верноподданные короны, на службу к вящей пользе и славе государства Реттийского».

До сих пор участие капитана в делах королевства ограничивалось добросовестной охраной августейшей особы. Лейб-малефактор оберегал короля от магических злоумышлений, лейб-дегустатор – от яда, лейб-фаворитки – от разочарований в делах амурных; рота лейб-стражи во главе со Штернбладом – от кинжалов, стрел и копий. С задачей своей капитан справлялся отлично, за что снискал благосклонность его величества и зависть придворных. Однако в злободневном прожектерстве он замечен не был.

Все когда-то случается в первый раз, философски подумал Мартин. Потеря девственности, блин комом, советы королям. Наверное, я виноват. Это Гоффер придумал название прожекту – и корил себя за витиеватость. Зовись прожект проще, его величество бы сразу…

Впрочем, Эдвард II оценил прожект, как «своевременный». Король похвалил капитана «за державное мышление» и дал распоряжение подготовить соответствующий указ. После чего счел вопрос решенным и благополучно о нем забыл.

Канцелярия, где сидели известные труженики, кинулась исполнять монаршью волю. Со всех ног кинулась, просто из штанов выпрыгивала – капитан ждал месяц, полгода, год… Наконец терпение у него лопнуло. Он явился в канцелярию и поставил вопрос ребром. Вопрос постоял, качаясь – и покатился.

– Прожект? – спросили у капитана. – Какой прожект?

Сдержав гнев, Штернблад кратко, по-военному, изложил суть.

– Ну да, конечно! – просияли канцелярмейстеры, похожие на живчиков-солитёров, и нырнули в каталожные ящики. – Входящий номер 1374/126-бис. Не извольте беспокоиться!

Мрачный взгляд капитана не произвел на паразитов никакого впечатления. Испортить им настроение не смог бы и демон, явись инфернал за справкой. Разные являлись. Канцелярия – не геенна, тут не очень-то развоюешься.

– Его величество распорядился…

– Разумеется! Все силы брошены!

– Когда будет готов указ?

– Как только, так сразу! Идет перепись контингента. Определение областей целевого использования согласно расовым особенностям. Учет потребности армии и служб. Опрос населения. Схема распределения по регионам. Предстоит большая работа. Но, уверяем вас, наше ведомство с ней справится!

– Когда?!

– Зайдите через месяц. Мы предоставим вам коэффициенты расчета квот согласно численности и плодовитости…

Очень хотелось завязать солитёра узлом и посмотреть, как мерзавец станет развязываться. Но Руди сдержался. Имей его прожект первоочередную важность, стоило бы подать «жалобный рапорт». А так – без толку. Все при деле, работа кипит.

Глядишь, лет через десять выкипит!

В итоге капитан решил действовать проверенными методами. Указ – указом, а хочешь что-то сделать – делай сам.

Хомобестии служили Реттийской короне и раньше. Эскадрон гусар-китоврасов отлично показал себя в ряде пограничных стычек. Псоглавцы сотрудничали с Бдительным Приказом, выслеживая преступников – успешно, хотя и с большой неохотой. Роль ищеек претила их гордому племени. Отряд русалок на рейде Порт-Фаланда пустил на дно треть пиратской эскадры, спасая осажденный город. Гривастых леонидов кое-где зачислили в ландсвер, и вокруг сразу воцарилась тишь, да гладь, да Ползучая Благодать.

Однако эти случаи являлись исключениями из правила. К сотрудничеству миксантропов привлекали в провинции, по инициативе местных властей. А наглядный пример, по замыслу Штернблада, был необходим в столице. Чтоб маячил у всех на глазах, приучая: держава видит в каждом подданном человеческое, а не звериное начало, чего и вам желает.

Поначалу капитан хотел заполучить леонида. Лучше – двух. В почетном карауле люди-львы – в парадных мундирах, а?! – смотрелись бы неотразимо! Любой монарх, приехав в гости, обзавидуется. Да и боеспособность у леонидов на высоте.

Для службы в лейб-страже требовались абсолютно надежные кандидаты. Пока шла проверка леонидов из ландсвера, Штернблад почесал в затылке и выписал патент на имя Доминго, сына Ворчака. С псоглавцем он был знаком, видел его в деле и мог за Доминго поручиться.

Надо же с чего-то начинать!

Болезнь Томаса Биннори, любимца короля, натолкнула его еще на одну мысль. Когда лекари и маги-медикусы оказались бессильны, именно капитан дал Эдварду II совет обратиться к «альтернативному специалисту». Он не зря изучал таланты миксантропов. Если гарпии удастся вылечить барда…

Замысел ни шатко ни валко претворялся в жизнь. Вот только ревнители «прав человека» досаждали. При любом удобном случае они вставляли капитану палки в колеса. Виданное ли дело – хомобестия во дворце? Это вам не зверинец! Что? Не тварь дикая? Имеет право? Ну и пусть имеет, на здоровье. Где-нибудь подальше, в резервации.

Столица – для людей!

«Хоть кол им на голове теши! – недоумевал капитан, готовый начать тесать колы на дубовых головах. – Неужели бездельники опасаются, что миксантропы потеснят их с насиженных местечек? Точно, зверинец…»

– Старею, что ли? – вслух произнес Штернблад. – Устаю, брюзжу… Мне что, больше всех надо? Новое требует уймы усилий – или неожиданного подхода. Пахать, как вол; ужалить, как змея. Понимаешь, Мартин?