Текст книги "Были и небылицы полигона"

Автор книги: Геннадий Ростовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

По инструкции этого делать не положено. Это была самая большая ошибка, которая, в конечном итоге, и привела к катастрофе. Номер расчёта заправочного отделения (солдат) не знал чётко свои обязанности и требований инструкции при сливе горючего. А инструктор по заправке капитан Ю. Лемещенко, прибыв на стартовую площадку, не смог проконтролировать данный узел ввиду отсутствия на нём спецодежды и был отправлен полковником Н. И. Кульченко её одевать, что спасло его от гибели.

Примерно через три-пять минут после убытия капитана Ю. Лемещенко в приборном отсеке (между баком горючего и окислителя) появилось пламя. Во время слива компонента при установленной заглушке образовался вакуум в баке горючего, атмосферным давлением повредило трубку окислителя, проходящую через бак горючего, произошло соединение горючего и окислителя и самовоспламенение компонентов.

Рядом со мной стоял командир батареи капитан Г. Панкевич. Поняв, что не только погасить, но и локализовать огонь в случае распространения пламени не удастся, я крикнул ему, что надо срочно покинуть стартовую позицию. Развернувшись на 180 градусов, побежал в сторону КПП и, пробежав примерно метров 25-30 от пускового стола, был сбит с ног взрывной волной.

Взрывом были разбросаны компоненты топлива, которые самовоспламенялись и горели на расстоянии около 70-80 метров от пускового стола. Упав, я потерял сознание (шок), но через некоторое время, придя в себя, понял, что надо вставать и бежать.

На мне горела шинель, а фуражку с головы сбило взрывом. На ходу сбросил шинель и, выскочив из огня, побежал на КПП, чтобы вызвать пожарные машины, но набрать нужный номер по телефону не смог, так как пальцы рук не слушались. Руки были обожжены, потом врачи в госпитале сделали заключение, что ожог четвёртой степени.

Я сказал контролёру, чтобы он вызвал пожарные машины, но в это время уже прибыла водообмывочная машина с соседнего (пл. 87) стартового комплекса. И тут же подъехал автобус, из которого выбежал водитель с чайником в руке и полил мне на руки и на голову.

Через несколько минут, миновав КПП, ко мне подошёл капитан А. Беседин. Спросил: «Иван как тебе моё лицо?» Не стал его обманывать: «Да, выглядит ужасно!», на что он тут же ответил: «Это ты ещё своего лица не видел!»

Нас привезли на площадку 4-Н в санчасть. Через некоторое время начали прибывать вертолёты и отправлять в госпиталь обожжённых солдат и офицеров. Меня и А. Беседина отправили последним рейсом, потому что мы просили первыми отправить солдат. Что было на площадке № 108 после моего убытия, я не знаю. Всех пострадавших разместили в зале на первом этаже госпиталя.

На второй день нас посетил начальник полигона генерал-полковник В. И. Вознюк и дал указание начальнику поликлиники о заказе путёвок в санатории для дальнейшего лечения после выписки из госпиталя пострадавших. Затем нас разместили по палатам.

Нас, инструкторов, вместе с начальником отдела полковником Н. И. Кульченко разместили в одну палату. Ведущим врачом нашей палаты была Лучко Вера Иосифовна – заслуженный врач РСФСР. Обращалась она с нами, как с детьми. Наверное, потому что не было у неё своих детей, а мы были ещё молодыми. А может быть, так и должен поступать врач со своими пациентами.

Чтобы наши лица не были рябыми, Вера Иосифовна сама обрабатывала их, не доверяя это сёстрам, а иногда и уколы делала сама.

Первые дни пребывания в госпитале наши организмы отказывались принимать пищу, хотелось только пить. Вера Иосифовна, которая прошла всю войну, сказала, что перед едой разрешает употреблять по 50 грамм спиртного для аппетита.

Когда мы сообщили об этом своим жёнам, они возмутились, сказав, что «вы тут ещё и ума лишились». Мы попросили их узнать об этом у врача, который и подтвердил своё мнение. Жёны начали приносить нам водку. И мы стали употреблять и водку, и пищу, и пошли на поправку.

У меня было обожжено 20% площади тела, из них 1,5% – ожог четвёртой степени. В Капустин Яр приезжал и консультировал врачей госпиталя начальник Ленинградской клиники по ожогам и обморожению профессор Ариев. Посмотрев меня в перевязочной комнате, он сказал врачам, что меня необходимо отправить в Ленинград в клинику для ампутации рук и дальнейшего лечения.

На второй день в палату прибыл его порученец и начал меня уговаривать на поездку в клинику, но я сказал, что руки у меня здесь заживут и отказался от поездки. В госпитале мне сделали две операции по пересадке кожи.

Как я раньше отмечал, у меня было обожжено 20% площади тела: головы, лица, обеих кистей рук, ягодиц и задней поверхности бёдер, из них 1,5% – ожог четвёртой степени – получили обе кисти рук и волосистая часть головы (140 квадратных сантиметров). В связи с этим мне и были сделаны две операции.

Первая сделана под общим наркозом, а кожу снимали с передней части левого бедра и перемещали на голову, каждый палец и подушечки рук. Кожу сняли площадью 20 на 10 сантиметров, на руках кожа не прижилась, но под ней наросла новая, что меня порадовало.

Вторую операцию делали под местным наркозом и снимали кожу уже с передней части правого бедра площадью 15 на 10 сантиметров, и клали только на голову. Операцию по пересадке кожи на пальцы рук делали и полковнику Н. И. Кульченко. У капитана А. Беседина сгорело одно ухо, и был большой шрам на лице. А у одного из солдат сгорели оба уха, он получил большой ожог тела.

Несколько солдат было отправлено в Ленинград в клинику с большими и глубокими ожогами тела, лица, рук. А всем оставшимся пострадавшим офицерам и солдатам операции и все необходимые процедуры делали врачи госпиталя и небезуспешно.

Солдат, который установил заглушку, в палате рассказал об этом сослуживцам. Он сказал, что установил заглушку потому, что хотел заглушить открытый трубопровод, чтобы ничего в него не могло попасть, и думал, что так и должно быть. Солдаты хотели с ним что-то сделать, но его перевели в другую палату.

После выписки из госпиталя я обратился в поликлинику за путёвкой, которую обещали. Начальник поликлиники заявил, что нужно обратиться к начальнику госпиталя. Начальник госпиталя после обращения к нему сказал, что он путёвками не занимается и что этот вопрос решает поликлиника.

Я понял, что путёвки нет, и попросил начальника строевого отдела части выписать мне отпускные документы на мою родину, что он и сделал. Сотрудники моей жены и знакомые уговорили её пойти на приём к В. И. Вознюку и рассказать об этом, чтобы с другими так не поступили.

В. И. Вознюк возмутился и велел сдать отпускные документы, вызвал начальника медицинской службы и приказал обеспечить путёвкой в течение двух-трех дней. Путёвку мне дали в Крым, в санаторий «Фрунзенское». Да и другим пострадавшим давали в тот же санаторий. Правда, путёвка была только на двоих, без ребёнка, которого пришлось отвозить к моим родителям в Тамбовскую область.

Офицеры, прибывшие после меня в санаторий, сказали, что В. И. Вознюк объявил взыскания офицерам, причастным к заказу и распределению путёвок. Оказалось, что мою семейную путёвку в поликлинике перепланировали человеку более высокого ранга для отдыха с семьёй.

В санатории с нами произошёл такой инцидент. Когда мы первый раз пришли в столовую, я попросил заведующего столовой, чтобы мне разрешили сидеть за столом в шляпе, так как на голове у меня ещё не зажил очаг поражения, да и пересаженная кожа смотрелась неприглядно.

Нас посадили за стол, а за соседним столом сидела тоже пара – муж с женой. Увидев мои розово-синие кисти рук (новая кожа) и шляпу на голове, они встали и ушли и больше не появлялись за столом. Официантка нам сказала, что он требовал, чтобы я не появлялся в столовой в шляпе, а тем более за столом. Мы позже узнали, что это был полковник с полигона Байконур.

…После санатория, побывав в отпуске по болезни, в октябре я вышел на службу в свой отдел. В отделе начальство мне объявило «строгий выговор» от Главкома Ракетных войск и задержку на присвоение очередного воинского звания. Сообщили о переводе в другие воинские части начальника учебного центра полковника Шаргородского и начальника политотдела полковника Шильняховского, а вместо них были назначены Герой Советского Союза полковник И. Хоменко и полковник М. А. Воронкин соответственно. Начальник отдела полковник Н. И. Кульченко был переведён в военную приёмку в город Загорск, а вместо него назначен его заместитель подполковник Л. Ф. Будкин.

Вот к каким последствиям может привести человеческий фактор, о котором и сейчас говорят после какой-нибудь произошедшей аварии или катастрофы. Чтобы таких факторов было как можно меньше, а лучше, чтобы их вообще не было, каждый человек должен выполнять общепринятые нормы человеческой жизни, а работающий должен чётко знать свои обязанности на своём рабочем месте и строго выполнять требования руководящих документов и инструкций.

В дальнейшем началась моя штатная служба в отделе по проверкам боевых пусков ракет 8К65 (Р-14) приезжающими на отстрел расчётами, стоящими на боевом дежурстве. Полигон Капустин Яр сыграл большую роль в организации, обучении и постановке на боевое дежурство частей РВСН.

Кроме учебного центра (в/ч 25576) на 10-й площадке (в городке), были организованы курсы, начальником которых был полковник Г. Тюрин. Офицеры технического состава обучение проходили на тренажёрах, которые располагались в классах, а офицеры медицинской службы практиковались в госпитале. Один из группы медиков, старший лейтенант, присутствовал, когда мне делали первую операцию. Он же находился у моей кровати и после операции.

Степи Капустина Яра весной превращались в сплошной тюльпанный цветастый ковёр. К майским праздникам, если удавалось на служебном транспорте попасть в этот цветник, то набирали целые снопы тюльпанов разной расцветки. Майские праздники отмечались шествием по центральной площади городка колонн по учреждениям, родители приходили с детьми, которые несли в руках флажки, разноцветные шарики, цветы, играла музыка.

На летней танцплощадке, которая располагалась за Домом офицеров, устраивались танцы, в летнем кинотеатре показывали кинофильмы. Дом офицеров являлся центром культуры полигона, в нём проходили торжественные вечера, концерты, демонстрировались кинофильмы, устраивались соревновательные танцы и победившим вручались призы. В Доме офицеров была художественная самодеятельность, женский хор, музыкальный ансамбль под руководством капитана И. Силичева, работали курсы, кружки.

Но кроме приятных моментов, недели через две после половодья, наступали и неприятные, когда начинала вылетать мошка. При работах на стартовой площадке личному составу медиками выдавалась жидкость, которой смазывались открытые участки тела.

Мошка досаждала целый месяц. После половодья до покоса травы местная власть села Капустин Яр с целью сохранения травяного покрова не разрешала ездить автотранспортом через мост на другую сторону Ахтубы для рыбалки на озёрах. Но рыбаки находили способы проезда, иногда и за бутылку водки.

Рыбу можно было ловить в Ахтубе, но осетра, белугу и севрюгу ловить запрещалось. Ловили судака, леща, язя, чехонь и другую рыбу. А если попадался осётр, то забирали и прятали от возможного появления инспекторов рыбнадзора. Ловили осетров и некоторые наши офицеры учебного центра. Например, майор С. Городничев за один день поймал трёх осетров: пяти, восьми и десяти килограммов. На мотоцикле он смог привезти рыбу домой.

А наш начальник штаба подполковник Т. Зенков со своими подчинёнными офицерами, будучи на рыбалке на Волге, поймали на закидушку белугу весом сто килограммов. Вытаскивать её помогали даже соседи-рыбаки. Эта рыба в длину не умещалась в автомобиль-пикап, и её пришлось свернуть в кольцо и укрыть, чтобы не было видно при проезде через мост. Из той белуги было взято около ведра чёрной икры.

Осетрину можно было купить нелегально на базаре и у местных браконьеров. Даже у нештатных инспекторов рыбнадзора, которые сами ловили и изымали у тех, у кого не было такого удостоверения, и продавали, как говорили, из-под полы. Килограмм осетрины стоил рубль – и свежей, и солёной. А чёрная икра стоила три рубля – пол-литровая банка.

Кроме рыбалки, в выходные и праздничные дни в городке организовывались соревнования офицеров между военными частями по баскетболу, волейболу, по шахматам и другим видам спорта. Во дворах некоторых домов были оборудованы волейбольные площадки, где соревновались жильцы между домами. Семьёй ходили пешком отдыхать на Подстёпку, ходили в Дом офицеров на разные культурные мероприятия.

…Капустин Яр сыграл огромную роль в испытаниях ракетной техники и ракет разных типов, принятии их на вооружение, постановке их на боевое дежурство, в обучении личного состава РВСН. Впервые был произведён пуск ракеты с атомной головной частью, участником которого был и я.

На полигоне по итогам запусков академических ракет были сделаны выводы о возможности полёта в космос. В дальнейшем полигон не стал удовлетворять требованиям по запуску новой ракеты Р-7, которая должна выводить на орбиту спутники и космические аппараты. Для этих целей и был построен полигон Байконур.

Но то, что было создано на полигоне Капустин Яр для обороны страны и для дальнейшего изучения космического пространства, – это результат напряжённого труда учёных, инженеров, рабочих и личного состава войсковых частей полигона.

В.Н. Васильев:

…Я принимал участие в испытаниях ракетных комплексов следующих ракет: 8А62, 8К51, 8К65, 8К63У, 8К65У, 11К63, 8А61, 8К11 и 8К14 на полигоне Капустин Яр и ракет «Темп-2С», 8К98, 8К98П и 8К99 в Плесецке.

Округлённый подсчёт личного моего участия в пусках ракет показал – около 300 только в Капустином Яре. Это дало начальству основание для присвоения мне звания классной квалификации «Мастер» в числе первых офицеров, удостоившихся этого почётного «титула» классного специалиста Вооружённых Сил СССР.

* * *

На стартовой позиции всегда царил строгий порядок. Сергей Павлович Королёв лично следил за ходом работ, не упуская никакой мелочи. Не терпел присутствия женщин на старте. Перед пуском всегда подходил к пусковому столу, как бы прощаясь или напутствуя ракету на благополучный полёт. После чего уходил и он в бункер, последним.

В бункере находились только самые необходимые для осуществления пуска офицеры и представители промышленности. Все другие-прочие по установленной и громко объявленной «готовности» были обязаны покинуть стартовую позицию и занять место в укрытии. Чтобы избежать путаницы, предусматривалась система разноцветных нарукавных повязок. Красный цвет соответствовал пятиминутной готовности, они и имели право на укрытие в бункере.

Но… Это же был приказ… Иногда его хотелось нарушить. И вот однажды мы с Вадимом Кушаевым его нарушили. Мы с ним воспользовались темнотой и спрятались. Когда все ушли в бункер, мы подошли к ракете поближе и залегли на земле на расстоянии порядка 50-70 метров. Ночной пуск ракеты 8К51. Вот видим пламя: предварительная. Главная – старт! Рёв двигателя обрушился на нас такой, что мы фактически ничего не видели, так как невозможно было оторвать голову от земли. До нас долетали комочки земли и мелкие камушки. Только когда ракета взлетела и немного поднялась над землёй, рёв уменьшился, и мы смогли смотреть ей вслед. Больше мы себе такого никогда не позволяли. Повзрослели, наверное.

Стартовые работы – особые. И пока мы обеспечивали пуски ракет Сергея Павловича Королёва, он не забывал о нас, офицерах, и из средств своего ОКБ доплачивал нам в виде премий за каждый день работ на стартовой позиции пятьдесят процентов от оклада (в пересчёте на один день). Если оклад составлял тысячу рублей, а офицер работал на стартовой позиции двадцать дней в месяц, то добавка составляла четыреста рублей. Мы были очень благодарны ему.

* * *

Самым значимым представителем промышленности в начале нашей службы на полигоне был, естественно, Сергей Павлович Королёв – главный конструктор ракет 8А62 и 8К51. По сути же – генеральный конструктор. Ему были подчинены все другие главные конструкторы: двигательной установки ракеты, системы управления и наземного оборудования.

Посещали полигон и более высокопоставленные в административном отношении персоны, такие, как Ванников Борис Львович, тогда заместитель министра среднего машиностроения, то есть атомного производства; Устинов Дмитрий Фёдорович, министр оборонной промышленности и другие, но о них мы знали очень мало.

Авторитет Королёва был огромен, его слово в решении технических задач было решающим. Уважали Королёва все без исключения. Человек, облечённый огромной властью, был строг, любил и ценил порядок и дисциплину. С виду был несколько угрюмым и всегда сосредоточенным. Мы ни разу не видели его хотя бы улыбающимся.

Правда, другие рассказывали, что видели его улыбку, но она почти всегда носила саркастический характер по отношению к собеседнику или в лучшем случае снисходительную. В необходимых с его точки зрения случаях принародно, не стесняясь, отчитывал как гражданских, так и военных. Он чувствовал себя и был полным Хозяином с большой буквы.

Удивительно, но генерал Вознюк, сам человек независимого склада характера, ладил с Королёвым, находил с ним общий язык. О Сергее Павловиче Королёве и книги написаны, и фильм снят. Можно только добавить кое-какие эпизоды, мелочь, неизвестную другим.

Первое личное знакомство лейтенанта Васильева (как и других моих товарищей) произошло на стартовой позиции. Летом 1955 года его ракета 8А62 проходила совместные (военные и промышленные) лётные испытания (СЛИ).

Встреча с Королёвым произошла в обстоятельствах несколько неожиданных и даже комических. Чтобы не скучать в вагоне мотовоза по дороге из городка на площадку № 2, я взял с собой книгу Диккенса «Дэвид Копперфилд». Не дойдя до рабочей комнаты, получил указание немедленно ехать на стартовую позицию на стыковочной машине с головной частью.

Ракета туда была доставлена накануне. Стыковочная машина, приехав на стартовую позицию, остановилась около ракеты. Сергей Павлович, уже прибывший на стартовую позицию раньше нас, стоял возле неё. Я выпрыгнул из кабины машины, держа книгу под мышкой, и направился было к каптёрке отнести её туда, чтобы не потерялась. Но Королёв, увидев книгу, остановил меня и требовательно протянул к ней руку. Я, конечно, поздоровался с ним и с чистой совестью протянул ему книгу, полагая, что он заинтересовался ей. Он действительно заинтересовался, только не так, как я полагал.

Сергей Павлович только глянул на обложку и лицо его нахмурилось. Тут же он устроил мне нахлобучку, предупредив, что если ещё раз увидит меня на стартовой позиции с художественной литературой, то мне не поздоровится. Я был растерян, не поняв сразу, за что он сердится. Следовало знать, что на стартовой позиции уместна только техническая документация.

Спросив разрешение, я взял книгу и быстро положил её на сиденье в кабине – бежать в каптёрку времени уже не было, пора наступила для работы с головной частью, операцию с которой я должен был контролировать. Инцидент был исчерпан и забыт, Сергей Павлович никогда не напоминал об этом. Сказанного один раз было достаточно.

Знал ли он нас, молодых лейтенантов? По фамилиям вряд ли, а вот в лицо, наверное, помнил. Книгу эту после работы я, само собой, забрал и со временем осознал, что она стала почти реликвией. Как же! Сам Королёв держал её в руках! Берегу и сейчас. Конечно, получить от Королёва нагоняй штука неприятная, но ведь это был и урок: при выполнении важного дела нельзя отвлекаться, любая мелочь может дорого обойтись впоследствии.

Встречая этот том Диккенса на полке книжного шкафа, всегда вспоминаю то неповторимое время, трудных, но и интересных дней. Мы много работали, много претерпели, многому научились. Многое делалось впервые – испытывалась сверхпередовая техника, и мы знали, что за ней настанет черёд испытаний ещё более совершенной техники и ждали этого.

Когда мы узнали, что Королёв свои новые разработки будет испытывать на другом полигоне (Байконуре), мы почувствовали себя обделёнными, хотя и понимали, что наш полигон для испытаний межконтинентальных ракет не подходил.

Требовательность Сергея Павловича доходила до скрупулёзности. Характерен такой случай на стартовой позиции, произошедший при пристыковке головной части к корпусу ракеты. После пристыковки ГЧ стык между корпусами ГЧ и ракеты полагалось закрыть спецобмазкой и покрасить стык белой краской. Эта краска входила в ЗИП стыковочной машины. Но по недосмотру расчёта краска в баночке засохла, а запасной не оказалось.

Как быть? Доложили по команде, спросили: нельзя ли покрасить стык похожей эмалью, только другого цвета. Дошло до Королёва. Он разгневался и потребовал доставить на старт свежую краску из ЗИПа, имевшуюся на площадке № 2, даже назначил ограниченное время доставки. Наше военное начальство забегало – дали указание по телефону, и вот на старт Коля Бачурихин на грузовой машине ЗИС-151 везёт маленькую баночку белой эмали. Другой машины не нашлось. А нам всем попало из-за такой мелочи, произошла задержка предстартовой подготовки.

А задержка в графике подготовки ракеты к старту чревата последствиями, так как в процессе подготовки, пуска и полёта ГЧ была задействована масса людей: пуск завершался получением «квитанции» с места падения ГЧ. Вот такой урок с краской преподал нам всем Сергей Павлович Королёв.

Теперь, с высоты сегодняшнего дня, должен сознаться, что решение Королёва тогда носило скорее воспитательное значение (мол, никаких отступлений от конструкторской документации не должно быть), чем диктовалось технической необходимостью. Ведь мог же он в документации дать «добро» на другой цвет эмали, и мы бы не потеряли столь ценимое им и нами время на подготовку ракеты к пуску.

Припомнился ещё один несколько комичный случай. Ракету с технической позиции транспортировали (не везли!) на грунтовой тележке обязательно в составе автопоезда: головная машина с офицером сопровождения, тягач с тележкой на прицепе и машина прикрытия тоже с офицером, следовавшая последней. У офицеров были сигнальные флажки и нарукавные повязки, и это несмотря на то, что участок дороги от площадки № 2 до площадки № 4 заранее перекрывался, движение другого транспорта запрещалось.

Мы двигались по бетонке с установленной скоростью. Я устроился в кузове машины прикрытия на ветерке. Вдруг нас нагоняет какая-то «Победа», явно руководящего состава, и сигналит, требуя дать обгон. Инструкция не разрешала такого, обгон запрещался. Я дал этой наглой «Победе» отмашку красным флажком, показывая, что обгон не дам. Поезжайте, если хотите, по грунтовой дороге, проложенной рядом с бетонкой. «Победа» подчинилась и через обочину съехала на грунтовую дорогу, стала нас обгонять уже по ней.

Когда эта машина проезжала мимо, я приложил левую руку к глазам, защищаясь от солнышка, чтобы лучше разглядеть пассажира, кто же в ней? Батюшки-светы! Опять влип! Там сидел сам Королёв. Сергей Павлович посмотрел в мою сторону, решив, что я козыряю ему (левой-то рукой!), вежливо снял соломенную шляпу, помахал ею – дескать, всё идёт как надо, и слегка кивнул головой.

И я понял, что он одобрительно отнёсся к тому, что ему не дали сделать обгон. Его же требование было соблюдено, и он остался доволен. Комичность ситуации не сразу дошла до меня. Только потом, в своей компании добродушно посмеялись надо мной.

Отмечено уже было, что с виду Сергей Павлович был суров и малообщителен. Однако он умел ценить деловые качества своих сотрудников и поощрять их деятельность не только премиями. Так, при нехватке жилья в Подлипках (теперь город Королёв) он, рассказывали, на свои средства построил жилой дом и заселил его очередниками.

Да и о нас, военных, он тоже позаботился: на площадке № 2 в тупиковой ветке железной дороги стояло несколько купейных вагонов, в которых задержавшиеся на работе могли переночевать. Доводилось и мне там отдыхать. В вагонах было чисто и опрятно, «проводница» устроила в купе без каких-либо расспросов – ночуй, коли пришёл. Выспался хорошо, несмотря на выскочившую из-под подушки фалангу.

Из заместителей Королёва все помнят вездесущего Леонида Александровича Воскресенского. Вот уж был, как говорится, рабочая лошадка. Его можно было встретить повсюду. Всегда был занят и озабочен. На работе горел. С тем и ушёл в мир иной, преждевременно.

Со вторым его заместителем Василием Павловичем Мишиным наземщикам общаться не довелось. Главного конструктора наземного оборудования ракетных комплексов и технологического оборудования для них Бармина Владимира Павловича я не встречал ни разу.

Зато его заместитель по испытаниям Ювеналий Леонидович Троицкий был своим в нашей компании наземщиков. Ярый спорщик. Всегда ругался (шуточно, конечно) с нашим начальником группы майором Коршуновым из-за оценки агрегатов наземного оборудования, но и ценил его как специалиста. Почти всегда возражал против улучшения конструкции какого-либо агрегата, если она изначально обеспечивала выполнение своих функций. Его постоянный девиз гласил: «Лучшее – враг хорошего». В этом девизе, конечно же, много правды. Но нам, военным, хотелось как раз именно лучшего.

Представителей промышленности приезжало к нам в командировки великое множество. То были представители конструкторских бюро, испытательной службы главного конструктора наземного оборудования Бармина, заводов-изготовителей и научно-исследовательских институтов.

Их задача во время испытаний была почти противоположной нашей. Они всячески защищали свои конструкции от всевозможных улучшений, но принимали к реализации замечания очевидные, объективно позволявшие устранить недостаток конструкции или дефект изготовления…

Мы с представителями промышленности воевали и спорили, нападали и отступали под натиском аргументов в пользу той или другой стороны. Но делали это по мере сил корректно, не переводя спор в ссору.