Текст книги "Обелиск"

Автор книги: Геннадий Мамлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Ольга. Ну вот не люблю я, Ромка, не люблю, когда ты с усмешечкой говоришь.

Роман. Усмешечку уберем. Слова произносить, спорить – нехитрая вещь. А на деле все мы – ручки по швам, лишь бы неприятностей избежать.

Ольга. Все ли? Вы с Игорем стояли сегодня перед шпаной, как маменькины сынки, а Славка и здесь характер проявил.

Роман(помолчав). В театр мы собрались завтра пойти. Может, отменяется, поскольку уронил я себя в ваших глазах?

Ольга(посмотрела на часы). Спать пора.

Роман. Так отменяется или из сострадания снизойдешь?

Ольга. Снизойду. Салют.

Роман. Салют. Если увидишь у Игоря свет, позвони ему, скажи, чтобы ко мне срочно зашел.

Ольга. Зачем?

Роман. Мужской разговор.

Ольга скрывается в подъезде. Некоторое время Роман на сцене один. Затем слева появляется Игорь.

(Радостно.) Игорь!

Игорь(он стоял к Роману спиной, носовым платком отряхивая землю с колен, от неожиданности вздрогнул, узнал Романа, подошел). Привет.

Роман. Плюнуть некуда – романтиков развелось. Одна на фортепьянах душу отводит, другой по парку гуляет один. Я тебя целый час по городу ищу. В милиции был. Опоздал – тебя отпустили уже.

Игорь(торжественно пожал Роману руку). «Коль горе нагрянет и слезы польются – тот друг, кто остался с тобой». Шерлоки Холмсы! Если бы майор пьяного «старожила» не привез, до утра мне сидеть.

Роман. Какого «старожила»?

Игорь. Да есть тут один. Как напьется, так норовит прохожим лекцию про достопримечательности прочесть. А тех, кто слушать не желает, он воспитывает – по мордасам дает. Уже три раза за драки судили его. Он в пяти шагах от того места, где Славку порезали, под скамейкой спал. Расколется, ничего. Завтра будут выяснять, куда он нож дел. (Наконец прячет носовой платок в карман.)

Роман. И ты ничего им не сказал?

Игорь. Спасибо, говорю, что в тюрьму не упрятали меня. Я, говорю, с Пироговым, между прочим, девять лет на одной парте просидел.

Роман. Да не юродствуй ты. Я про «старожила» спрашиваю.

Игорь. А что я должен был про него говорить?

Роман. Ну, что зря подозревают его.

Игорь. Адвоката нашел? Они милиция – им видней, кого подозревать. (Повернулся, хотел уйти.)

Роман(не сразу). Игорь, я, конечно, понимаю. Тут так обстоятельства переплелись – детектив. Я ведь на лавочке сидел, на той, где ты прошлым летом мои с Олей инициалы лупой увековечил. Усвоил? Я видел все.

Игорь(не оборачиваясь). Что – все?

Роман. Как фонарь Федька разбил, как драка началась. Как ты прибежал, разнимал. Как Чомбе нож выхватил, а ты у него на руке повис. Как отбросил он тебя… Бежать не надо было. Зря.

Игорь(не сразу). Зря тебя кибером зовут. Не сработало реле. Замкнуло. Приснилось тебе все.

Роман. Ладно чудить. Не маленький – понимаю.

Игорь. Что же тут, пташка, понимать? Галлюцинация. У страха глаза велики.

Роман. Ты с колен землю отряхивал. Думаешь, не знаю почему? Ты сейчас ползал, нож искал.

Игорь. Что несешь-то, сообрази! Какой нож?

Роман. А тот, что ты на прошлой неделе купил… Федька мимо пробегал, нож в кусты зашвырнул. Он прямо передо мной упал. Я от него сперва, как от гранаты, отскочил. Убежал. А потом будто током по башке. Сам еще не понимаю почему, а ноги уже обратно несут. Зажег я спичку, поглядел на нож – твой.

Игорь. Еще один сыщик на мою голову. Окстись! У меня же охотничий был. Таких в магазине полно. Да и потерял я его.

Роман(достает из кармана складной охотничий нож). А букву «И» кто лупой выжигал?.. Слушай, я себе час голову ломал. С одной стороны, ты Славку защищал, а с другой, они его пырнули твоим ножом. Если это обнаружится, неприятностей не миновать.

Игорь. С буквы «И» Иван начинается, Ипполит и Игнат.

Роман. Ты что, боишься меня? Я же помочь хочу.

Игорь. Как?

Роман. Не знаю. С тобой посоветоваться хотел. Я этот нож поднял, а он липкий. Славкина кровь.

Игорь. Хочешь помочь – в речку его зашвырни. А если кто спросит, скажи: Я просил. Еще неделю назад. Решил, что глупо с ножом по городу ходить.

Роман. Правильно. А они что, выхватили его у тебя?

Игорь. Говорю же, потерял. Может, нашли. А может, правда не мой.

Роман(прячет нож в карман). Завтра в милицию иди. Все расскажи.

Игорь. Что рассказать?

Роман. Ну, что драка была, кто его ножом – все расскажи.

Игорь. Слушай ты, пташка божья! Ты эту шпану знаешь?

Роман. Нет.

Игорь. Так вот, лучше не связывайся, забудь. Хочешь, чтобы и тебя на «скорой» с ветерком? Славке этим не поможешь. Свою жизнь побереги. Извилинами шевелишь?

Роман. Шевелю.

Игорь. Забудь, что ты в парке сидел. А нож давай, я его сам зашвырну.

Роман. Ладно, спать иди. Я через мост пойду, утоплю.

Игорь медленно уходит.

(Смотрит ему вслед; неожиданно.) Сократ!

Игорь(возвращается). Чего еще?

Роман. А если это нож не твой, зачем ты его искал?

Игорь(усмехнулся). Это ж не я тебе, а ты мне сказал, будто я в парке был. Если у тебя фантазия на ночь разыгралась – сам на свои вопросы отвечай. Салют.

Роман. Салют. Я, между прочим, не знал, что это тебя Сократом зовут.

Пауза. Игорь хотел что-то сказать, но повернулся и медленно ушел. Возникает музыка – фортепьяно с оркестром. Свет, направленный на Романа, меркнет. Высвечивается изнутри комната Ольги. Она у рояля. Какое-то время звучит музыка, потом в комнату входит Роман. Он в смятении, хотя и пытается скрыть это.

Ольга. Первый час. Кто тебе открыл?

Роман пожал плечами и прошелся по комнате. Ольга со спокойным любопытством наблюдает за ним.

Роман(увидел на столе коробку с печеньем). Слушай, что это такое – «му́ки высшего сорта»?

Ольга. Понятия не имею. Религиозное что-нибудь. А с чего это тебе стрельнуло?

Роман. Да вот, на коробке, читай.

Ольга(читает на одной стороне коробки). «Му́ки высшего сорта». (Поворачивает коробку, читает надпись сначала.) «Печенье из муки́ высшего сорта». А ну-ка, дыхни.

Роман. Очумела? Алкоголика нашла!

Ольга. Не шуми. Ночь. Ты зачем ко мне пришел?

Роман (кричит). А куда мне, к секретарю комсомольского комитета идти? Или письмо в газету писать?.. Могу и уйти.

Ольга. Садись.

Роман(сел, помолчал). Слушай! Человек полжизни у тебя на глазах провел, и вдруг выясняется, что он не тот, кого перед тобой изображал. Предатель, да?

Ольга. А может, ты все-таки выпил? Я слышала, таблетки есть – запах отбивать.

Роман. А, иди ты от меня!

Ольга. Тогда объясни, что происходит с тобой.

Роман. Объяснял уже: ни-че-го. (Встал, прошелся по комнате, ткнул пальцем в коробку.) «Му́ки высшего сорта».

Ольга. Может быть, скажешь, что я делать должна?

Роман(с надрывом). А я почем знаю? Играй! Душу отводи!

Ольга (очень спокойно). Хорошо. (Садится за рояль.) Может, спеть тебе что-нибудь?

Роман. Играй! Пой! Только не цепляйся ко мне!

Ольга. Хорошо.

Ольга играет и поет грустную песенку. Посередине песни Роман, погруженный в размышления, вдруг резко поднимается и уходит на балкон. Справа входит Миша. Хочет незаметно подкрасться к балкону и накинуть на брата лассо.

Ольга допела куплет до конца, оборвала отыгрыш на режущем доминант-септаккорде. Поднялась из-за инструмента. Но музыка – продолжение песни, исполняемой Ольгой, – уже в сопровождении оркестра, сразу же возникла в зале.

Ольга выходит на балкон. Увидев ее, Миша прячется в подъезде.

Ольга(стоит рядом с Романом, прислушиваясь к звучащей песне, и, когда она кончается, спрашивает спокойно, но настойчиво). Так что же все-таки произошло?

Балкон и комната исчезают в темноте.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Утро следующего дня. На сцене справа – часть ограды. Возле закрытых ворот – надпись золотом по черному стеклу: «Хирургическое отделение», и чуть пониже, на фанере, от руки: «Посторонним вход воспрещен». По эту сторону ограды – несколько деталей крупноблочного дома, начало будущего строительства. На авансцене слева из таких же деталей вокруг чахлого деревца сложено некое подобие баррикады. Возле ограды, насвистывая, стоит Роман.

Рая входит справа, показывает язык кому-то за оградой.

Рая (Роману). Я говорю: какая я посторонняя? А вдруг я жена? А он: мы которые «вдруг» не пускаем, нам только которые по закону велено пускать. Пошляк. (Кричит за ограду.) Бюрократ!

Роман(вдруг). Слушай, а почему ты в Славку влюбилась, а не в меня?

Рая. Ха! У нас с ним пионерская дружба, а не любовь.

Роман. С ним ты – небо и земля, а со мной – два сапога пара.

Рая. Вычислил. Кому это ты комплименты отпускаешь, мне или себе?

Роман. Ей-богу, Райка. С ним всей твоей смелости только и хватает, чтобы языком трепать. Басня получается. Лиса и журавль.

Рая. А насчет смелости, так мне Оля рассказывала. Ты наедине только ногти кусаешь и про какую-то атропию Вселенной несешь.

Роман. Я и говорю – психологическая чушь. Тебя – помнишь, в почту играли? – подошел и поцеловал. Поцеловал, и ничего, отвернулся и забыл. А как подумаю, что можно Олю так же поцеловать, – выходит гадость. Понимаешь? Гадость, что мысль такая могла в голову прийти.

Рая. Ты, храбрец, ей это скажи.

Роман. И опять несуразность. Тебе я могу говорить все, что в голову взбредет, а ей – нет. Хотя с ней часами сидеть могу, а с тобой никакого интереса, все равно что с Мишкой моим.

Рая(достает из кармана яблоко, ест). Новый стиль, что ли, теперь – наизнанку выворачивать себя?

Перегнувшись через балку возле нее, Роман сорвал травинку.

(Неправильно истолковав это движение.) Имей в виду – схлопочешь по щекам.

Роман(постучал пальцем по виску). Нужна ты мне.

Рая(кинула Роману яблоко). Псих.

Роман жует яблоко. Пауза.

Роман. Между прочим, не атропия, а энтропия. Рассеивание энергии, поняла?

Рая. Ага. Только интересно, чем это Славка так отличается от меня?

Роман. Всем. Ты же стандарт номер тысяча девятьсот шестьдесят пять. Все твои мечты – по пальцам пересчитать.

Рая. Интересно.

Роман(загибая пальцы). Туфли на шпильках отхватить, в институт проскочить и на живого Баталова поглядеть.

Рая. Все?

Роман. Все.

Рая. Мне сестра вчера туфли навязывала – я не взяла, а ты, между прочим, вырядился.

Роман. Да разве я тебе про туфли толкую?

Рая. И вообще, если хочешь знать, мне противно туфли с чужой ноги надевать.

Роман(орет). Да не про туфли я, про характер говорю!

Рая. Припадочный ты!

Роман(спокойно, с усмешкой). У тебя главная идея – беззаботно прожить, у меня – от беспокойства уйти. Люблю, чтобы тахта и книжки под рукой. Кибернетика, астрономия и чтиво какое-нибудь – Аксенов там или Хемингуэй. Я еще в пятом классе заметил, если мне общественная нагрузка предстоит – стенгазета или макулатуру собирать, – у меня уже заранее настроение испорчено, с утра.

Рая. По общественной линии ты, конечно, рядом со Славкой слабак. Он этой макулатуры горы перетаскал.

Роман. Макулатура – частность. Я к тому, что Славка вообще на все смотрит с марсианской высоты. Книжку мы с ним летом прочли. Зарубежная фантастика. Я в ней одни сюжеты увидел, а Славка – суть. По этим рассказам, говорит, еще раз можно увидеть, что у капитализма будущего нет. У них и через пять веков люди из-за денег глотки друг другу грызут.

Рая. Не завидуй. Может, поумнеешь еще.

Роман. Дуреха. Я не про ум, я про взгляды, про позицию в жизни говорю. В современных мальчиков играем, боимся, как бы от моды не отстать, как бы не подумали, что до паспорта дожили, а не целовались еще. А Славка плевать на моду хотел. Не боится он отстать от нее.

Рая. В трамвае ко мне на днях посторонний пристал. «В наше, говорит, время, в двадцатые годы, за крашеные ногти вас бы, барышня, судили комсомольским судом. Мы, говорит, не думали, чтобы на противоположный пол впечатление производить. Нас, говорит, на картошку бросали, мы с поля усталые придем и в одной комнате все спим – не замечаем, кто во что одет». Я ему говорю громко так, решаю на общественное мнение повлиять: нас на кукурузу бросали, и мы тоже не замечали, кто во что одет, нечего было замечать – физкультурные шаровары и ватники на всех. И тоже после ужина от усталости засыпали прямо за столом.

Роман. Он тебе не про усталость, дуреха, он тебе про нравственность толковал.

Рая. Отец мой прямо высказался: на фронте, Раиска, я таких легкомысленных не встречал. А? Я ему говорю: на фронте война была, а у нас мир и полное развитие демократических начал.

Роман. Я бы на месте отца тебя ремнем исполосовал.

Рая. Здрасте! За что?

Роман. За треп. Не думаешь так, зачем же казаться хуже, чем есть?

Рая. Моралистов я не люблю.

Роман. Я сегодня газету раскрыл – все четыре страницы про войну. Два портрета: полковник, а рядом он же в сорок первом году, солдатом начинал. На Славку похож. И вот я сосредоточил воображение на том времени. Окоп. Ночь. Солдат перед атакой. И знаешь, Славку на его месте представить могу, а себя – нет.

Рая. И еще я этому типу в трамвае сказала: если война – мы и с крашеными ногтями в медсестры пойдем. Только ваш опыт учтем и детей своих не будем попрекать за то, что они позже нас родились.

Роман(не сразу). В общем-то, Райка, конечно, если не дай бог война – нам бы слюни некогда было распускать. На войне проще мужество проявить. Там не отсидишься. В атаке не спрячешься за чужой спиной. В наше время, как ни странно, смелым быть потрудней. Всегда можно в сторонку отойти. Я не я, и хата не моя. В крайнем случае «обывателя» схватишь, дезертиром не назовут. А?

Рая. Чего это ты мне сегодня вопросы задаешь? У тебя же всегда на все ответ был.

Роман(усмехнулся). Ответственности не люблю. Беспокоит она меня. Поняла?

Рая. Нет. (Зевает.) Я только под утро задремала на два часа… А может, через забор перелезть?

Роман. Сиди. Через полчаса сторож обедать уйдет…

Рая. А Игорь в школу не пришел. Что с ним, не слыхал?

Роман(не сразу). Не слыхал.

Рая. Главный врач сказал: пока не поправится, посещения запрещены. Тоже бюрократ. Ромка, давай лучше под окошком, ты мне на плечи становись. Я боюсь: увижу его – реветь начну.

Из-за кулис вылетает веревка с петлей на конце. Петля падает на Романа, затягивается у него на груди.

Роман(вздрогнул, оглянулся, вошедшему Мише). Звали тебя? (Освобождается от петли.)

Миша(наматывая веревку на руку). Я догадался, что вы здесь. Когда мама в больнице лежала, я тоже через забор перелезал. (Помолчав.) Ромка, а ты в милиции был?

Роман. С чего это я в милицию пойду?

Миша(помолчав). Ромка, я твой плексиглас для скафандра возьму. Анна Петровна велит в космонавты играть.

Роман. Махай крылышками, говорю.

Миша. Обманули вас всех. Сказали – поправляется, а он еще в сознание не пришел.

Рая. Ой!

Миша. Я сам слыхал, как главврач Ван Ванычу сказал: «Вас обнадеживать не имею права, возможен и летательный исход». Это чего такое – летательный исход?

Роман(кричит). Летальный, болван! Ты чего ходишь за мной? Нянька ты мне, да?

Миша. Ты мне ошибки проверить обещал.

Роман. Какие ошибки?

Миша. В тетрадке – вот. Воспоминания про войну. Мы сегодня их в альбом переписывать должны.

Роман. Давай. (Покосился на Раю, которая стоит, прижавшись лбом к прутьям ограды.) И катись отсюда. Кубарем катись.

Слева входят Чомбе и Федька.

Чомбе(приветливо). Опять пионера забижаешь, герой?

Миша(зло). Принесло! Они у подъезда тебя ждали, потом я их возле школы видал.

Чомбе. Криминалист.

Миша. А ты гад.

Федька(мягко отстранив Мишу). И тетрадочка та же, и девочку на другую не сменял. (К Чомбе.) Раечкой зовут.

Рая. Компания. Не из ваших ли кто вчера ножиком помахал?

Федька. А это у милиции спроси. Мы, когда «скорая» приехала, на площадке были, возле тебя.

Чомбе(глядя на Романа). Виновный в КПЗ сидит. Не помнит спьяну, куда и нож задевал.

Федька(Роману). Кибер – это фамилия у тебя?

Миша. Ромка, дай ему с левой раза!

Чомбе(ласково). Тоже боксером растет. Топай, топай, малыш.

Роман(Мише). Дуй. (Выпроваживает брата.)

Миша(уходя, Чомбе). Ничего, вас судить будут – я весь класс приведу. (Уходит.)

Федька. Девочку тоже попроси погулять.

Роман. Зачем?

Федька. Разговор есть.

Роман(не сразу, Рае). Иди.

Рая уходит.

Ну?

Чомбе. А ты не торопи. Кури.

Роман. Спасибо. Не курю.

Чомбе. «Спасибо». Вот, Федечка, интеллигентная смена растет.

Роман. Слушай, а без прелюдий можешь говорить?

Чомбе(внимательно смотрит на Романа, не обманувшись его вызывающим тоном). Да ты не трусь. И без прелюдий могу. (Федьке.) Эрудитом себя подает.

Федька. Гы-ы.

Чомбе. Симпатизирую. И могу оценить.

Роман. Это тоже еще вроде не суть.

Чомбе. И до сути дойдем. Туфли, говорят, ты вчера братанины нацепил.

Роман. Предположим. Дальше?

Чомбе. А дальше – люблю я в симпатичных людях независимость наблюдать. (Протягивает Федьке руку.)

Федька достает из кармашка для часов деньги – три купюры, каждая из которых сложена в восемь раз.

(Разворачивая и складывая деньги веером.) Показательно для характера, кто как деньги хранит. Федечка, например, жлоб. Я странствующий миллионер… Поскольку симпатизирую – дарю.

Роман. На станке печатаете или рисуете от руки?

Чомбе. Юморист.

Роман. Красиво покупают у вас, широко… Спрячь.

Чомбе. А обманули, Федечка, нас. Сказали – маменькин сынок, а он вон какие слова говорит.

Федька(демонстрируя кулак). Можно и попугать.

Чомбе. Зачем пугать? Он же не от храбрости гонор показывает, от ума. Понимает, что не выгодно нам отношения обострять. Так?

Роман. Допустим. Дальше что?

Чомбе. Презирает меня. Заурядностью гордится своей. Думает, высшее назначение человека – по правилам жить: указателям верить, дорогу на зеленый свет переходить. А может, я со своей позиции тоже право чувствую сверху вниз на тебя глядеть. Тебе светофоры мигают – дескать, обожди, стоп. А когда движение регулируется, знаешь, какая средняя скорость на городском транспорте? Четырнадцать кэмэ в час. Ну и куда же ты с такой скоростью доедешь? Через двадцать, скажем, лет? Максимум возьмем. Доехал до высокого поста. Туз. Главный инженер. А может он себе позволить развлечься? Скажем, на выходной к морю слетать? Билет двадцать три целковых в один конец.

Федька. Гы-ы.

Роман. С любителями на красный свет ездить милиция не нянькается, говорят. Да и встречный транспорт насмерть может зашибить.

Чомбе. Профессиональный риск. У станка стоишь – руку может отхватить, в президенты вылезешь – выстрелят из окна. Актер в нашем гортеатре был. По ходу действия на лоне при барышне отдыхал. А сверху чугунка пудовая сорвалась, и тоже – смерть на боевом посту.

Роман. Открытым текстом даешь?

Чомбе. Хитрить резону нет. Так вышло, что ты меня за горло схватил.

Роман. Ну ладно. В море искупается умник, в ресторане с девочками посидит, а дальше что?

Чомбе. В каком смысле понимать?

Роман(с усмешкой). Читал я где-то, что смысл жизни человеческой – личность свою в обществе утвердить, уважение заслужить, чувствовать, что ты людям необходим.

Чомбе. Так. Вроде на идейного попал.

Федька(выставляя кулак). Ну и все. Ну и нечего с ним.

Чомбе(берет Федькин кулак в обе руки, рассматривает его, качает головой). А перед идейным, Феденька, кулаком все равно что перед пушкой махать. (Роману.) Ладно. Давай на принципах постоим. Закон такой есть – товарища не выдавать? Нас закопать, а его обелить – такой комбинации нет. Дело нешуточное. Если тебе привиделось чего во сне, про себя держи. Не бабка старая – сны по соседям разносить.

Пауза.

Ну?

Роман. Скажем, ты мне приснился – я забыл. А если и у другого в ту ночь тот же сон?

Чомбе. Боксера имеешь в виду? Опять же идейность следует проявить. Объяснить пострадавшему, что, как и почему. Несчастный, дескать, случай. Аффект. Жизнь по-всякому поворачивается. К слову – и компенсацию может получить.

Роман. Слушай, а если бы я эти деньги взял?

Чомбе. Возможная вещь. (Лезет в карман.)

Роман(останавливая его руку). Считался бы я вроде в компании твоей? И дверь на крючке, выхода нет?

Чомбе. Интересуешься?

Роман. Бескорыстно. Любознательный человек. Пригляделись бы ко мне, а там и на стреме доверили постоять?

Чомбе(впервые угрожающе нагнулся вперед, но сдержался). Зачем? У нас и поспокойнее работа есть. Вопросы исчерпал?

Роман. Последний. Почему тебя Чомбой зовут? Обидно ведь.

Чомбе. Зачем – обидно. У меня дружки невинны аки младенцы божьи – газет не читают, не ведают, что творят. (Встает.) Ну, и Федечка тут высказаться хотел. Так я его речь поделикатней воспроизведу. Мозгуй. Если после всей этой лирики глупостей насчет сновидений натворишь – следующий сон ангелам будешь рассказывать в раю. (С презрением.) Хотя больно ты умен, чтобы на рожон лезть. Умный человек неприятность наперед видит, зачем же ему из чужой избы горящие сундуки тащить? Ненароком балкой насмерть зашибет. Ножичек куда дел?

Роман. Утопил.

Чомбе. Добро. (Усмехнулся.) По советским законам, ты, между прочим, в сообщники попал… Ариведерчи, Рома. (Уходит с Федькой налево.)

Большая пауза. Где-то, подчеркнутая ритмом барабанов, возникает музыка, и первая фраза песни о мальчишке в солдатской шинели возникает и замирает вдали. Входит Миша.

Миша(робко). Рома!

Роман(не поднимая головы). Аюшки?

Миша. Я тебе карандаш принес.

Роман(так же). Ага.

Миша. Ромка, ты что?

Роман. Мозгую. (Поднимает голову, долго смотрит на брата.) Про сухое печенье слыхал?

Миша(хлопая глазами). Про чего?

Роман. Про печенье. Из муки высшего сорта. Понял?

Миша(ничего не понял). По-по-понял… (Осторожно протягивает брату карандаш и, пятясь, уходит направо.)

Снова пауза. И снова возникает начало мелодии песни о мальчишке. Но теперь она звучит ближе, предвещая сцену, которую нам предстоит увидеть.

Роман(словно только сейчас вспомнив о тетради, раскрывает ее; со своей обычной усмешечкой читает). «Продолжение воспоминаний гвардии старшины Званцева И. И.» «Сашка – гвардии рядовой». «Он пришел к нам с пополнением в пятьсот тридцать пятый день войны. А пятьсот сорок второй день мы с ним встречали под взорванным мостом, в трехстах метрах от немецкой передовой. Тогда-то я у него и спросил: а не обидно, что тебя все, будто мальчишку, Сашкой зовут?» (Опускает тетрадь, некоторое время сидит молча, затем, заинтересовавшись, повторяет, читая.) «А пятьсот сорок второй день мы с ним встречали под взорванным мостом, в трехстах метрах от немецкой передовой. Тогда-то я у него и спросил…»

И, чуть помедлив, из динамиков в зрительном зале раздается негромкий голос старшины: «А не обидно, что тебя все, будто мальчишку, Сашкой зовут?» И голос Сашки: «А чего обижаться – мальчишка и есть».

Свет, который начал тускнеть еще раньше, чем Роман повторил написанное, теперь погас совсем. Лишь неяркий луч освещает Романа, склонившегося над тетрадкой. Постепенно загораются прожекторы, направленные на левую часть сцены. Освещение должно создать атмосферу холодного раннего октябрьского утра, вернее, того предутреннего часа, когда рассвет едва еще забрезжил вдали. Небрежно сложенные строительные детали теперь превратились в груду балок взорванного моста. Изредка на заднем плане скользит, ощупывая землю, луч прожекторов. Время от времени доносятся далекие взрывы. Армия. Фронт.

Из темноты возникают две фигуры – это укрывшиеся за обломками моста гвардии старшина Званцев и гвардии рядовой Пастухов. Оба в плащ-палатках, в касках. Автоматы лежат рядом, наготове. Подле старшины – полевой телефон. Весь разговор ведется вполголоса возле спрятанного микрофона, и мы слышим его из динамиков в зрительном зале. Будничный разговор идет спокойно, но по позам старшины и солдата, по неожиданно возникающим паузам зритель должен почувствовать, что впереди, там, за развалинами моста, происходит что-то важное, тревожащее их.

Сашка. Если бы не война, я бы сейчас в школе за партой сидел. Подумать смешно. (Оборачивается, и мы видим, что роль его исполняет актер, в первой картине исполнявший роль Славы.)

Старшина. Обманул, значит, военкомат? (Посмотрел на часы.) Есть надежда, что дойдет Вострецов. Одиннадцать минут прошло.

Звонит полевой телефон.

(В трубку.) Слушает «Стрекоза».

Хриплый голос из динамика. Пятый говорит. Что у тебя там?

Старшина. Работаем помаленьку. Вострецова ждем.

Хриплый голос. Нуратдинова надо было послать. Учить тебя? Тут одной храбростью не возьмешь, смекалка нужна.

Старшина. И смекалка, товарищ пятый, не помогла. Можете старшего сержанта Нуратдинова с довольствия снять.

Хриплый голос(не сразу). Светает уже. Или ты солнышка ждешь – нитку искать? Ситуацию знаешь? Восьмой мне про тебя каждые десять минут звонит. Заруби: не дашь связь – в штрафной пойдешь. Со всем отделением своим… Ну, молчишь?

Старшина. Не следовало бы, товарищ пятый, штрафбатом пугать. Вострецов на обрыв пошел – я его к ордену представить обещал. Неуютно солдату между пряником и кнутом.

Хриплый голос. Философию разводишь, «Стрекоза». Восьмому как доложить?

Старшина (помедлив). Доложите, что осталось три шанса из четырех. (Кладет трубку.)

Сашка(вдруг). Ван Ваныч, а я с седьмого класса стихи пишу. В исключительные личности зачислил себя. Если б война с меня спесь не сбила, я бы перед самим собой в гениях ходил.

Старшина. Почитай, что ли. Быстрее время пойдет.

Сашка. Да что вы, я просто так, к слову пришлось. Я давно не писал. Только песню сочинил, когда в запасном полку был.

Старшина. Песню валяй. (И снова прислушался, и снова посмотрел на часы.) Так что? Уговаривать или без аплодисментов споешь?

Сашка(помолчал, улыбнулся). Спою.

Возникает вступление к песне – барабан и струнные. Они звучат из динамика справа, как бы отдельно от голоса Сашки. И после того как Сашка исполнил два куплета песни о мальчишке в солдатской шинели, старшина жестом остановил его и, подавшись вперед, застыл в напряженной позе.

Старшина(наконец обернулся к Сашке). Похоже, искра божья в тебе есть… (Впервые проявляя беспокойство.) Ну ведь не могут они знать, что здесь нитка идет. Какого же черта они по автоматчику держат на каждой скале?

Сашка. Прожектор возвращается.

Старшина. Поздно хватились. По моим расчетам, Вострецов уже без двух минут здесь. (Не оборачиваясь.) Валяй дальше, Сашок…

И в это время снова появляется медленно ползущий луч прожектора и резко звучит короткая автоматная очередь. Потом еще одна, левее. И тишина. И в этой тишине на авансцене справа раздается голос Миши.

Миша. Рома!

Прожекторы, освещавшие левую часть сцены, гаснут. И почти сразу же вся сцена заливается светом. И по-прежнему вместо балок взорванного моста перед нами детали строящегося дома.

(Стоит у Романа за спиной.) Ромка!

Роман(поднимает голову от тетради). Ну?

Миша. Тебя Анна Петровна зовет.

Роман. Зачем?

Миша. А я почем знаю. Говорит, немедленно найти. Я и нашел.

Роман кладет тетрадку в карман и вместе с братом уходит налево.

Снова кабинет директора. Анна Петровна курит возле форточки. Стук в дверь.

Анна Петровна(поспешно гасит папиросу, прячет пепельницу в ящик письменного стола). Войдите.

Входит Роман.

Роман. Здравствуйте, Анна Петровна. (Он говорит в своей обычной дурашливо-глубокомысленной манере.)

Анна Петровна. Здравствуй, Воробьев. Садись. Ты, конечно, догадываешься, почему я вызвала тебя?

Роман. Нет, Анна Петровна.

Анна Петровна. Ты парень умственный, посоображай. Неужто ни в чем не можешь себя упрекнуть?

Роман(без запинки). Могу, Анна Петровна.

Анна Петровна. В чем?

Роман(подумал, пожал плечами). А правда, Анна Петровна, в чем?

Анна Петровна(окинула Романа брезгливым взглядом). Хотя бы в том, что ты, без пяти минут десятиклассник, сидишь и разыгрываешь передо мной шута.

Роман. Извините, Анна Петровна. Рефлекс.

Анна Петровна. Знаешь, как называется это твое поведение?

Роман. Детский негативизм. Желание утвердить развивающуюся личность, противореча тому, что требуют от тебя взрослые люди.

Анна Петровна(улыбнулась). Нда-а. Пожалуй, педагогам, как и врачам, не следовало бы выбалтывать свои профессиональные тайны… Скажи, ты не поссорился с Игорем Бабцом?

Роман(с некоторой тревогой). Нет.

Анна Петровна. Не поделили что-нибудь, а? Извини за откровенность. Я поинтересовалась, есть сведения, что ты… как бы это сказать… не в меру внимателен к Скрябиной Ольге. Может быть, на этой почве… ты понимаешь, что я хочу сказать… Ну-ну, поверь, я уважаю чувства старшеклассников, могу оценить рыцарство без страха и упрека. Ольга привлекательная девочка. Может быть, черная кошка между тобой и Игорем пробежала все-таки из-за нее?

Роман. Никаких кошек не бегало. Можете спросить у него.

Анна Петровна(встала). Тем более. Если твое поведение даже этим нельзя оправдать.

Роман. Да что случилось-то? Вы без педагогики. Я мальчик смышленый, пойму.

Анна Петровна. Шут… Школу лихорадит. Даже малыши чувствуют, как накалена атмосфера, хотя прискорбный случай с Пироговым мы постарались от них скрыть. Сорвано два урока. В четвертом классе и в шестом. А в это время ты, Воробьев…

В кабинет заглядывает Иван Иванович. Он такой же, каким мы видели его в предыдущей картине, разве что на висках прибавилось седины. Он в синем костюме. Левая рука в перчатке, и очень скоро мы понимаем, что это протез.

Иван Иванович. Извините. (Хочет уйти.)

Анна Петровна. Входите, Иван Иванович, входите. Этот разговор в равной мере касается и вас. Представьте, Воробьев распространяет слухи, будто Игорь Бабец связан с шайкой хулиганья, которая вчера напала на Пирогова.

Роман. Я?! Ничего подобного не говорил.

Анна Петровна(повысив голос). Ложь, Воробьев, ложь.

Пауза.

Иван Иванович. Ты действительно знаешь, кто напал на Пирогова?

Роман. Нет.

Анна Петровна. «Нет»… Но разве это мешает ему порочить честь своего товарища? О чести школы я уже не говорю. Впрочем, за нее и без Воробьева найдется кому постоять.

Иван Иванович(пропустив тираду Анны Петровны мимо ушей, Роману). Не очень-то правдоподобно, чтобы Игорь оказался в компании хулиганья. Как думаешь, Воробьев?

Роман. Не знаю.

Анна Петровна. Не знает. Но пользуется тем, что мальчика по недоразумению задержала милиция. Едва тень подозрения упала на товарища, как он спешит отмежеваться и даже, не стесняясь в средствах, опорочить его.

Роман(встает). Иван Иванович, разрешите, я лучше уйду.

Иван Иванович. Не по адресу обращаешься, Воробьев.

Анна Петровна(указывая пальцем на стул). Ты в кабинете директора, и тебе не удастся досадить мне, подчеркивая разницу в твоем отношении к Ивану Ивановичу и ко мне. (Молча ждет, пока Роман сядет.) Что поделаешь, Воробьев, бывают любимые учителя, бывают и нет. Притворяться не умею и от тебя притворства не жду. Но уважать ты меня обязан. Потому, что не за что тебе меня не уважать… Продолжим о Бабце… Надо сказать, Иван Иванович, что даже в домашней обстановке, где дети обычно не столь подтянуты, как в школе, Игорь производит на всех очень благоприятное впечатление. Приветливый, спокойный, без этой вот усмешечки, которая просто не сходит с лица некоторой умствующей части наших старшеклассников. Интеллигентная семья. Родители относятся к сыну объективно и строго. Если к нему приходят товарищи, девочки например, дверь в его комнату всегда остается открытой. Если уходит из дома, считает необходимым сообщить куда. Вчера вечером он гулял с одноклассниками. Позавчера весь вечер провел на занятиях драматического кружка. (Перехватив быстрый взгляд Романа.) Ах, тебе не нравятся такие отношения в семье? Ты, конечно, предпочитаешь иметь иллюзию так называемой свободы. Но это плохо кончается, Воробьев.