Текст книги "Волчонок"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И запах…

Мира не выдержала, отвернулась. Вслед за ней – подруга Диззи.

– Все видели? Моя отметина! – Диззи ткнул стволом в дырку на шее махайрода, обрамленную глянцевым венчиком запекшейся крови. – Я сюда и целился! Наповал!

Спорить Игги не хотелось, хотя он видел минимум пять отверстий в боку зверя, проделанных его «стрелой». И еще одно, в груди, – от импульсника Миры.

– Шкуру попортили… – буркнул Хью.

– На хрен шкуру! – взвился Диззи. – Главное, башка цела! Велю выделать чучело и на стенку повешу. Цыпа, ты где? Иди сюда, Игги нас снимет! На память!

Игги кивнул на махайрода:

– Башку ему ты резать будешь? Ножик дать?

– Я?! Твою мать! – До тугоумного Диззи наконец дошло. – Надо было проводника дождаться… Он бы и отрезал!

– Твой трофей, – ухмыльнулся Игги. – Ты и режь.

Глюк заржал молодым жеребцом, Лат расплылся в улыбке. Настроение улучшилось у всех, кроме возмущенного Диззи.

– Становись к туше! Снимемся – и летим дальше!

– Все трофеев хотят!

– Давай не тормози!

Диззи облапил подругу, тиская ей грудь. Хью нацелился камерой, вспыхнул контрольный индикатор – запись пошла. Крупный план в кадре сменился средним, захватывая часть джунглей.

– Что за гадство! – Хью нахмурил брови. – Настройки полетели.

IV

Джунгли ожили, вернее, расслоились. В мешанине листьев, ветвей и лиан проступили зыбкие силуэты. Так бывает, когда сбоит голопроектор. Объемные фигуры превращаются в призраков, плоских, как лист оформительской пленки, и сквозь них просвечивает «задник».

«Вот это меня вштырило! – восхитился Игги. – С чего бы?»

Два призрака шагнули ближе, обретая материальность. Шесть суставчатых лап возносили выше человеческого роста раковину – глянцевый, витой, сильно наклоненный вперед конус. Раковины были наискось срезаны на концах. Из срезов, из темно-красной перламутровой глубины, словно мясистые опухоли, выпирала лоснящаяся розовая масса. Если красота раковин приводила в восторг, то их содержимое – сухопутные моллюски вызывали инстинктивное омерзение. Игги попятился, поднимая «стрелу». Руки онемели, ружье грозило выпасть из пальцев. Воздух, горячий и влажный, комом блевотины застрял в глотке. Игги судорожно икнул – раз-другой. Приклад «стрелы» ткнулся в плечо. Паук, подумал Игги. Моллюск. Паллюск, оп-ди-ду-да! Шестиногая дрянь в прицеле рябила, расплывалась. Неприятно подергиваясь, паллюск шел цветными пятнами. Из последних сил Игги боролся с икотой. Я промажу, знал он заранее.

Однозначно промажу!..

Студень паллюска дрогнул. Миг-другой, и на Игги уставились два жемчужно-мутных бельма. Они сидели на кончиках слизистых рожек. Вокруг бельм наскоро формировалось безволосое лицо – судя по чертам, вполне человеческое.

Мое, хихикнул Игги. Чтоб мне сдохнуть, мое!

Истошно завизжала подруга Диззи. Эхом взвизгнул импульсник Миры. Вспышка, и Игги, отчаянно заорав, тоже нажал на спуск.

– Мое! – Крик рвал горло. – Отдай мое лицо, мразь!

Палец занемел, разряжая батарею ружья.

– Ди-ду-да! Ди-ду-да, чтоб ты сдох!

Рядом палили, визжали и матерились. Раковина ближайшего паллюска разлетелась на куски, обдав охотников гейзером белесой жижи. Остро, вызывая тошноту, запахло креветочным супом с цитронеллой. Суставчатые конечности твари разъехались, скрежеща когтями по камням; дымясь, останки рухнули наземь.

– Есть! Мы ее завалили!

Игги развернулся ко второму паллюску и ослеп, как от огня плазменной сварки. Не целясь, он выстрелил в этот огонь. Сквозь багровые, сводящие с ума круги он видел, что на него надвигается зеркало. В зеркале полыхало неистовое солнце Тренга, а за буйством плазмы проступало еще одно смутно знакомое лицо. Мира, подумал он. Мира, лисичка моя! Они и тебя обокрали… Отшвырнув разряженный лучевик, рыдая от рези под веками, Игги бросился прочь, не разбирая дороги. Нога подвернулась, угодив в трещину между камнями; Добс упал, до крови ободрав колени, снова вскочил, не чуя боли, – бежать, бежать!

На карачках, на четвереньках, но ползти…

– Скалы! – надрывался с небес баритон Латомбы. – Все на скалы!

Джунгли рождали все новых паллюсков. Они сияли на солнце, будто их облили жидким металлом. Отступая, Диззи и Хью продолжали стрельбу, но раковины-зеркала отражали лучи. Плавились камни, вспыхивали кусты и деревья. Впереди, в тридцати метрах от Игги, обогнав всех, взбирался на скалу Латомба. Распластавшись по камню, он перетекал с места на место, как клякса. Только кляксы обычно сползают вниз, а упрямец-стриптизер тёк вверх. Впервые в жизни прекрасно развитые мышцы Латомбы пригодились вудуну не для того, чтобы бесить гормонами мозги богатых климактеричек.

За ним, подменяя ловкость страхом смерти, карабкались Глюк и обе девушки.

Подруга Диззи добралась до плоского уступа. Привстала на цыпочки, ухватилась за жилистую, выглядевшую крепкой плеть скального вьюнка. Плеть лопнула, два вопля слились в один: сорвавшейся девушки и толстяка Хью. Подруга Диззи бестолково копошилась у подножия скалы, вытирая о плечо рассеченную до крови щеку. Она больше не кричала, только скулила, как покалеченная собака.

Зато Хью орал как резаный.

Поздно, слишком поздно он внял совету Латомбы. Зазубренный коготь паллюска насквозь пробил икроножную мышцу толстяка. Хью корчился раздавленным слизнем и вопил благим матом, брызжа слюной. Он не видел, что сверху на него уставилось его собственное лицо, вылепленное из скользкой плоти. Паллюск изучал человека с любопытством энтомолога, насадившего на булавку редкого мотылька.

Обернувшись на бегу, Диззи выстрелил. Луч полоснул по сочленению лапы, пригвоздившей толстяка, и срезал ее, словно ножом.

– Оп-ди-ду! – бормотал Игги, взбираясь на скалу. – Оп-ди-да!

Время от времени он выворачивал голову так, что в шее опасно хрустело. Не для того, чтобы узнать, далеко ли паллюски, гонятся ли они за беглым элитвизажистом. Игги Добсу было интересно. Интересно, долбись оно слоном!

Хью ухватился за обрубок паучьей лапы, торчащий из окровавленной икры. С хриплым ревом толстяк вырвал пакость из раны. Вскочив, он с неожиданной резвостью заковылял прочь, оставляя за собой след, привлекательный для любого хищника. Впрочем, паллюск не стал гнаться за пожирателем блинов. Задрав раковину, тварь уставилась вверх. Там, на вершине скалы, приплясывал дуреющий от возбуждения Латомба. Зрелище заворожило паллюска. Псевдолицо Хью, далеко выдвинутое из раковины, заколебалось, подернулось рябью. Миг – и розоватая плоть сделалась темной, почти черной.

На стриптизера глядела его копия.

– Пляши! – взвыл Игги. – Пляши, Лат! – И сорвался вниз.

Перед глазами замелькали каменные сколы. Игги попытался за что-нибудь уцепиться, но только сорвал два ногтя на правой руке. Природный наждак с палаческим удовлетворением мазнул по лбу, и Игги оказался на исходной позиции: у подножия скалы. Он помотал головой, пытаясь избавиться от звона, но тот лишь переместился из одного уха в другое. Лоб отчаянно саднило. Забыв о паллюсках, Добс тронул лоб ладонью, взвыл от острой боли и тупо уставился на пальцы, окрашенные красным. Охотничий костюм был изодран в клочья. К счастью, армированная ткань сражалась до конца. Если бы не прочность одежды, клочьями свисала бы сейчас кожа Игги.

Сил для второй попытки не осталось.

Паллюски разбрелись по округе. Двое – самые крупные, с лицами Игги и Миры – склонились над махайродом, заплевывая хищника в два рта. Чуть выждав, они вытянули губы трубочкой – дальше, еще дальше, пока рты не превратились в морщинистые хоботки, – и присосались к туше. Еще один, мелкий, с раковиной, треснувшей по краю, лакомился останками своего же расстрелянного приятеля. Искалеченный паллюск с физиономией Лата, за неимением иной поживы, высасывал содержимое из обрубка собственной лапы, валявшегося на земле. Остальные бродили вокруг, как бы в раздумьях, забыв о горе-охотниках. Звуки, которые издавали паллюски, странным образом напоминали человеческую речь. Игги даже показалось, что он разбирает свистящие и булькающие слова:

– Завалилл… завалиллли…

– …мрасссь…

– Вшшштырилло…

– Помогите! На помощь!

Нет, понял Игги. Это не паллюски.

Кричал Глюк, оседлав горбатый уступ. Король вирт-шоу склонился к коммуникатору, уткнувшись носом в ярко-алое мерцание сферы, активированной в аларм-режиме, и повторял призыв, как заклинание. В трех метрах выше, на вершине, рядом с упавшим на колени Латом, рыдала бледная, дрожащая Мира. Под ними, обходя паллюсков по широкой дуге, ковылял к джунглям Хью. Кровь из ноги толстяка продолжала течь, но Хью упрямо шел, пока не исчез за деревьями. Диззи нигде не было видно; его подруга, отчаявшись встать, ползла в сторону аэромоба. С такими темпами она добралась бы до цели к вечеру. От вида ее развороченной щеки Игги едва не сблевал.

Один паллюск обернулся к Игги:

– Сссдоо? Сдоооххни…

– Ооп-ди, – поддержал второй. – Ду-ду-ддааа…

Мертвыми пальцами Игги нащупал рукоятку «Ангстрема». Он еще колебался, не зная, что разумнее – стрелять в тварей или застрелиться самому, – когда в зарослях раздался громкий треск. Из кустов выломился Хью, ковыляя заметно быстрее, чем раньше. Толстяк от кого-то удирал – от кого-то, кто пугал его больше отвратительных паллюсков. Тут с Игги случился краткий приступ déjà vu. Джунгли за жирной спиной Хью расслоились во второй раз. Сквозь листву и плетеные занавеси лиан проступили зыбкие силуэты – много, больше десятка. Игги всмотрелся и захрипел от рези в многострадальных глазах. Опушка полыхнула диким убийственным пламенем, – казалось, из кустов по Игги Добсу ударила батарея плазматоров.

Паллюски проявили неожиданную прыть. Они кинулись к засевшим в джунглях стрелкам, стремительно сокращая дистанцию. Но добраться до врага тварям не удалось. Шквал огня смел их на бегу, отсекая паучьи лапы, разнося раковины в куски, выжигая из панциря склизкую плоть. Самый шустрый метнулся в сторону, но прожил лишь на секунду дольше остальных.

Игги глянул на «Ангстрем», который держал в руке. Затолкать оружие в кобуру удалось с третьего раза. Он вытер о штаны ладонь, скользкую от пота и крови, встал и, спотыкаясь, направился к спасателям.

– Где вы шлялись, дармоеды?! Нас чуть не сожрали!

Молодой спасатель слушал Игги с каменным лицом.

– Да ты знаешь, урод, кто я?! Ты в курсе, какая у меня страховка?!

Спасатель не пытался вставить хоть слово в свое оправдание, и это доводило Добса до белого каления.

– Ты должен на спутнике верхом сидеть! День и ночь! Бдить за мной, идиот! Я тебя по судам затаскаю! Всю твою сраную контору! По миру пущу! Будешь дерьмо жрать и ботинки мне лизать…

Правый бок взорвался черной, оглушающей болью. В глазах потемнело. Игги хотел выдохнуть, но вместо воздуха, спекшегося в легких, его мучительно вывернуло желчью, и еще раз. Когда он наконец смог дышать, а тьма поредела, Игги обнаружил, что лежит, скорчившись, в луже паллюсковой слизи. Рядом с виском Добса качался с пятки на носок пыльный армейский ботинок.

– …жаловаться, – простонал Игги. – Я иск подам…

– Это ваше право, – согласился ботинок.

– Кто вы… такой?

– Курсант Тумидус, Семнадцатое высшее военное училище либурнариев ВКС Помпилианской империи. Четвертый курс, первая манипула. Личный номер 172 843 PQL. Запомнили или вам записать?

Оп, мертвея, понял Игги. Полный оп и ди-ду-да. Помпилианцы! Чужая планета, безлюдный остров, кругом одно зверье… Ни адвокатов, ни телохранителей, ни просто свидетелей! Высший разум, лучше бы нас сожрали…

– Вы знаете, где находитесь? – допрашивал неумолимый ботинок.

– Н-на Тренге…

– А точнее?

Возьмут в рабство, сказал себе Игги. Точно, возьмут. Буду болтаться за хозяином до конца жизни. Безвольная кукла, живая батарейка. Сдохну на заводе или в ходовом отсеке галеры…

– На острове… На острове Андин!

– Вы уверены?

– Да!

– Вынужден вас разочаровать. Вы на острове Сколарис. Этот остров сдан Лигой в аренду Помпилии сроком на девяносто девять лет. Посторонним здесь находиться запрещено.

– Глюк! – заплакал Игги. – Глюк, сволота… Ты вводил координаты?

– Где ваш проводник? – Ботинок отступил на шаг. – Представитель туркомпании?

– Нету.

– Ваш транспорт в порядке?

– Наверное.

– Гельвий, Секст! Окажите помощь раненым.

V

– Курсант Тумидус, вы идиот!

– Так точно, господин дисциплинар-легат!

– Вы – безмозглый кретин!

– Так точно, господин дисциплинар-легат!

– Вы – позор Военно-космического флота Помпилии!

– Так точно…

Начальник училища замолчал, глядя на проштрафившегося курсанта. Марк стоял навытяжку и преданно ел глазами командира. Стройный, молодцеватый, широкоплечий; берет либурнария, согласно традициям абордажной пехоты, лихо сбит на затылок. Белокурый чуб, вырвавшись на волю из-под резинки берета, закрывал часть лба до левой брови. На лице парня читалось раскаяние – такое же искреннее, как обещание волка сделаться вегетарианцем.

Девки, подумал начальник. Дуреют, небось, девки-то.

– Этот извращенец, – тихо сказал дисциплинар-легат Гракх, – эта слизь… – И поправился: – Этот Игги Добс, которого вы оскорбили рукоприкладством, – сам по себе он никто. Дрянь и сволочь. Но среди его клиентов встречаются люди с положением в обществе. Госпожа Ташри, старшая жена премьер-министра Нутарана, даже в сортир не ходит без консультаций своего стилиста. Вы слышали о патриархе Олоферне Шестом, Человеке-с-тысячей-обликов? Разумеется, слышали. Его святейшество – звезда желтой прессы. Тоже, кстати, Добсова работа. Поп-дивы, сенаторы, любовницы диктаторов и финансовых воротил… Как вы думаете, курсант Тумидус, что произойдет, если Добс начнет жаловаться? При его-то связях! Вольно! Я жду ответа.

– Полагаю, что ничего особенного. – Марк расставил ноги на ширину плеч и заложил руки за спину, как велел устав. – Я бил господина Добса по корпусу. Даже если, вернувшись на базу, он зафиксирует побои в местном лазарете – будет трудно доказать, что это моя работа. В форс-мажорной ситуации Добс вполне мог удариться о камень или ветку дерева. Я не говорю о том, что он мог получить травму при контакте с опасным животным.

– С опасным, значит? С животным?

– Так точно!

– Насчет животного вы правы, курсант…

Начальник училища прошелся по палатке. В жилом офицерском корпусе, расположенном за медблоком, у дисциплинар-легата было три комнаты, которые б о льшую часть времени пустовали. Гракх предпочитал палатку: здесь он ночевал, здесь проводил совещания, благо место позволяло. На груди начальника поблескивали орденские планки, тугой воротник мундира был скреплен посредине Глазом Бури первой степени – наградой за личную храбрость в бою. Иногда, в минуты слабости, Гракх думал, что рукопашная – детский лепет в сравнении с педагогической деятельностью.

– Я видел записи со спутника. – Он встал у «бойницы». Металлизированная ткань палатки в этом месте была прозрачной. Блики солнца играли на глянце планок. – Лицо вашего… мм… вашего протеже, курсант Тумидус, носило явные следы повреждений. Царапины, ссадины, кровоподтеки. Вы готовы прокомментировать?

– Так точно, господин дисциплинар-легат! – Марк снова вытянулся в струнку. – Спасаясь от хищников, господин Добс был крайне неуклюж. Если вы видели записи со спутника, вы могли убедиться в этом сами. Когда же я… э-э-э… вступил с господином Добсом в физический контакт, мы находились в тени скалы. Там есть такой козырек… Короче, в данном случае спутниковая съемка вряд ли даст конкретный результат. Наш разговор с господином Добсом был сугубо конфиденциальным.

На столе запиликал уником. Дисциплинар-легат взмахнул рукой, позволяя системе наблюдения считать код его личной татуировки. Миг – и над уникомом всплыла сфера локальной связи. В «пузыре» смешно колыхалась голова Сергия Туллия, обер-манипулярия медицинской службы. Связь барахлила, нос Туллия то сползал на щеку, то раздваивался на два хоботка.

– Инъекции, – сказал медик. – У меня все готово.

– Хорошо. – Начальник училища кивнул. – Ждите, Туллий. Я приказал вести четвертый курс к вам. Курсант Тумидус подойдет отдельно, чуть позже. У нас с ним частная беседа.

– Четвертый курс уже у меня, – сварливо бросил медик. Нос Туллия стабилизировался, зато левый глаз начал аритмично подмигивать. Казалось, медик на что-то намекает. – У них сегодня первая «офицерская». Я хотел напомнить, что вакцина в распечатанном состоянии нестабильна. Пусть курсант Тумидус не опаздывает. Вы же в курсе, Гракх…

– Я в курсе. Не торопите меня, Туллий.

– Вы его что, разносите? Едите поедом, ставите клизму? Хорошее дело. Скажите, пусть в следующий раз бьет по почкам. Это я вам говорю как врач…

– Туллий!

– Все-все.

Сфера погасла. Гракх бросил быстрый взгляд на курсанта. Тот превратился в камень, в мраморную статую – хоть сейчас ставь перед Академией Генштаба. Лишь уголок рта дрожал, выдавая мучительную борьбу со смехом.

– Зря, курсант Тумидус. – Гракх сел к столу. – Зря веселитесь. Разумеется, я мог бы наказать вас. Но мы оба понимаем: наказание – шар в пользу Игги Добса. Если я наказываю вас, значит вы заслужили и он прав.

– Разрешите обратиться, господин дисциплинар-легат?

– Обращайтесь, курсант.

– Вы без проблем можете найти сотню нейтральных причин для наказания. Прикажете идти на гауптвахту?

– Нет, не прикажу. По большому счету, вы заслуживаете поощрения за спасение этих придурков. Я хотел сказать, за спасение группы туристов, попавших в экстремальную ситуацию. И все же… Учитесь сдержанности, Марк. Я старше вас, я знаю, что говорю. Уверен, то же самое вам сказал бы ваш дядя, гард-легат Тумидус…

Дисциплинар-легат осекся, понимая, что брякнул лишнего. Он видел, как изменилось при его словах лицо курсанта. Казалось, парню без предупреждения отвесили оплеуху. С дядей Марка, гард-легатом Гаем Октавианом Тумидусом, Гракх учился в академии, после чего участвовал в ряде кампаний. Домой легат Тумидус вернулся кавалером ордена Цепи и малым триумфатором, а легат Гракх – кавалером Глаза Бури. И что? У судьбы есть чувство юмора: она сама шутит, сама и смеется. В данный момент Тумидус-старший, решением сената Помпилии лишенный чинов, званий и наград, считался предателем Отечества и врагом помпилианского народа – по причинам, о которых начальник училища предпочел бы не вспоминать.

Уверен, подумал он, парень пошел во флот из-за дяди. В детстве восхищаться бравым героем, лихим воякой, образцом для подражания, чтобы в юности узнать: твой герой – изменник… Чего ты больше хочешь, курсант Тумидус? Стать таким, как дядя в минуты его триумфа, или искупить дядину вину? И то и другое – глупость. Впрочем, сейчас ты этого не поймешь. Даже начни я вколачивать это тебе в мозги со всей флотской прямотой – нет, не поймешь. Годы твои не те, чтобы понимать. Гракх знал, что отец Марка, видный энергетик Октуберана, был категорически против решения сына стать офицером. И дед, в прошлом известный артист цирка, возражал как мог. Что ж, парень, упрямства тебе не занимать. Характер – оружие; главное, не стрелять по своим…

– Скажите, курсант… – Начальник училища забарабанил пальцами по пластику столешницы. Дурная привычка: Гракх всегда начинал барабанить, затрагивая в разговоре скользкие темы. Наверное, поэтому остался холостяком. – Почему вы решили стать либурнарием? Я имею в виду, почему именно абордажная пехота? Если вы хотели посвятить жизнь военному флоту, вы могли бы стать связистом, пилотом истребителя… Десантником, наконец! Абордажная пехота, скажу вам прямо, не самый популярный род войск…

Посвятить жизнь, подумал Гракх. Штамп из агитки.

Кажется, я все испортил.

– Основой энергетической независимости Великой Помпилии, – Марк выкатил грудь колесом, барабаня как по писаному, глаза парня превратились в оловянные пуговицы, – является рабовладение. Страна нуждается в притоке новых рабов. Абордажная пехота, чьей задачей и почетной миссией является захват живой силы потенциального противника…

– Отставить, курсант.

Гракх смотрел на Марка до тех пор, пока молодой человек не опустил взгляд. Такие поединки дисциплинар-легат научился выигрывать с давних пор, еще когда был молодым обер-центурионом с тремя орлами в петлицах.

– То же самое вы говорили на собеседовании, подав заявление с просьбой принять вас в наше училище. Эти слова повторяют все будущие курсанты. Проклятье! Я заучил их назубок. Они снятся мне по ночам. Это правильные слова: и по форме и по содержанию. Но я хотел бы услышать вас, курсант Тумидус, а не профессионального идеолога, мастера составлять брошюры «Служу Отечеству!». Вы удивлены?

Марк пожал плечами:

– Мне нечего добавить, господин дисциплинар-легат. Энергетика нашей расы базируется на использовании рабов. Обеспечивать рост их количества – функция абордажной пехоты. Да, невольничьи рынки. Да, варварские царьки, меняющие подданных на бусы и лучевики устаревших моделей. Но либурнарии берут рабов по-нашему, по-помпилиански – в бою. Как и тысячи лет назад. Если я хочу служить во флоте, мое место на либурне.

Отец, подумал Гракх. Я чую след отца. Парня хотели сделать энергетиком, отцовским преемником; позже, когда парень удрал во флот, отлучили от дома. Теперь курсант Тумидус – отсюда, за тысячи парсеков от Октуберана! – доказывает отцу, что в какой-то мере следует заветам родителя. Вряд ли он сам это осознает, и тем не менее… След дяди виден еще ярче. Надеюсь, парень перерастет дурацкий комплекс – служить искупителем. Иначе ему будет трудно. У нас, военных, хватает своих неврозов, чтобы тащить еще и чужие.

– По плечу ли ноша? – спросил Гракх.

Марк улыбнулся:

– Мой дед однажды сказал: «Важен не вес. Важно, кого несешь». Я запомнил.

Проникая в «бойницы», солнце расчерчивало пол палатки на длинные прямоугольники. Молчал уником – с укоризной, словно медик Туллий напоминал: «Пусть курсант Тумидус не опаздывает. Вы же в курсе, Гракх…» Вдалеке, за периметром лагеря, раздался рев зверя – и смолк.

– Вернемся к спасению туристов, – сказал дисциплинар-легат. – Значит, козырек? Вы были в тени скального козырька?

– Так точно!

– Вас не могли заснять со спутника?

– Так точно!

– Лицо Игги Добса к тому времени уже носило следы повреждений?

– Так точно!

– И ты, болван, ударил его в печень? Туллий, клистирная трубка, тоже хорош – по почкам… Чем ты думал, позор военно-космического флота?!

– А куда надо было бить, господин дисциплинар-легат?

Гракх молчал. Молчал и Марк.

В глазах курсанта медленно возникало понимание.

КОНТРАПУНКТ.

МАРК КАЙ ТУМИДУС ПО ПРОЗВИЩУ КНУТ

(Двадцать два года тому назад)

Раньше в цирках убивали.

Ну да, в седой древности. И что? Умелые бойцы вставляли друг дружке меч в печень. Еретиков жрали львы. Детей еретиков – леопарды. Метатели ножей демонстрировали свое мастерство на приговоренных к смерти. Врагов народа – особая честь! – рвали на части упряжками коней. Публике нравилось, публика хотела еще.

В паузах выходили клоуны.

Это свойственно человеку. После острого тянет на кисленькое. После смерти – на смех. Клоуны кувыркались, обменивались пощечинами, ездили задом наперед на деревянных лошадках.

Случалось, срывали аплодисменты. Насмеявшись вдоволь, публика гнала клоунов прочь.

Возвращалось время клыков и крови.

Сейчас, тысячелетия спустя, я не думаю, что многое изменилось. Глядя на акробата, творящего чудеса под куполом, партер с замиранием ждет: когда же он сорвется? Хлопая укротительнице, смиряющей тигра, ряды втайне надеются, что однажды хищник вспомнит, кто он, и превратит красотку в сочную отбивную. Люди не злы, о нет! Просто чужая смерть – лучшее в мире зрелище. О ней можно вспоминать годами, чувствуя собственную значимость. Рассказывать друзьям и близким: помнится, имел я удовольствие видеть…

В паузах по-прежнему выходят клоуны.

В паузах между надеждой, от которой пахнет кровью, и надеждой, в которой звучит похоронный оркестр. Вся история Ойкумены – это надежда, которая сбывается чаще, чем хотелось бы, и клоуны в паузах.

И не говорите мне, что я – мизантроп.

Просто я не сразу стал клоуном.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Внук! – сказал Луций Тумидус со счастливой улыбкой.

– Сын! – сказал Юлий Тумидус.

– У меня родился внук.

– У меня родился сын.

Мужчины переглянулись. Строгий, сдержанный Юлий – двубортный пиджак, белая сорочка, тугой узел галстука. Раскованный, свободный в движениях Луций – клетчатая рубашка расстегнута до пупа. Ничего общего. Семейное сходство раскопал бы, пожалуй, лишь археолог, мастер восстанавливать кувшины по черепкам.

Дед достал флягу.

Отец покачал головой: не здесь.

Пожав плечами, дед сделал глоток.

Без одобрения глянув на Луция, Юлий тронул пульт связи. Миг, пока запрос обрабатывался, – и стена перед мужчинами растаяла, открыв палату с роженицей. Валерия кормила малыша грудью. Головка ребенка лежала на сгибе материнской руки; пальцами свободной руки женщина легко проводила по щеке сына, ближе к губам, стимулируя сосательный рефлекс. Она знала, что за ней наблюдают, – информателла оповестила роженицу, кто находится в «комнате свиданий» на первом этаже, – и нисколько не смущалась этим. Захоти Валерия Тумидус избавить себя от контактов с семьей, она бы сделала это без труда. Одно слово возражения – и связь мгновенно прервется.

«У нас рожают королевы!» – девиз Родильного дворца № 1 Управления здравоохранения Юго-Восточного админокруга города Нум, планета Октуберан. Стоимость услуг – продай звездолет, роди сына. Впрочем, семья Тумидусов жила в достатке. Они могли позволить себе солидный контракт на ведение беременности.

– Дорогая, – Юлий откашлялся, – я счастлив сообщить…

И замолчал.

Валерия тихонько засмеялась, стараясь не потревожить ребенка. Она знала, как муж умеет выражать свои чувства словами.

– Хорошая грудь, детка. – Луций отсалютовал невестке флягой. – Поверь старику, у меня большой опыт. Когда мой скромный сын уйдет, я расскажу тебе про одну крошку с Хиззаца. Высший разум, что мы вытворяли! Юлий, заткни уши, тебе рано слышать о таком. А может, поздно…

И подмигнул.

– Отец! – возмутился Юлий, багровея.

– Не смешите меня, – сказала Валерия. – Вы мешаете кормлению.

На щеках ее играли очаровательные ямочки.

– Я назову его Марком. – Юлий все не мог успокоиться. Поведение отца он считал возмутительным. – В честь моего деда.

– Марком Каем, – поправила Валерия. – Мы назовем его Марком Каем. У меня тоже есть дед, дорогой.

– В честь живых не называют, – возразил Юлий. Он полагал себя тактичным, но прямым человеком. – Хотя… Пусть будет по-твоему. Марк Кай Тумидус – звучит неплохо. Как ты думаешь, отец?

– Отлично звучит, – согласился Луций. – Я уже люблю этого парня. Я любил бы его, даже если бы его звали Диджестив Карпалахендра. У нас был эквилибрист-эксцентрик с таким именем.

– Папа!

– Что – папа? Ты не любишь эквилибр, Юлий?

Валерия снова засмеялась. Приподняв ребенка, она дождалась, пока маленький Марк не срыгнет, вытерла ему рот и снова уложила рядом с собой.

– Кого он у тебя оторвал? – деловито осведомился Юлий.

– Восемнадцатого, – ответила Валерия.

– Ты уверена?

– Разумеется, дорогой.

– Я распоряжусь, чтобы восемнадцатого пометили.

– Конечно, дорогой.

Не прерывая визуальной связи с палатой, Юлий достал уником. Пальцы его тронули сенсоры. Вскоре в голосфере всплыло лицо дежурного по 2-й городской энергостанции. Дежурный жевал – вызов застал его во время обеденного перерыва.

– Это я, – сказал Юлий. – У меня родился сын.

– Мои поздравления! – Дежурный вытер рот салфеткой. – С вас причитается!

– Велите пометить раба номер восемнадцать, принадлежавшего моей жене Валерии Тумидус. Теперь он принадлежит моему сыну Марку Каю Тумидусу. Остальные распоряжения я сделаю позже.

Дежурный наклонился вперед:

– Ресурс восемнадцатого исчерпан на восемьдесят семь процентов. Имейте в виду.

– Насколько его хватит?

– Около двадцати месяцев в обычном режиме использования. В режиме «экстра» – три месяца. В экономичном режиме…

– Достаточно. К тому времени я позабочусь, чтобы мой сын обзавелся свежими, более энергоемкими рабами. На курсах молодых отцов меня предупреждали об этом…

Юлий не был молодым отцом. Младенец Марк, первенец четы Тумидусов, родился поздним ребенком. В остальном Юлий, главный инженер 4-го окружного энергокомплекса, куда входила и 2-я городская станция, сказал правду. Мужчина-помпилианец и без курсов отлично знал, что своего первого раба ребенок отрываету матери во время родов. В утробе дитя воспринимает себя и мать как единый организм, а рабов матери – как своих собственных. Клеймо плода – итог эволюции помпилианской расы, пси-орган, дающий возможность превращать свободных людей в рабов, в безвольный придаток хозяина, – дремлет, подавленное материнским клеймом. Если беременная женщина страдала тяжелыми неврозами или была психически неуравновешенна, случалось даже, что клеймо матери целиком поглощало клеймо плода и ребенок рождался рабом. К счастью, такие чудовищные отклонения были редкостью. Наблюдение опытных врачей за течением беременности позволяло предвосхитить трагедию и заранее принять необходимые меры. В обычной ситуации при отсечении пуповины – разрыве прямого контакта с матерью – младенец в состоянии стресса, нуждаясь в рабах, как в воздухе или питании, хватался за тех рабов, что принадлежали матери, и отрывалодного, присваивая его себе. Процесс этот был болезненным для роженицы, но не слишком. Главное, что мать сразу определяла, какого именно раба присвоил себе ее малыш.

Первый вдох, первый рывок клейма. Это называлось «хватательный альфа-рефлекс». Для помпилианца – естественный, как рефлексы вздрагивания, зевания или кашля.

Слабый, испуганный ребенок хватался за слабого раба. Ресурс добычи, как правило, был исчерпан на семьдесят−девяносто процентов. Запасы внутренней свободы, перерабатываемые на станциях Великой Помпилии в энергию, у «детских» рабов не могли быть велики – иначе младенец с едва проснувшимся, вышедшим из-под материнской опеки клеймом не справился бы с объектом захвата. По мере взросления сына или дочери родители приводили к детям более энергоемких рабов – тренируя юные клейма, выводя их на полную мощность.

Приводить к подросткам свободных, не знавших рабства людей начинали с тринадцати лет. Иногда раньше, если на то были рекомендации врачей и психологов.

– Дежурный прав, дорогой, – вмешалась Валерия. – Доктор Целия сказала мне, что клеймо нашего сына чуточку недоразвито. Нет повода для беспокойства, сказала она. Большинство сильных клейм в начале жизни проявляет себя точно так же. Доктор Целия рекомендует провести повторный захват, выбрав раба с ресурсом в районе семидесяти – семидесяти пяти процентов. Это стимулирует…

– Я понял, – перебил жену Юлий. Ему не понравилось, что Валерия вслух признала правоту дежурного, а значит, ошибку Юлия. – Когда можно провести повторный захват? Так, чтобы не повредить тебе и нашему Марку?