Текст книги "Сильные"
Автор книги: Генри Лайон Олди
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)
– Я тебе друг, – сказал Уот. Из его единственного глаза вытекла мутная слеза. Сползла на щеку, скатилась к подбородку, упала. – Я тебе брат. Ты мне зять. Обними меня!
И добавил с чувством:
– Кэр-буу!
Ну, я обнял. Если честно, я полагал, что объятия дадутся мне с бо́льшим трудом. Во-первых, я слишком хорошо знал, как смертоносны объятия Уота Усутаакы, Огненного Изверга. По сей день едва вспомню, и тело начинает ломить. Во-вторых, сложно обниматься с адьяраем, чья рука раздвоена в локте. Ладно, это еще ничего, с его-то предплечьями! Опять же можно сграбастать обнимаемого под мышку… Но в-третьих – и в-главных – я чуял подвох. Вряд ли Уот собрался обмануть доверчивого Юрюна Уолана и торжественно придушить его на глазах своих братьев. Ну да, нарочно созвал родню, чтобы меня прикончить! Уот желал зятю добра, готовил ему – мне! – подарок, который до поры держал в тайне, и это было опасней всего.
– Невеста! Тебе обещали…
Нет, вы не ослышались. Вот что объявил Уот, когда я, изрядно помятый, вырвался на свободу.
– Невеста, дьэ-буо! Жаворонок! Тебе обещали, да.
– Ага, – осторожно кивнул я.
В то, что Уот решил вернуть мне дочь дяди Сарына, я не верил ни капельки.
– Мне обещали, да, – гнул свое адьярай. – Обоим обещали. Нам обоим, да.
– Угу. Обещали.
– Хочешь, убьем Сарына?
– Не хочу.
– И я не хочу, – согласился адьярай. – Оба не хотим, хыы-хык! Оба честные, добрые. Умные! Мы оба, невеста одна. На обоих не делится?
– Не делится.
– Делится! – торжественно возвестил Уот. – Делится, буйа-буйа-буйакам! Ты умный, я умнее. Правда, Тимир? Правда, Алып?
Братья переглянулись:
– Правда, Уот.
Ох, и не понравился мне их ответ! Думаете, они подсмеивались над простодушным Уотом? Ничуть не бывало! Вся троица в сговоре, клянусь…
– Вот, – Уот очертил в воздухе контур женской фигуры. – Жаворонок.
Я молчал.
– Как делить? Ночь я, ночь ты?
– Подеремся, – вздохнул я.
– Подеремся? Я тебя убью, и буо-буо! Не нравится?
– Не нравится.
– Молодец! И мне не нравится. Не делится?
– Нет.
– Делится! Смотри сюда…
Он еще раз изобразил женский контур:
– Вот как делится, – ребро Уотовой ладони рубануло поперек, на уровне талии. – Р-раз! Делится! Нас двое? Невест двое! Две половинки, гыы-гык!
– Ты решил ее убить?!
– Убить? Нашу невесту? Глупый зять, голова с кулак! Алып, объясни ему…
– Режем пополам, – громко топая своими чудовищными ногами, Алып подошел ближе. – Верхняя половина, нижняя половина…
– Мне нижнюю! – напомнил Уот. – Детородную!
– Хорошо, не ори… Ему нижняя, тебе верхняя. И не надо нам рассказывать, что отдельно половинки не живут! Без тебя знаем. Живут, но недолго. Вот пока они живут, мы берем Куо Чамчалын…
– Чамчай?
– Нет, Чамчалын. Есть у нас на примете одна подходящая особь…
– Кто?!
– Женщина. Для тебя, зятёк, важно, что женщина, остальное побоку. Страшненькая, но это чепуха. Любоваться ты будешь верхней половинкой своей жены, а с нижней у Чамчалын всё путём. И каким путём! Ты уж поверь, я знаю, что говорю. Так вот, режем мы Жаворонка с Чамчалын…
– Мы?
– Я с Тимиром. Тебе, извини, я это дело не доверю. А Уоту – тем более! Режем, сшиваем, ждем, пока очухаются. Уоту – верх Чамчалын, низ Жаворонка. Тебе – низ Чамчалын, верх Жаворонка. И живете вы долго и счастливо…
– И умрете в один день, – расхохотался Тимир.
– Шутишь?
– Насчет «в один день»? – Тимир подмигнул третьим глазом. – Шучу. Умрёте, как получится. А насчет «долго и счастливо» – чистая правда. Ты не переживай, дружище, нам не впервой. Видал, как Алып себя перекроил?
Я внимательно посмотрел на Алыпа. Алып ответил мне ослепительной улыбкой. В улыбке – во всех трех улыбках! – чувствовалась опытная рука Тимира-зубодера.
– Ты что, – спросил он, – думал, я таким родился?
– Нижний мир, – я пожал плечами. – Он еще и не так перекроит.
– Так, да не так. Уот тебе про нашу маму рассказывал? С ногами у нее беда. Еле ходит, больше лежит. А я в маму пошел, с рождения. В смысле, не пошел. Ну, ты понял. Тимир меня на закорках таскал, потом бычка подобрал, смирного. Я в седле сижу, одной рукой за переднюю луку держусь, второй – за крюк сбоку. Узда в зубах… Спина болела – кошмар! Остобрыдло мне это дело, я Тимиру и говорю: давай, а? Стали мы пробовать…
Я еще раз оглядел Алыпа с головы до ног. С трех голов до шести ног. Две – подпорки. Две с копытами. Две – багры. Я бы на таких давно шею сломал, а Алып еще и приплясывает! Ага, Нижний мир, обычное дело: скалы, пропасти, реки огня. Копытами скачешь, подпорками упираешься, баграми цепляешься. Разумно!
– Ты не волнуйся, – Алып ошибочно истолковал мое внимание. – Сошьем в лучшем виде. Ты, я вижу, парень славный, честный. И на Уота хорошо влияешь. Ишь, какой он с тобой усохший сделался! Невестой делиться вздумал, а? Да он сроду ничем не делился! Все в одну морду жрал, красавец…
– По справедливости, – Уот набычился. В словах брата он усмотрел что-то обидное. – Обоим обещали! Юрюн зять, слабак. Пусть обоим достанется!
– Чамчай! – спохватился я. – Ее-то вы спрашивали?
– Чамчай! – подхватил Уот. – Чего ее спрашивать, а? Меня спросите, да! Режем Жаворонка, режем Чамчай. Не Чамчалын – Чамчай! Я умный, я придумал! Сшиваем, и уруй-уруй! Две невесты, четыре половинки. Чамчай-Жаворонок, Жаворонок-Чамчай! Снова две невесты, гыы-гык! Две жены!
Тимир погрозил ему многосуставчатым пальцем:
– На сестре жениться нельзя! Низ – Жаворонок, верх – Чамчай? Чамчай тебе родная, нельзя…
– Можно! Половина сестры? Значит, жена двоюродная!
– Ну, ты мудрец…
– А то! Голова – во! Детородная часть – не сестра, буо-буо! Дети здоровые пойдут, да?
– Пожалуй…
Удачно складывается, подумал я. Если мне от Жаворонка – верхнюю половинку, тогда я при виде ее не стану лишний раз боотуриться. Дядю Сарына мы как-то уболтаем. Сарын умница, он поймет. Лишь бы Чамчай согласилась… Арт-татай! Да что же это я? Меня что, уговорили?! На чьей я стороне?!
Грохот был мне ответом, немыслимый грохот. Казалось, небеса возмутились мерзостью Юрюна Уолана, и земля пришла в ярость, и все они рухнули прямиком в Нижний мир, желая покарать мерзавца. Свод пещеры содрогнулся, бездны под ногами зашлись в диком хохоте. Сосульки дождем летели вниз, разбиваясь оземь, друг об друга, о крышки булькающих котлов. Каменные брызги: бирюза и малахит, багрянец и охра…
Родичи. Шурины.
Слабаки.
Спасу!
Боотур в доспехе, я заключил Тимира и Алыпа в объятия, прикрыл от смертельно опасных обломков бронированной спиной. Я мало что соображал, уж поверьте, и ничего не боялся в отношении себя, но братья Уота не были боотурами, и мой порыв, к счастью, уберег их. А там, где мне не хватило размаха рук – Тимир даже не слез со своего быка! – там горой встал Уот Усутаакы. Мы стояли в позе, достойной насмешки, как если бы в Алыпе с Тимиром заключалась наша единственная надежда решить вопрос с двумя невестами, кряхтели от ударов по плечам, лопаткам, шлемам, и грозно вскрикивали, отпугивая неведомого врага.
Дождь кончился. Лишь громовые раскаты, стихая, ворочались в отдалении.
– За мной! – гаркнул Уот.
И понесся первым. Сперва я решил, что Уот удирает от гнева земли и небес, и ошибся. Уот бежал туда, откуда несся рокот.
При виде всадника я поняла, что из сонма живых существ, обладающих разумом и волей, меньше всего я ожидала увидеть здесь именно его. При виде спутницы всадника, сидящей перед ним в седле, стало ясно, что я ошиблась. Увидеть здесь ее я ожидала еще меньше.
– Айталын! – вскрикнула мама за моей спиной. – Что ты тут делаешь?
Я пожала плечами:
– Неверный вопрос. Надо спросить, что тут делает Нюргун. Или ты думаешь, что это она притащила его на Восьмые небеса?
– Да, – согласилась мама. Мой сарказм она пропустила мимо ушей. – Это она его притащила. Все вокруг пляшут под дудку твоей младшей сестры, Умсур. Боюсь, Нюргун – не исключение.
Айталын спрыгнула на землю:
– И ничего я его не тащила! Меня похищали! Меня два раза похищали! Нюргун меня спасал, а потом спал, а потом…
– Хватит, – оборвал ее Нюргун. – Время.
– Что время? Что?!
– На исходе.
Он спешился. Мама старательно притворялась, что не замечает, как выглядит ее блудный сын. Я же, напротив, рассматривала Нюргуна без стеснений. Бледный, исхудавший. Лоб в крупных каплях пота. Глаза запали, горят темным огнем. Под глазами – синяки. Губы обметало: трещинки, шелушение. Жилы набрякли, вылезли наружу. Поминутно сглатывает, дергает кадыком, словно его тошнит. Еле держится на ногах, вот-вот свалится в обморок. В сон? Выдохся после боя с Эсехом? После двух боев подряд?! Айталын сказала, ее дважды похищали… Что ты сейчас сделаешь, брат мой? Упадешь без чувств – или начнешь крушить все вокруг?! Я посмотрела внимательнее, так, как умеют удаганки, и зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать. Испугаю маму с Айталын, возись с ними потом…
Вместо сердца у Нюргуна была черная дыра.
На миг мне показалось, что мы втроем сейчас рухнем туда и сгинем навеки за горизонтом событий. Но время шло, ужас – дикий, первобытный – отпускал меня, и я разглядела, что Нюргуново сердце – все-таки сердце, на прежнем месте. Дыра была маленькая, в митральном клапане. Биение сердца хоть и не останавливало, но худо-бедно сдерживало ее расширение. Это вынуждало сердце биться чаще, словно Нюргуна трепала лихорадка.
– Тебе надо поспать, – сказала я с решимостью, две трети которой следовало бы назвать притворством. – Ты себя загнал до полусмерти. Иди ляг, я постелю тебе постель.
– Время, – повторил Нюргун. – Нельзя.
– Чего тебе нельзя?
– Юрюн. Ждет.
И как обухом между глаз:
– Идем к столбу.
Черная дыра увеличилась при упоминании столба. Еще бы! Не думаю, что для моего брата существовал более ненавистный предмет. То, что я звала осью миров, Нюргун звал пленом, изгнанием, предательством, мукой мученической. Вам известны худшие слова?
Произнесите их и не ошибетесь.
Тысяча боотуров, ринься они на Нюргуна в конном строю, не заставили бы его вернуться к столбу. Словно распятый на кресте, он провел здесь тридцать три года – вечность борьбы и бессилия. Кто захочет вернуться на крест? Тысяча боотуров отступили бы, а может, пали в бою, но был один, кто совершил невозможное. Лишь Нюргун мог вынудить Нюргуна доброй волей вернуться в железную гору, и он это сделал.
Нет, не один. Юрюн тоже был способен на это.
– Веди его к столбу, – сказала мама.
– Ему нужен сон!
– Он не уснет. Его проще убить, чем уложить спать.
– Убить? Это он и делает.
Мы говорили о Нюргуне так, словно он находился за сто небес отсюда. Нюргун не обижался. Ждал, каменный в сравнении с беспокойной, приплясывающей на месте Айталын. По-моему, он заранее предвидел наше упрямство, возражения, споры – и отмерил им строго определенный срок. Превысь мы этот срок на секунду, и Нюргун без объяснений ушел бы во чрево горы сам, даже не оглянувшись на нас.
– Страус, – вдруг сказала мама.
– Страус?!
– Вы не страус, чтобы уткнуться в бренное. Как там дальше? Забыла, все забыла, голова дырявая! Килограммы сыграют в коробочку, вы не страус, чтобы уткнуться в бренное…
Я перепугалась насмерть. Только безумной мамы мне не хватало!
– Вспомнила! «Вы не страус, чтобы уткнуться в бренное, умирают – в пространстве, живут – во времени…»! И еще в начале: «Живите не в пространстве, а во времени, минутные деревья вам доверены[126]…» Веди его, Умсур. Ты же не страус? Пусть делает то, что хочет. Достаточно мы выбирали за него. Хватит, навыбирались.
– Голова кружится, – пожаловалась Айталын. – Идем, а?
– Куда?
– Куда-нибудь. Нюргун, ты куда хотел?
Я и забыла, что гора вращается. Привыкла, сжилась. И мама привыкла, пока гостила у меня. Нюргуну, тому вообще плевать. Бедная девочка, голова у нее кружится, два раза похищали, братья идиоты…
Повалил снег. Косые полосы зачеркнули мир. Слоистый край небес сожрала белая пелена: вскипела, сбежала из котелка, пеной упала вниз. Изо рта Нюргуна вырывались клубы пара. Мой брат стоял на краешке скального карниза, спиной к пропасти. Упасть он не боялся. Если он не побоялся вернуться к столбу… Левой рукой Нюргун бездумно похлопывал коня по холке. Снег падал на спину вороного; таял в воздухе, не долетев до всадника.
– Все, – подвел Нюргун итог. – Пора.
Он сделал первый шаг, второй, третий. Айталын вприпрыжку побежала рядом, ее догнала мама. Я опомнилась последней, но пошла первой, обогнав их. Пока мы погружались в недра горы, идя тропой, знакомой мне до мельчайшей выбоинки под ногами, я размышляла о том, что Нюргуну все-таки удалось повернуть время вспять. Этим путем мы выводили его наружу, сразу после освобождения. И вот нате вам! – возвращаемся обратно, как если бы события дали задний ход. Для полного сходства нам следовало бы идти спинами вперед. Нет, в тот раз мамы с нами не было. И Айталын не было. Был Юрюн, и я заплатила бы любую цену, чтобы Юрюн сейчас тоже шел вместе с нами…
Мы выбрались к механизму.
– Здесь, – Нюргун указал рукой на верчение колес и качание маятников. – Так быстрее.
И я ужаснулась, потому что стало ясно, что он собирается сделать.
– Айталын!
Я хотела обнять младшую сестру, прижать лицом к своей груди. Зачем ей смотреть на самоубийство брата? Я хотела, я даже потянулась, но Нюргун отстранил меня.
– Обещал защищать, – виновато произнес он. – Должен.
– Не волнуйся. Тут она в безопасности.
– Нет. Крадут. Все время крадут.
– Я присмотрю.
– Нет.
– Что нет? Меня недостаточно для ее защиты?!
– Защищай маму.
Он подхватил Айталын на руки и прыгнул вниз.
Камень. Кулак!
Бац!
Камень. Кулак!
Бац!
Камни. Град. Успею!
Кулаки. Локти. Колени.
Кэр-буу!
Успел. Вдребезги.
Слабак? Кто слабак?
Я слабак?!
Хыы-хык!
Давным-давно, когда Нюргун стоял у столба, терпеливо дожидаясь освобождения, а Юрюн Уолан сидел на лугу, слушая дудку дяди Сарына, кое-кому довелось услышать не только дудку. «Сидишь? – спросил Сарын-тойон. В тот день он был настроен поболтать о пустяках, то есть обо мне. – Уши развесил? Ну, сиди, сиди, грей зад. Знаешь, кто тут сиживал до тебя?» Кто, спросил я. «Уот, дружок. На этом самом месте. Представляешь? Я играл ему плясовую, когда нас прервали крайне невежливым образом. Ох, и громыхнуло!» Кто, спросил я. «Твоя драгоценная семья. Нюргуна, понимаешь ли, сбросили с неба в железную колыбель. Надеялись переделать…» А я, спросил я. «А тебя, дружок, еще и в проекте не было. Нюргун упал, и мир сделался погремушкой. И в небе кружил белый стерх.» Умсур, кивнул я. «Да, Умсур. Небо за твоей сестрой трескалось, из щелей лез брусничный сок, и я понимал, что уже никогда не будет, как раньше.»
Сыграй мне, попросил я. Плясовую. Если честно, я не хотел слушать плясовую, но слышать о падении Нюргуна мне хотелось еще меньше.
«Нет, – сказал дядя Сарын. – Я сыграю тебе сонату ля минор. Великая соната, дружок! Во второй ее части земля треснула, и наружу полез Уот. Надеюсь, сейчас этого не произойдет. Обычно мне не хватало цифрованного баса, но Уот… Обойдемся без баса, ладно?»
Камень. Щит!
Камень! Колотушка!
Камни. Град. Гыы-гык!
Щит. Колотушка. Щит.
Успел.
Я слабак?!
Берегу шуринов. Зять.
Дьэ-буо!
Земля рожала трудно, болезненно. Чрево ее содрогалось, выталкивая нас наружу; схватка шла за схваткой, с пугающими, неравномерными перерывами. По стенам змеились опасные трещины, каменные небеса сплевывали концы сосулек, похожие на наконечники копий. Острая крошка секла лица Тимира с Алыпом. Против крошки мы были бессильны. Что я мог? Рубить крошку мечом? Долбить палицей?! Мне оставалось разве что пыхтеть на бегу, сдувая часть кусачего подземного гнуса в сторону, не позволяя ему напиться заветной крови. Когда наступала тишина, ни я, ни Уот не торопились усохнуть. Время, потраченное на облачение в доспех, грозило смертью Уотовым братьям, которым, в отличие от нас, не повезло – повезло?! – родиться сильными.
– Нюргун, – хрипел Уот. – Нюргун!
Братья переглядывались. Им было невдомек, отчего Уот поминает Нюргуна. Хочет подраться? Облыжно винит в катастрофе?! Один я знал правду: адьярай вспомнил то же, что и я. Вернее, он, прямой свидетель, вспомнил давнее падение Нюргуна с небес под землю, а я вспомнил всего лишь рассказ дяди Сарына о падении. И здесь, не только в силе, Уот имел преимущество надо мной.
Падший ангел, сказал дядя Сарын, прежде чем сыграть сонату ля минор. Кто такой ангел, спросил я. Не ответив, дядя Сарын поднес дудку к губам. Уже после, закончив игру, он задумчиво произнес: «Падший? Упал, вознесся, встал у столба. Однажды спустится обратно. Забудь, дружок. Никакой он не ангел, твой брат…»
Тихо. Тихо.
Тишина.
Ворочается. Храпит.
Эхо.
Над головой колеса. С зубчиками.
Дуги, ободы. Высоко.
Прибежали?
– Чамчай!
Я усох от вопля Уота. Казалось бы, отчаянный крик адьярая – так кричит смертельно раненый – должен был толкнуть Юрюна-боотура в бой: с кем угодно, главное, в бой! Но нет, все случилось наоборот: я усох быстрей обычного, и стало ясно, что мы столпились под механизмом, в обширной зале, раскинувшейся вокруг оси миров. Запрокинув голову, я увидел карниз: с него я следил за обрядом Чамчай. Ну да, вон и грот, где удаганка била в бубен.
Грот пустовал.
– Чамчай!
Она лежала в двадцати шагах от меня. Птица эксэкю, жутковатое создание. Наверное, когда громыхнуло, она попыталась взлететь… Балбес! Куда тут взлетать? В мясорубку зубчатых колес?! Она попыталась слететь вниз, туда, где сейчас причитает и стонет, заливаясь слезами, безутешный Уот Усутаакы. Но ребристый камень догнал ее, сломал крыло, бросил оземь. В зубастом клюве клокотала пена, хвост вздрагивал, хлестал по полу. Чамчай еще жила, но я был уверен: это агония.
– Отойдите!
– Пустите нас!
Покорней ребенка, услышавшего окрик строгих родителей, я подчинился. О чудо! – Уот тоже отошел без возражений.
Песня шестая
Тусклый серп ущербной луны
И темное солнце подземной тьмы
Повернули круг своего кольца,
Справа налево пошли.
Сумрачный Нижний мир
Закружился,
Крениться стал.
Захлестал из трещин его огонь,
Тьма сгустилась –
Черная, как смола.
Мертвая вода поднялась,
Хлынула,
Разлилась.
«Нюргун Боотур Стремительный»
– Не мешайте, – велел Тимир Долонунгса.
Он склонился над сестрой. Алып присел рядом на корточки. Зрелище Алыпа на корточках могло испугать кого угодно. Они помогут, беззвучно взревел я. Вылечат! Спасут! Знать бы еще, к кому я обращался. Сила наисильнейшего из боотуров сейчас стоила дешевле гнилой шкуры.
– Братья! Помогут!
То, о чем я думал, Уот произнес вслух.
– Помогут! – окликнулся я. – Обязательно!
– Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!
Обеими ладонями Уот зажал себе рот и отвернулся. Я тоже хотел отвернуться – и не смог. Изломанное тело Чамчай содрогалось в конвульсиях. Удаганку корежило, она пыталась вывернуться наизнанку, принять свой обычный облик. Ночью, убивая старуху Бёгё-Люкэн, она проделала это играючи – глазом не уследишь. Сейчас же Чамчай менялась мучительными рывками, а главное, по частям. Вот затрепетало, съежилось, втянулось в тело здоровое крыло. Сломанное обвисло без сил, распласталось по полу. Оно тоже втягивалось, но медленно, очень медленно. Потекли, оплавляясь, контуры птичьей головы. Клюв погрузился в этот живой расплав, уменьшился. Передние лапы – руки?! – сделались дымными, призрачными. Задние с противным звуком скребли шершавый камень.
– Тупая сочетанная травма головы и шейного отдела позвоночника, – две верхние руки Алыпа скользили над Чамчай. Плыли в воздухе, оглаживали, не касаясь тела. – Кровоизлияние в мягкие ткани головы в левой лобно-теменной области. Ушибленная рана в этой же области…
– Закрытая травма живота. Кровоизлияние в брыжейку тонкой кишки, – третий глаз Тимира мерцал иссиня-белым, мертвенным светом. – Повреждение мягких тканей передней брюшной стенки…
– …и внутренних органов брюшной полости, – Алып к чему-то прислушался. – Разрыв большого сальника. С развитием травматического шока и кровопотери…
– Закрытый оскольчатый перелом правой локтевой кости в средней трети…
– Кровоизлияние в корни обоих легких…
– Перестройка метаболизма на клеточном… Басах-тасах!
– Что?
– Бабат-татат!
– Да что же?!
В механизме проснулся гром. Когда он затих, стрекот сделался громче, быстрее. Механизм лязгнул, запнулся, опять защелкал – басовито, натужно. Неподалеку от нас упала черная глыба величиной с теленка, исчезла в разломе, в полыхающей зарницами мгле. За ней последовала глыба-корова, глыба-бык.
– На молекулярном уровне! Это уже не травма!
– Не травма, – согласился Алып. – Это она сама.
– Обратная мутация?
– С корректировкой фенотипа…
– Только фено?
Что они там бормочут?!
Над нами рычал и грохотал разъяренный зверь. В вышине, меж бешено крутящихся зубчатых колес, железных балок и осей, сверкали далекие молнии, озаряя механизм синими вспышками. Вниз падали не только камни. Огромные капли воды – слезы надмирного исполина – проносились мимо, расплескивались об уступы тысячами мельчайших брызг. В водяной пыли загорались и гасли крохотные радуги. Иногда вдоль стен пролетали острые осколки льда. Один такой разбился о памятный мне карниз, превратился в сверкающее крошево, затем – в пар. Вода? Лёд? Неслись раскаленные докрасна медяшки, оставляя за собой огненные следы. Грязно-бурые комья распадались на лету: осенние листья? Хлопья ржавчины?!
Зала тряслась. Шел безумный дождь. Мы с Уотом ждали, готовые в любой момент стать боотурами.
– Не знаю. Вот, смотрю, – третий глаз Тимира замерцал так, что у меня защипало под веками, будто песку туда сыпанули. – Похоже, она задействовала дополнительную кодировку…
– Чужая ДНК? Рекомбинация генома?!
– Быстро! Слишком быстро…
– Процесс вышел из-под контроля.
– У нее и без травмы было мало шансов. А теперь…
– Что ж ты так, сестренка?
– Зачем?!
Чамчай хрипела и менялась. Заходилась в жутком кашле и менялась. Дрожала всем телом и менялась, менялась, менялась. Алып с Тимиром заслонили ее от меня, мне было плохо видно, что происходит с удаганкой.
– Я знаю, зачем, – сказал Алып.
Тимир кивнул:
– Я тоже. Что тут знать?
Они повернулись и уставились на меня во все девять глаз. Под их взглядами мне захотелось провалиться сквозь землю, врасти в камень, слиться со стеной. Я чувствовал себя виноватым, виноватым, очень виноватым.
В чем?!
– Подойди, – сказал Алып. – Попрощайся с ней.
Мне сказал, не Уоту.
Братья расступились. Я шагнул ближе – и в первый миг не узнал Чамчай. Хвост? Когти? Нос-пешня? Острые ключицы? Все исчезло, как не бывало. Передо мной лежала женщина. Обычная женщина, ни разу не адьярайша. Изможденная, изломанная, она едва дышала. На миг почудилось: передо мной Жаворонок! Нет, ошибся. Чамчай, ну конечно же, Чамчай…
Медленно, с видимым усилием, она открыла глаза. Карие, отметил я. Глаза карие. В жизни бы не подумал! Если раньше глаза Чамчай рдели раскаленными углями, то теперь их подернула смертная пелена. Я присел рядом, погладил умирающую по руке:
– Ты красивая.
– Врешь, – дрогнули губы. – Врешь и не краснеешь.
Я кивнул:
– Ага. Я от правды никогда не краснею.
– Врешь…
– Ты красивая. Очень красивая.
Чамчай улыбнулась. По лицу ее прошла едва заметная рябь, как по глади озера от дуновения ветра, и лицо живой стало лицом мертвой.
– Почему?!!
Мой кулак врезался в пол, кроша твердый камень. Черты Чамчай расплывались, оживали, дразнили надеждой. Я пла́чу? Я правда пла́чу?!
На плечо легла чья-то рука:
– Не казни себя.
– Я…
– Ты не виноват. Она сама, доброй волей…
Нет, я не понял. Тогда – не понял. Много позже мне объяснили на пальцах, рассказали и про то, что я полагал обрядом, и про кровь Жаворонка, и про убийственное решение Чамчай. И про время, которое можно повернуть вспять для отдельных, как выразились мои собеседники, процессов в организме. Можно ли оседлать бешеного жеребца? Можно. Можно ли вскочить в седло? Разумеется. Можно ли заставить жеребца пятиться задом? Да, если повезет. А если не повезет, можно сломать себе шею. «Время, – сказали мне, – переносит энергию со скоростью большей, чем скорость света. Оно может вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Но стоит допустить мельчайшую ошибку, неточность в расчетах…» О, рассказ моих чутких, внимательных, моих доброжелательных собеседников был полон сочувствия! Они думали, что знать правду – это хорошо. Балбесы! Их объяснения вспороли мне печень. Лучше бы я прозябал в неведеньи! Нельзя говорить женщинам правду. Нельзя, и все. Красивая, красивая, очень красивая! – только это и можно. Вот я и сказал это Чамчай.
Поздно. Слишком поздно…
Не знаю, сколько я сидел над ней. Встать? Уйти? Я не мог, не имел права. Никто меня не гнал. Алып с Тимиром молчали, Уот хлюпал носом. Из недр горы, надвигаясь с каждым ударом, несся грохот. Проклятый механизм? Вряд ли. Механизм притих, звук доносился с той стороны, откуда я пришел.
Шаги? Ближе, еще ближе…
Рядом.
Я встал. Я до боли сжал кулаки.
Сейчас было бы кстати кого-нибудь убить.
