Текст книги "Механизм пространства"

Автор книги: Генри Лайон Олди

Соавторы: Андрей Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

5

 
Клевета сильней кинжала, клевета страшней свинца,
Трепещите, ожидая в муках смертного венца!
 

– Ария дона Базилио, – констатировал солдатик в шинели с черным кантом. – «Севильский цирюльник». Сюжет якобинца Бомарше, композитора забыл.

 
Клевета прорвет преграды, клевета сердца порвет,
Клевета не отдыхает, клевета не устает…
 

– Джованни Паизиелло, – откликнулся рослый офицер в такой же шинели, но с большими, небрежно пришитыми эполетами. – Автор гимна Сицилийского королевства. Между прочим, тоже якобинец, министр Партенопейской республики… Как зовут этого певуна, юнкер? Фон Кат?

– Просто «Кат», гере полковник. Если по-польски – «пан Кат». Прозвище, как я понял, не слишком почетное. Его фамилия Волом… Волмонто… Там очень много славянских букв, гере полковник, сразу не вспомню.

 
Клевете подвластны троны, ей открыты все врата.
Отступают все законы, вторят всякие уста…
 

Тот, кто пел у вечернего костра, не замечал гостей, глядя в близкое пламя. Среди шумного бивака он был здесь один. Никто не присел рядом, чтобы разделить холодный октябрьский вечер. И еще одна странность – солнце зашло, но глаза «певуна» закрывали черные окуляры, нелепые в поздний час.

– Гере надпоручник! Разрешите…

– Вы, кажется, датчане? По поводу пленных?

Надпоручник бросил петь, одернул шинель, небрежно вскинул два пальца к киверу:

– Мой полковник…

– Эрстед, – датчанин козырнул в ответ. – Андерс Сандэ Эрстед, Черный Ольденбургский полк. Мы были у гере… у князя Радзивилла. Он сказал, что передал пленных вам для допроса. Видите ли, господин…

– Князь Волмонтович, к вашим услугам.

– Рад знакомству. Господин Волмонтович, я обещал одному из них, русскому капитану, что возьму у него письмо…

– Апостол Петр возьмет, – тот, кто носил прозвище «Кат», что по-польски значило «Палач», зевнул, прикрывая рот ладонью. – Я уже расстрелял эту сволочь.

– Расстреляли?! – не выдержал солдатик. – Они – пленные, мы взяли их по дороге в Лейпциг… Это военное преступление! Вы… Вы ответите!..

Пан Кат еще раз зевнул, уже не скрываясь, и вновь уставился в костер:

– Клевета царит повсюду, на земле и в небесах…

– Не рекомендую прерывать разговор подобным образом, – тихо заметил полковник Эрстед. – После зимовки в России юнкер Торвен страдает нервной горячкой. Даже я не смогу его сдержать, когда он начнет, к примеру, рвать вас на части.

Усталый вздох был ему ответом.

– Валяйте! Рвите! Господа, за кого вы заступаетесь? Когда казаки возьмут ваш Копенгаген, как взяли Варшаву, вы запоете иное. Вы же были в России, юнкер! Впрочем, если хотите устроить драку, дуэль, рыцарский поединок – или просто зарезать меня во сне… Режьте, не возражаю.

Пан Кат сдернул окуляры, наклонился и легким, неуловимым движением подхватил с земли саблю – старинную, в богато украшенных ножнах.

– Предпочитаю сдохнуть от фамильного оружия. Держите!

Датчане переглянулись. Полковник Эрстед поймал брошенную саблю на лету, хотел что-то ответить, поглядел в стоячие глаза пана Ката – и вдруг нахмурился. Взгляд его налился тяжестью; медленно, дюйм за дюймом, преодолевая сопротивление, этот взгляд опускался на дно чужого омута.

– Ого! Да вы больны, надпоручник.

– Хотите поставить мне диагноз, полковник?

– Не хочу. Но поставлю.

«Кат» – прозвище не из почетных. Надо очень постараться, чтобы заслужить такое на войне. Пан Кат старался.

Очень.

Началось все само собой. Пленный, привезенный Волмонтовичем в расположение родного полка, оказался разговорчив. Сперва не хотел, да поручник помог. Мыча от боли, казак сообщил важнейшую новость: Богемская армия союзников идет через Рудные горы к Дрездену, чтобы оказаться в тылу у французских войск.

Императору доложили вовремя. Старая гвардия успела встретить врага у Дрездена и показать, кто на поле главный. Наполеон Первый произвел храбреца-поручника в офицеры Почетного Легиона и повысил в звании. Но еще раньше, сразу после рапорта, князь Волмонтович пустил казаку пулю в лоб.

Ему давно не было так хорошо. Словно банк сорвал – или крови напился.

Через три дня надпоручник встретил в штабе полка незнакомого офицера. Думал пройти мимо, но чужие мысли-галки гомонили на чужом языке – и князь остановился, глядя на гостя. Разоблаченного шпиона он вскоре повесил лично. Никто не возразил, но за спиной зашелестело:

«Кат! Пан Кат!»

Пан Кат не возражал. Ему было хорошо.

После дрезденской баталии бои на время стихли. Впрочем, стычек хватало – и лихих разведок, и рейдов-налетов по вражьему заполью. Всюду пан Кат был первым. Себя не жалел – и других не миловал. Пленных допрашивал сам.

Расстреливал. Вешал.

За храбрость его ценили. За все прочее… Нет, не презирали, до такого не доходило. Война – не бальный контрданс, и кровью на ней мажешься, и грязью. Однако у бивачного костра пан Кат всегда сидел один. Обычно это не смущало. Но октябрьским вечером накатила тоска – мутная, горькая. Подступила кровь к горлу, наружу запросилась.

В плохой час датчане пожаловали.

– Вы больны, князь, – повторил Эрстед. – Давайте отложим ваш антиквариат…

Он посмотрел на саблю и присвистнул от удивления:

– Не может быть! Металл! Это не серебро, не олово… Торвен, вы видите?!

Юнкер без особой охоты оторвал взгляд от лица Волмонтовича.

– Вижу, гере полковник. Какой-то сплав?

– Рукоять! И здесь, на ножнах…

– Эту накладку велел поставить дед, – с отменным равнодушием пояснил надпоручник. – Ее сняли с древнего меча, реликвии рода. Им сражался мой пращур под Грабовом. Не собирайся вы зарезать меня, я бы мог до утра рассказывать вам семейные байки… Думаю, вы правы, это сплав.

– Нет! – полковник в запале взмахнул саблей, будто разя неприятеля. – Это не сплав! Ни в одной европейской лаборатории… Господи, если бы не дурацкая война! Вашу саблю, князь, надо обязательно показать моему брату. Он – ученый, он лучше меня разбирается в проблемах химии…

– Показывайте, – пан Кат без интереса дернул плечом. – Отломите кусок на память, не жалко. Господа, вы раздумали убивать меня? В таком случае…

– Скажите, князь, – перебил его Эрстед. Свободной рукой он совершал какие-то пассы, словно пытался нащупать контур невидимого ореола вокруг князя. – Когда вы держите вашу саблю; когда металл входит с вами в контакт… Ваш магнетический флюид стабилизируется?

– Я не понимаю вас.

– Вам становится легче?

– Я не понимаю вас, – с нажимом повторил пан Кат.

Кажется, полковник угодил в самую точку, и это разозлило Волмонтовича.

– Еще один вопрос. Последний. Вы что-нибудь слышали про Месмера?

– Разумеется, – кивнул пан Кат. – Капитан Месмер, дивизионный инженер. 5-я рота саперного батальона. Он что-то просил мне передать?

– Нет, я не о капитане. Франц Месмер, врач.

– Ваш друг, полковник?

– Мой учитель.

– Не имею чести быть знакомым. И на здоровье не жалуюсь.

– Через год после войны, – Эрстед прекратил пассы. Лицо его стало строгим и неприятным. С таким лицом доктор заставляет упрямого мальчишку пить горькие микстуры. – Да, через год, раньше не успею. Мне надо еще за угрями сплавать… Приезжайте в Копенгаген, мы с братом поможем вам. Вы спрашивали диагноз? Я предлагаю вам лечение!

Пан Кат усмехнулся:

– Поможете? Мне? Вы не пан Бог, полковник. И ваш уважаемый брат, как я понимаю, тоже. У каждого своя судьба.

– А я бы его все-таки убил, – задумчиво сказал Торбен Йене Торвен, когда костер остался за спиной. – Голыми руками убил бы, гере полковник. Жаль, вы не позволили.

– Клевета царит повсюду, – донеслось от костра, – на земле и в небесах…

В последние месяцы Казимир Волмонтович часто пел. Имея хороший баритон, он в юности брал уроки у вокалиста Савицкого. Сейчас уроки пригодились. Надо было петь, чтобы заглушить оркестр, звучавший у него в мозгу. Скрипки, валторны, рояль, виолончели, литавры – десятки мелодий сливались в неумолимую какофонию. Съеденные, выпитые, обыгранные, расстрелянные – все они вели свою партию, напоминая, оставаясь, преследуя.

Иногда он снова забывал собственное имя.

Пение спасало.

* * *

Через неделю народы Европы встретились в великой битве у Лейпцига. За три страшных дня все решилось – окончательно и навсегда. Волмонтович понял это, когда вместе с уцелевшими однополчанами вытаскивал из мутных волн Эльстера бездыханное тело Юзефа Антония Понятовского, вождя Польши – того, кому предстояло взойти на престол Пястов.

Вождь был мертв. Польша погибла.

Надежда легла в гроб.

Наполеон, незадачливый французский «круль», ушел за Рейн – спасать собственный дом, к которому уже подступало пламя. Его время кончилось. Тем, кто остался жив, предстояло думать о себе.

– Сгибло вшиско, – черным голосом произнес кто-то, когда тело Понятовского накрыли мокрым плащом. – И мы сгибли, панове.

Никто не спорил. Волмонтович впервые возроптал на Творца. Его уже убивали и убили. Зачем было воскрешать? Ради чего? За какие грехи ему мука?

За что, Господи?!

– На битый шлях с сумой пойти? – вздохнул кто-то. – В нищие?

– Отчего же в нищие? – возразил широкоплечий парень, спасенный из речных глубин (сам плыть не мог, руку пуля перебила). – Вы, господа почтенные, поляки? Горы знаете? Айда к нам в гайдуки!

Бывший пан Кат достал запасные окуляры, приладил на переносице.

В гайдуки?!

6

Что делает гайдук?

На горе сидит, трубку турецкую курит. Раз затянется – налево глянет, не видать ли где янычара. Второй раз дым вдохнет – опять взгляд бросит, но уже направо. Если что, берет саблю острую и спешит врага в пень рубать. Если ничего – дальше табачком забавляется. Еще гайдук песни поет – такие, что волки окрестные от страха по кустам прячутся. Девок красных любит и добро по правде делит. Увидит, что у кого лишние шаровары имеются – враз отберет и нищему отдаст.

Потому как он, гайдук, за бедняков и общую справедливость.

Где-то так Волмонтович жизнь гайдуцкую и представлял. Понимал – ерунда, разбойники везде одинаковы, что в польских лесах, что в горах валашских. Только выбор невелик оказался. Что ему в родной Польше делать? Склеп семейный обживать? Да и нет больше Отчизны – сгинула Речь Посполита, в легенды ушла. Отчего бы не пожить среди людей вольных? Может, толк выйдет: янычара зарубит, шароварами бродягу одарит.

Обернулся пан Кат – паном Гайдуком.

Ватагу – чету, если по-гайдуцки – собрали малую, с дюжину братьев-дезертиров, кому после Лейпцига деться некуда. Арамбашой – старшим, то есть – пана Гайдука кликнули, а есаулом стал парень с рукой перебитой, Ион Влах. Он и повел новых товарищей в места обетованные. Не на край света – в землю Харамсек, на юг славного Семиградья. Сам он оттуда и был – гулял, душу тешил, а как петля горло обвила, к Наполеону подался.

В Харамсек добрались быстро – на дилижансе, мирными пассажирами. Называлась земля истинно по-библейски, а оказалась обычной австрийской Трансильванией. Янычар там больше века не видели, но и слуги цесаря в горы не совались. Славная жизнь – слева, на горе, наша шайка, справа ваша, а в затылок медведь дышит.

Гуляй – не хочу!

Поначалу пан Гайдук очень серьезно арамбашил. Нашел подходящую гору, две местных четы разогнал, одну в полон взял, еще одну посулами к себе переманил. Пока дрался да хитрил, о голоде не вспоминал. Отвлекся! Стражников в ближайшем городишке напугал, чтоб мимо ходили. С селянами разобрался: от какого хозяйства какие дары защитникам свободы полагаются – и в какой срок.

Вскоре о его чете газеты писать начали. О страшном, кровожадном, но справедливом Казимире Черные Очи. Читал пан Гайдук репортерские очерки, посмеивался, трубку турецкую курил. А потом заскучал. От табака горло сохнет, от песен уши вянут, от красавиц тошнит, а репортеров повесить хочется.

Тоска!

Где тоска, там и голод. Понял пан Гайдук – беда! Достал карты, обучил хлопцев французской игре бульот, вместо жетонов пули свинцовые раздал. Всех обставил, всех «обойщиками» сделал, ссыпал пули в шапку мохнатую.

Тоска, пся крев!

Ион-есаул помог. Вспомнил, что прежний арамбаши зарыл где-то в этих местах клад. Засмеялся пан Гайдук, шапку баранью на затылок сдвинул. Клад? Отчего бы и нет? Прямо как в романах про благородных разбойников.

Искал – и нашел. Быстро, за неделю. Ночами по лесам и склонам бродил, землю слушал. Глядел, не засветится ли в траве красный огонек. А пока искал, двух пастухов встретил. И одного цыгана. Уже потом, когда губы от крови вытер – испугался.

Упырь, х-холер-ра!

Клад знатным оказался – два сундучка с червонцами. Думал товарищей потешить, а вышло, что беду накликал. Передралась чета, в ножи друг на друга пошла. Ион-есаул от золота одурел, не только сундуки себе захотел, но и атаманство. Взялись за сабли. С пятого удара убил пан Гайдук неверного есаула. И едва сдержался, чтобы не вцепиться зубами в свежую плоть, не сожрать до последней косточки.

Запел арию из «Дон Жуана» – финальную, ту, где рядом Командор и хор из подземелья – не помогло. Только хуже стало. Горланит хор в мозгу, чего-то требует, а чего – и помыслить жутко. Рвут мертвецы мертвую душу на части, когтями полосуют, клыками увечат. А ты терпи, молчи и жди – когда прошлое наружу полезет, как труп из домовины.

Золото по справедливости поделил, ушел в кустарник за поляной – и поднес ствол пистолета к виску. Прощай, жизнь посмертная! Выстрелить не успел – хлопцы не дали. Налетели, скрутили, вином отпаивать взялись. Решили, наивные, что от стыда за них, предателей, решил погибнуть Казимир Черные Очи. Выругался пан Гайдук, допил вино, сел табак курить.

Будь что будет!

Но вспомнил о нем добрый Пан Бог. В тот же день приволокли хлопцы странного человечка в немецком платье. Поклонился он вежливо, цилиндр снял – и вручил пану Гайдуку письмо из города Копенгагена. А чтобы адресат в сомнение не впал, прилагался к письму серый обломочек – часть от накладки, что саблю фамильную украшала.

Взглянул пан Гайдук – ничего не увидел. Темно, окуляры мешают. Снял стекляшки – буквы расплываются. Неужто слезы? Так ведь не плачут гайдуки, пся крев! Адрес правильный: Трансильвания (она же Семиградье), земля Харамсек, Двуглавая гора, славному Казимиру Черные Очи. И обратный адрес имеется: Датское Королевское научное общество, Ханс Христиан Эрстед, экстраординарный профессор физики, Андерс Сандэ Эрстед, доктор юриспруденции.

«Сабля еще при вас? – писал Эрстед-младший. – Предупреждаю, она нам понадобится. Ваш металл (уж не знаю, как он достался вашему пращуру!) воистину принц металлов. Его до войны получил англичанин Дэви, но только в виде соли. Дэви зовет его – „алюминиум“. Запомните это слово, князь. „Светоносный“ – в нем ваша судьба, ваш диагноз и ваше лечение…»

Дочитал пан Гайдук, саблю ладонью тронул. Повернулся к вестнику:

– Угрей, значит, привезли?

Через неполный месяц Казимир Волмонтович, еле живой от голода и слабости, сошел с дилижанса у копенгагенской Ратуши. Пан Бог в небесах глянул вниз – и вздохнул с облегчением.

Сцена седьмая
Щупальцы кальмара

1

– Я должен перед вами извиниться, пан Шевалье.

Свечи догорели. Сквозь иллюминатор в каюту робко вползал рассвет.

– Пустое, князь, – язык нащупал саднящую пустоту на месте выбитого зуба. – У меня нет к вам претензий. Вы были уверены, что я… гм-м… жажду крови. Вы защищали своего друга. На вашем месте я бы поступил точно так же. Славно вы меня приложили! – Огюст нашел силы улыбнуться. – Это я вам говорю как грузчик.

Волмонтович встал и поклонился.

– Еще раз приношу свои извинения. Это все полковник. Вернув мне человеческий облик, он сумел сохранить кое-какие преимущества, которые давало мое… э-э… предыдущее состояние. Кстати, друг мой, – обернулся князь к Эрстеду, в чьей каюте они провели остаток ночи, – не найдется ли у вас, чем промочить горло?

– Наш любезный капитан оставил мне бутылку кьянти, – датчанин сунулся к стенному шкафчику. – Ага, есть. Кружки… Прошу, господа!

Пить в такую рань Огюст не привык. Но добрый глоток вина был жизненно необходим не одному князю. Что ж, раз солнце едва взошло над горизонтом – значит, утро еще не наступило. А ночные гулянки для парижанина – дело привычное.

– Казимир дорого заплатил за свои таланты, мсье Шевалье. И платит до сих пор. Зависимость от браслетов из алюминиума, сеансы электричества – не реже раза в год. Хотя я рассчитываю со временем решить эту проблему. Мы с братом над ней работаем…

Огюст поднял кружку:

– Позвольте тост, господа. За жизнь человеческую! Без лишних «талантов»… Поверьте, я тоже знаю, о чем говорю.

– Ваши слова, да Богу в уши, – хмыкнул князь. – Прозит! Кстати, откуда вы узнали о моем ранении в живот?

Острый взгляд поверх окуляров дал знать: небрежный тон, напускное безразличие – маска. Князь, как минимум, заинтригован.

– Не сочтите меня безумцем, но… У меня бывают приступы ясновидения.

– Приступы?

– Иначе не назовешь. Я не в силах их контролировать. Меня выбрасывает то в прошлое, то в будущее. Я видел ваш бой с русскими казаками, князь. Перекресток дорог, дождь, грязь. Вы зарубили первого, но второй достал вас пикой.

– Что вы еще видели, если не секрет?

Полковник заинтересовался не меньше князя.

– Разное. Сражение, где стреляли из многоствольных пушек; подводный корабль, летательный аппарат… Об одном интимном эпизоде позвольте умолчать, – Огюст зарделся, как мальчишка. – Да, я видел смерть Галуа! Я смотрел его глазами! И знаете, кто стрелял в беднягу?

– Кто?

– Я сам! Вернее, кто-то в моем облике! Нет, я понимаю, это звучит, как бред…

– Отчего же? – датчанин отнесся к заявлению с предельной серьезностью. – Один наш общий знакомый вполне способен на подобные фокусы. Я говорю о бароне фон Книгге. У него есть подручный, меняющий личины, как светская дама – перчатки. Чарльз Бейтс, англичанин, сын лондонского старьевщика. Фигура, заслуживающая пера мсье Гюго. Впрочем, надеюсь, что и в Англии появится достойный романист, способный поднять тему мистера Бейтса. «Броненосец „Warrior“ – роман века…

– Пся крев! Тесен мир, – пробормотал Волмонтович.

Шевалье не стал спорить. В последнее время мир вообще трещал по швам.

– Я проверил все версии, господа, – сказал он. – Пеше д'Эрбенвиль, Александр Дюшатле, наконец, вы, мсье Эрстед – никто из перечисленных не виновен в гибели Галуа. Я – тоже, хотя иногда боюсь, что схожу с ума, – Огюст мрачно постучал пальцем по лбу. – Полагаю, несчастного застрелил Бейтс. По приказу фон Книгге, из моего пистолета. Я только не пойму: к чему такие сложности? Личины, галлюцинации; пистолет крадут, возвращают, опять забирают…

– Зато я начинаю понимать…

Молодой человек с надеждой воззрился на «виконта д'Алюмена».

– …отчего вы, пророчествуя мне о министерском кресле, были похожи на Эминента. Фон Книгге – один из сильнейших ясновидцев нашего времени. Отсюда и сходство. Взгляд, выражение лица… Видимо, это общее у всех пророков. Неужели мне и впрямь суждено стать премьер-министром?

– Насколько я понял, это случится нескоро.

Шевалье был разочарован. Он-то надеялся, что ему растолкуют замыслы Эминента! – а датчанин увлекся перспективой собственной карьеры. Вот вам и спаситель блудных упырей…

– Я отвлекся, простите.

В интонациях полковника пробились до боли знакомые нотки. Ну конечно! Точно так же с Огюстом беседовал глаз-Переговорщик! «Потомок», значит? Уж не Андерса Эрстеда ли?

– Поиграем в сыщиков, господа? Мсье Шевалье, мы готовы выслушать вашу исповедь…

Рассказ не занял много времени. Бейтс, Ури, кладбищенская мельница, синий свет в темном проеме; письмо Галуа, монополия на научные открытия, имя убийцы… Слушая, Эрстед ходил по каюте из угла в угол. Князь замер за столом – Огюст всякий раз поражался умению Волмонтовича застывать без движения.

Казалось, в такие моменты князь переставал дышать.

– Изящный ход! – «Клоринду» качнуло, и Эрстед поспешил сесть на койку, привинченную к полу. – Не удивительно, что вы поверили. Фон Книгге, если захочет, убедит черта креститься.

– Он замышляет то, что приписал вам?

– У него иные цели. Записи Галуа интересуют его только на предмет их уничтожения.

– Но зачем?!

– Это долгая история, – полковник разлил остатки вина по кружкам. – Все началось с видений. Занятия оккультными практиками пробудили в фон Книгге дар ясновидца. Будущее его ужаснуло. Кое-что он мне в свое время рассказывал. И даже показывал. Это действительно страшно.

– И вы – ученый, юрист! – ему поверили?

Огюст вспомнил рвотный лабиринт и осекся.

– Да. К тому моменту часть его пророчеств сбылась. Я поверил, но не стал его последователем. Наши пути разошлись. Теперь мы – враги.

– Странно, что он не заглянул в будущее. Убедился бы, что вам суждена долгая жизнь, и покушаться на вас – бесполезно.

– Благодарю за надежду, – усмехнулся полковник. – Эминент не всесилен. Подозреваю, что будущее для фон Книгге – однобоко. Он видит то, что хочет увидеть. То, что оправдывает его в собственных глазах: смерть, войны, разрушения…

«Пушки-многостволки, косящие солдат, как траву? Да, пожалуй. Но… „Сигара“ с винтами, возносящаяся в небо? Ученый, выводящий на доске формулу за формулой? Ведь это тоже Грядущее!»

– И он намерен изменить ход истории?

– Ради этой цели он готов на все. Я, знаете ли, тоже не ангел. На войне мне доводилось убивать. Но методы Эминента… Впрочем, коррекция истории – вопрос сложный и скорее философский. Разве что наши потомки сумеют перевести его в практическую плоскость. Ваши «приступы» начались после встречи с фон Книгге?

Вопрос застал Огюста врасплох.

– Да.

– «После», – уточнил князь, – не значит «вследствие».

– Вы правы. Но просто устранить Галуа было недостаточно. Эминент стремился предотвратить публикацию его бумаг, широкое распространение опасных идей. И заранее знал, что бумаги попадут к вам, мсье Шевалье.

– Откуда?! Ну да, мы же ясновидцы…

– Допускаю, он пытался перехватить рукопись Галуа, но потерпел крах. Тогда он решил привлечь вас на свою сторону, выставив меня убийцей. В качестве союзника вы его устраивали. Он убедил вас спрятать бумаги Галуа и никому их не показывать… Но он не был бы Эминентом, если бы не предусмотрел запасной вариант – на случай, если вы выйдете из-под контроля. Сказалась немецкая пунктуальность…

– Запасной вариант?

– Тут мы вступаем в область предположений. Итак, вариант первый, как он мне видится. При встрече Эминент вас инициировал. Углядел потенцию к ясновидению – и слегка «подтолкнул» в нужном направлении. Такое ему по силам. Вы уподобились пистолету со взведенным курком, который он навел на единственную цель: сцену убийства Галуа. При определенных обстоятельствах – например, дуэль близ пруда Гласьер – у вас должно было возникнуть яркое видение: вы убиваете своего друга.

– Оно и возникло!

– Фон Книгге – знаток человеческой натуры. «Из человека можно сделать все, стоит только подойти к нему со слабой стороны», – его слова. Начни вы своевольничать – срабатывает «спусковой крючок». Вы полагаете себя убийцей, лунатиком, безумцем, мучаетесь от чувства вины… В итоге попадаете в приют для умалишенных, либо спешите в полицию – каяться! – и вас отправляют на каторгу. В обоих случаях бумаги Галуа были бы утеряны. Но наш ясновидец просчитался. Что-то пошло не так. Уверен: вам не следовало видеть «себя» со стороны, глазами Галуа. В итоге у вас возникли подозрения…

– Я едва не сошел с ума!

– Вот именно! И тут мы подходим ко второму «запасному варианту». Чарльз Бейтс застрелил Галуа, прячась под вашим обликом. Зачем, спросите вы? А затем, чтобы при необходимости убийцей сочли Огюста Шевалье! Наверняка фон Книгге озаботился и парочкой «случайных» свидетелей, которые видели «вас» на месте дуэли. До поры до времени они молчат, но в случае чего охотно дадут показания. Еще один способ упечь вас на каторгу. Мы вовремя оставили Париж…

– Почему бы тогда не пристрелить меня как собаку и не завладеть бумагами? К чему такие сложности?

– Заглянув в будущее, он мог увидеть, что там вы еще живы. И решился на «обходной маневр».

Огюст вспомнил, как, раненый д'Эрбенвилем, в бреду слышал от потомков про свой некролог. Значит, сентябрь? «Ревю Ансиклопедик»? В газете могли опоздать с публикацией… Сейчас август. В любом случае, если верить Оракулу, осталось недолго.

Эминент может не волноваться.

– …кроме того, у фон Книгге есть слабость. Он очень высокого мнения о своих способностях. Ножом или пулей он не брезгует, но предпочитает более изощренные способы. Вот как сейчас.

– В смысле?!

– Вы заметили, что с «Клориндой» творится какая-то чертовщина? Явление мегалозаура; матросы косятся на нас, как на исчадия ада. Что им мерещится – одному Богу известно. Вам почудилось, что я уничтожаю бумаги Галуа. Опоздай Казимир вмешаться – мы оба оказались бы за бортом. Я и сам наблюдал на палубе «призраков». Что примечательно, мне не удалось их рассеять при помощи поляризованного света. Хотя в Англии я проделывал это неоднократно! Вне сомнений, это дело рук фон Книгге. Хотя организовать нападение пиратов – проще и эффективнее…

– Типун вам на язык, друг мой! – недовольно буркнул Волмонтович. – Только пиратов нам и не хватало.

В каюте повисла нервная тишина.

Секунда, и ее разорвал донесшийся снаружи выстрел.