Текст книги "Ночные каналы (СИ)_"

Автор книги: Геннадий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

ГЕННАДИЙ НИКОЛАЕВ

НОЧНЫЕ КАНАЛЫ

Повесть

Прошлой осенью по делам фирмы я очутился в Тайшете. К счастью, переговоры о поставках древесины прошли успешно, все документы были подписаны, и я решил тем же вечером уехать скорым «Иркутск – Москва». Я прибежал в кассу, когда поезд уже стоял у перрона. Кассирша, пожилая блондинка, мигом выбила билет, я рассчитался, и, когда передавал деньги, взгляды наши встретились. Живые светлые глаза в сеточке морщин, яркие губы, обведенные помадой, щеки впалые, с какими-то странными тенями – лицо вроде бы знакомое, до боли резанувшее. Зажав в кулаке билет и сдачу, я ринулся на перрон. У дверей обернулся – кассирша смотрела мне вслед, высунувшись из окошечка кассы. Я помахал ей на прощание, она судорожно просунула руку, замахала как-то очень знакомо – расслабленной кистью из стороны в сторону.

Расположившись в купе, я долго не мог уснуть. Память осторожно разбирала пласты пережитого, подбиралась к бережно укрытым от самого себя событиям далекой молодости. И вдруг вспомнил – да это же Светка! Жива, бедолага! И вспомнилась вся история.

1

После весенней сессии я заехал домой, к родителям, которых не видел с зимних каникул, и дней через десять, опять поездом, отбыл в некий «почтовый ящик» – на преддипломную практику.

О маршруте мне сообщили устно в первом отделе института, причем строго-настрого предупредили: никаких записей, держать все в уме! Таково было время, середина пятидесятых: нас убеждали, что страна кишмя-кишит шпионами, самый захудалый вахтеришко считался важной персоной на боевом посту, и за малейшие нарушения режима следовали жестокие кары.

В городе Н. я пересел на пригородную электричку – до станции Березки, а там надо было отыскать автобус без опознавательных знаков и, отсчитав девять остановок, на десятой выйти. Однако, когда я спросил в электричке, долго ли ехать до Березок, соседка, к которой я обратился, оценивающе оглядев меня, сказала: «Не до Березок тебе, а до «ящика»...» И принялась во всех устрашающих подробностях излагать «секреты», которые я с благоговением держал в уме. Пассажиры, сидевшие рядом, не обращали на тетку никакого внимания, как будто она не выбалтывала маршрут до секретного объекта, а рассказывала, как добраться до ее деревни. Никто в вагоне, похоже, не собирался хватать болтливую тетку, и я решил, что все сплошь либо шпионы, либо свои, из «ящика».

Выйдя на десятой остановке, которая оказалась последней, я, согласно инструкции и пояснениям тетки, без труда нашел слева от автостанции одноэтажный желтый дом – отдел кадров. Вместе со мной туда же направились еще несколько человек. Оформление заняло весь остаток дня, и лишь к вечеру я ступил на землю закрытого города – в руке чемодан с книгами, за плечами наш старенький зеленый рюкзак с консервами, которыми, вопреки моим воплям, снабдила меня мама.

В первых числах июля, пройдя обычную консервацию, медосмотр, собеседование и дотошные инструктажи, я получил допуск к работам в зоне «Д». Я разглядывал новенький ломкий пропуск с какими-то фиолетовыми значками, – то ли птиц, то ли пушек, – проштампованными на чистой полоске под моими инициалами, и от удовольствия прицокивал языком. Зона «Д» – таинственно и многозначительно. И пропуск в руки! Эт-то что-то значило! Обычно пропуска хранятся в стойках-вертушках на проходной, а тут – на тебе, в руки! Казалось, что зона «Д» – нечто подземное, грандиозное и опасное. Все мы, на физтехе, были слегка ушиблены романтикой закрытых городов и секретностью творимых там чудес. Лично меня привлекала именно эта сторона дела. После самой техники, разумеется.

Однако разочарования посыпались на меня одно за другим. Зона «Д» – замызганный кирпичный корпус, никаких подземелий. Охрана – парни в штатском – лодыри и разгильдяи. Режим такой, что можно ходить туда-сюда через боковые двери и другие неохраняемые дыры. Да и сама работа – на простой, как топор, установке для облучения образцов – нагоняла смертную тоску. Тоскливо было сидеть за гудящим пультом и заносить в журнал результаты испытаний: материал образца, толщина, расстояние, время облучения, доза... От монотонности работы можно было обалдеть. И это – суперсекретная тема!

Тоска исходила и от соседней зоны «Б» – три ряда колючей проволоки, вышки с охранниками, приземистые тяжелые здания, лагерные понурые бараки, котельная с черной трубой на растяжках, белесый едкий дымок, сочившийся из нее. И это – внутри рабочей зоны, тоже обнесенной тремя рядами колючки и охраняемой солдатами по всем правилам охраны госграницы! Таким образом, у меня оказался еще один пропуск – в ячейке вертушки при входе в рабочую зону. Но грустно было видеть, как внутри зоны «Д» персонал каждую ночь беззастенчиво режется в домино. А в зоне «Б» – что? – режутся в карты?

Тоска была и в общежитии – барачного типа, комната на четверых, уборные и умывальник общие. Соседей, трех молодых специалистов, видел мельком, то спящих, то бегущих куда-то по своим делам. Впрочем, какие тут могут быть дела?! Тоска гнездилась в беленных известкой дощатых стенах и щелястом грязном полу. Естественно, полно было крыс, клопов и тараканов – этих тварей не брала никакая радиация с химией, словно не Адаму и Еве, а им было сказано: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею. Запахи мочи и портянок навечно въелись с тех времен, когда здесь жили зэки. Тоска и страдания за многие годы создали в этом пространстве какое-то гнетущее поле, от которого разбаливалась голова и нападал кашель.

В магазинах городка, в отличие от обычных городов, было поразительное по тем временам изобилие. Меня это мало интересовало, так как продовольственные посылки отсюда запрещались, и я ничего не мог послать маме, а мне хватало столовой. Кормили по талонам, совершенно бесплатно, как говорится, от пуза: раз поешь и – сутки сыт. Кормили, правда, вкусно. Так что мамины припасы, с таким трудом ею добытые, пришлось отдать истопнику – одноглазому старику, прижившемуся здесь еще с зэковских времен.

Я по натуре был «сова» и напросился в ночную смену. Ночью было спокойнее и не так жарко. Можно было расслабиться, написать домой. Я тосковал по маме, как в детстве, когда на все лето уезжал в пионерские лагеря. Каждую ночь я писал ей по письму, днем отправлял. Это было одно длинное и очень смешное письмо. Я ухитрялся во всем находить забавное – даже в собственной тоске, хотя, признаюсь, порой мой юмор выглядел слишком натужным. Но я смеялся.

К середине июля я освоился уже настолько, что с разрешения сменного стал бегать на каналы купаться. Если уж быть точным, то бегал не на каналы, а на канал, потому что, хотя их было два, но купаться можно было только в приточном, холодном. «Горячий» был оцеплен колючей проволокой и по берегам стояли устрашающие знаки – «Радиоактивность!» По холодному вода подавалась в зону «Б», для охлаждения какого-то оборудования, по горячему возвращалась, но не в реку, откуда закачивалась, а растекалась по бетонным желобам на поля испарения, тоже обнесенные колючкой, как и сам канал. Там жили чайки. Их жалобные вскрики усиливали чувство тревоги и обреченности, которое вызывала зона.

Эти быстрые ночные купания так мне понравились, что, когда купание по той или иной причине срывалось, ущербность существования ощущалась особенно остро. Да и немудрено. Ночи стояли жаркие, душные. Комбинат выдыхал столько разного смрада, что в неподвижном тяжелом воздухе, казалось, висели какие-то сгустки. Идешь, и то и дело ударяет в нос то чем-то азотистым, то фтором, то нашатырем. Но когда я оказывался на пологом берегу искусственного канала с проточной чистой водой, жизнь во мне оживала и тоска уже не была столь нестерпимой.

Несмотря на гнетущее однообразие, во мне жила странная надежда, почти уверенность, что вот-вот произойдет нечто такое, что перевернет, в корне изменит всю мою жизнь, и каждый новый день я встречал с тайной мыслью: «Не сегодня ли?» И вот дождался...

Однажды июльской ночью я вышел на канал, быстро разделся донага, аккуратно, стопкой сложил свою белую лавсановую робу, сверху положил карманный дозиметр, часы, прикрыл чепчиком и бросился с разбега в воду. Вынырнув, поплыл вразмашку против течения в сторону насосной станции. Справа от меня тянулись ряды колючей проволоки, сзади на фоне огнистого мерклого неба чернели столбики и вышки зоны «Б». Берег слева был свободен – серая щебенка искристо посверкивала острыми гранями под яркой полной луной. Чем ближе я подплывал к насосной, тем громче становился шум падающей воды: насосная поднимала воду на пятнадцать метров от уровня реки, из которой производился забор. Там, внизу, тоже была насосная, которая качала воду в огромный водосборник, откуда вода затем перекачивалась в наш канал. Обратно, нагретая на несколько градусов, она текла самотеком по сбросному каналу, но как-то вяло – это была уже не та вода, мертвая.

Когда шум стал неприятным, я повернул обратно. Общая дистанция моего ночного заплыва, думаю, была не меньше километра. Обратно я плыл быстрее, течение несло меня к черным приземистым глыбам зоны «Б», к вышкам и луне, висевшей над мутной струйкой, которая, казалось, вытягивалась из трубы луной. Берег был гол, ни кустика, ни травинки. Почему-то здесь ничего не росло – то ли не было посажено, то ли не приживалось. Я нырнул и последние несколько метров проплыл под водой. А когда вынырнул и повернул к берегу, от удивления чуть не пошел ко дну – возле моей одежды сидела, обхватив колени и положив на них подбородок, какая-то девушка. Белая лавсановая одежда ярко светилась на фоне темного берега. На голове белела шапочка – этакий изящный колпачок на затылке. Я решил, что это лаборантка, возможно, из нашей зоны... Она смотрела, кажется, прямо на меня, но явно не замечала.

Я вышел из воды по пояс, кашлянул. Теперь она определенно смотрела на меня – молча, неподвижно, как-то тупо. Я переминался с ноги на ногу, щебенка попискивала под ногами, словно живые ракушки.

Девушка закурила. Пламя зажигалки осветило ее лицо, и мне показалось, что где-то я уже видел ее – то ли в жилой зоне, то ли на воле. Это была блондинка, с красивым, даже утонченным лицом. В сумерках, под луной она была очень привлекательна: большие глаза под дугами темных, бровей, впалые щеки, полуоткрытый рот, поблескивающие ровные зубы.

– Позируешь, мальчик? – насмешливо сказала она, отведя сигарету, зажатую двумя пальцами. – Выходи, садись, гостем будешь.

– Я раздет, а вы уселись на мое место, – сказал я.

– Уселась! – добродушно передразнила она. Голос у нее был низкий, с хрипотцой. – Я тут всегда сижу. Видишь, кучка камней – я насобирала. Ну, ладно, выходи, отвернусь.

Она действительно отвернулась. Я сделал шаг и зашатался. Ноги не слушались, щебенка больно колола ступни. Шаг за шагом, елочкой, я поднимался по откосу к сидящей неподвижно девушке. Если бы я мог балансировать руками, было бы проще, но руки были заняты – я прикрывался ими.

Мне вдруг вспомнилось: «И каждый вечер, в час назначенный... Девичий стан, шелками схваченный... Всегда без спутников, одна, Она садится у окна...»

Я был влюбчив, и в институте меня считали сердцеедом. На самом же деле, я был еще теленок. Девушка, сидевшая передо мной, уже захватила мое воображение, и встреча наша, казалось мне, произошла неспроста...

Одевшись, я сел рядом, закурил. Она покосилась с улыбкой – одобрительно, довольная то ли тем, что я сижу рядом, то ли тем, что тоже курящий.

– Вам тоже грустно и одиноко? – с каким-то гнусным прононсом спросил я.

– Тоже? С чего ты взял? Мне раскисать нельзя, – сказала она и резко, по-мужски стрельнула окурком. – Как только скажу, что грустно и одиноко, мне – копец.

– Почему? – удивился я, отметив про себя это «копец».

– Так...

– Вы – лаборантка?

– Лаборантка?! – шутливо возмутилась она. – Не-ет, я – важная птица! Только крылья подрезаны, летать не могу. А ты? Молодой специалист? Физик?

– Это вы по морде определили?

– По высокому лбу!

– Хо! Вообще-то я студент, на практике.

– Как это тебя угораздило – сюда?

– Наверное, чтобы встретиться с вами.

– Но-но, мальчишечка! – погрозила она со смехом. – В моей программе это не заложено.

– А что в вашей программе?

– В моей? – Она легла щекой на колени и, не сводя с меня глаз, насмешливо пропела:

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал,

Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя поджидал...

Голос ее, когда она запела, показался совсем другим – приятным, мелодичным. И слух – хороший.

Девушка улыбалась. Прикрыв глаза, чуть-чуть покачивалась в такт песне, которая продолжалась внутри нее, беззвучно. Как завороженный – и этой старинной песней, и ярким лунным светом, и диким, фантастическим пейзажем, и сонными вскриками чаек, похожими на рыданья, – я не мог отвести глаз от лица девушки – так оно было прекрасно!

Вдруг где-то в темноте, совсем недалеко, вроде бы от корпуса зоны «Б», раздался тихий свист. Так подзывают собаку или подают условный сигнал. Девушка вздрогнула, отвернулась, уперлась лбом в колени. Свист повторился.

– Слышу, слышу, – раздраженно сказала она. И, не сдержавшись, со злостью прокричала: – Заткнись!

Она порывисто схватила меня за руку, но тотчас выпустила.

– Вот и все. Завтра придешь? – спросила она и, не дождавшись ответа, неохотно поднялась.

2

Весь день между сном и бесцельным хождением по поселку в ожидании вечера, когда автобусы заглотят ночную смену и повезут в рабочую зону, я думал о девушке. Кто она? Что означал свист? Откуда эта песня? И этот странный контраст: тонкое лицо, явно интеллигентная речь и этот хамский голос, грубость, когда она откликнулась на свист... И еще: мне приятно было думать о ней – это, пожалуй, самое важное из всего, что произошло со мной за все то время, что я жил в закрытом городе.

Я с трудом дождался ночи. Проведя серию замеров, незаметно выскользнул из здания и рысцой помчался на канал. Кругом было пусто. Я сел на щебенку, вытянул ноги вдоль откоса. Как и вчера, светила полная луна, но сегодня она была уже в другом месте, чуть ниже и правее трубы. Зона «Б» мрачно смотрела черными глазницами окон. Перекрестья ограждения, столбы и вышки, казавшиеся пустыми, – все это напоминало какую-то вымершую цивилизацию. От приземистых зданий, жалобных криков чаек, безлюдности веяло чем-то унылым, кладбищенским. И – луна. Безумно-яркая, круглая, сияющая. Казалось, вот-вот произойдет что-то ужасное, появятся привидения, черная кошка, ведьма на метле, сам Дьявол в черном котелке и с огненным взглядом.

Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я стал различать в черных сгустках зоны «Б» отдельные здания. Первое, самое ближнее за ограждением и вышкой, чем-то напоминало старую баню в моем родном городе: такое же низкое, двухэтажное, вытянутое двумя крыльями от главного входа, над которым тускло светилась красная лампочка. Недавно я узнал, что темень и забитые кирпичом окна – маскировка от американских с путников-шпионов.

Вдруг дверь приотворилась со скрипом, и белая фигурка выскользнула наружу.

– Полчаса, не больше, – строго сказал мужчина внутри здания и пригрозил: – Смотри, Светка, не дури!

Дверь закрылась. Девушка легкими шагами пошла вдоль берега. Я поднялся навстречу.

– Привет, – с раздражением сказала она.

Я думал, обрадуется, а тут...

– Привет, – сказал я обескураженно.

Девушка заглянула мне в лицо.

– Что с тобой?

– Ас тобой?

Она потрогала виски, резко бросила руки вниз, словно стряхнула что-то, прилипшее к пальцам.

– Я даже не знаю, как тебя зовут! – сказала она с горечью, как будто именно это обстоятельство и было причиной ее дурного настроения.

Я протянул руку.

– Юра, – сам не зная почему, назвал я первое пришедшее на ум имя.

– Светлана, – чинно представилась она и добавила со смехом: – Можешь звать Светкой – привычнее.

– Я слышал. Кстати, кто это так строжился?

– Начальник.

– А он что...

Она поймала мою руку, потянула за собой. Мы побежали. Примерно в том же месте, где мы сидели вчера, возле кучки крупной гальки, Светка остановилась.

– Искупнемся? – предложила она.

Мы быстро разделись. На ней остался купальник – странно-белый, словно сшитый из простыни. На мне – плавки. Мы вошли в воду, поплыли. Напор, который нам приходилось преодолевать, то разводил нас в стороны, то сводил, и тогда при взмахах мы касались друг друга руками.

Дух соперничества погнал нас наперегонки. Я выкладывался изо всех сил, но Светка не отставала. Ростом она была, как и я, выше среднего, но более хрупкая. Я немного занимался боксом, волейболом, лыжами, вообще был крепким парнем, но вот поди ж ты, до самой насосной шли на равных. Правда, когда полезли на берег, она чуть не рухнула на подломившихся ногах. Я подхватил ее за талию. Она повисла на мне, упершись лбом в грудь и справляясь с дыханием. Я обнимал ее, все крепче и крепче, но она держала дистанцию, не давала нашим телам соприкоснуться, хотя я всей кожей чувствовал, как нас тянет друг к другу.

– Пойдем, – сказала она наконец и, снова взяв меня за руку, потянула к насосной.

Слово «пойдем» я разобрал по движению ее губ – шум воды и гул насосов перекрывали все звуки. Мы поднимались по бетонным ступеням на вершину насыпного холма, где располагалось круглое плоское здание насосной. Справа, из четырех выпускных створов изливалась по наклонному водосбросу переливающимися в лунном свете струями речная вода. Пенными валами она устремлялась в канал и на переходе с уклонами в ровное русло переламывалась белым буруном. От шума, грохота и брызг кружилась голова.

Перед зданием насосной была довольно просторная смотровая площадка, огороженная по периметру стальными перилами. Отсюда хорошо просматривалась вся округа. Внизу в сумеречной прозрачной дали угадывались расходящиеся в разные стороны черные полоски заграждений с пупочками вышек по периметру. Говорили, будто в целях маскировки от спутников применяют очень хитрые фонари – свет от них падает вниз узконаправленным лучом и почти не дает отблесков. Но когда в этот луч попадает какой-нибудь движущийся предмет (нарушитель!), то начинает светиться как раскаленный. И тогда с вышек автоматически бьют спаренные с фонарями пулеметы...

Прямо под ногами за оградой вертикально вниз уходила бетонная стена – этажей в пять-шесть. Это и был водоподъем. Площадка, на которой мы стояли, мелко вибрировала – дрожь передавалась через голые ступни, особенно неприятно было стоять на пятках. Внизу пенно ходила вода в круглом водосборнике. Прыгнуть или случайно сорваться – верная смерть. В водосборнике вода качалась из реки, уже вне зоны, по трубам – их выпуклые хребтины, присыпанные землей, тянулись вниз и вдаль, за колючку, к реке.

Местность была открытая, голая, никаких лесов, никаких кустов, все просматривалось во все стороны, никто не проползет, не прокрадется. Вот почему, догадался я, здесь вырубалась и выжигалась вся растительность!

Светлана стояла, опершись бедром о стальную трубу ограды, покусывая ногти и переводя взгляд с одного края зоны на другой. Тела наши обсохли под ветерком, стало прохладно. Я осторожно обнял ее за плечо, она прислонилась ко мне, заглянула в лицо. В глазах ее, как показалось мне, была нежность. Я осмелел: конечно, мы знакомы уже давно и стоим здесь, обнявшись, целую вечность. Я прижимал ее все сильнее, все жарче. Светлана не противилась. Она была тяжела и, казалось, вот-вот вывалится из моих усталых рук. Запрокинув голову, она явно забавлялась со мной, то давая целовать в губы, то резко отворачивая лицо. Но вот наши руки переплелись, тела приникли одно к другому, и мы стали тереться друг о друга, как рыбы. Это было похоже на странный танец – двое на пустой танцплощадке, ночью, без оркестра.

Но вдруг что-то случилось: рев стих, бетон под нами перестало трясти, отчетливо проступили звуки, до того заглушаемые насосами: шум текущей по трубам воды, далекие стоны чаек, рокот бульдозера на полях испарения. И – наше прерывистое дыхание...

Светлана ловко вывернулась из моих рук, поправила купальник. Пока я возился с плавками, она уже скрылась в дверях насосной.

– Эй! – позвала она. – Почему затихло?

Когда я подошел, Светка уже расхаживала по насосной. Нашла выключатель, и зал осветился мощными лампами дневного света.

В центре просторного помещения видны были четыре колодца с высокими стенами и защитными решетками. Между ними свободно можно было танцевать, однако ноги скользили – пол был в масле. К тому же резинка в моих плавках предательски ослабла.

– А если застукают? – спросила Светка.

Мы по очереди заглянули в каждый колодец. Так и есть: два средних были полны, два крайних зияли вглубь черной пустотой.

– Автоматика, – сказал я. – Переполнение. Скоро включатся.

– А эти? – показала она на крайние колодцы. – Будут стоять?

– Они – в резерве. Один, возможно, на профилактике. Точно! Видишь, над ним крюк тельфера? Значит, собираются поднимать.

– А как бы заглянуть поглубже...

Я заметил на стене пультик с кнопками. И дураку ясно – освещение. Действительно, когда я нажал кнопки, колодцы осветились изнутри. Светлана подбежала к ближайшему.

Вспененная вода, казавшаяся сине-зеленой, все еще крутилась вокруг центра мощной воронкой. Воронка имела странную, как бы согнутую форму – в сторону канала покачивался плавный желоб. Там, ниже, воду выносило через створы в канал. Уровень понижался прямо на глазах, воронка причудливо играла, переливалась, освещенная лампами, герметично вделанными в стены. Стальные скобы, поблескивая влагой, уходили от верхнего края колодца в глубину и размыто терялись в сине-зеленом мраке.

Светлана перебежала к пустому колодцу. У самого дна она разглядела воду.

– Смотри! Там вода?! – поразилась она.

– Разумеется. На уровне нижнего водосборника.

– Но почему?!

– Не врубаешься? Ты кем работаешь?

– На пищеблоке, – сказала она, помедлив, и добавила со смешком: – Раздатчицей. А что? Это тебя шокирует?

– Почему?

– Вижу, перекривился весь.

– Да, перекривился, но не от этого. – Я показал, что держу плавки одной рукой. – Авария. Не могла бы завязать?

Светка расхохоталась. Вдвоем, общими усилиями мы справились с коварной резинкой, и я снова хотел было обнять Светку, но она отбежала к колодцу. И опять к пустому. Уж больно занимает ее этот пустой колодец: разглядывает и с этой, и с другой стороны, пытается приподнять решетку.

– Эй! – крикнул я. – Не собираешься ли нырять?

Она поманила меня и, показывая вниз, спросила:

– Но все же, инженер, почему там вода? Насос же не работает. Значит, клапан пропускает?

– Какой клапан?

– Ну, какой, обратный? Который... – Она замялась, не зная, как объяснить.

– Никакого клапана нет. Лопасти находятся в воде. Так я думаю, – без особой уверенности сказал я.

– Значит, между лопастями можно проникнуть в нижний бассейн?

– Не «бассейн», а водосборник.

– Ну, водосборник. Можно?

– В принципе, можно. А зачем? Тебе-то зачем это?

– Так... простое любопытство. Не веришь? Я ведь и с тобой поплыла из любопытства. Такая я, любопытная...

– Странное любопытство, – с обидой сказал я. – Бросила меня, убежала...

– Но ведь насосы остановились!

– Конечно, это важнее!А то, что я как идиот... с этой резинкой – это как, не важно?

– Юрочка, прости, так получилось, – сказала она. – Сейчас уже поздно, пора возвращаться, у нас строго. А то вообще перестанут выпускать. Пойдем. Завтра снова сплаваем сюда. Хорошо?

Мне было удивительно тепло, хорошо с ней. Ее так волновавшие меня губы в трещинках и с черной запекшейся капелькой крови были совсем близко. Мы прижались друг к другу, и снова все забурлило во мне. Преодолеть эту силу было непросто. Светлана то упиралась мне в грудь, то сама прижималась ко мне, и казалось, что мы вместе тихо сходим с ума. Но все же ей удалось отжать меня от себя. С грозным воем врубились насосы. Значит, прикинул я, прошло не меньше получаса. Действительно, пора было сматываться, а то припрутся дежурные, поднимут шум.

Мы выключили свет, вышли, плотно прикрыв дверь. Спустились по лестнице к каналу, вошли в воду. Где-то на полпути от насосной до нашего места вдруг спереди ударил свет – прямо в глаза. Неожиданный и мощный, как удар по лицу. Мы машинально отвернулись, поплыли на спине. Светлана выругалась – крепко, по-мужски, и свет, как бы испугавшись, погас.

– Меня потеряли, – донесся голос Светланы из какой-то чернейшей, неземной темноты.

Я плыл с закрытыми глазами, но за веками, внутри меня полЕлхал этот жуткий, ярчайший свет галогенного прожектора с ближайшей вышки. Светлана первая вышла на берег – каким-то ей одной ведомым способом нашла наши вещи и, взяв меня за руку, вывела как слепого. Я и правда ни черта не видел, кроме радужных кругов да белесой мути. Она прикоснулась к моему плечу, шепнула «До завтра!», и лишь скрип торопливых шагов долетел до меня. Обессиленный, я опустился на сырую и уже холодную гальку и долго сидел, прикрыв глаза рукой и борясь со странной, наплывами, тошнотой.

3

Не думал я, что всего за две встречи так крепко влипну. Светлана постоянно была во мне, как дыхание, как пульс, как ощущение движения крови. Странно, по при хорошей зрительной памяти я не мог вспомнить ее лицо – лишь глаза, то серые, то темные, неотступно смотрели на меня. Конечно, я очень переживал, что скрыл свое подлинное имя. Зачем? Что за блажь? Теперь трудно будет объяснить ей, зачем я это сделал. Обидится – и правильно сделает! Кретин! Что за игры под луной – за колючей проволокой?! Когда все вокруг так странно неустойчиво. Может, нам всего-то отведено три-четыре встречи, а я – болван! Хотелось найти ее, увидеть и сказать, что не могу без нее, хочу быть с ней всегда. Такого еще не было в моей жизни. И вряд ли будет. И пусть простит за дурацкий обман!

И я верил, что найду ее, поговорю, и она простит. Было в ней что-то такое, чего не было ни в одной из моих прежних девчонок. Удаль, грубоватость, загадочность и нежность. И еще – какая-то необъяснимая сила, которая сразу же потянула меня к ней. Но меня ли одного?! А что за мужик строжился, когда выпускал ее на канал прошлой ночью? И как это получилось, что с такой точностью включили прожектор – прямо в лицо, как будто с вышки следили приборами? Странная птица! Но как бы там ни было, а все рассудочное, подозрительное уходило, едва я вспоминал ее руки, глаза, губы...

Я ждал третьей ночи. Истомленный ожиданием, я даже не стал заходить в свой корпус, а прямо с автобуса помчался на канал. Конечно, никого там не было. Небо затянуто тучами, но дождем и не пахло – жара и сушь продолжались уже вторую неделю. Я долго бродил вдоль канала, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому скрипу. Но – тщетно, Светланы не было. Нервы мои были на пределе. Я разделся и кинулся в воду. С яростью, без передышки доплыл до насосной, оттолкнувшись от бетонной стенки, пошел в таком же темпе обратно. Если бы я так плыл на каких-нибудь официальных соревнованиях, то наверняка показал бы неплохой результат – мастера а то и чемпиона мира!

Однако каково же было мое изумление, когда возле кучек гравия, где лежала моя одежда, я увидел спокойно сидящую овчарку! Глаза уже привыкли к темноте и ошибиться я не мог: да, это была немецкая овчарка, крупная, темной масти, с остро стоящими ушами и широкой грудью.

Я вышел из воды и осторожными шажками двинулся вверх по откосу. Собака наблюдала за мной, поворачивая голову с боку на бок, словно ожидая, что я ей чего-нибудь дам. Дать, увы, было нечего, кроме самого себя, голенького, ничем не защищенного, и я, вдруг осознав это, в страхе остановился, прикрывшись руками. Собака угрожающе зарычала. Двигаться дальше было рискованно, и я застыл на месте, упершись пятками в острые камни. Собака постепенно успокоилась, легла на брюхо, вытянув передние лапы и положив на них морду. А я стоял, изображая статую спортсмена, только что вышедшего из воды. Правда, голого и без должной шапочки.

Ну что ж, коли расслабилась собака, подумал я, то могу расслабиться и я. Но – только как? Те несколько шагов по гравию, что я успел сделать до первого серьезного предупреждения, оказались весьма кстати, иначе «расслабляться» пришлось бы в воде. Следя за реакцией собаки, я опустился сначала на одно колено, потом на второе, встал на четвереньки и наконец сел. Теперь можно было и перевести дух.

И только теперь я заметил у входа в зону «Б» черный силуэт автомобиля – «Волга», двадцать первая модель. «Собака плюс машина минус Светка» – эта формула наводила на мысль о том, что собака, машина и Светка как-то связаны между собой...

Вдруг заскрипела входная дверь, мутное пятно возникло, закачалось между зданием и машиной – я не сразу сообразил, что так выглядит загазованный воздух в тусклом свете, пробившемся из дверного проема. Но вот сверкнули хромированные детали – бампер, задние фонари, боковая окантовка. Расплывчатая фигура крупного мужчины появилась в мутном пятне, следом за ним вышла женщина. Он вел ее за руку, казалось, тянул насильно. Они слились с машиной, хлопнула дверца, потом вторая, взревел двигатель, вспыхнули фары. Мужской голос, перекрывая шум двигателя, громко позвал: «Барс!» Овчарка упруго поднялась, кинулась к машине. Снова хлопнула дверца, и «Волга» укатила, оставив после себя дрожащее красное мерцание запыленного воздуха.

Я поднялся на затекших ногах, влез по склону на берег. Овчарка, видно, полежала на моей одежде – от нее остро пахнуло псиной. Я быстро оделся. Надо было возвращаться в корпус. Хотя сменный и смотрел на мои отлучки сквозь пальцы, но, видимо, до поры до времени. Да мне и самому было неловко так по-наглому сачковать, все-таки я был воспитан в добропорядочной семье, где честь и долг не были пустыми словами.

Едва я сделал несколько шагов по направлению к зоне «Д», как снова заскрипела дверь и послышались торопливые шаги. «Юра!» – тихо позвал женский голос. Сердце мое подпрыгнуло, но ту г же опало – голос был чужой, не Светкин.

Ко мне подошла незнакомая девушка в белой, как у Светланы, робе, худенькая, даже какая-то изможденная, с темными кругами под глазами. Что-то болезненное, надрывное было в ее лице.

– Вы – Юра? – спросила она.

Я кивнул, промычав что-то неопределенное.

– Вот, – протянула она свернутый клочок бумаги, – от Светланы.

– А что с ней? – спросил я, придержав за локоть уже готовую уйти девушку.

– Нет, нет, все в порядке, ее перевели в дневную смену. Срочно, – опустив глаза, как-то неуверенно добавила она.

Мне это показалось подозрительным.

– Срочно? Почему?

– Не знаю. У нас так бывает...

И опять что-то уклончивое, неискреннее. Я заглянул ей в лицо.

– Со всеми бывает? Или только со Светланой?