Текст книги "Робот-зазнайка (авторский сборник)"
Автор книги: Генри Каттнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Локк подмигнул сыну, но тот оставался серьезным. Эбигейл поднялась и, не выпуская из рук чашки, подошла к камину. Она взяла метелку, смахнула осевший пепел, раскинулась на подушках и протянула к огню тощие ноги. Локк украдкой зевнул, прикрыв ладонью рот.
– Пока мы не пришли к соглашению, сын, пусть все будет по-прежнему. Не трогай больше ту книгу об энтропической логике. И другие тоже. Договорились?
Ответа не последовало.
– Договорились? – настаивал Локк.
– Не уверен, – сказал Авессалом после паузы. – Откровенно говоря, книга уже внушила мне кое-какие идеи.
Глядя на сидящего против него сына, Локк поражался несовместимости чудовищно развитого ума с детским тельцем.
– Ты еще мал, – сказал он. – Ничего страшного, если подождешь немного. Не забудь, по закону власть над тобой принадлежит мне, хоть я и ничего не сделаю, пока ты не согласишься, что я поступаю справедливо.
– Мы с тобой по-разному понимаем справедливость, – сказал Авессалом, выводя пальцем узоры на скатерти.
Локк встал, положил руку на плечо мальчика.
– Мы еще не раз вернемся к этому, пока не выработаем наилучшего решения. А теперь мне надо проверить кое-какие работы. Он вышел.
– Отец желает тебе добра, Авессалом, – сказала Эбигейл.
– Конечно, Эби, – согласился мальчик, но надолго задумался.
На другой день Локк провел занятия кое-как и в двенадцать часов видеофонировал доктору Райану в Вайомингские ясли для одаренных детей. Райан разговаривал уклончиво и рассеянно. Сообщил, что спрашивал детишек, поддерживают ли они связь с Авессаломом, и что все они ответили отрицательно.
– Но они, разумеется, солгут по малейшему поводу, если сочтут нужным, – прибавил Райан с необъяснимым весельем.
– Что тут смешного? – осведомился Локк.
– Не знаю, – ответил Райан. – Наверное, то, как терпят меня детишки. Временами я им полезен, но… сначала предполагалось, что я здесь буду руководить. Теперь детишки руководят мною.
– Надеюсь, вы шутите? – Райан опомнился.
– Я отношусь к одаренным детям с исключительным уважением. И считаю, что по отношению к сыну вы совершаете серьезнейшую ошибку. Я был у вас в доме примерно год назад. Это именно ваш дом. Авессалому принадлежит только одна комната. Ему запрещено оставлять свои вещи в других комнатах. Вы его страшно подавляете.
– Я пытаюсь ему помочь.
– Вы уверены, что знаете, как это делается?
– Безусловно, – окрысился Локк, – даже если я не прав, это не значит, что я совершаю сыну… сыно…
– Любопытный штрих, – мимоходом обронил Райан. – Вам бы легко пришло на язык «отцеубийство» или «братоубийство». Но люди редко убивают сыновей. Этого слова сразу не выговоришь.
Локк злобно посмотрел на экран.
– Какого дьявола вы имеете в виду?
– Просто советую вам быть поосторожнее, – ответил Райан. – Я верю в теорию мутации, после того как пятнадцать лет проработал в этих яслях.
– Я сам был гениальным ребенком, – повторил Локк.
– Угу, – буркнул Райан; он пристально посмотрел на собеседника. – А вы знаете, что мутации приписывают кумулятивный эффект? Тремя поколениями раньше гениальные дети составляли два процента. Двумя поколениями раньше пять процентов. Одним поколением… словом, синусоида, брат Локк. И соответственно растет коэффициент умственного развития. Ведь ваш отец тоже был гением?
– Был, – признался Локк. – Но он не сумел приспособиться.
– Так я у думал. Мутация – затяжной процесс. Есть теория, что в наши дни свершается превращение из homo sapiens в homo superior.
– Знаю. Это логично. Каждое мутировавшее поколение – по крайней мере доминанта – делает шаг вперед, и так до тех пор, пока не появится homo superior. Каким он будет…
– Навряд ли мы когда-нибудь узнаем, – тихо сказал Райан. – И навряд ли поймем. Интересно, долго ли это будет продолжаться? Еще пять поколений, или десять, или двадцать? Каждое делает очередной шаг, реализует новые скрытые возможности человека, и так до тех пор, пока не будет достигнута вершина. Сверхчеловек, Джоэл.
– Авессалом не сверхчеловек, – трезво заметил Локк. – И даже не сверхребенок, если на то пошло.
– Вы уверены?
– Господи! Вам не кажется, что уж я-то знаю своего ребенка?
– На это я вам ничего не отвечу, – сказал Райан. – Я уверен, что знаю далеко не все о детишках в своих яслях. То же самое говорит и Бертрэм заведующий Денверскими яслями. Эти детишки – следующее звено в цепи мутаций. Мы с вами – представители вымирающего вида, брат Локк.
Локк переменился в лице. Не произнеся ни слова, он выключил видеофон. Отзвучал звонок на очередное занятие, но Локк не двинулся с места, только на лбу и на щеках у него проступила испарина. Но вот его губы искривились в усмешке – зловещей до странности, он кивнул и отодвинулся от видеофона…
Локк вернулся домой в пять часов. Он незаметно вошел через боковую дверь и поднялся в лифте на второй этаж. Дверь у Авессалома была закрыта, но из-за нее чуть слышно доносились голоса. Некоторое время Локк постоял, прислушиваясь. Потом резко постучался.
– Авессалом! Спустись вниз. Мне надо с тобой поговорить.
В столовой он попросил Эбигейл удалиться и, прислонившись к камину, стал ждать Авессалома.
«Да будет с врагами господина моего царя и со всеми злоумышляющими против тебя то же, что постигло отрока!»
Мальчик вошел, не выказывая никаких признаков смущения. Он приблизился к отцу и встретился с ним взглядом; лицо мальчика было спокойным и беззаботным. «Выдержка у него, несомненно, есть». – подумал Локк.
– Я случайно услышал твой разговор, Авессалом, – сказал он вслух.
– Это к лучшему, – сухо ответил Авессалом. – Вечером я бы тебе все равно рассказал. Мне надо продолжить курс энтропической логики.
Локк пропустил это мимо ушей.
– С кем ты разговаривал по видеофону?
– С знакомым мальчиком. Его зовут Малколм Робертс, он из Денверских яслей для одаренных.
– Обсуждал с ним энтропическую логику, а? После того как я тебе запретил?
– Ты ведь помнишь, что я не согласился.
Локк заложил руки за спину и сцепил пальцы.
– Значит, и ты помнишь, что по закону вся полнота власти принадлежит мне.
– По закону – да, – сказал Авессалом, – но не по нормам морали.
– Мораль тут ни при чем.
– Еще как при чем. И этика. В яслях для одаренных многие ребята куда младше меня – изучают энтропическую логику. Она им не вредит. Мне нужно уехать либо в ясли, либо в университет. Нужно.
Локк задумчиво склонил голову.
– Погоди, – сказал он. – Извини, сын. На мгновение я дал волю чувствам. Вернемся к чистой логике.
– Ладно, – согласился Авессалом, едва заметно отодвигаясь.
– Я убежден, что изучение именно этого предмета для тебя опасно. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Я хочу, чтобы у тебя были все возможности, особенно те, которых никогда не было у меня.
– Нет, – сказал Авессалом, и в его тонком голосе прозвучала удивительно взрослая нотка. – Дело не в отсутствии возможностей. Дело в неспособности.
– Что? – переспросил Локк.
– Ты упорно не соглашаешься с тем, что я могу преспокойно изучать энтропическую логику. Я это знаю. Поговорил с другими вундеркиндами.
– О семейных делах?
– Мы с ними одной расы, – пояснил Авессалом. – А ты нет. И, пожалуйста, не говори со мной о сыновней любви. Ты сам давно нарушил ее законы.
– Продолжай, – спокойно процедил Локк сквозь зубы. – Но только оставайся в пределах логики.
– Остаюсь. Я думал, мне еще долго удастся обойтись без этого, но теперь я вынужден, ты не даешь мне делать то, что нужно.
– Стадийная мутация. Кумулятивный эффект. Понятно.
Пламя было слишком жаркое.
Локк сделал шаг вперед, чтобы отойти от камина. Авессалом слегка попятился. Локк внимательно посмотрел на сына.
– Это и есть мутация, – сказал мальчик. – Не полная, но дедушка был одним из первых. Ты – следующая ступень. А я еще следующая. Мои дети будут ближе к полной мутации. Единственные специалисты по психодинамике, которые хоть чего-то стоят, – это гениальные дети твоего поколения.
– Благодарю.
– Ты меня боишься, – продолжал Авессалом. – Боишься и завидуешь.
Локк рассмеялся.
– Так где же логика?
Мальчик нервно глотнул.
– Это и есть логика. Раз уж ты убедился, что мутация кумулятивна, для тебя невыносима мысль, что я тебя вытесню. Это твой главный психический сдвиг. То же самое было у тебя с моим дедом, только наоборот. Потому-то ты и обратился к психодинамике, стал там божком и начал вытаскивать на свет тайные мысли студентов, отливать их разум по шаблону адамову. Ты боишься, что я тебя в чем-то превзойду. Так оно и будет.
– Поэтому, наверное, я и разрешил тебе изучать все, что ты хочешь? спросил Локк. – С единственным исключением?
– Да, поэтому. Многие гениальные дети работают так усердно, что перенапрягаются и полностью теряют умственные способности. Ты бы не твердил об опасности, если бы – в нынешних обстоятельствах – она у тебя не превратилась в навязчивую идею. А подсознательно ты рассчитывал, что я действительно перенапрягусь и перестану быть твоим потенциальным соперником.
– Понятно.
– Ты разрешал мне заниматься алгеброй, планиметрией, матемитическим анализом, неевклидовой геометрией, но сам не отставал ни на шаг. Если раньше та или иная тема была тебе незнакома, ты, не жалея усилий, подучивал ее: удостоверялся, что она тебе доступна. Ты принимал меры, чтобы я тебя не превзошел, чтобы я не получил знаний, которых нет у тебя. И потому ты так упорно не разрешаешь мне учить энтропическую логику.
Лицо Локка осталось бесстрастным.
– То есть? – холодно произнес он.
– Сам ты не мог ее осилить, – пояснил Авессалом. – Ты пытался, но она тебе не дается. Ум у тебя не гибкий. Логика не гибкая. Она основывается на аксиоме, будто минутная стрелку отсчитывает шестьдесят секунд. Ты потерял способность удивляться. Слишком многое переводишь из абстрактного в конкретное. А мне дается энтропическая логика! Я ее понимаю!
– Этого ты нахватался за последнюю неделю, – заметил Локк.
– Нет. Ты думаешь о сеансах? Я уже давно научился отгораживать от твоего прощупывания некоторые участки мозга.
– Не может быть! – вскричал пораженный Локк.
– Это по-твоему. Я ведь – следующая ступень мутации. У меня много талантов, о которых ты и не подозреваешь. Но одно я знаю твердо: для своего возраста я не так уж развит. В яслях ребята меня обогнали. Их родители подчинялись законам природы: долг родителей – оберегать потомство. Только незрелые родители отстают от жизни, в том числе и ты.
Лицо Локка по-прежнему хранило бесстрастное выражение.
– Значит, я недозрел? И ненавижу тебя? Завидую? Ты уверен?
– Правда это или нет?
Локк не ответил на вопрос.
– По уму ты все же уступаешь мне, – сказал он, – и будешь уступать ближайшие несколько лет. Я готов согласиться, если хочешь, что твое превосходство – в гибкости ума и талантах homo superior. Какими бы ни были эти таланты. Но твое превосходство уравновешивается тем, что я взрослый, физически развитый человек, и ты весишь меньше меня раза в два с лишним. По закону я – твой опекун. И я сильнее, чем ты.
Авессалом опять глотнул, но ничего не ответил. Локк приподнялся на носках, поглядел на мальчика сверху вниз. Его рука скользнула к поясу, но нащупала лишь бесполезную «молнию». Локк направился к двери. У порога он обернулся.
– Я докажу тебе, что превосходство на моей стороне, – сказал он холодно и спокойно. – И тебе придется это подтвердить. Авессалом промолчал.
Локк поднялся наверх. Он прикоснулся к рычажку на шифоньерке, порылся в выдвинувшемся ящике и извлек эластичный ремень. Он пропустил прохладную, глянцевитую полосу сквозь пальцы. Потом снова вошел в гравилифт. Теперь губы у него были белы и бескровны. У двери столовой он остановился, сжимая в руке ремень. Авсессалом не сдвинулся с места, но рядом с мальчиком стояла Эбигейл.
– Ступайте прочь, сестра Шулер, – приказал Локк.
– Не смейте его бить, – ответила Эбигейл, вскинув голову и поджав губы.
– Прочь!
– Не уйду. Я все слышала. И каждое его слово – истина.
– Прочь, говорю! – взревел Локк.
Он рванулся вперед, на ходу разматывая ремень. Тут нервы Авессалома сдали. Он в ужасе вскрикнул и слепо метнулся прочь в поисках убежища, которого здесь не было. Локк устремился за ним. Эбигейл схватила каминную решетку и швырнула ее в ноги Локку. Теряя равновесие, тот выкрикнул что-то невнятное. Потом взметнул одеревеневшие руки и тяжело грохнулся об пол. Головой он ударился об угол стула и затих, недвижим. Эбигейл и Авессалом переглянулись поверх распростертого тела. Внезапно женщина упала на колени и расплакалась.
– Я его убила, – прорыдала она. – Убила… но я ведь не могла допустить, чтобы он тебя тронул, Авессалом! Не могла!
Мальчик прикусил губу. Он медленно подошел к отцу, осмотрел его.
– Он жив.
Эбигейл судорожно, взахлеб перевела дыхание.
– Иди наверх, Эби, – сказал Авессалом, нахмурясь. – Я сам окажу ему первую помощь. Я умею.
– Нельзя…
– Пожалуйста, Эби, – упрашивал он. – Ты упадешь в обморок и вообще, мало ли что… Ступай, приляг. Право же, ничего страшного.
Наконец она села в лифт. Авессалом, задумчиво посмотрев на отца, подошел к видеоэкрану. Он вызвал Денверские ясли. Вкратце обрисовал положение.
– Что теперь делать, Малколм?
– Не отходи. – Наступила пауза. На экране появилось другое мальчишечье лицо.
– Сделай вот что, – раздался уверенный, тонкий голосок и последовали сложные инструкции. – Ты хорошо понял, Авессалом?
– Все понял. Ему не повредит?
– Останется в живых. Психически он все равно неполноценен. Это даст ему совершенно иной уклон, безопасный для тебя. Так называемая проекция вовне. Все его желания, чувства и прочее примут конкретную форму и сосредоточатся на тебе. Удовольствие он будет получать только от твоих поступков, но потеряет над тобой власть. Ты ведь знаешь психодинамическую формулу его мозга. Обработай в основном лобные доли. Поосторожнее с извилиной Брока. Потеря памяти нежелательна. Надо его обезвредить, только и всего. Замять убийство будет трудновато. Да и навряд ли оно тебе нужно.
– Не нужно, – сказал Авессалом. – Он… он мой отец.
– Ладно, – закончил детский голос. – Не выключай. Я понаблюдаю и, если надо будет, помогу.
Авессалом повернулся к отцу, без сознания лежащему на полу.
Мир давно стал призрачным. Локк к этому привык. Он по-прежему справлялся с повседневными делами, а значит, никоим образом не был сумасшедшим. Но он никому не мог рассказать всей правды. Мешал психический блок. Изо дня в день Локк шел в университет, преподавал студентам психодинамику, возвращался домой, обедал и ждал, надеясь, что Авессалом свяжется с ним по видеофону.
А когда Авессалом звонил, то иногда снисходил до рассказов о том, что он делает в Баха-Калифорнии. Что прошел. Чего достиг. Локка волновали эти известия. Только они его и волновали. Проекция осуществилась полностью. Авессалом редко забывал подать весточку. Он был хорошим сыном. Он звонил ежедневно, хотя иной раз и комкал разговор, когда его ждала неотложная работа. Но ведь Джоэл Локк всегда мог перелистывать огромные альбомы, заполненные газетными вырезками об Авессаломе и фотоснимками Авессалома. Кроме того, он писал биографию Авессалома.
В остальном же он обитал в призрачном мире, а во плоти и крови, с сознанием своего счастья жил лишь в те минуты, когда на видеоэкране появлялось лицо Авессалома. Однако он ничего не забыл. Он ненавидел Авессалома, ненавидел постылые неразрывные узы, навеки приковавшие его к плоти от плоти своей…
Но только плоть эта не совсем от его плоти, в лестнице новой мутации она – следующая ступенька. В сумерках нереальности, разложив альбомы, перед видеофоном, стоящим наготове рядом с его креслом – только для переговоров с сыном, Джоэл Локк лелеял свою ненависть и испытывал тихое, тайное удовлетворение.
Придет день – у Авессалома тоже будет сын. Придет день. Придет день.
Профессор накрылся[21]21
Exit the Professor (1947)
[Закрыть]
(перевод Н. Евдокимовой)
В малокультурных районах естественная мутация может остаться нераспознанной и…
Мы Хогбены – других таких нет. Чудак прохвессор из большого города мог бы это знать, но он разлетелся к нам однажды незваный, так что теперь, по-моему, пусть пеняет на себя.
В Кентукки вежливые люди занимаются своими делами и не суют нос, куда их не просят.
Так вот, когда мы шугали братьев Хейли самодельным ружьем (до сих пор не поймем, как оно стреляет), тогда все и началось – с Рейфа Хейли, он крутился возле сарая да вынюхивал, чем там пахнет, в оконце, – норовил поглядеть на Крошку Сэма. После Рейф пустил слух, будто у Крошки Сэма три головы или еще кой-что похуже.
Ни единому слову братьев Хейли верить нельзя. Три головы! Слыханное ли дело, сами посудите? Когда у Крошки Сэма всего-насего две головы, больше сроду не было.
Вот мы с мамулей смастерили то ружье и задали перцу братьям Хейли. Я же говорю, мы потом сами в толк не могли взять, как оно стреляет. Соединили сухие батареи с какими-то катушками, проводами и прочей дребеденью, и эта штука как нельзя лучше прошила Рефа с братьями насквозь.
В вердикте коронер записал, что смерть братьев Хейли наступила мгновенно; приехал шериф Эбернати, выпил с нами маисовой водки и сказал, что у него руки чешутся проучить меня так, чтобы родная мама не узнала. Я пропустил это мимо ушей. Но, видно, ккой-нибудь чертов янки-репортеришка жареное учуял, потому как вскорости заявился к нам высокий, толстый, серьезный дядька и ну выспрашивать всю подноготную.
Наш дядя Лес сидел на крыльце, надвинув шляпу чуть ли не до самых зубов.
– Убирались бы лучше подобру-поздорову обратно в свой цирк, господин хороший, – только и сказал он. – Нас Барнум самолично приглашал, и то мы наотрез отказались. Верно, Сонк?
– Точно, – подтвердил я. – Не доверял я Финеасу. Он обозвал Крошку Сэма уродом, надо же!
Высокий и важный дядька прохвессор Томас Гэлбрейт посмотрел на меня.
– Сколько тебе лет, сынок? – спросил он.
– Я вам не сынок, – ответил я. – И лет своих не считал.
– На вид тебе не больше восемнадцати, – сказал он, – хоть ты и рослый. Ты не можешь помнить Барнума.
– А вот и помню. Будет вам трепаться. А то как дам в ухо.
– Никакого отношения к цирку я не имею, – продолжал Гэлбрейт. – Я биогенетик.
Мы давай хохотать. Он вроде бы раскипятился и захотел узнать, что тут смешного.
– Такого слова и на свете-то нет, – сказала мамуля.
Но тут Крошка Сэм зашелся криком. Гэлбрейт побелел как мел и весь затрясся. Прямо рухнул наземь. Когда мы его подняли, он спросил, что случилось.
– Это Крошка Сэм, – объяснил я. – Мамуля его успокаивает. Он уже перестал.
– Это ультразвук, – буркнул прохвессор. – Что такое «Крошка Сэм» – коротковолновый передатчик?
– Крошка Сэм – младенец, – ответил я коротко. – Не смейте его обзывать всякими именами. А теперь, может, скажете, чего вам нужно?
Он вынул блокнот и стал его перелистывать.
– Я ученый, – сказал он. – Наш институт изучает евгенику, и мы располагаем о вас кое-какими сведениями. Звучали они неправдоподобно. По теории одного из наших сотрудников… – он приостновился и в упор посмотрел на дядю Леса.
– Вы действительно умеете летать? – спросил он.
Ну, об этом-то мы не любим распространяться. Проповедник дал нам хороший нагоняй. Однажды дядя Лес назюзюкался и взмыл над горами. До одури напугал охотников на медведей. Да и в библии нет такого, что людям положено летать. Обычно дядя Лес делает это исподтишка, когда никто не видит.
Как бы там ни было, дядя Лес надвинул шляпу еще ниже и промычал:
– Это уж вовсе глупо. Человеку летать не дано. Взять хотя бы эти новомодные выдумки, о которых мне все уши прожужжали: между нами, они вообще не летают. Просто бредни, вот и все.
Гэлбрейт хлопнул глазами и снова заглянул в блокнот.
– Но тут с чужих слов есть свидетельства о массе не обычных качеств, присущих вашей семье. Умение летать только одно из них. Я знаю, теоретически это невозможно если не говорить о самолетах, но…
– Хватит трепаться!
– В состав мази средневековых ведьм входил аконит, дающий иллюзию полета, разумеется, совершенно субъективную.
– Перестанете вы нудить? – взбешенного дядю Леса прорвало, я так понимаю, от смущения. Он вскочил, швырнул шляпу на крыльцо и взлетел. Через минуту стремительно опустился, подхватил свою шляпу и скорчил рожу прохвессору. Потом опять взлетел и скрылся за ущельем, мы его долго не видели.
Я тоже взбесился.
– По какому праву вы к нам пристаете? – сказал я. – Дождетесь, что дядя Лес возьмет пример с папули, а это будет чертовски неприятно. Мы папулю в глаза не видели, с тех пор как тут крутился один тип из города. Налоговый инспектор, кажется.
Гэлбрейт ничего не сказал. Вид у него был какой-то растеряный. Я дал ему выпить, и он спросил про папулю.
– Да папуля где то здесь, – ответил я. – Только его теперь не увидишь. Он говорит, что так ему больше нравится.
– Ага, – сказал Гэлбрейт и выпил еще рюмочку. – О господи. Сколько, говоришь, тебе лет?
– А я про это ничего не говорю.
– Ну, какое воспоминание у тебя самое первое?
– Что толку запоминать? – только голову себе зря забиваешь.
– Фантастика, – сказал Гэлбрейт. – Не ожидал, что отошлю в институт такой отчет.
– Не нужно нам, чтобы тут лезли всякие, – сказал я. – Уежайте отсюда и оставьте нас в покое.
– Но помилуйте! – он выглянул за перила крыльца и заинтерсовался ружьем. – Это еще что?
– Такая штука, – ответил я.
– Что она делает?
– Всякие штуки, – ответил я.
– Угу. Посмотреть можно?
– Пожалуйста, – ответил я. Да я вам отдам эту хреновину, только бы вы отсюда уехали.
Он подошел и осмотрел ружье. Папуля встал (он сидел рядом со мной), велел мне избавиться от чертового янки и вошел в дом. Вернулся прохвессор.
– Потрясающе! – говорит. – Я кое что смыслю в электронике, и, по моему мнению, это нечто выдающееся. Каков принцип действия?
– Чего-чего? – отвечаю. – Она дырки делает.
– Стрелять патронами она никак не может. В казенной части у нее две линзы вместо… как, говоришь, она действует?
– Откуда я знаю.
– Это ты сделал?
– Мы с мамулей.
Он давай сыпать вопросами.
– Откуда я знаю, – говорю. – Беда с ружьями в том, что их надо каждый раз перезаряжать. Вот мы и подумали: смастерим ружье по-своему, чтобы его никогда не заряжать. И верно, не приходится.
– А ты серьезно обещал мне его подарить?
– Если отстанете.
– Послушай, – сказал он, – просто чудо, что вы, Хогбены, так долго оставались в тени.
– На том стоим.
– Должно быть, теория мутации верна! Вас надо обследовать. Это же одно из крупнейших открытий после…
И пошел чесать в том же духе. Я мало что понял.
В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после слов шерифа Эбернати мне не хотелось убивать, пока шерифов гнев не остынет. Не люблю скандалов.
– Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хочеся, – сказал я. Оставите вы мою семью в покое?
Он вроде бы пообещал, правда нехотя. Но все же уступил и забожился – я пригрозил, что иначе разбужу Крошку Сэма. Он-то, кнечно, хотел повидать Крошку Сэма, но я объяснил, что это все равно без толку. Как ни верти, не может Крошка Сэм поехать в НьЙорк. Он лежит в цистерне, без нее ему становится худо.
Вообще, прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал встретиться с ним на утро в городке. Но все же на душе у меня, по правде сказать, было паскудно. Мне не доводилось еще ночевать под чужой крышей после той заварушки в Старом Свете, когда нам пришлось в темпе уносить ноги.
Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда была неравнодушна к человеку, который помог нам выбраться из Лондона. В его честь дала имя Крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл. Не то Гвинн, не то Стюард, не то Пипин – у меня в голове все путается, когда я вспоминаю то, что было до войны Севера с Югом.
Вечер прошел, как всегда, нудно. Папуля, конечно, сидел невидимый, и мамуля все злилась, подозревая, что он тянет маисовой больше, чем положено. Но потом сменила гнев на милость и налила ему настоящего виски. Все наказывали мне вести себя прилично.
– Этот прохвессор ужас до чего умный, – сказала мамуля. Все прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я тебе покажу, где раки зимуют.
– Буду паинькой, мамуля, – ответил я.
Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно: ведь я-то его не мог видеть!
– Это чтобы ты лучше запомнил, – сказал он.
– Мы люди простые, – ворчал дядя Лес. – И нечего прыгать выше головы, никогда это к добру не приводит.
– Я и не пробовал, честно! – сказал я. – Только я так счтаю…
– Не наделай бед! – пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался недлями, но в тот вечер он был прямо-таки живчик.
Мы, само-собой поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил о прохвессоре.
– Чужак-то, а? – сказал дедуля. – Продувная бестия! Редкостные губошлепы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи, дурак дураком.
Я только поерзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не смотреть дедуле в глаза – я этого не выношу. Но он на меня не обратил внимания. Все бушевал:
– Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь Христова, да разве ты запамятовал, что мы как огня стережемся Лондона и Амстердама, да и Нью-Амстердама, из боязни дознания? Уж не хочешь ли ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.
Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.
– Ерунда, – сказал я. – Я ведь хотел как лучше!
– Так он еще речет супротив, паршивый неслух! – возмутился дедуля. Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресчению рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, ученый бы сюда и не пожаловал.
– Он прохвессор, – сообщил я. – Звать его Томас Гэлбрейт.
– Сам знаю. Я прочитал его мысли через мозг Крошки Сэма. Опасный человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того мне пришлось подкупить, дабы… не важно. Роджер был незаурядный человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться – и мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвет нас в клочья. А твои безрассудные полеты, Лестер, помогут тебе как мертвому припарки – ты внемлешь?
– Но что же нам делать? – спросила мамуля.
– Да чего там, – сказал папуля. – Я этого прохвессора угомню.
Спущу в цистерну, и дело с концом.
– И испортишь воду? – взвилась мамуля. – Попробуй только!
– Что за порочное племя вышло из моих чресел? – сказал дедля, рассвирепев окончательно. – Ужели не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся… хотя бы на ближайшее время? Ужели и слово Хогбена – ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века – нашу тайну и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта – вы мне ответите!
Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.
– Что же теперь делать? – спросил дядя Лес.
– Наша великая тайна должна остаться нерушимой, – сказал дедуля. – Поступайте как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую сию головоломку.
Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего не знаешь.
На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбенати, который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
– Лучше не нарывайся, Сонк, – сказал он. – Помни, я тебя предупреждал.
Очень неудобно получилось.
Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
Его номер в отеле был забит научной дребеденью и мог напугать всякого. Ружье стояло тут же, и Гэлбрейт как-будто ничего в нем не менял. Он стал меня переубеждать.
– Ничего не выйдет, – отрезал я. – Нас от этих гор не оттащишь.
Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и все.
– Послушай, Сонк, – сказал он. – Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья мутанты, вас надо обследовать!
– Никакие мы не мутанты, – ответил я. – Вечно ученые обзывют нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами, но…
– Что?! – вскрикнул Гэлбрейт. – Что ты сказал?
– Ээ… издольщик один из соседнего графства, – тут же опомнился я, но видно было, что прохвессора не проведешь. Он стал расхаживать по номеру.
– Бесполезно, – сказал он. – Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ради прогресса человечества.
– Этого еще не хватало, – ответил я. – Воображаю, что получится. Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
– Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? – Он махнул рукой в сторону ружья. – Как же оно работает? – спросил он ни с того ни с сего.
– Да не знаю я… смастерили, и дело с концом. Послушайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде. Так говорит дедуля.
Гэлбрейт стал теребить собственный нос.
– Что ж, допустим… а ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?
– Не будет комиссии?
– Посмотрим.
– Нет, сэр. Не стану…
Гэлбрейт набрал побольше воздуху.
– Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше метопребывание в тайне.
– А я то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
– А-а, да, – спохватился Гэлбрейт. – Естественно, знают. Но про вас там ничего не известно.
Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стер бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считаться.
Поэтому я сказал: «Ладно уж», – и кивнул.
Господи, о чем только этот тип не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
– Сколько лет твоему дедушке?
– Понятия не имею.
– Гомункулы, кхм… говоришь, он когда-то был рудокопом?
– Да не он, его отец, – сказал я. – На оловянных копях в Англии. Только дедуля говорит, что в то время она называлась Британия. На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей… Друнов? Друдов?
– Друидов?
– Во-во. Эти друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем, рудокопы мерли, как мухи, по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
– А что за чума?
Я объяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвесор страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял, о радиоактивном излучении. Ужас какую околесицу он нес.
– Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! – говорит, а у самого глаза и зубы разгорелись. – Твой дед родился мутантом! Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь вы, наверно, сверхлюди!
