Текст книги "Черный ход"

Автор книги: Генри Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава вторая

Осознание и благочиние. – Папаша Бизон. – Тахтон смеется. – Плати за себя, малыш. – Живой, потому что вечер. – Глоток лунного света. – Понадобится много ночей.

1
Джошуа Редман по прозвищу Малыш

– Здоро́во, сынок!

– Как поживают ваши суставы, мистер Кэббидж[4]4
  Кэббидж (cabbage) – капуста (англ.).


[Закрыть]?

Вот же угадала судьба с фамилией зеленщика! Ветер треплет капустные листья на тележке-двуколке. Капуста тоже приветствует помощника шерифа.

– Вопят благим матом, парень. Завтра будет дождь, помяни мое слово…

Эмили Гибсон развешивает на веревках белье своего многочисленного семейства. На миг отрывается от важного занятия, машет рукой:

– Привет, Малыш!

– Добрый день, миссис Гибсон!

– Хочешь молока?

– В другой раз, мэм!

Мэйн-стрит. Оружейная лавка: «Абрахам Зинник: все для шансфайтеров». В лавке Абрахам, один из многих Абрахамов фирмы, обслуживает клиента. Что-то в клиенте смущает Джоша. Боже правый! Это женщина в мужском пыльнике ниже колен. Лица женщины отсюда не разглядеть. Что она там покупает? Муж прислал? При желании в лавке можно приобрести обычные патроны, револьвер, винтовку. Все, что душе угодно для истребления ближних. Ближних? Дальних!

Кто же подпустит к себе того, кого намерен пристрелить?

Салун «Белая лошадь». Приличное заведение, не чета клоаке «У Счастливчика Джо». Сюда мы заглянем после обхода. Раньше утренние обходы не требовались, но теперь, когда в Элмер-Крик что ни день приезжают новые люди…

Прав шериф: гляди в оба, пока один не выбили. Приезжие сразу должны понять: закон не дремлет! Кто тут собрался на скользкую дорожку? Сворачиваете вы, значит, за угол, весь такой с похмелья, в кармане ни цента. Высматриваете, что плохо лежит. А навстречу вам помощник шерифа при звезде и револьверах. И вот уже дурные мысли летят прочь: кыш, вороны! И снисходит на вас осознание и благочиние, как утверждает преподобный Элайджа.

Даже не сомневайтесь, сэр! Это вам Джошуа Редман говорит.

Угловое здание. «Универсальный магазин Фостера». Обе витрины – та, что на Мэйн-стрит, и та, что на Ривер-роуд – надраены до блеска. Отражение Джоша в стекле поправляет шейный платок, сдвигает на лоб шляпу. Парень хоть куда! Ростом не великан? Моложав сверх меры? Это не беда, девушки не за рост любят. А нахальных верзил ждет большой сюрприз, сэр!

Тахтон стоит за левым плечом. В витрине он не отражается, даже для Джоша. Помнится, впервые обнаружив это свойство ангела-хранителя, Джош чуть на мыло не изошел от страха. Знаете, небось, кто в зеркалах не отражается! Избави нас Всевышний от таких «хранителей»!

Два дня маялся, с тахтоном не разговаривал. На третий день отправился прямиком в церковь. Тахтон – за ним. С Джоша семь потов сошло, пока до церкви добрался. А ну как и правда бес? Служба началась, преподобный затянул:

– Господи, услышь молитву мою…

Паства подхватила:

– И вопль мой да придет к Тебе…

Джош глянул через плечо: вот он, тахтон! Порог перешагнул, встал рядом. Осматривается с любопытством. Не корежит его, падучая не бьет. Сила святая прочь не выталкивает. Сгорать в корчах тоже вроде бы не собирается. Подпевает, губами шевелит.

Интересно ему. Впервые, что ли, в церкви?!

Так всю службу вдвоем и отстояли. Народу набилось, что гороху в стручке, на скамьях яблоку упасть негде. На улицу вышел – гора с плеч! Не бес ты, приятель, не отродье сатаны. На радостях раскошелился: вернулся, толстенную пятицентовую свечку поставил. Молитву благодарственную прочел. Своими словами, не по Писанию, зато от души!

«Ты собрался взглядом провертеть дыру в витрине? – тахтон прерывает воспоминания. Его голос Джош слышит как шелест. Кажется, что в голове растет лес, качаясь под ветром. – Это делается не так.»

Тахтон шутит. Или не шутит.

Из чистого упрямства Джош не трогается с места. Изучает ассортимент в витрине фостеровского магазина. Коробка гаванских сигар. Пара лаковых туфель – такие в Элмер-Крик носит один мэр. Бутылка Blanton’s Bourbon Whiskey. Топор лесоруба. Длинное топорище сверкает яичной желтизной. Серебряный футляр для спичек. Три колоды карт. Черепаховые гребни. Шейные платки по десять центов. Лопата с упором на конце черенка…

«Убиваешь время? Это делается не так.»

Два манекена: дама и джентльмен. Лиловое платье с оборками. Твидовый костюм благородного орехового цвета. Когда Джошуа Редман станет шерифом, он купит себе этот костюм.

Ривер-роуд. Чешуя Змеиной реки за милю сверкает на солнце. Снова Мэйн-стрит. Улица делит город на Южную и Северную стороны – и упирается в Шанхай. Здесь обосновались китайцы: желтые деловитые муравьи. В битком набитых трюмах пароходов, где ешь что придется, а мочишься под себя, они сбежали в Осмаку. От чего? От кромешных ужасов, превративших Старый Свет в ад, а Китай пуще всего.

Джошуа кое-что слышал про это дело. Из садового шланга вместо воды начинает бить ядовитый газ. Два квартала пятнистых трупов, раздувшихся на жаре. Небеса рвутся по шву, из багровой подкладки валится удушливая вата. Стая бумажных журавликов оборачивается птицами из серебристого железа, сжигающими город дотла. Спичечный коробок падает на землю, растет, покрывается броней, превращается в чудовище со слоновьим хоботом. Извергает спички – жуткие снаряды, они способны превратить дом в костер. Времена года меняются в течение дня. Воздух убивает детей в утробе матери. Эпидемии болезней, которым нет названия. Бесконечные войны, когда не знаешь, на чьей ты стороне, потому что игральная кость мира лишилась сторон.

В это трудно поверить, оставшись в здравом уме.

Джош расспрашивал тахтона, что да как за океаном. Тахтон молчал. Похоже, и сам не знал. Пришлось довольствоваться всякими враками. Китайцы о прошлой жизни тоже не рассказывают, хоть клещами за язык тяни. Счастливы, небось, тем, что сбежали из пекла! Не бездельничают, не пьют, в карты не играют, в воровстве не замечены, живут бедней церковной мыши, а улыбаются что твои короли – привет Сэму Грэйву.

Перестук молотков. Залихватский визг пил. В Шанхае все время что-то строится. Теперь, когда тянут железную дорогу и в город повалил народ, строят не только в Шанхае. Жилья не хватает, плотники нарасхват. Голландец Ван дер Линден, владелец лесопилки, потирает руки и взвинчивает цены каждую неделю.

Чисто выметенные улочки. Храм. Дома́ здесь как близнецы миссис Гибсон: мелкие, одинаковые. Зато храм китайцы отгрохали на славу: крыша с загнутыми коньками полыхает красной киноварью. У входа – львы из дерева, покрытые дорогущей золотой краской. А может, не львы, а драконы. Джош ни тех, ни других сроду не видел.

– Хелло! – машет от дверей харчевни миниатюрная китаянка.

Это одно из десятка английских слов, которые она знает.

– Добрый день, миссис Ли.

– Чаю?

– Спасибо, не сегодня.

Чай у миссис Ли душистый и темный, с привкусом топленого молока. Однажды китаянка из большого расположения угостила Джоша особым чаем из старых запасов – и Джош едва не сблевал. У чая был вкус рыбы и запах ног скотогона Роберта Краули, только что вернувшегося с дальних выпасов. После этого миссис Ли наливала ему только молочный чай и между ними установилось полное взаимопонимание.

Прощай, Шанхай! Здравствуй, улица Независимости. Гори огнем, салун «У Счастливчика Джо»! Кто это у нас? Ага, папаша Бизон.

Бизон ревет и мычит. В салун папаше хода нет. В дверях маячит Одноглазый Фредди, владелец и бармен в одном чрезвычайно масштабном лице. Фредди жует мятую самокрутку, пускает дым через нос. Сизые завитки застревают в жесткой щетине на щеках.

Что у Фредди в руках? Увесистая дубовая палка.

Сперва Одноглазый хотел назвать салун «У Красавчика Фредди». Но его отговорили, указав на очевидную несообразность. Пришлось остановиться на Счастливчике Джо. Кто это такой, не знала ни одна живая душа, включая Фредди.

Бизон ревет. Бизон качается на нетвердых ногах. Ломиться внаглую он пока не решается. В кудлатой башке осталась толика соображения. Фредди есть Фредди, а палка есть палка. Соображение ведет бой с желанием добавить. Соображение проигрывает.

Сам справлюсь, говорит Джош тахтону. Не лезь.

«Да уж постарайся.»

Джош кивает Фредди из-за спины Бизона. Хватает папашу за шиворот, оттаскивает от салуна. Бизон соображает с трудом, поэтому не сопротивляется. Но тащить его все равно тяжело: экая туша!

К счастью, поилка для лошадей недалеко.

С удовольствием, чистым как слеза младенца, Джош макает папашу мордой в поилку. Хотел выпить? Пей! Бизон булькает, суматошно машет руками, будто собрался взлететь. Двери салуна содрогаются – там, поперхнувшись дымом, хохочет Одноглазый.

Джош извлекает папашу из поилки. Тот тоже кашляет. Они с Фредди перхают наперебой, давятся, утирают слезы, а потом Бизон требует с убедительностью судьи, назначающего порку незадачливому курокраду:

– Еще!

Еще так еще. Джош не против.

– Хватит! – после третьего раза заявляет папаша.

Садится, прислоняется спиной к коновязи. Отдыхает, обсыхает.

Джош шагает дальше. Тахтон следует за ним. Иногда ангел-хранитель исчезает по своим призрачным делам, но всегда возвращается. С момента их знакомства Джошуа не припомнит случая, когда бы тахтон покидал его больше, чем на полдня.

Центр города. Проулки, где, случалось, находили раненых или избитых до полусмерти. Здесь они с Сэмом месяц назад подобрали узел с краденым добром. Вор бросил добычу и сбежал.

Сегодня все в порядке.

Полдень. Контора шерифа. Сэм уже там. Доклад: происшествий нет, заявлений от горожан нет.

– До вечера свободны!

Вялый взмах руки. Шериф возвращается к прерванному занятию – поглощению яблочного пирога. Пирогами – величиной с доброе тележное колесо – его снабжает вдова Махони. Солнце припекает, под мышками шерифа темнеют пятна пота.

Вот такая у нас служба.

⁂

Он сразу замечает ее.

Народу в «Белой лошади» мало. Скоро тут пьяному негде будет упасть, но это случится позже. Единственная женщина, третий от дверей стол. Сидит к Джошу вполоборота. Держит в поле зрения стойку и лестницу на второй этаж. Краем глаза отслеживает вход и то, что происходит в глубине салуна. Все это так, рутина, не требующая усилий. Джош женщину не интересует. Мазнула взглядом и отвернулась.

Задумалась? Слушает бренчание слепого Якоба?

Привычки стрелка, не будь я Джошуа Редман, сэр! Женщина-стрелок? Гадкий червячок шевелится в памяти. Давний, полумертвый червячок. Копает ход наружу, старается.

«Узнал?»

Нет.

«Это она была в оружейной лавке. Это она была здесь, в салуне.»

Тахтон умолкает. У него, как обычно, трудности с временами. Обдумав что-то свое, он продолжает:

«В лавке сегодня, в салуне давно. Теперь узнал?»

Да.

«Что будешь делать?»

– Добрый день, мэм. Разрешите?

– Садитесь, шериф.

– Помощник шерифа, мэм. Джошуа Редман.

Женщина молчит. Взгляд ее пуст и тяжел.

– Джошуа Редман. Вы меня не узнаёте?

Взгляд ее пуст и тяжел. Ага, узнала.

– Меня ввела в заблуждение звезда, – говорит она. – Помощник шерифа? В остальном вы не изменились. Да, нисколько.

– Я молодо выгляжу, мэм. Это мое наказание. Меня никогда не принимают всерьез.

– Прекрасный талант. Я вам завидую.

– Но перед вами совсем не тот человек, что десять лет назад. Я изменился, мэм. Добавлю, что вы приняли в этом самое живое участие.

– Неужели? Я польщена.

Она не верит. Отчасти она права.

В мозгу Джоша кудахчут знакомые куры.

Тахтон смеется.

2
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
(десять лет назад)

– Сыграй еще что-нибудь, красотка!

Рут не красотка. Рут не хочется больше играть. Сказать по правде, она даже не знает, зачем играла эту чертову мазурку. Рут двадцать лет, а дьяволу, сидящему в ней, лет сто, не меньше.

Рут спустилась вниз, подошла к стойке:

– Пива!

– Эй, Юджин! Запиши на мой счет!

Мальчик. Румяный, длинноногий. Наглый, как свора чертей. Дьявол в Рут заворочался, тихо рыча при виде дружков из преисподней. Уколол рогами в печень. Кончики рогов у дьявола острей, чем иглы. От них по телу пробежала приятная дрожь.

– Я угощаю!

– Нет.

Рут обернулась к мальчику. Ей было все трудней сдерживать себя. Дядя Том говорит, это пройдет. Она научится, образумится, перестанет видеть врага в каждом безмозглом кобеле. Дядя Том умный, опытный. Он ошибается. Рут никогда не образумится.

– Плати за себя, малыш.

Голос Рут – голос дьявола.

Мальчик побагровел. Какая-то сучка, при всех… Рут читала его мысли, написанные на гладком щекастом лице, как ноты с листа.

– Револьверы, – сквозь зубы процедил он.

Пальцем указал на два револьвера Рут:

– Милые безделушки. Ты носишь их для красоты, правда? Никто не носит револьверы так, как ты, крошка. Ты случаем не хромаешь из-за них?

Он был прав. Никто не носил револьверы так, как Рут. Правый, обычный – низко на бедре. Левый шансер – тоже на правом боку, под мышкой. Рукоять правого кольта смотрела вверх, рукоять шансера была повернута к сердцу.

Насчет хромоты он тоже угадал, только не знал об этом.

– Хромая кляча, – ее молчание дурачок принял за слабость. – На тебе далеко не уедешь. Как ты их выхватываешь, а? Просишь, чтобы тебя подождали?

– А как ты выхватываешь своего дружка?

Кружка пива скользнула вдоль стойки.

– Он маловат даже для одной твоей руки, – Рут поймала кружку, сдула пену. – Стреляет, правда, быстро.

Она цедила свое пиво с таким видом, словно собиралась пить его до Судного дня, а последний глоток сделать после приговора.

– Полагаю, даже если шлюха попросит тебя обождать, ты не сможешь. В этом смысле ты самый быстрый стрелок отсюда до Мичигана.

Салун взорвался хохотом. Публика здесь кучковалась незамысловатая, юмор держала в штанах. Мазурка была лишней, вздохнула Рут. Все, поздно.

Она вздохнула, дьявол рассмеялся.

– Значит, маловат?

Мальчик стал белей известки. Румянец исчез, на скулах заиграли желваки.

– Сыграем, кляча? Вдвоем?!

Пятясь, он отошел к противоположной стене. Между ним и Рут быстро образовалась пустота. Незамысловатая публика такие моменты схватывала на лету.

– Эй, Джош! – вмешался бармен. – Шли бы вы на улицу!

– Не лезь, хорек!

– Это племянница Томаса Шиммера. Он сейчас вернется.

– Срать я на него хотел! Понял?

– Понять-то понял, только он сейчас вернется. Если ты ее застрелишь, тебя повесят. Ну, это в том случае, если Том сам тебя не уложит в гроб.

– Томас Шиммер? Шансфайтер?

Мальчик уставился на револьверы Рут, словно увидел их впервые. Сообразив, что к чему, расплылся в улыбке. Кажется, он придумал новую игру.

– Эй, крошка! Твой шансер против моего револьвера. Ставлю десять долларов на себя!

– Если ты ее застрелишь, – повторил бармен, – тебя повесят.

– Я? Ее?! Собью шляпу, и хватит с нее. За шляпу меня не станут вешать? В Элмер-Крик еще существует закон?

– Хватит болтовни, – подвела итог Рут.

Она повернулась к мальчику лицом. Ей двадцать лет, дьяволу, сидящему в ней, целая сотня, а мальчики, у которых чешется в кобуре, редко доживают до старости. Впрочем, Рут помнила, что в Элмер-Крик существует закон. Дьявол забыл, а Рут помнила.

Знай дурошлеп, кого Рут видит сейчас в нем, он бы сбежал из салуна. Хорошо, что дяди Тома здесь нет, подумала Рут. Том бы все испортил.

– Я готова. Моя шляпа тоже.

Шансер потеплел. Что в каморе напротив ствола?

Несчастный случай.

Мальчик превратился в камень. Злые глаза, рот в ниточку. Пальцы подрагивали над рукоятью. Рут смотрела на дурака так, как умела. Она больше не видела рта, глаз, пальцев. Мальчик сейчас был похож на схему разделки коровьей туши. Тело его разделилось на области: светлые, красные, темные. Области разных оттенков: песок и снег, роза и пурпур, ранний вечер и поздняя ночь.

Взгляд шансфайтера. Талант шансфайтера.

Вечер.

Пусть будет вечер по центру грудины.

Она выстрелила первой. Восковая пуля, какой снабжались все особые патроны, не вылетела из ствола. Рут слышала, что некоторые придурки устраивают дуэли, снабдив патрон восковой пулей на манер зарядов к шансеру. Воск бьет несильно, можно отделаться синяком. Придурки надевают длинные кожаные плащи, закрывают лица масками или платками, прячут глаза за очками с толстыми стеклами. На то они и придурки, да? Настоящие восковые пули вообще не покидают ствола шансера. Испаряются, исчезают без следа, прежде чем ствол закончится.

Это залог того, что дальше полетит нечто иное.

Выстрелить в ответ мальчик не успел. Один из крепежных тросов люстры, слишком помпезной для дешевого салуна, лопнул. Когда трос вырвался из кольца, огромное колесо встало вертикально, закрыв Рут от вспыльчивого стрелка. Чертова уйма железа, латуни, стекла – та еще баррикада.

Гигантский маятник качнулся, отмерил краткий миг. Край латунного обода ударил мальчика в грудь. Того впечатало в стену, он сполз на пол, хватая воздух широко раскрытым ртом. На Рут еще никто не смотрел так, как этот мальчик. Струйка крови текла из уголка его рта, грудь сотрясал кашель, но глаза горели отсветами близкого пожара. Казалось, он сейчас предложит Рут выйти за него замуж – или вцепится зубами в горло, как волк.

А может, то и другое сразу.

Живой, знала Рут. Живой, потому что вечер. Выбери она область ночи, люстра убила бы дурака. Пурпур – остался бы калекой.

– Шеф, – с уважением произнес бармен. – Дядина школа.

Шеф – так звучало общепринятое сокращение от шансфайтера. Я заработала прозвище, осознала Рут. С этим мне жить дальше. Не выясняя, что стало с наглым дурошлепом, она покинула салун. Вослед ей тапер играл Шопена, мазурку ля минор. Басовые квинты напоминали волынку.

У Рут так никогда не получалось.

⁂

На улице она перебрала воспоминания о выстреле, как нищий – мелочь. Песок и снег, роза и пурпур. Вечер и ночь. Маятник. Несчастный случай. Что-то еще? Она что-то упустила?

Тень.

Зыбкая тень рядом с мальчиком.

Рут не слишком удивилась. Она уже видела такие тени, раз или два. Дядя Том говорит, некоторые люди терпеть не могут одиночества. Они скорее умрут, чем останутся одни. Неважно, сколько народу трется вокруг. Одиночество внутри этих людей, а не снаружи. Бедняги от безысходности придумывают себе воображаемых друзей. Срастаются с ними, беседуют, жизни без них не представляют.

Чуткие шансфайтеры, говорит дядя Том, способны заметить такого воображаемого друга. Если ты собрался стрелять из шансера… Смешно! Невидимка делается видимым, плод фантазии заметен глазу, только если ты намерен вогнать в кого-нибудь проклятие тридцать восьмого калибра или «черную полосу» сорок пятого.

«В них можно стрелять? – спросила Рут. – В этих?»

Дядя Том рассмеялся. Можно, а смысл? Только заряд потратишь даром. Если ты что-то видишь, это не значит, что ты сумеешь это подстрелить. Не трать патроны зря, девочка. Был у меня приятель, свихнулся на этом деле. Ездил с парой шансеров, назвался Пастором. Стрелял по призракам чёрти чем, с двух рук. Патроны, говорят, сам себе делал, казенными брезговал. Псалмы играл на губной гармошке. Давно его не видел, может, по сей день ездит, если не сослали на остров Блэквелла. Знаешь такой?

«Знаю, – сказала Рут. – Читала в «Американских заметках» Диккенса. «Зрелище жуткой толпы, наполнявшей эти залы и галереи, до такой степени потрясло меня, что я постарался сократить по возможности программу осмотра…»

Нет, девочка, моя, ничего ты не знаешь. Диккенс? Что он знает, этот прощелыга?! Остров Блэквелла – треть квадратной мили чистого кошмара. Приют для умалишенных, тюрьма, богадельня и лепрозорий: все сразу для всех сразу. Болтают, что заключенные там подменяют санитаров, старики моют больных, а тюремщики вколачивают в психов толику здравого смысла. Жуткая дыра, Пастору там самое место. Если не пристрелили, конечно. Кстати, про одиночество – вот уж чего не найти на острове Блэвелла днем с огнем, так это одиночества. Если тебе жизнь не мила без призрачных друзей, рано или поздно ты угодишь на проклятый остров.

Некоторые люди терпеть не могут одиночества, мысленно повторила Рут. И вспомнила волчий взгляд мальчика, сбитого люстрой.

3
Джошуа Редман по прозвищу Малыш
(десять лет назад)

– Док! Док, мать твою!

Кричать было больно. Так больно, что у Джоша темнело в глазах. Во тьме вспыхивали ослепительные звезды. Голова шла кру́гом, Джош падал в ледяную бездну, в пышущую жаром преисподнюю. Он мечтал упасть на самое дно. Только где оно, это дно?

Где ты, спасительное забытье?

– Док-х-х…

Сил на крик не осталось. Джош сипел, хрипел. Это тоже было больно. И дышать больно. И шевелиться. Даже просто лежать. А больней всего было, когда добрые самаритяне, ухватив подмышки и за ноги, тащили его к доктору Беннингу…

Пока дотащили, Джош иссяк, словно ручей в летний зной. Даже отчаянное желание пристрелить всех, начав с самого отзывчивого, куда-то сгинуло.

– Док-кх-кх! Ч-черт! М-мать!..

– Не бранитесь, юноша. Я уже закончил осмотр. У вас перелом двух ребер и общий ушиб грудной клетки. Вы не харкаете кровью? Удивительно. Я думал, ваши легкие пострадали больше. Вы у нас везунчик, в рубашке родились. Кого другого мы бы уже хоронили.

Осмотрел? Когда успел?

Джош не помнил. Похоже, он все-таки терял сознание. Жаль, ненадолго.

– Я наложу вам тугую повязку. Вам будет необходим покой. Две недели, как минимум. Лучше месяц.

– Док-х-х! Дайте что-нибудь…

– Лауданум у меня закончился, – сухо уведомил доктор Беннинг. – Остался виски, но он мне самому нужен. Впрочем… У вас есть деньги, юноша?

Деньги? Слезы, а не деньги!

– Шесть долларов…

– Негусто.

– Девять долларов.

– За эту сумму я могу ударить вас молотком по голове.

– Девять долларов и семьдесят пять центов!

– Не скрипите зубами, дантист сейчас стоит дороже хирурга. Где они у вас?

Где они, подумал Джош. А я где?

Ценой невероятного усилия ему удалось приподнять голову. Он лежал голый по пояс на дощатом столе. Левая часть груди представляла собой жуткое багрово-фиолетовое пятно. Обломки ребер, к счастью, наружу не торчали. Но радоваться этому обстоятельству у Джоша не осталось сил.

– В кх-кх-кх…

– В куртке. Какой карман?

– Вкх-кх-ну…

– Внутренний, понял.

Доктор Беннинг исчез из виду. Скрипнули половицы под грузными шагами, зашуршала ткань. Глухо звякнуло серебро.

– Что ж, молодой человек. На анестезию, пожалуй, хватит.

– Чш-ш-ш…

– Мой врачебный долг – помочь пациенту. И я сделаю все, что требуется, да-с! Если вы и сыграете в ящик, то не по моей вине. Вам есть, где переночевать?

– Нет!

– Можете задержаться у меня. Скажем, на три дня. Вернее, на три ночи. Запла́тите по расценкам меблированных комнат. Заметьте, я не беру с вас по ценам Гранд-Отеля!

– Док!

Откуда и голос прорезался?

– Чтоб вы сдохли, док! Давайте ваш вискх-кх-кхи!

На свет явилась полугаллонная бутыль с не вполне прозрачной жидкостью. Под лучами солнца жидкость мягко светилась – словно бы сама по себе. Беннинг набулькал добрую половину жестяной кружки.

– Уде́ржите?

– Да!

Руки тряслись, но кружку Джош удержал, лишь пролил чуточку. В нос шибануло ржаной сивухой. Поднеся кружку к губам, Джош зажмурился и сделал глоток. По горлу и пищеводу прокатился жидкий огонь, слился в адском экстазе с пламенем, терзавшим грудь изнутри.

– Виски?

В животе рвались динамитные шашки.

– Это же самогон!

– О да! – в голосе доктора Беннинга прорезался неожиданный энтузиазм. – Натуральный «лунный свет»[5]5
  Лунный свет (moonshine) – разговорное название самогона (англ.).


[Закрыть]. Та же таинственная опалесценция, так же туманит разум, пробуждает причудливые фантазии и ведет за собой в бархатную тьму ночи… Юноша! Что вас интересует в первую очередь? Букет или эффект? Пейте!

По второму разу пошло легче. Добавки док не дал. Пожадничал, сквалыга. Нет, сжалился, налил все-таки.

Ну, до дна!

⁂

Очнулся Джош в полночь. Не на столе, на кровати: узкой и жесткой. В окно лился самогон, в смысле, лунный свет. Спросонья Джош решил, что люстра ударила его не в грудь, а в голову. После докторского пойла голова просто раскалывалась. За стеной заливисто, с присвистом между рычащими басами, храпел Беннинг. Возле кровати стоял тахтон. В лунном свете он казался призраком.

Тьфу ты! Он и был призраком!

– Ты где был?! – напустился на него Джош.

К счастью, с тахтоном можно было говорить, едва шевеля губами или вообще не шевеля. Если каждый сколько-нибудь глубокий вдох – пытка, такая возможность – божий дар.

– Почему не помог?!

«Ты меня не звал. Хотел сам.»

Правда была горше яда. От нее Джош разозлился еще больше:

– Ты знал, что так случится! Знал!

С минуту тахтон молчал. Подыскивал нужное слово?

«Предполагал. С высокой долей вероятности.»

– Хоть бы предупредил! Друг, называется…

«Ты бы не послушал.»

– А ты бы предложил! Давай, мол, помогу!

«Я не предложил.»

– А мог бы! Как раньше…

«Я не мог. Ты не готов.»

– Предатель! Чей ты друг, мой или этой шлюхи?

Гнев притупил боль:

– Тоже считаешь меня слабаком?!

«Ты не готов.»

– К чему?!

«Ты не поймешь.»

– А ты попробуй!

«Ты раньше не вступал в конфликт с такими, как она.»

– С шансфайтерами?

«С такими, как она. С другими было просто. С ней – сложно. Раньше – просто. Сейчас – сложно. Раньше, сейчас. Сейчас, позже. Было, стало. Мне трудно объяснить. Вокруг слишком много путаницы. Я не мог помочь.»

– А ты бы попробовал! Постарался!

«Если бы я постарался, ты бы умер. Сердце не выдержало бы. Печень. Почки. Сосуд в мозгу. Ты не готов. У тебя есть много всякого слабого, что надорвалось бы. Не потом, не позже. Сейчас, сразу.»

– Так подготовь меня! В другой раз мы…

«Чтобы такие, как она, не видели тебя, как цель? Тебя нужно переделать. Перемешать было и стало, раньше, сейчас и потом. Это долгий труд. Не могу, могу, смогу. Невозможно, вероятно, обязательно. Шаг за шагом, отсюда туда.»

– Хватит болтовни! Я не хочу еще раз получить люстрой по ребрам.

«Понадобится много ночей.»

– Ночей?

«По ночам ты все равно спишь.»

До сих пор тахтон занимал тело Джоша, выпуская самого Джоша наружу, только ради конкретного дела. В таких случаях Джош его звал. Бывало, в минуту опасности тахтон кричал первым. Просил, требовал. Оглушительный шелест леса под натиском бури заполнял мозг Джошуа Редмана: «Позови меня! Попроси! Позволь…» Джош звал, просил, позволял. Отдавал тело во власть призрачного друга; ждал снаружи, сам бесплотный призрак-невидимка.

Когда дело было сделано, они снова менялись местами.

Еще никогда тахтон не предлагал впустить его просто так, когда Джошу не грозила опасность. Мне это нужно, сказал себе Джош. Друг меня подготовит. Тогда пусть только сунутся! Хоть эта шлюха, хоть кто другой!

Он представил себе шлюху, старую клячу. Увидел ее так ясно, будто она стояла у окна. Длинный пыльник с чужого плеча. Выцветший шейный платок. Мужские штаны из плотной саржи. Шляпа цвета болотного мха. Два револьвера справа, один над другим. Никто так не носит, кроме нее. Придет время, вашу мать, и можно будет сказать проще: никто так не носит, вообще никто.

– Что надо сделать?

«Позови меня. Пригласи войти. Разреши входить каждую ночь, пока ты спишь. Я займусь переделкой тебя.»

– Пока я буду спать?

«Пока ты будешь спать.»

А что, подумал Джош. Отличная идея. Я буду дрыхнуть без задних ног, а мой ангел-хранитель – переделывать меня для грядущих переделок. Переделка для переделок? Славная шутка, сэр! А проснусь – и тело снова мое. Я ведь ничего не теряю, верно?

«Верно…» – эхом прошелестел лес.

– Я тебя приглашаю. Входи каждую ночь, пока я сплю.

«Договорились.»

Он не думал, что заснет.

Не в первый раз Джошуа был снаружи. Он знал, как это бывает: чистый восторг, легкость, бессмертие. Знал, предвкушал, наслаждался. Табак, виски, женщины, трубка с китайским опиумом – ничто не шло в сравнение с этим ослепительным удовольствием. Возвращаться не хотелось, но тахтон входил, затем выходил, не задерживаясь надолго, и снаружи превращалось во внутри.

Преподобный Элайджа рассказывал про изгнание из рая. Верил ли Джош преподобному? Нет, не верил. Он знал, как это происходит, а знание не нуждается в вере. Он только не знал, что снаружи – в раю! – тоже спят. В конце концов, он впервые коротал ночь вне собственного тела. Оказалось, что да, спят.

В ту ночь ему впервые приснился ад.