Текст книги "Ночные каналы (СИ)_"

Автор книги: Геннадий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Ну сам посуди, – подключился и «мой» охранник. – Кто тут за тебя заступится? Кому ты нужен? Отца ты заложил, им тоже займутся по месту жительства наши люди. Сменный от тебя отказался и правильно сделал. Откуда ему знать, что ты за птица. Ну, подумай, ты же студент, без пяти минут инженер. Жизнь хочешь свою поломать? Родителей угробить? Мы же не звери, хотим с тобой по-человечески, а ты – молчишь! Ну, молчи, молчи, потом и мы ничего не сможем сделать...

Удивительно, но чем сильнее они старались запугать меня, тем менее страшно мне становилось. Чувство невиновности держало меня на плаву, и, когда волна, которую они гнали, перестала захлестывать, я ощутил облегчение. Пусть вызывают наряд, пусть сажают в КПЗ – уже не страшно. Чушь собачья! Пусть только попробуют! Я им покажу...

На моем лице, как в зеркале, отражалось все, что происходило в душе. Мои следователи, видимо, заметили перемену. Не знаю, на что они рассчитывали и что хотели извлечь для себя из этой ситуации, но ясно было, что что-то у них не клеится и вызывать наряд, как они грозились, не торопятся. Они вытащили сигареты и, угостив друг друга, с глубокомысленным видом закурили, Мне, естественно, не предложили, но если б и предложили, я не стал бы брать их вонючие сигареты, хотя курить хотелось страшно. Свои я забыл в куртке в шкафчике раздевалки. Возможно, это был еще один прием – пытка курением...

И вдруг там, где стоял часовой у входа, промелькнуло что-то белое, легкое, как будто, вспорхнув в темноте, пролетела бабочка-капустница. Я затаил дыхание – мираж или человек? Девушка?! Я вскочил, собираясь закричать, позвать девушку, но от часового, пятясь легкими шажками, вышла в коридор Светлана! О, Господи! Я протянул к ней руки, не в силах вымолвить ни слова.

Она подошла поближе, вглядываясь в меня. Лицо ее под белым чепчиком казалось мертвенно-бледным, неподвижным, чужим.

– Света! – вырвалось у меня. И столько, наверное, в голосе было радости, мольбы и надежды, что мои следователи тоже поднялись и уставились на стоящую в нескольких шагах девушку.

– Юра?! – поразилась она.

– Нет, нет, я не Юра, я – Николай, – в смущении и с готовностью на самое искреннее раскаяние сказал я. – Я тебе соврал! Прости! По глупости. По дурости! Я – не Юра!

– Да, да, вижу, что не Юра, действительно, обозналась, – как-то торопливо сказала она и, легко повернувшись, стремительно скрылась за поворотом в нишу часового.

Я рухнул на стул. Мои следователи с мрачным торжеством поглядывали на меня. Теперь-то они не сомневались в том, чтб надо было делать дальше. Они отложили сигареты, дописали что-то в протокол, сунули мне на подпись. Я был в таком смятении, что не глядя подписал их бумажки. Начальник караула зоны «Б» ушел в свой дальний конец коридора, а пришлый, не торопясь, смачно затягиваясь и выпуская дым колечками, прикончил сигарету, затем с видом человека, исполнившего свой долг, аккуратно разложил листки протокола, расписался на каждом, скрепил булавочками и сложил в папку, которую сунул в портфель. Мне показалось, что в портфель он сунул не просто папочку, а всего меня, моего отца и всех моих родственников! И снова стало страшно. Теперь – уже всерьез. Это был уже не мгновенный испуг, а самый настоящий страх, от которого холодеет в животе и отнимаются ноги.

6

В железной клетке «газика», в сопровождении следователя меня доставили в КПЗ и под расписку сдали дежурному лейтенанту. Тут же, без лишних проволочек, отвели в камеру – просторную, на шесть мест, и абсолютно пустую. Я повалился на голые нары, лицом вниз и, похоже, тотчас отключился. Мне снилось, будто за мной гонится танк, лязгает гусеницами, а я, как заяц, петляя, пытаюсь увильнуть от него, но он тоже петляет, в точности повторяя все мои виражи...

Проснулся я от лязга отпираемого засова. Пока очухивался, в камеру кто-то вошел, сел рядом на нары. В сумраке, спросонья мне почудилось, будто это мама. Я застонал от счастья, на глаза навернулись слезы. Я уткнулся в мягкие ласковые ладони, зарылся в них, спрятался. Стало легко и свободно, и совсем не стыдно было слез. Руки бережно держали мое мокрое лицо, гладили по волосам, от них исходило тепло и спокойствие. Они наполняли меня уверенностью – не оставят в беде, защитят, отведут все напасти. И правда, я стал успокаиваться.

Сквозь слезы и горечь, все еще терзавшую душу, я вдруг почувствовал запах нашатыря. Так пахнет свежая спецодежда. Во время стирки зачем-то добавляют нашатырный спирт, и потом, хотя и полощут в пяти водах, спецодежда пахнет нашатырем, особенно свежая, только что из прачечной.

Я поднял голову – рядом со мной сидела Света! Лицо ее было печально, задумчиво. Казалось, она забыла про меня, ушла в свои мысли, а меня гладит машинально, как гладят пригревшегося котенка.

– Света, – прошептал я, и голос мой прервался.

– Пойдем, – сказала она тоже шепотом.

– Куда еще? – невольно вырвалось у меня. Видно, страх еще крепко держал меня.

– Пошли, пошли. – Она поднялась, вытерла ладонью мне глаза, пригладила вздыбленные волосы. – Только молчи, ни о чем не спрашивай. Молчи и все. Хорошо?

Мы вышли из камеры. Света вела меня за руку, как ребенка. В помещении дежурного горел свет. Лейтенант играл в шахматы с милиционером, третий, тоже в милицейской форме, наблюдал за игрой. Светлана помахала им рукой – лейтенант, занятый игрой, лишь небрежно кивнул.

У входа глянцевито поблескивала новенькими боками «Волга» – двадцать первая, «морская волна»! С заднего сиденья меня с интересом разглядывала овчарка – в карих глазах ее, казалось мне, посверкивали насмешливые искорки.

Светлана распахнула переднюю дверцу.

– Садись, не бойся. Барсик – умница, не в хозяина. Да, Барсик? – обратилась она к собаке. Барс осклабился, дружелюбно замахал лапой. – Ну, ну, сидеть! Нежности – потом.

Барсик распластался на заднем сиденьи, и мы поехали. До проходной доехали молча. Какой-то ком в горле мешал мне говорить. Света лишь поглядывала на меня, не тревожа вопросами. У проходной мне пришлось высаживаться и идти через свою ячейку – пропуск, как ни странно, был на месте. Светлана проехала напрямую, значит, у нее был пропуск-вездеход! Барс, как существо беспаспортное, въехал в рабочую зону беспрепятственно – охрана его знала, солдаты отпускали шуточки, на которые Светлана не реагировала.

Когда я снова сел рядом с ней уже внутри зоны, она пытливо посмотрела на меня, улыбнулась:

– Малость трухнул, да!

– Есть немножко, – признался я. – Но что все это значит?

– Скажи, а что в камере? Нервы сдали? – спросила она, пропустив мой вопрос мимо ушей.

– Показалось, будто вошла мама. Понимаешь, тебя принял за маму, вот и...

– Понятно... А что мама, пишет тебе?

– Конечно! Мы с ней кореша.

– А отец?

– Отец... Отцу вечно некогда. Военный строитель.

– Да уж знаю, прочитала твои откровения. Вот, держи! – Она вытянула из рукава свернутые трубочкой листы.

– Протокол?! – воскликнул я, не веря своим глазам. – Да? Это протокол?

– Да, да, да! – прокричала мне в ухо Светлана. – Держи да помни! Ну! Держи!

Я взял листы. Светлана наддала газу, мы помчались по пустынной полутемной дороге внутри рабочей зоны. Огни фонарей охранного периметра мелькнули справа, освещая на какой-то миг внутренность машины – улыбающуюся Светлану, острые уши сидящего сзади Барса, листы протокола у меня На коленях. В предрассветной мгле навстречу выдвигались из мути и проносились слева длинные глухие стены корпусов зоны «А». За ними промелькнул трехэтажный корпус зоны «Д» – мой корпус! Потом тусклым красным светом обозначился подъезд зоны «Б», откуда меня не так давно вывели как шпиона.

– Искупнемся? – беспечно предложила Светлана.

– Давай, – вяло откликнулся я, испытывая вновь возрастающую тревогу.

Мне было непонятно, что задумала Светлана и вообще какова ее роль во всей этой странной истории.

– Но сначала закончим с этим...

Она тормознула возле подъезда, над которым светилась красная лампочка, развернулась носом вдоль канала.

– Сидеть тихо! – скомандовала мне и Барсу и, хлопнув дверцей, пошла к подъезду.

Дверь приоткрылась тотчас, едва она взялась за ручку, как будто охранник знал, что она подъедет, и ждал этого момента. Светлана поговорила с ним о чем-то, что-то взяла и, махнув ему, вернулась в машину. Конечно же, она была там своим человеком – как я, дурак, этого сразу не понял!

– Держи!

Это был мой пропуск в зону «Д» – новенький, хрустящий, так мне нравившийся.

– И снова – помни! – напомнила Светка.

– Спасибо, Света, просто не знаю, что и сказать.

– А ты помни молча.

– Грустно как-то, – признался я.

– Грустить не надо, пройдет пора разлуки, – пропела она. – Нас ждет награда за все былые муки...

Мы поехали вдоль канала к насосной. Гравий скрипел под колесами. Меня начинала бить дрожь. Возле насыпи, ведущей на смотровую площадку, Светка остановилась, заглушила двигатель. От перегрева вал провернулся еще несколько раз с чавкающим всхлипом, и мотор затих. Мы все трое сидели неподвижно, молча глядя перед собой на поблескивающий, переливающийся огоньками склон. Светка сладко потянулась, зевнула.

– Спать хочу – умираю.

Она привалилась ко мне на плечо. Сзади мне в ухо дышал Барс. Я застыл, не смея шевельнуться.

– Почему же тебе грустно? – сонно спросила Светка.

И вдруг резко повернулась ко мне. Хотя лицо ее было плохо различимо, я вдруг разглядел ее как-то по-новому: усталые глаза, усталое лицо, усталые губы. Прежде я глядел как-то так, что получалось, что смотрю на нее, теперь я взглянул – в нее! Она хороший добрый человек и вовсе не стукачка. Конечно, у нее какая-то тайна, но коли молчит, сама не говорит, значит, не может, так надо. Уверен, придет время, и все станет ясным, прозрачным и чистым. Света – чистый человек...

– Всё! Купаться! – вдруг встрепенулась Светка. – Всем – на выход!

Восторг от предстоящего купания испытывала только Светка. Я и Барс,

нехотя выпрыгнувший на холодный гравий, настроены были более сдержанно. Барс то и дело проявлял интерес к моей персоне, стараясь проникнуть в самую суть запахов, исходящих от меня. Я же, естественно, подозревал его в неких недобрых намерениях, продиктованных пошлой ревностью, и потому держался скованно и осторожно.

Светка разделась. И готова была броситься в воду, шумевшую пенным водопадом на водосбросе, но, вспомнив о чем-то, достала из кармашка куртки зажигалку, взяла злосчастный протокол и, чуть отойдя от машины, запалила из него костерок. В ритуальном молчании мы постояли у огня. Пепел собрали пригоршнями и развеяли над темной несущейся водой – будь проклят тот час, когда писались эти бумаги! На душе сразу повеселело. Да и пес вроде отстал от меня – затрусил куда-то в темноту по своим, собачьим делам. Мы со Светкой остались вдвоем. Она дрожала, как призналась мне, от жуткой холодрыги, хотя ночь, как и прошлая, была жаркая и душная. Похоже, она дрожала той же дрожью, что дрожал и я. Я стянул робу, намереваясь укрыть Светку. Мы приникли друг к другу, забыв про купание и про все на свете. Так мы стояли, раскачиваясь и шаг за шагом приближаясь к машине. Наконец мы незаметно очутились на заднем сиденье. Закрылись на все кнопки, подняли стекла. Только тогда я почувствовал себя спокойным – освободившимся для новой несвободы, к которой страстно стремился. И Светка, кажется, тоже.

– Мальчик... – прерывисто прошептала она.

Нервно, рывками мои руки освободили нас от всех преград, мешавших нам. Сердце колотилось так часто и с такой силой, что мне казалось, будто машина под нами шатается – то вверх, на склон, то зигзагом вниз, в канал. Искаженное, какое-то чужое, неистовое лицо Светки с закрытыми глазами было откинуто в дальний угол сиденья. Волосы растрепаны. Она все пыталась что-то сказать, но лишь бессвязные звуки срывались с ее губ. Пронзительное ощущение – небывалого счастья, гармонии, нежности – соединило нас в одно целое. Светка с усталой улыбкой глядела из-под прищуренных век, руки ее, еще секунду назад с цепкой силой сжимавшие меня, постепенно расслаблялись, сползали с меня, а мои продолжали стискивать ее, и она снова напружинилась, рывком прижалась ко мне...

В первый момент мне показалось, будто внутри машины сработала мощная фотовспышка. Все залило ярчайшим белесым светом. Я уткнулся в плечо Светланы, словно сраженный пулей.

– Подонки! – с яростью прошипела она. – Попки гадские!

– Они видели?

– Да плевать на все их сучье отродье! Они там... забавляются. Шваль!

– Поедем куда-нибудь отсюда.

– Куда?! Кругом все просматривается. Теперь они нас не выпустят.

– Как «не выпустят»?

– А будут по рации передавать друг другу, с вышки на вышку.

– Ну, поедем в лес!

– В лесу тоже вышки. Нет, Коленька, некуда нам ехать. Ко мне нельзя. Квартирка для гостей, вся «жучками» утыкана, даже в туалете есть.

– А пойдем в насосную! – осенило меня.

Светка поморщилась.

– Там все в масле, скользко и холодно. Ладно, сейчас завесимся, пусть зубами клацают.

Она стянула с передней спинки чехол, приоткрыв дверцу, тряханула его и прицепила с двух концов за крючки. Теперь свет бил в чехол – в кабине воцарился голубоватый пестрый полумрак. Светка засмеялась.

– Ну, что, попки, выкушали наше с прибором!

Она ловко опустила переднее сиденье, и мы по-королевски растянулись во всю длину машины. Правда, ложе было ребристым и не столь уж удобным, но мы были довольны и этим. Светка подстелила наши белые робы, стало как-то по-домашнему уютно. Мы прижались друг к другу и затихли, наполненные ощущением покоя, близости наших тел и душ и счастья.

7

Мы лежали внутри машины, словно в широкой палатке где-нибудь на берегу реки, и свет фонаря с улицы назойливо бил в окна – казалось, что это луна, обычная луна в полнолуние. Сквозь толстый чехол свету трудно было пробиться, зато сквозь лобовое стекло, многократно отражаясь от изогнутых поверхностей, он создавал странную световую иллюзию: словно мелкая-мелкая решеточка из света и теней дрожит и колеблется в пространстве между стеклом и нами, спрятавшимися за этой решеткой.

Светка рассказывала о себе. Я слушал. Снаружи поскуливал Барс, просясь к нам. Светка время от времени прикрикивала на него, и он затихал. Потом снова начинал поскуливать и скрести лапой по дверце.

Я чуть подремывал, рассказ Светки дробился, распадался на куски, которые казались фантастическими. Кое в чем можно было усомниться, но я не перебивал, вообще не подавал голоса, как будто меня здесь не было вообще. Светка говорила сама себе, ей надо было выговориться, а кто был редом, не имело значения.

После девятого класса она и еще несколько отчаянных отправляются из родного, но безумно осточертевшего Тайшета на строительство Братской ГЭС. По путевкам комсомола и, естественно, против желания родителей. Поселяются в палатках. Пока тепло, жизнь прекрасна. Полно молодых дембелей, свадьбы гремят одна за другой. За зиму (морозы под пятьдесят!) население палаточного городка заметно поредело: беременные разъехались по домам, дембели двинули в теплые края. Светка с ухажером получили угол в бараке. Теперь могли расписаться и жить как нормальные люди. Но будущий муж по пьянке попадает под трелевочный трактор. Светка хочет уехать, ее уговаривают остаться. Уговаривает сам начальник участка. С тоски она соглашается. А весной на городок нападают расконвоированные зэки. В числе пленниц – она.

Двое суток их удерживают силой в зэковских бараках, передавая из одного в другой. Наконец охране удается отбить их. Начальник охраны поселяет ее в отдельном коттедже, приставляет охранника. Однажды во время выпивки, когда начальник уже не вяжет лыка, охранник пытается ее изнасиловать, но она тяжело ранит его из пистолета начальника. Жажда мести всем этим подонкам распаляет ее настолько, что она с пистолетом идет в зэковский барак. Первым выстрелом кладет на месте того «белобрысого гаденыша», который напал на нее первым. Потом стреляет не глядя, кому достанется, пока не кончились патроны. В итоге – двое отдают богу души, трое отделываются легкими ранениями. Охрана обезоруживает ее, отвозит в КПЗ. Дело удается замять, списав на пьяные разборки между зэками. Однако в Москву летят доносы, начальник вынужден отправить ее на самый дальний участок – верховодить бригадой женщин, занятых на подручной работе на лесоповале. Она ладит и с бывшими воровками, и с проститутками, и с проштрафившимися главбухами. Даже входит во вкус бригадирской жизни. Но кому-то где-то надо было отомстить ей за расстрел зэков, и однажды ей подсовывают на подпись липу. Приписывают два лишних нуля, которые она не заметила. Тут же, как по заказу, появляются ревизоры, вскрывают «подлог», и сопровождавшие ревизоров милиционеры увозят в Братск новую арестантку. Начальник охраны, когда-то безумно любивший ее, теперь трусливо держится в сторонке. Скорый суд выдает ей по максимуму: семь лет строгого режима! Но судьба – злодейка: на пересылке ее замечает начальник одного из многочисленных спецлагерей при некоем секретном объекте. Так она попадает сюда. Начальник, Евстафий Палыч Братчиков, оформляет расконвоировку, помогает закончить курсы операторов «горячей линии», устраивает на работу в зону «Б», в подземную лабораторию, на манипулятор, обрабатывать облученные в реакторах блочки. Живет она, естественно, не в бараке, а в отдельной однокомнатной квартире, даже с телефоном, прилично зарабатывает и, между прочим, имеет на книжке солидную сумму...

– Но, милый Коленька, я птаха вольная, а тут – клетка! Не могу больше! И этот Братчиков – козел вонючий! Прирежу его! На волю надо. Но как?! Еще пять лет сроку. Выдержу ли? Каждая шваль тянет лапы, хочет пощупать. Я уже чувствую себя старухой... Помоги, Коленька, рвануть отсюда.

– Отсюда?! – поразился я. – Но как?!

– А прошлый раз я тебя про колодец спрашивала, про каналы, помнишь?

– Конечно, я еще удивился, зачем тебе.

– А что если, пока насос стоит, спуститься до воды и между лопастями пролезть в трубу, по трубе до первой насосной. А там – воля! Сколько метров? Как ты считаешь? Двести? Триста? Маска с баллончиком уже есть. Как думаешь, можно проскочить? Я засекала: двадцать пять минут пауза, двадцать пять – работа. Неужто за двадцать пять минут не проплыть триста метров? Как ты считаешь?

Она потормошила меня, лежавшего в каком-то очумении. Мне было страшно жаль ее, словно узнал, что она неизлечимо больна и помочь ей уже ничем нельзя. Но и себя было жалко: только что пылал к ней самыми чистыми, самыми жаркими чувствами, и вдруг – обвал, слом, конец...

– Это страшный риск, – наконец выдавил я. – Твои двадцать пять минут – не закон. Реле имеют разброс. Может быть двадцать пять, но может и восемнадцать. А плыть в трубе, по которой насосом гонит воду, это тебе не в канале. Тебя просто-напросто прижмет к решетке перед лопастями. И – не шевельнешься. Даже рыба не может подниматься против напора!

– Значит, пустое?

– По-моему, да.

– А что же делать, Коленька? Посоветуй. Не сердись, мне просто не с кем поговорить. По-человечески. Я когда тебя увидела на канале, как ты стоишь голенький, прикрывшись руками, у меня все в душе перевернулось. Вот честно! Думала, вообще весь мир – козлы, а тут ты – стесняешься, несчастненький! Я же с первого взгляда втюрилась в тебя. Вот чтоб мне с этого места не сойти! Не веришь?

– Почему же, верю.

– Да, я знаю. Ты – чистый, хороший мальчик, а я – прости господи, пробы негде ставить. Но я хочу, понимаешь, хочу вырваться! Хочу чистой и тихой жизни. Хочу замуж. Ребеночка хочу! Понимаешь, о чем я? Устала я, Коленька.

От романтики этой палаточной блевать хочется. Вранье все это, песни, пляски, слова. Жизнь, видишь, какая. За настоящую жизнь зубами, клыками надо драться. Но как вырваться, а? Коленька, помоги! Ведь ты инженер, умница, сердце у тебя доброе. Помоги. Я понимаю, я тебе не пара. Но я не в обиде. Я – старуха. У тебя – своя жизнь. Я тебя не впутаю. Наоборот, видишь, спасаю от местных гусариков. Протокол сожгли, пропуск вернула. У меня тут власть и – немалая. Но выехать за зону – не могу. Только под пули. Но жить охота. Мне же всего двадцать один. Ты на два года старше, но душой ты – младенец, а я – старая ведьма.

Она хрипло засмеялась. Потянулась за сигаретами. Дала мне, взяла себе. Закурили. Что мог я сказать ей в утешение? Все помертвело в душе, я сам был не свой. Хотелось бежать, скрыться от нее, от себя. Слабоволие накатило сонной истомой. А будь что будет! Лежать и не двигаться...

– Что-то тревожно мне... – Светка нервно поежилась, вытянула из-под себя куртку и штаны, оделась. – Давай-ка соберем сиденье.

Я быстро оделся, помог ей подняться и укрепить переднее сиденье. Прожектор все еще держал нас на прицеле, световая решетка висела перед глазами. Но теперь, после Светкиного рассказа, она имела новый, зловещий смысл.

Светка чувствовала перемену во мне после своей исповеди. Поджатый рот, отрешенный взгляд.

– Дура я, что рассказала тебе, – печально сказала она. – Всегда так. Нельзя душу раскрывать – никогда...

И вдруг свет погас. Лобовое стекло еще какой-то миг удерживало призрачное мерцание, казалось, и решетка висела в воздухе, но вот все погрузилось во мрак.

Светка выругалась, сорвала с крючков чехол, точными движениями надела на верхушку сиденья. Вдвоем мы натянули чехол и дружно отвалились на заднее сиденье. Светка прижалась ко мне, как птенец прижимается к матери, стараясь подлезть под спасительное крыло. Жалко было ее до ломоты в глазах, но что-то хрустнуло и сломалось во мне. Прежнее острое чувство отлетело, я был как шарик с выпущенным воздухом. Праздник кончился – мой первый печальный праздник и первый отчаянно-грустный финал его...

– Ах ты, гад! – вдруг вскрикнула Светка. – Смотри, смотри!

Вдали, от здания зоны «Б» в нашу сторону двигались два ярких огня, явно автомобильные фары.

– Неужели он?! – с ненавистью прошептала Светка. – В командировку же собирался!

Фары покачивались во мраке, надвигались на нас. В полосу света вбежал Барс с весело поднятым хвостом – понял, кто едет! Светка схватилась за мою руку, стиснула.

– Сиди, не бойся, я – сама с ним...

Нашарив тапочки, она обулась. Подъехавшая машина остановилась чуть поодаль. Свет фар слепил, ничего невозможно было разглядеть. Хлопнула дверца. Грузная высокая фигура как-то вдруг выросла перед машиной. Барс прыгал вокруг человека – радовался хозяину. Братчиков, не обращая внимания на собаку, шел к нам, засунув руки глубоко в карманы куртки. Голова его была открыта, редкие волосы вздымались торчком, как будто внутри его головы был вмонтирован вентилятор, гнавший воздух вверх. Он шел, раскачиваясь из стороны в сторону, неся в себе грозную силу обманутого владельца собственности... Мне стало страшно. Страшно было и Светлане, я видел, как затвердело, прорезалось морщинами ее лицо. Она выпустила мою руку и резко, словно кидалась в ледяную воду, выпрыгнула из машины. Дверца осталась открытой, и шум водосбора ворвался в кабину.

Они сошлись в пяти-шести шагах от меня. Слов было не разобрать, но по жестам я догадывался, что разговор пошел горячий. Светка то и дело взмахивала руками, показывая то в сторону зоны, откуда светил прожектор, то на площадку насосной. По жестам, по мимике, когда лицо ее попадало в лучи света от фар, я догадывался, что она нападает: мы, дескать, хотели посмотреть насосную, а твои подонки включили прожектор... Так мне казалось, но о чем говорили они на самом деле, я не знал. Видимо, все было совсем по-другому.

Братчиков вдруг коротким тычком ударил Светлану в лицо, и она повалилась ему под ноги – будто вот-вот обхватит его сапоги и станет умолять о пощаде.

Но Светка вяло откинулась на спину и осталась в этой неестественной, неудобной позе: на коленях, а голова и руки откинуты назад. Братчиков носком сапога пнул ее в бок, еще и еще – она повалилась на бок, прикрыла голову руками.

Я выскочил из машины, подбежал к Светке, склонился над ней. И в тот же момент оглушительный удар снизу в лицо откинул меня в сторону. На какое-то время я отключился. Когда пришел в себя, то услышал чей-то стон. Оказывается, это стонал я. Я стонал и корчился от боли. Лицо горело, его просто не было – сплошная гудящая рана. Во рту, в носу что-то хлюпало, булькало, я захлебывался, не мог вздохнуть, кашель сотрясал всего меня. И все же услышал – где-то совсем рядом взревел мотор. «Задавит!» – страшная мысль пронзила меня, и я из последних сил отполз в темноту. У самого уха прошуршали шины, камешек из-под колес выстрелил мне прямо в лоб, вызвав целый фейерверк искр внутри моей растерзанной головы.

Долго, мучительно долго я приходил в себя. Наконец смог поднять голову. Ни Светки, ни Братчикова, ни собаки, ни машин. «Значит, он был с шофером», – отметил про себя. Пустынный берег терялся в предутреннем тумане. Все с тем же напором шумел водосброс.

На дрожащих, подгибающихся ногах я кое-как спустился к воде, осторожно ополоснул лицо. Даже от нежных прикосновений воды я чуть не потерял сознание. Но, поплескивая понемногу, смыл кровь, промыл глаза. Теперь мог и подняться. На четвереньках я вполз по склону на дорогу. Среди бурых пятен крови и черных капель моторного масла обнаружил раздавленный, со следами шин мой пропуск в зону «Д».

Пошатываясь, с трудом переставляя ноги, я побрел вдоль канала. Тоскливо кричали проснувшиеся чайки. Их крики, сначала еле различимые из-за шума воды, становились все более громкими, режущими душу. Каждый шаг вызывал острую боль. Но я все шел и шел, и, когда добрел до своего здания, кончилась ночная смена. Смешавшись с толпой, я добрался до общежития и наконец-то вытянулся на своей койке. В комнату зашел Фомич, посмотрел на меня слезящимся глазом и, ничего не сказав, вышел.

Я лежал и обдумывал, как мне найти Светку и как наказать жлоба Братчикова. Если первое, по моим понятиям, теперь не представляло труда, то второе...

Мои размышления прервал шум подъехавшей машины. Уверенные крепкие шаги прозвучали в коридоре – дверь распахнулась, и двое в штатском бесцеремонно вошли в комнату.

Один из них сунул мне под нос бумагу. «ПРИКАЗ. В связи с отсутствием научного руководителя откомандировать студента-дипломника Коловратова Н.А. обратно в распоряжение института...» Охранники ловко, без лишних слов собрали мои вещички, побросали книги в чемодан, комом запихали в рюкзак белье. Подняли меня с койки и под ручки вывели на свет божий. Усадили в «газик», тот самый, милицейский фургончик с решетками. Одним махом оформили подъемные, взяли с меня расписку о неразглашении. Я сдал свой исковерканный пропуск в зону «Д», меня снова засунули в «газик», и через минуту я оказался за проходной.

Сладость и боль этой странной любви, ночные каналы, стоны чаек, слепящие прожектора, Светка с ее сумбурной поломанной жизнью, мое жгучее чувство неосуществленного возмездия, – все это осталось во мне и жило за семью печатями, которые я случайно сорвал в городе Тайшете. Больше мы со Светкой не встречались да и вряд ли когда-нибудь встретимся в этой новой и нелегкой жизни. Хорошо, что она жива, неплохо выглядит и имеет работу. Это ли не счастье в наши дни!