Текст книги "Призрачный мой дом"

Автор книги: Геннадий Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мысли ходили по кругу, кружили вокруг любимой его темы.

Любовь, женщины. Что он мог с этим поделать?

Бабник же.

Обстановка, конечно, располагала. Сосновый бор, самое его сердце, таинственная и величественная глубина, в ГДО – танцы круглый год, девицы все сами в поисках приключений, тем более, Серж такой красавчик, за собой следил и цену себе знал. Все как учили старшие товарищи – рубашка свежая, брючки наглажены, туфли надраены, сияют, как у кота яйца. До синевы выбрит, слегка пьян… Ну, это редко, в смысле – второе. Зато одеколона не жалел никогда, покупал самый лучший. Аромат!.. Когда идет, девчонки шеи сворачивают себе, так оглядываются…

Все же, ему казалось, что как-то удалось уладить ту ситуацию, – мысли, замкнув кольцо, вновь вернулись к Свете. Лишь казалось, как оказалось, напряжение осталось. Она даже пыталась покончить с собой. Говорили. Но Серж-то был уверен, что только сделала вид, просто руки себе поцарапала на видном месте. Но, скорей всего, ничего она даже не царапала, и тем более не резала, не такой была глупой, но все же ходила, сияя бинтами на запястьях, это да. Видимость, образ, имидж. И ведь работало! Люди говорили: вот какая любовь, жить без нее не хочет. Да-да… Почему, зачем они это делают? Слава Богу, не все. Света уж точно не такая. Она холодная и расчетливая, охотница. Воин на тропе войны. Ей срочно понадобился трофей, ее время на исходе. И правда, что еще остается? Загарпунить такого, как он, и уехать с ним в академию – единственная возможность вырваться из гарнизона. Дочери офицера прямой путь в жены офицера. В этом преемственность жизни, ее круговорот. Но куда только вырваться, в другой гарнизон? Вот и к нему выстроилась целая очередь потенциальных невест. Девок в гарнизонах рождается много, парней – мало. Но парни и сами уезжают, кто куда. Часто и возвращаются, уже офицерами. Замкнутый круг какой-то, честное слово. Но он-то, он должен из него вырваться. Свою судьбу он видит более высокой. Ему про то и Тамара сказала, а ей он склонен верить…

Серж отхлебнул из бутылки, глоток получился слишком большим, он едва не захлебнулся. Поморщился, посмотрел внимательно на этикетку. Странный вкус у пива, хотя написано – светлое. Почувствовав его мягкое дурманящее воздействие, внутренний толчок, глубоко вздохнул и, раскинув руки – в правой бутылка – откинулся на спинку дивана. Продолжая движение, сполз по дивану совсем низко, почти лег, одновременно задрав ногу за ногу. Представил и легко ощутил себя в надежной и устойчивой пространственной капсуле, только ведь это ненадолго… Ненадолго…

И точно, не прошло и нескольких минут, в течение которых мысли его, притворяясь мелкой рыбешкой, лениво плескались на отмели реальности, так что в конец растратили всю свою пытливую энергию, а уже в следующий момент они вскинулись, вскипели и вновь помчались по кругу. Сознание его сегодня зачем-то показывало ему ретроспективу его любовных похождений, впечатлений и переживаний. У каждого, бывшего молодым достаточно долго, всегда найдется таких немало. Некоторые из этих историй хотелось забыть и не вспоминать никогда. Но память, память… Она назойливо неуправляема…

Вот и история с Оленькой Стримковой, как раз из таких.

Хочется скомандовать себе: забыть немедленно! И пытаешься настаивать на своем, но с памятью такое не проходит, она редко поддается нажиму. И продолжает хранить то, от чего стараешься отгородиться. Про время, которое лечит и успокаивает, стирает и приукрашивает, Серж ничего сказать не мог, потому что не знал такого, слишком мала еще пройденная дистанция жизни. Сам не испытал, а с чужих слов повторять – зачем?

Хотя, относительно него и Ольги, истории-то никакой не было. Он вовремя увернулся, отошел в сторону, и его задело лишь по касательной.

А были танцы в ГДО. От безыдейности они с Гешей потащились туда, ближе к концу, помнится. Настроение сопутствовало отвратительное, то ли на погоду, то ли вообще, просто хуже некуда настроение, пустота и мрак, и с таким настроем лучше бы оставаться дома, в койке, но вот – потащились. Только вошли, объявили белый танец, потому как срок пришел определяться, кто с кем уходит. Ансамбль заиграл что-то надрывное, тоскливое. «Я на школьный вальс последний пригласил тебя…» Или что-то подобное, уже не вспомнить. Народу совсем немного. На дворе осень, поэтому танцы под крышей, в большом фойе с колонами на первом этаже. Свет приглушен, под потолком неторопливо поворачивался зеркальный шар, генерируя и формируя небесный свод. Дробя устремленный на него луч прожектора на тысячи осколков, он тянул за собой газовую завесу иллюзии. По стенам, полу, по фигурам людей и их лицам плыла световая мишура, пятна бежали по кругу, метелью заметая, искажая, маскируя все, к чему и к кому прикасались. Фигуры вокруг туманны, расплывчаты, нереальны. Колонны в центре зала и пилястры вдоль стен были обшиты зеркалами, отчего пространство изломано невообразимо, в нем открывались и тут же закрывались невидимые ранее, несуществующие пустоты и глубины, в которых двигались люди, а, может, призраки людей и отражения призраков. Но появлялись, возникали спонтанно и слепые зоны, скрытые до поры от глаз потайные уголки и хитроумные карманы.

Так представлялось. Совсем немного фантазии, желания – и ты почти, что в сказке. Почти что…

Ведь сказка всегда лишь прелюдия к чему-то иному, большему, настоящему.

Все перепутано в жизни, перемешано.

Сказку ждем, в нее верим, за миг в ней готовы отдать все прочее.

И, как в песне, желаем сказку сделать былью.

На самом деле, здесь нет противоречия.

Она возникла перед ним ниоткуда, вынырнула из какого-то тайного портала. Так показалось. Упала пелена, только что никого не было, и вдруг:

– Я вас приглашаю. Белый танец…

Огромные бездонные глаза, русая коса через правое плечо перекинута на грудь. Это важно.

– Конечно!

Танец подхватил их, понес по кругу.

«Словно снегом заметает грустным вальсом зал…»

Он смотрел в ее глаза, видел в этих блюдцах свое отражение и звезды, и позабыл все слова, которые нашептывал в девичьи ушки в подобных обстоятельствах.

Девушка казалась напряженной, она отстранялась от него, насколько это возможно в парном танце, и лишь когда зазвучали последние аккорды, вдруг прильнула, прижалась к нему со странной неистовостью. У Сержа перехватило дыхание, таким внезапным оказался порыв, такой тугой и тяжелой, точно чугунные ядра, проявилась грудь ее под платьем.

Он проводил ее на место, в зеркальный омут за колонной. Там подругу поджидали Светлана и еще девица. Света смотрела на него исподлобья, как она умела. Во взгляде ее ощущалась затаенность. Ох-хо-хо, подумал Серж и внутренне подобрался. Похоже, Светка что-то задумала, не иначе, строит козни.

– Не советую, – предостерег Геша. Он был местный, знал всех с детства. – Идея совсем ошибочная. Лжеидея, можно сказать.

– В чем дело?

– Ты знаешь, с кем танцевал?

– Нет. А что, есть какая-то разница? Что это за девица?

– Девица, вот именно. Это Оленька Стримкова, ее папаша…

– Полковник Стримков, начальник Политотдела корпуса.

– Вот именно. Но не в этом дело.

– А в чем же, не понимаю?

– В ней самой. Девонька с большими странностями, еще со школы. Что-то с головой у нее не то. Не так устроена, не так поставлена, как у всех прочих. Она больше лечилась, чем училась. Отец ее даже отказался от повышения, чтобы переездом на новое место не травмировать дочь лишний раз. Не советую.

– Да я ничего…

Они даже не были знакомы. Один танец в активе, да и тот – белый.

Он старался не смотреть в ее сторону, он отводил глаза, и все равно где-то в распадающихся и множащихся глубинах зеркал натыкался на ее взгляд. Пристальный, в упор. Что-то все же ощущалось в ее глазах безумное. Или он уже сам себя накручивал? А рядом, поддержка и опора – глаза Светланы. Пожалеешь, слышал он ее голос, ты еще пожалеешь. Да ну на фиг, решил Серж. Следует воспользоваться темнотой. Грамотно выполненное отступление есть не бегство, а тактический прием, дающий выигрыш во времени и запутывающий неприятеля.

– Ввиду вновь выявленных обстоятельств предлагаю перебазироваться на запасной аэродром, – шепнул он Геше.

Другу не требовалось повторять дважды.

– Уходим на бреющем, – кивнул тот. – Строями на малой высоте.

Похоже, она таки влюбилась в него. Запала капитально. Что, где, когда – совершенно непонятно. Ведь до того танца они не пересекались нигде. Сержу хотелось думать, что его вины в том нет никакой. Как и заслуги. Пожалуй, впервые проигнорировал он вызванные им чувства, постановив для себя, что с этой девицей ему лучше не связываться. И что с того? А должен был, что? Не надо, не хочу, увольте!

Но, конечно, не все так просто.

Оленька тогда совсем свихнулась, крыша ее поехала далеко-далеко. Вены себе резать зачем-то взялась. Еще бы, пример подруги перед глазами. Но если Света лишь имитировала процесс, то эта со всей основательностью, старанием и, чего греха таить, глупостью, так что едва успели спасти. Что вообще за манера, чуть что, за бритву хвататься? Поветрие, что ль, такое? И хорошо еще, что себя по рукам, а ведь могли бы и любимого, того, по горлу. Страх-то какой, так и на улицу без железного воротника не выйдешь.

Потом Оля долго лечилась, но так, похоже, и не восстановилась до конца. Но, едва оправившись, загуляла на славу. Как говорят в народе – словно с цепи сорвалась. Переспала со всем гарнизоном, со всеми, с кем могла – никому не отказывала. Жестко. Родители с ума сходили от ужаса и горя, а что они могли поделать? Серж тоже ощущал в душе своей, где-то в самой глубине, тяжесть и жжение греха. И в этом Светлана без сомнения преуспела, навязать ему чувство вины. Хотя, может, и Светлана здесь ни при чем, может, он сам все выдумал, этот заговор, кто знает. Причины происшедшего остались не выявленными, и его лично ни в чем не обвиняли, но, выяснилось, что имелся иной уровень взыскания, другая шкала. Делал, не делал – это одно, а вот что ты чувствуешь, как к происшедшему относишься – совсем другое. Серж и раньше Оленьку избегал, а теперь стал опасаться. Но гарнизон слишком малое место, чтобы исключить встречи полностью, и когда они все же сталкивались где-нибудь в людном месте, Оля улыбалась ему улыбкой, от которой у него холодели спина и ниже. Она стала ведьмой, думал он, настоящей ведьмой. Хорошо еще, поддерживала надежда, что успеет вовремя смыться в академию. Осталось всего ничего, до осени, экзамены он уже сдал.

Да, недооценил он Свету с ее ревностью и мстительностью, следовало бы к ее словам отнестись внимательней. Кто же знал? С виду баба, как баба. Женщина. Руки, ноги, голова… Губы для целования, грудь для осязания… А оно – вон что там, внутри. Горшочек со снедью, которую она готовит тщательно и медленно, а подает холодной. Что ж, каждый добивается своего, как может. Наверное, ничего еще не кончилось, и, конечно, следует и дальше остерегаться Светланиных козней, ибо, когда она удовлетворится вполне своей местью, и удовлетворится ли вообще, не ясно. Хорошо все-таки , что он от нее отчалил. Правда. Словно по наитию свыше. Геша, кстати, спасибо ему, настоящий был друг, тоже не прятался, говорил прямо: пропадешь с этой девицей, зловредная идея… Иметь постоянно рядом с собой такой источник угрозы, ощущать ее и при этом пытаться жить нормальной жизнью – то еще счастье. А ведь кому-то оно и достанется…

Так или иначе, но образ жизни, если не внутренне, то внешне после того случая с Оленькой им с Гешей пришлось менять. Гешу происшедшее касалось в малой степени, но на то он и друг, чтобы не бросить, когда трудно. Они повзрослели, посолиднели даже как-то, насколько вообще применима такая характеристика к мелкому Геше. Оба в срок получили старших лейтенантов, а это, кто не в теме, для молодых офицеров многое значит. И если не пресытились, то наелись изрядно гарнизонных сладких блюд. Ушли в прошлое танцы в ГДО, вздохи под луной и торопливые жаркие объятия в сосновой роще. Они с Гешей полностью переключились на Город. Добираться до него было далековато, не меньше часа на машине, но зато идеи там пребывали во множестве, на любой вкус, при этом были ничуть не менее любвеобильными своих лесных подруг.

Кстати, тогда у них с Гешей обозначилось некоторое расхождение в подходах. Если в двух словах, Геше хотелось побольше и попроще, без заморочек, поэтому он все чаще пропадал в женских коллективах и общежитиях, где его жалели за мелкость, старались откормить и, да, любили. Геша, даром, что невелик ростом, причину для любви имел уважительную, скидывая покровы, превращался в сказочного единорога. Зная о том, женщины к нему льнули в основном крупные, они давали ему охотно, любили страстно, кормили щедро. Там, в общежитии пединститута Геша и обрел свою судьбу. Судьба имела грудь четвертого размера, на которой Геша устраивался, словно куренок в гнезде – мягко, тепло и абсолютно безопасно. Судьба приманивала Гешу любимым им борщом со сметаной и черносливом. Наевшись и налюбившись, он засыпал на ней совершенно счастливый, держа титьку обеими рукам, улыбаясь и причмокивая влажными губами коричневый, как охотничья колбаска, сосок. Понимаешь, делился он с другом впечатлениями, я ее всю объять не могу, ни рук, ни воображения не хватает. Дыхание перехватывает, как подумаю: неужели это все мое?

Звали судьбу типичным для учителей именем – Виолетта, не удивительно, что предпочтение она отдавала голубому и фиолетовому, в цвет глаз, платья носила многослойные, с оборочками, а светлые волосы усмиряла заколкой в форме фиалки. Геша звал ее Виви, она называла его цыпленком. Рядом с ней он и выглядел цыпленком.

Другое дело Серж, совсем другое дело.

После истории с Оленькой он, что ли, остепенился. Иногда ему казалось, что он помнит тот момент, когда услышал, как в голове его щелкнул переключатель, и следом пришло понимание, что все, нагулялся. Не то, чтобы вовсе уж нагулялся, нет. Просто его личная программа переключилась на следующий, более высокий уровень и, не мешкая, стала его отрабатывать. Если Геша, по сути, продолжал тот же самый загул, только в других угодьях, чему был рад вполне, Серж почувствовал, что ему это уже не интересно. Он сразу решил, что никаких теперь школьных вечеров и, тем более, утренников, никаких закрытых огоньков работников торговли, посиделок в женских общежитиях и танцев в ГДО. Всего этого – хватит. Время пролетело быстро, и хорошее время, но если он будет продолжать в том же духе, на всем том, что он наметил себе достичь в этой жизни, можно ставить крест. Прошлому следует сказать спасибо, даже поклониться в пояс и, не оглядываясь, решительно идти дальше. Что он и сделал.

Пожертвовал количеством в пользу качества.

С Гешей они продолжали вместе мотаться в Город, но там их пути расходились. Серж завозил друга к Виоле, а сам отправлялся в ресторан.

Небольшой, далеко не самый дорогой и фешенебельный ресторанчик чуть в стороне от центра. Через полгода тамошний персонал принимал его, как своего. Он садился всегда за один столик в углу, откуда было удобно наблюдать за залом. Кофе, коньяк, сигареты. Он не кутил и не шиковал. Выглядел естественным, задумчивым, загадочным. Меланхоличным. Взгляд, устремленный вдаль, поверх голов, сигарета в длинных пальцах, голубой дым, завитой ус… Жизнь раскрывалась перед ним, как Поле чудес. Он и понятия не имел, какие удивительные, роскошные женщины заглядывают сюда скоротать вечерок. Он, если честно, обретаясь в Сосновом Бору, даже не подозревал, что такие женщины существуют на свете. Зато верно и вовремя сообразил, что приходить в ресторан в мундире для него – выигрышный вариант. Военная форма ему шла. Женщинам нравилось, танцуя, опираться на погоны на его плечах. Женщины вздрагивали, когда его крепкие руки обнимали их за талию. Женщины приходили и уходили, отношения редко затягивались надолго – по взаимному согласию, хотя, возникнув, уже не прерывались окончательно. Тоскливая и чарующая нота поиска и ожидания вновь и вновь звучала в его душе.

Инстинктивно, не понимая себя до конца, Серж тянулся к свету, искал его, не зная, где он, быть может, рядом. Но он точно знал, что этот свет есть, существует, и что когда он его найдет, то последует за ним сквозь смерть и бессмертие.

Никогда Серж не приводил в этот ресторан Тому.

Все изменилось после того, как начались события в Литорали. Все эти идеи, казавшиеся столь важными еще недавно, заполнявшие его жизнь до краев, бывшие ее основой и составлявшие, как ему казалось, ее суть, благополучно ушли на второй план. И хорошо, если на второй, многие и вовсе рассеялись за ненадобностью. Когда приходит война, она забирает сердце мужчины себе, она обладает такой властью, поэтому прочим женщинам нужно проявить все свои лучшие качества, чтобы противостоять ей. Говорят, что это не так и трудно, говорят, надо всего лишь посвятить этому жизнь. Жизнь за жизнь, все просто.

Глава 4.

Молчу-молчу.

Будильник на столе утробно лязгнул медным механизмом, он явно пытался зазвонить, но наступал вечер, а никак не утро, и попытка не удалась. Вздрогнув, Серж очнулся от воспоминаний. Пиво давно выпито, а он этого и не заметил. Сидит, сидит… Поднявшись, он отнес бутылку на кухню и там сунул ее под мойку. Звякнув, она встала в длинный строй себе подобных. Пора Марь Иванну звать, подумал Серж. Вообще-то, ему не в лом выбрасывать бутылки самому, вместе с остальным мусором, но соседка вызвалась сдавать их в магазин, и, конечно, он был не против. Все какой-то приработок старушке, на пенсию одной прожить трудно. А напрямую, из рук в руки, денег она не возьмет, еще и обидится, гордая. Ну, ладно, что-то он сегодня…

Он вышел из дому. Те мысли, и даже подозрения, которые у него возникли в связи с утренним происшествием на КП, требовали проверки. Как минимум проверки, а желательно – опровержения. Но для этого ему нужен был Геша, собственной персоной. Чтобы и ответ выслушать, и в глаза посмотреть. А где тот обретается в последнее время, Серж не имел ни малейшего представления. Конечно, проще всего зайти к Геше домой и спросить там у Виви, но с ней ему теперь опасно сталкиваться, может и прибить, чем под руку попадется. Агрессивной и несдержанной на язык Виолетта Павловна сделалась после того их с Гешей залета, поэтому домой к Геше ему совсем не проще. На сколько он себе представлял Гешины привычки, верней всего справиться о нем, а то и встретить его самого можно в ГДО. Туда Серж и направился.

Выйдя на аллею, он повернул налево. Солнце уже опустилось за деревья, и оттуда, снизу вверх, брызгало на облака розовым. Стволы сосен светились и горели червонным золотом, а у самой земли начинали собираться тени. Все замерло, застыло – ни ветерка. Насыщенный хвойным ароматом воздух пился, как нектар.

Гарнизон Сосновый Бор в части гражданской инфраструктуры был устроен очень просто. От летного профилактория, что рядом с КПП, прорубили длинную, километра в три, просеку. Заасфальтировали, получилась аллея. По сторонам от нее, слева и справа, прямо среди деревьев, возвели дома. Ну, уже исходя из названия гарнизона, можно представить себе эту картину – дома в лесу. В сосновом лесу.

В дальнем конце аллеи, за небольшой площадью с памятником вождя посредине, как средоточие культурной и общественной жизни, как центр притяжения, к которому сходятся все тропки, дорожки и дороги, виднелось здание ГДО. Гарнизонный Дом офицеров построили в том же стиле, что и Штаб корпуса, его и выкрасили той же веселой краской, желто-оранжевой, с белыми акцентами на карнизах и наличниках окон.

Отсюда, почти с самого начала аллеи, где находился Серж, ГДО, завуалированный слегка обступившими его деревьями, размытый дымкой и аберрацией зрения, казался вокзалом из сказки, от которого отчаливали поезда, уносясь в дальние страны. И, возможно, где-то так оно и было. Призрачные поезда, воображаемые страны. Только вокзал реальный. Но у каждого – свой.

Резко закричали над головой и устроили небольшую, но интенсивную потасовку сойки. Красивые птички, в который раз отметил Серж. С верхушки сосны посыпалась труха, где-то там языком пламени мелькнул рыжий хвост белки. Отскакивая от ветвей, свалилась вниз шишка, подпрыгивая, она подкатилась ему под ноги. Чертя спирали в воздухе, спланировали на землю сосновые семена, целый крылатый десант. Серж поднял шишку, сжал ее в кулаке. Ему показалось, что не только поезда, но и вокзал, и все вокруг сдвинулось со своих мест, начав движение в неизвестном направлении. Хотелось сохранить в сознании что-то незыблемое, какой-то ориентир, точку отсчета. Вот, шишка… Разве она не может стать тем гвоздем, за который зацепится мироздание?

Вряд ли.

Если перемены действительно начались, ничто их не остановит, и даже не задержит.

Он подкинул шишку пару раз на ладони, словно оценивая ее реальный вес в этом мире и, не впечатлившись, отбросил в сторону. Шишка ткнулась в серый, перемешанный с иголками, песок, и тут же растворилась в общем фоне. Вот что значит – занять свое место.

Зажав фуражку подмышкой, сунув руки в карманы, Серж направился к своей цели – Дому офицеров. Несмотря на возникшее еще утром чувство тревоги, так и не покидавшее его с тех пор, он чувствовал себя превосходно. На своем месте, как та шишка. Народа, с оглядкой на понедельник, на аллее встречалось немного, начальства и старших офицеров – вообще никого, так что ничто его не отвлекало и не сбивало с толку.

Однако не успел он пройти и двадцати метров, как слева на дорожке, которая шла, как знал Серж, от офицерской общаги, показался Антон Билевич. Он почти бежал, торопился из последних сил. Выскочил на аллею, пропыхтел мимо.

– Эй, человек и паровоз, ты куда несешься?

– Привет! Спешу, прости…

Антон вышагивал походкой привыкшего к опозданиям человека, особенным стелющимся шагом, при котором ноги едва отрывались от поверхности и забрасывались не так далеко, как это делают, например, конькобежцы. Нет, мелко-мелко и быстро-быстро. При таком способе перемещения легко споткнуться и даже упасть, поэтому особенное значение приобретает тщательное сканирование поверхности перед собой и моментальный выбор оптимальной траектории движения. Комплекции Билевич был объективно полуторной, и когда он пронесся мимо, Серж с интересом и некоторым восхищением отследил взглядом интенсивно перемалывающие воздух, словно поршни паровоза, его булки – обтянутые тканью защитного цвета объемные ягодицы. Дыма и пара в задней полусфере не наблюдалось, может, не успел еще как следует разогреться. А вот каблуки на туфлях оказались недвусмысленно стесаны на внешнюю сторону, что объяснялось заметной косолапостью их владельца.

Серж догадывался, куда так спешил Антон. Да тут и не обязательно быть большим прозорливцем, чтобы угадать. Чуть дальше по аллее, справа, за елочками пряталось одноэтажное здание летной столовой, которую Серж посетил еще два часа назад, сразу после работы, а вот Антон, похоже, пролетал с ужином. Мимо, мимо него пролетал.

И точно. Тот резко свернул к столовой, подлетел к двери и схватился за ручку. Раздался грохот дерева, дребезжание и звон стекла.

– Да что такое? Как же так? Откройте, я есть хочу! Не понимаю, я же успевал! Откройте!

За стеклом двери показался силуэт в белом, который замахал на Билевича руками, а потом еще потыкал пальцем в часы на запястье.

– Что значит – закрыто? Как это завтра? До завтра я не доживу! – отреагировал Антон на неслышимую отповедь из-за двери.

Фигура еще раз махнула на него рукой и растаяла в глубине помещения.

Серж, остановившись на аллее напротив столовой, ждал, чем закончится попытка отдельно взятого человека получить свой ужин. Когда развязка наступила, он помахал ему рукой.

– Присоединяйтесь, капитан!

Антон подошел к Сержу. По пути он еще пару раз оглянулся, словно не веря, что так нехорошо получилось и ужина не будет.

– Нет, уже не откроют. У них с этим жестко, – развеял сомнения и надежды приятеля Серж.

– Здорово! – Антон потянулся для основательного рукопожатия. Прямая челка, под ней добрые с грустинкой глаза, пухлые губы, розовые щеки и довольно тяжелая нижняя челюсть с ямочкой на подбородке – вот, таков он, Антон. – А ты что, тоже? Без ужина остался?

– Нет, я отужинал сразу после открытия. Но вообще, бывало и такое. Их уговаривать бесполезно, если закрылись, то все. Предлагаю идти в кафе, в ГДО. Там хоть можно взять пива и рыбы, а больше все равно некуда.

– Как это унизительно, зависеть от желудка, – с достоинством и несколько высокопарно сказал Антон. – Но я вынужден есть, чтобы жить. Веди, мой друг, куда знаешь.

С последним его утверждением трудно было спорить, но вообще-то парень тут несколько лукавил.

Серж не являлся близким другом Антона, но знал его неплохо. Первые полгода в гарнизоне, которые Сержу пришлось прожить в общежитии, они были соседями и, можно сказать, приятельствовали. Общага, это особая история, которая надолго сближает людей, и даже роднит. А с тех пор, как Серж переключил свой досуг и свое внимание на городские рестораны, они и там частенько сталкивались. Но, в отличие от Сержа, который тоже любил хорошо и вкусно поесть, но не делал из еды культа, Антон был явным гурманом. Поэтому ел он, конечно, чтобы жить, но и жил в значительной степени для того, чтобы есть. Что по нему, кстати, было заметно. Кроме того, он эстетствовал в меру своих сил и возможностей, посещая концерты, театральные постановки и выставки, что по меркам провинциального, хоть и областного города имело значение, и было замечено. Но женщины его интересовали в значительно меньшей степени.

– Нет, – говаривал он Сержу, – я повременю. Пока. Не хочется рисковать. А жену следует искать в столице, брать из хорошей семьи да со связями. Начальство-то все в основном там проживает…

Вот, кстати, в этом с ним Серж был полностью согласен, насчет жены и прочего, потому что имел свой схожий план, как ему войти в элиту жизни, в элиту Вооруженных сил. Как говорится, плох тот лейтенант, который не мечтает жениться на генеральской дочке. Но, при этом, он любил женщин, любил рисковать и не желал откладывать на потом. Жизнь – лотерея, неизвестно, как она сложится завтра. И, может быть, будешь жалеть, и клясть себя за упущенный шанс, но возможности вернуть его назад уже не будет. Никогда.

Билевич служил в секретной части, в батальоне особого назначения, БОНе. В гарнизоне таких как он не слишком любили – за более высокую зарплату и кажущиеся тепличными условия службы, называли молчу-молчу и ни о чем не спрашивали, потому что они все равно не отвечали. Жизнь под подпиской о неразглашении имеет свои прелести. И особенности. Сказанное слово неизбежно отзовется, где-то, когда-то, поэтому лучше помолчать.

Этим летом Антон тоже поступал в академию, в ту же самую, что и Серж. Но у молчунов там был свой факультет, который назывался несколько завуалированно и отвлеченно – ПРИС. Подготовка руководящего инженерного состава. В столице они пересекались всего пару раз, но то, что оба поступили и через короткое время уедут отсюда, может быть, навсегда – эти обстоятельства их, безусловно, сближали.

– Знал бы, что такая беда случится, переоделся бы, – сказал с сожалением Антон. – Не люблю в форме по злачным местам ходить.

– По злачным и не нужно, – согласился Серж. И тут же выдвинул контраргумент: – Но мы-то идем в Офицерское кафе, которое находится в Доме офицеров! Чуешь, как звучит? Ощущаешь, гордость в груди от этих слов?

Антон фыркнул в ответ. Имелась у него такая привычка, отфыркиваться и отдуваться, выражая презрение или несогласие.

– Да уж… Гордость и предубеждение. А ты сам-то зачем в ГДО плывешь? Тоже пивка решил попить?

– Корабли и капитаны, вроде меня, не плавают, а ходят. Пивка я, кстати, уже слегка того, употребил. Нет, на самом деле, мне нужно кое-кого встретить, одного старого друга. А где его найти, не знаю. Вот и решил с центра начать поиски. А где у нас центр общественной жизни? Правильно, там, где пиво наливают…

– Мне кажется, это явная натяжка. Кстати, хорошо, что тебя встретил, может, просветишь… Что там у вас произошло сегодня, на КП? А то слухи разные ходят…

– Молчу-молчу! Ну, ты понимаешь…

– Что, так серьезно?

– В общем, да.

– Что же дальше будет? Во что выльется?

– Черт его знает, – Серж пожал плечами. – Может быть, расстреляют не всех, а каждого второго, или даже только третьего…

– По законам военного времени?

– Точно так.

– Ух ты! Ну и дела…

Притихшие, они подошли к вождю на высоком постаменте. Бронзово-зеленый, он сжимал в руках картуз и смотрел вдаль – где-то там окопалось предсказанное им светлое будущее и все никак не желало переходить в наступление. Вождь грустил из-за этих обстоятельств, и даже немного злился – все же они портили его реноме. Взгляд его был суров и сосредоточен, а на тех, кто копошился у его ног, он внимания не обращал. Те, которые внизу, платили ему той же монетой. Обойдя памятник, как течение обтекает камень, с двух сторон, они вступили под высокий монументальный портик с колоннами. Преодолев совместными усилиями сопротивление мощной пружины, открыли трехметровую дубовую входную дверь и, проскользнув в нее, оказались в фойе Дома офицеров.

Свет внутри был приглушен, по случаю понедельника танцев и других массовых культурных мероприятий не намечалось. Пахнуло затхлой влажностью плохо отапливаемых в зимний период казенных помещений, этот дух, возникнув, не исчезал никогда. Налево от входа, лишь подняться на пару мраморных ступенек, за стеклянными дверьми располагалось то самое фойе с колоннами и зеркальным шаром под потолком, про которое Серж сегодня уже вспоминал. Эти двери оказались закрытыми, и за стеклами царила тьма. А вот справа дверь под вывеской «Офицерское кафе», как всегда, была распахнута, за ней сиял свет и раздавался какой-то гул, словом, ощущалась жизнь. Кислый пивной запах вытекал из двери густыми волнами, точно смоляной вар из бочки.

Войдя в кафе, они обнаружили обширное его помещение практически пустым, что и понятно, ведь до получки, до дня авиации, как его именовали служивые, и который случался тринадцатого числа каждого месяца, оставалась еще неделя. Самое тоскливое и депрессивное время. Лишь в дальнем углу у большого, выходящего в сторону леса окна, сдвинув два стола вместе, веселилась компания военных, мероприятие, видимо, было заранее спланировано и оплачено. Веселились они, похоже, уже достаточно долго, градус веселья соответствовал примерно двум часам пятнадцати минутам непрерывной накачки. Тосты там звучали одновременно с разных сторон, колбаса давно была съедена, куриные кости обглоданы, но бокалы все сдвигались со звоном и лязгом, и плескалось в них не одно только пиво.