Текст книги "Лекарство от автофобии"

Автор книги: Геннадий Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мельников Геннадий
Лекарство от автофобии

Геннадий Мельников

Лекарство от автофобии

1

– ...Дело в том, доктор, что последнее время я стал бояться автомобилей.

Психиатр оторвался от карточек, выпрямился, снял очки и посмотрел на посетителя. Мужчина лет пятидесяти семи – пятидесяти восьми, ссутулившись, сидел на краешке стула, сцепив ка острых коленях кисти рук, – весь какой-то обмякший, усталый, – и видно было, что ему очень неловко сидеть вот так посреди комнаты, такой чистой и светлой, в своем поношенном костюме, сидеть, как на каком-то странном экзамене, когда экзаменатор еще ничего не знает, а он, хотя уже и о многом догадывается, но старается отвечать коротко, односложно, чтобы у того, сидящего за столом, не сложилось мнение о его полной безнадежности.

– Простите... что вы сказали?

– Последнее время я стал бояться автомобилей...

МАЗ с трейлером на прицепе врезался в "Волгу", когда она неожиданно вынырнула из-за рефрижератора, стоящего на обочине трассы. Удар пришелся левым передним колесом МАЗа в дверцу водителя, и "Волга" мгновенно сплющилась. Водитель МАЗа потерял сознание, и сцепившиеся машины слетели с полотна дороги в кювет, едва не задев рефрижератор. Бульдозер сорвался с трейлера и завалился на бок.

Всего лишь миг... и проезжая часть снова свободна, как несколько секунд назад, но теперь ока уже не та, да и все теперь не то, воздух, пыльная трава на обочине, само пространство – все изменилось, стало другим, настороженным, сжатым, враждебным...

Психиатр достал носовой платок и стал протирать стекла очков.

– Все мы в той или иной степени боимся автомобилей... Страх – одна из защитных реакций организма. – Он понимал, что говорит словами учебника, но нужно было что-то говорить, чтобы не затянулась пауза, пока он будет обдумывать не совсем обычное сообщение посетителя. – Если бы люди потеряли чувство страха, вернее, инстинкта самосохранения, человечество давно бы перестало существовать.

Посетитель нервно хрустнул костяшками худых рук.

– Все это я понимаю, доктор, но... видите ли... у меня совсем не то, о чем вы говорите...

– Вы хотите сказать, что у вас чувство страха больше нормы?

Посетитель поднял голову и впервые посмотрел в глаза психиатру.

– Нормы?.. О какой норме может быть речь, когда я боюсь даже стоящего на месте... даже неисправного автомобиля!

Первым к месту аварии подбежал водитель рефрижератора, затем несколько человек с птицефермы, расположенной метрах в двухстах от дороги. Кто-то из них побежал звонить по телефону, но "скорая помощь" вряд ли кому здесь требовалась... Водитель "Волги" был буквально спрессован между дверцей и сиденьем, мужчина в сером костюме непонятно как оказался под колесами трейлера, а на двух женщин и мальчика лет десяти старались не смотреть...

– Да, доктор, я испытываю необъяснимый страх при виде любого автомобиля, трактора и даже мотоцикла...

– Продолжайте, пожалуйста.

– Я не могу объяснить причины этого страха... Я не боюсь, например, что меня задавят, а просто испытываю страх... страх в чистом виде...

Психиатр продолжал машинально протирать стекла очков.

– Послушайте, доктор, – продолжал посетитель, – вам что-нибудь известно об автофобии?

Почти одновременно подъехали "скорая помощь" и милицейская "Волга". С обеих сторон от рефрижератора выстроились две длинные очереди машин. Подходили водители, пассажиры, работники птицефермы, подходили и молча становились на границе невидимой окружности, в центре которой два лейтенанта производили замеры и фотографировали место происшествия, а работники "скорой помощи" осматривали погибших.

– Как вы сказали? Автофобия?.. – брови психиатра поднялись над оправой очков, отчего на лбу резко обозначились складки.

– Возможно, это у вас называется по-другому?

– Фобия, – повторил вслух психиатр и замолчал. Навязчивые состояния, необоснованные страхи, опасения... Клаустрофобия, астрофобия, еще несколько фобий, но автофобия... – Нет. Про автофобию мне, честно говоря, слышать не приходилось. Но вы не беспокойтесь, разберемся и в вашей фобии.

Психиатр нисколько не жалел, что высказал свою неосведомленность в вопросе об автофобии, так как по опыту знал, что откровенность в большинстве случаев способствует контакту с людьми, страдающими душевными недугами.

Затем прибыл на "летучке" главный инженер того учреждения, из которого был МАЗ, а следом за ним – пятитонный кран и самосвал с автогеном. Такси разрезали, тела погибших уложили рядом и накрыли брезентом. Вокруг изуродованной "Волги" лежали в беспорядке всевозможные вещи, особенно много обуви, было такое впечатление, что перед столкновением все разулись. Водитель МАЗа с перевязанной головой сидел на земле, прислонившись к ножу бульдозера, и на его окаменевшем лице не отражалось ни одной мысли...

– Давайте начнем по порядку, – предложил психиатр. – А чтобы облегчить дело, я буду задавать вопросы, а вы отвечать.

Посетитель приободрился.

– Хорошо, доктор.

– Так вот, – психиатр снова снял очки и отложил в сторону карточку, которую успел просмотреть. – Когда у вас это началось?

– Месяца полтора назад.

– Сразу или постепенно?

– Сразу, доктор, как только проснулся.

– Зовите меня Юрием Николаевичем.

– Хорошо.

– Расскажите, пожалуйста, что вы почувствовали, когда проснулись полтора месяца назад.

Посетитель – Кириллов Борис Иванович, пятидесяти шести лет, бухгалтер СМУ, как значилось в карточке, – оперся на спинку стула и, глядя куда-то в угол кабинета, начал рассказ.

– Я проснулся, не досмотрев неприятный сон. На моих глазах панелевоз сбил велосипедиста. Я сразу же открыл глаза, но сон как бы по инерции продолжался. Я до малейших деталей видел, хотя уже и поднялся с кровати, как затормозил панелевоз и выскочил испуганный водитель, как сбежались люди и вытащили из-под заднего моста парня, и все это при полном сознании, наяву... Вот с этого и началось.

– И с этого момента вы стали бояться автомобилей?

– Да. Но я еще не знал этого, пока не услышал гул – это ехало несколько автобусов с вахтой нефтяников – и не почувствовал, что боюсь этого гула. Тяжело груженные машины шли на подъем, и казалось, что это не автобусы, а низко летящие бомбардировщики. Гул приближался, рос, становился плотным, и мне вдруг стало казаться, что я погружаюсь в какую-то бездну, а голову мою все сильнее сдавливает многометровый столб воды. Когда машины поравнялись с домом, для меня уже ничего, кроме гула, на свете не существовало. Еще немного, и я не выдержал бы. Мелькнула мысль, что у меня кровоизлияние в мозг... но машины прошли – и мне стало легче. Но даже и после этого я не связывал свое состояние с прошедшей колонной машин. Я искал причину в самом себе, и необъяснимый страх, возникший вместе с гулом, приписывал сновидению... Но если бы это было так...

Пора было собираться на работу. Я быстро умылся, оделся, приготовил завтрак, – живу я один, – поел и вышел к автобусной остановке. Обычно я на работу хожу пешком, но в тот раз решил приехать пораньше и сделать кое-что до начала рабочего дня. Было что-то около половины седьмого, на остановке толпилось человек двадцать. Вскоре показался автобус, и я вдруг почувствовал какое-то беспокойство. По мере его приближения беспокойство усиливалось, нарастало, переходило в страх, а когда автобус затормозил у бетонной площадки, меня охватил ужас. И вот тогда-то я и понял, что боюсь автобуса.

Мне трудно описать вам мое состояние, меня будто свело судорогой, а автобус казался мне воплощением чего-то жуткого, непонятного... И в то же время я сознавал, что все это чушь и автобус здесь ни при чем, а случилось что-то со мной самим, и автобус является лишь тем катализатором или напоминанием, после которого в моем организме сработал какой-то до этого бездействовавший механизм.

Захлопнулись дверцы, и автобус отошел, а я еще минуты три стоял будто оглушенный. Случившееся так подействовало на меня, что я на время потерял способность связно мыслить. Я уже не соображал, почему я здесь стою и куда мне нужно ехать. В голосе мешанина слое, фраз, образов, и среди этого хаоса металась лишь одна мысль: "что это?.. что?.. что со мной?"

Показался второй автобус, но я не стал дожидаться, пока он подойдет, с трудом заставил себя сдвинуться с места и пошел в сторону управления, утопая в волнах страха, которые накатывались на меня, когда мимо проезжали машины.

И с этого дня моя жизнь превратилась в бредовый сон. Я перестал ездить на автобусах, стал избегать улиц с интенсивным движением, делал ежедневно крюк, обходя автозаправочную станцию, идя на работу и с работы. Жизнь превратилась в ежедневную пытку, но я по складу своего характера... а проще, из-за своей проклятой застенчивости никому не рассказал об этом, ни с кем не посоветовался. Но так до бесконечности не могло продолжаться, и момент, когда все должно открыться, наступил... Позавчера мой начальник сообщил мне, что через месяц я должен буду вместо него ехать в трест с полугодовым отчетом. И я пришел к вам. При всем желании я не смогу пройти за ночь сто сорок километров.

– И хорошо сделали, что пришли, – психиатр сделал пометку в блокноте и поднялся.

– Но это еще не все, – торопливо сказал Кириллов, словно испугавшись, что его не дослушают.

– А вы продолжайте, рассказывайте, я только открою окно.

Кириллов подождал, пока психиатр распахнул окно, и снова сел к столу.

– Я установил своего рода радиус воздействия на меня различных марок автомобилей. Легковые машины начинают влиять на расстоянии ближе тридцати метров, грузовые – порядка пятидесяти, автобусы и тяжелый транспорт – от семидесяти до ста метров.

Я несколько раз пытался перебороть свой страх. По дороге на работу я не сворачивал в сторону, а шел к заправочной станции, Метрах в пятидесяти от хвоста очереди я начинал чувствовать, как грудь мою охватывал обруч, который по мере моего приближения к автомобилям сжимался все сильнее и сильнее, дыхание затруднялось, а в голове нарастал шум крови. Метрах в тридцати я шел будто против сильного ветра. Все окружающее теряло четкие формы, тускнело, расплывалось, а сам я впадал в состояние, чем-то напоминающее опьянение, но опьянение не веселое, а мрачное, когда ждешь чего-то неотвратимого и жуткого, как разрыва летящей на тебя бомбы. Я не знаю, как выдерживало мое сердце. Метров за десять до крайнего автомобиля я уже был в полубессознательном состоянии и, еле сдерживая крик, сворачивал в сторону. После таких экспериментов у меня целый день раскалывалась от боли голова.

Трупы погрузили в кузов самосвала и повезли в морг. Бульдозер при помощи крана поставили в нормальное положение. Механик, приехавший вместе с главным инженером, осмотрел МАЗ, и после того, как автогеном срезали помятое левое крыло, выгнал его на ровное место и загнал бульдозер на трейлер. За "Волгой" пришла бортовая машина автобазы, и ее тем же краном погрузили и увезли. Механик стал выворачивать МАЗ на проезжую часть дороги. Главный инженер, прихватив газосварщика и автогенный аппарат, уехал в управление. Водителя МАЗа в милицейской "Волге" увезли на обследование. Все действия отличались последовательностью и были взаимосвязаны, как теоремы Евклида.

Мировые линии такси и МАЗа пересеклись в одной точке пространства и вновь разошлись, разделив события на прошлое и будущее, но это уже не имело никакого значения для тех, кто лежал в кузове самосвала.

– А затем меня стали мучить кошмары, – продолжал Кириллов. – И во сне, и наяву мне мерещились аварии. Вот и сейчас, пока я вам все это рассказывал, точнее, как только я к вам зашел, мое сознание как бы раздвоилось. Одна часть здесь, в этой комнате, другая где-то за городом, где столкнулись МАЗ и такси. Погибли все находящиеся в "Волге". Я отчетливо видел, как все это произошло, как поднялись от шума над лесопосадкой грачи и как вырезали автогеном дверцы "Волги", чтобы вытащить погибших.

Кириллов замолчал. Психиатр машинально вертел в руках шариковую ручку. Странный случай расстройства, очень странный. Впервые за три десятка лет его работы. Обычно эти фобии носят конкретный характер: люди боятся вполне определенных вещей – что их отравят, что они оставили незапертой квартиру, не выключили газ, что они больны неизлечимой болезнью. Но еще ни разу к нему не обращались с подобным. Были, конечно, и такие, которые боялись переходить улицу, боялись, что попадут под автобус или трамвай, но во всех случаях они знали причины своих страхов. А у этого страх беспричинный, вернее, причина, конечно, какая-то есть, но он не может ее назвать. Просто боится и все, а чего боится – неясно. К тому же эти видения...

– Нет никакого сомнения, что мы избавим вас от этой фобии и галлюцинаций, – сказал психиатр после затянувшегося молчания. – Я вам напишу, куда и когда явиться, – вначале нужно провести общие обследования, затем назначим профилактический курс, и после трех-четырех сеансов от вашей фобии, уверяю вас, не останется и следа...

2

Борис Иванович Кириллов вышел от психиатра с чувством облегчения, присущим всем застенчивым и нерешительным людям, когда они вынуждены выполнять не совсем приятное для них дело. Он сам не ожидал от себя такой откровенности и сейчас не мог определить, что явилось тому причиной: манера ли ведения психиатром опроса, который больше походил на дружескую беседу, или внешность психиатра, пожилого человека с добрым лицом и близорукими глазами.

И все-таки Борис Иванович высказался не до конца, не сообщил психиатру того, о чем и сам старался не думать. В самом деле, чем объяснить связь между его кошмарами и действительностью? В своем бредовом сне он увидел, как мотоциклист на "Яве" налетел на автогрейдер, а утром из разговоров узнал, что это действительно произошло минувшей ночью возле базы ПМК. Совпадали и "Ява" и автогрейдер... Но сейчас половина мотоциклистов носятся на "Явах", а автогрейдеров в области не меньше, чем "Яв"...

А второй случай – тоже совпадение? А что же еще?.. Слесарю в гараже сорвавшимся с талей мотором раздробило пальцы. Это ему померещилось и произошло на самом деле уже в его управлении. Ну и что из этого? Не хочет ли он убедить себя в том, что его видения и страхи являются следствием каких-то внешних причин, а не душевного расстройства? Да и какая может быть связь?.. Телепатия? Волны, испускаемые человеком, попавшим в автомобильную аварию, и улавливаемые им – Кирилловым?.. Ерунда, конечно. Поскорее пройти эти сеансы гипноза – психиатр, правда, не говорил об этом, но и так ясно, – чтобы все стало как прежде.

В дверях управления Борис Иванович столкнулся с главным инженером. Тот, не ответив на его приветствие, сбежал по ступенькам и направился к гаражу. Что-то поразило Бориса Ивановича в его лице, но он не смог сразу определить – что? Как будто он, Кириллов, должен был ему что-то сказать... Нет, не сказать, а вспомнить... А что вспомнить?.. Он был у психиатра... А при чем тут главный инженер?.. Нет, связь какая-то есть, но какая?

Занятый своими мыслями, Борис Иванович прошел в бухгалтерию. Никто не посмотрел на него, когда он вошел, казалось, что сотрудники сидят тут неподвижно и молча со вчерашнего вечера. Лицо молоденькой нормировщицы было заплаканным, но она и не пыталась вытереть расплывшуюся под глазами тушь.

Когда до Бориса Ивановича дошло, что здесь что-то не так, он интуитивно почувствовал, что при всех неудобно расспрашивать, и пошел в соседнюю комнатушку, где сидела Мария Александровна – полная рыхлая женщина, исполняющая обязанности экономиста и кассира.

– Мария Александровна, что у нас случилось? – спросил он.

– Вы о чем, Борис Иванович? – удивленно спросила она, а потом, наверное, вспомнила, что с утра его не было видно в управлении. – Так вы только пришли? И ничего не слышали?!. Ужас! Ужас!!

Произнося слово "ужас", Мария Александровна зажмуривала глаза, вытягивала губы трубочкой и встряхивала головой.

– Вы представить себе не можете, Борис Иванович, какой ужас! – она перешла на шепот. – Мясников-то, знаете, тот новенький из гаража, что недавно из армии? Да знаете вы его, Ольги, нашей нормировщицы, ухажер, так вот сейчас позвонили... Сегодня перебрасывали второй участок на новое место работы, и он вез на МАЗе какой-то грейдер...

– Бульдозер, – машинально уточнил Борис Иванович, чувствуя, как у него между лопатками подымается холодок.

– О боже, какая разница! – всплеснула руками Мария Александровна, недовольная, что ее перебили, но Борис Иванович теперь не слышал ее. Он уже знал, о чем собиралась она ему рассказать, и теперь стало ясно, что должен был он вспомнить, встретившись в дверях с главным инженером.

Там, в кабинете психиатра, он видел его возле исковерканной "Волги", видел его и механика. Теперь никаких сомнений. Просто в тот момент он был сосредоточен на другом и "смотрел" очередное "автомобильное представление" краем глаза. А теперь все вспомнил...

– Вы меня не слушаете? – дошел до него голос Марии Александровны.

– Да, да... неприятная история, – пробормотал он и вышел в бухгалтерию.

Он сел за свой стол и стал перелистывать ведомости, накладные, какие-то справки, а сам был настолько далек от всего этого, что, когда ему дали на подпись гарантийное письмо, долго не мог вникнуть в его содержание.

Он, казалось, вел с кем-то бессловесный спор, и постепенно его более сильное начало, которое обычно пряталось за спину нерешительности и застенчивости, набирало силу, брало верх...

Ну, а теперь что? Совпадение?.. Не слишком ли много на этот раз?.. Пора прекратить эту игру в кошки-мышки! Ты видел сегодня аварию?.. Видел... А с мотоциклистом?.. Видел... А случай в гараже? Тебе недостаточно?.. Что ты имеешь в виду?.. А то, что пора поставить крест на "случайных совпадениях"... Но по теории вероятности... Э, брось! Сейчас опять начнешь про обезьян, которые за миллионы лет могут случайно отстучать на машинке "Войну и мир"... Да, но... Но это только по теории, а в жизни такое никогда не случится. Жизнь устроена проще, и вероятность любого события, которое реально может произойти, колеблется на определенном среднем уровне, а случай с тобой – это отклонение в сторону от этого уровня на много порядков, поэтому о случайном совпадении не может быть и речи... Совершенно ясно: твои кошмары каким-то образом связаны с реально происходящими событиями, являются их отображением...

Сидеть в помещении больше не было сил. Борис Иванович вышел во двор.

Под длинным навесом, оплетенным диким виноградом, собирались механизаторы второй смены. Через полчаса должны были подать автобусы. Борис Иванович сел на свободный край скамейки, расслабился, задышал полной грудью. Солнце поднялось довольно высоко, но здесь, под густой листвой, еще чувствовалась прохлада прошедшей ночи. Где-то поблизости пробовал голос скворец. День обещал быть теплым и солнечным.

Как сквозь сон слышал Борис Иванович обрывки разговоров – все о той же аварии у птицефермы, – но он даже не прислушивался, безразличие ко всему овладело им, и, как после изнурительной работы, не хотелось ни двигаться, ни думать...

До него не сразу дошла взаимосвязь между его состоянием и тремя автомашинами, выехавшими из гаража. Его сознание машинально отразило тот факт, что первой из ворот выехала "летучка", а за нею автокран и самосвал, и он не придал бы этому выезду особого значения, если бы чуть подольше не задержал взгляд на самосвале и не увидел, что находилось в кузове.

Так бывает, когда одна деталь, на первый взгляд незначительная, вдруг как бы высвечивает всю картину. Борис Иванович разглядел привязанный к борту веревкой автогенный аппарат.

– Послушайте, – с трудом сдерживая волнение, обратился Борис Иванович к сидевшему рядом механизатору, – куда это они?

– Да туда же, – коротко ответил тот.

– Так они еще там не были?! – воскликнул Борис Иванович.

На него посмотрели с удивлением, не понимая ни его вопросе, ни волнения.

– А когда бы они там были, если только полчаса, как позвонили, ответил кто-то.

Борис Иванович встал и отошел в самый дальний угол двора, где за штабелем досок буйно разрослась сирень, а из бревенчатой стены старого склада сыпалась труха и сухой шашель. Здесь ему никто не помешает собраться с мыслями.

Как же так?.. Он уже почти смирился с тем, что его галлюцинации как-то отражают действительные события, и здесь еще не было явного противоречия. Это, возможно, поддавалось какому-то объяснению. Сейчас же все рушилось...

Главный инженер, механик и газосварщик с автогеном еще там не были! Они только выехали. А он их уже "видел" на месте аварии, когда сидел в кабинете психиатра... Ну а как он мог – пусть даже мысленно – видеть то, что еще не произошло? Что еще только произойдет.

К психиатру он пришел в 9:20, тогда же и "увидел" аварию. Сейчас 11:20... Если отбросить те тридцать минут до звонка, да еще от звонка до момента аварии минут десять, – куда звонить, мог сказать только водитель МАЗа, – то получается 10:40 – время, когда фактически произошло столкновение... Разность что-то около восьмидесяти минут...

Так, значит, когда он вышел от психиатра, никакой аварии еще не было?!

Нет, здесь что-то не так, здесь он что-то путает. Он готов согласиться на возможность самого невероятного совпадения, на существование каких-то волн страха, передающихся на расстояние от человека к человеку, – на что угодно, лишь бы оно не противоречило здравому смыслу. Но чтобы следствие предшествовало причине, чтобы вначале в его мозгу появилось отображение события, а затем уже само событие... Нет. Такое исключено даже в теории относительности – самой парадоксальной, и в то же время логически стройной теории...

Воспоминание о теории относительности – увлечении его юности – немного успокоило Бориса Ивановича, и он решил еще раз разобраться со временем и найти то противоречие, которое привело его к столь неожиданному открытию. Он снова начал вести подсчет с момента выезда главного инженера, но теперь у него что-то не получалось. Вначале он не мог понять, где допустил ошибку, но вдруг стало ясно, что никакой ошибки нет, а просто считать так, как он считает, нельзя. У психиатра он находился минут двадцать – двадцать пять, не больше, и за это время сумел "увидеть" и саму аварию, и все остальное вплоть до погрузки "Волги", то есть событие, продолжительность которого должна быть по крайней мере часа полтора-два, но уж никак не двадцать пять минут. Следовательно, время в его галлюцинациях сжато, как в кинофильме, и расчет нужно вести с кульминационного момента, в данном случае с момента столкновения "Волги" и МАЗа. В пользу этого говорила еще одна деталь: четкость самой галлюцинации не была одинаковой с начала до конца, он на это обратил внимание еще раньше, она достигала максимума к моменту происшествия, а затем тускнела, расплывалась, сходила на нет.

Борис Иванович снова подошел к навесу, прислушался к разговорам, стал осторожно уточнять то у одного, то у другого различные детали: когда выехал из гаража Мясников, откуда он вез бульдозер, какой делал рейс. Вернувшись в бухгалтерию, установил, что звонок с птицефермы был за десять минут до его прихода. Так он получил почти все данные для более точного расчета, который тут же и произвел на оборотной стороне чистого бланка накладной.

"Время запаздывания" – так он про себя назвал интервал между мнимым и действительным событием – составляло все те же восемьдесят минут.

3

Прошло три года. Борис Иванович работал все в той же бухгалтерии, за тем же столом, что и пять, десять, шестнадцать лет назад. Да и куда он мог еще уйти, и зачем? Четыре пятых жизни уже прожито, на этот счет у него не было никаких сомнений, а за оставшиеся десять, максимум двенадцать лет не было никакого смысла менять установившееся течение жизни.

Многие люди стареют душою быстрее, чем телом, но зачастую не осознают этого. Проходят годы, десятилетия – а еще ничего не сделано, и даже не совсем ясно, что нужно сделать, чтобы вырваться из заколдованного круга обыденности и скуки. Люди плывут в одиночку на хрупких яхтах через океаны, открывают новые элементарные частицы, пишут книги, приручают дельфинов, а ты только и знаешь, что ходишь ежедневно на работу, ешь, спишь... и впереди никакого просвета.

Но ведь не все еще потеряно, нужно только заставить себя начать, начать не откладывая, сегодня же, сейчас, но... уже пора выходить, а у тебя еще не готов завтрак и не выглажена рубашка, в на работе сегодня, как всегда в конце месяца, будет жаркий денек, да не забыть бы вечером сдать бутылки из-под молока и купить пачку лезвий... и мимолетная вспышка забыта среди повседневных житейских забот. И снова тянутся серые дни, похожие друг на друга, и все меньше остается в памяти тех незначительных вех – событий, по которым отличаешь один прожитый год от другого. В пятьдесят пять шестьдесят лет у человека подобного склада не остается уже никаких иллюзий, и он, смирившись, готовится к старости...

Борис Иванович принадлежал к этому типу людей, но, в отличие от многих, он не пытался искать причины неудавшейся жизни в стечении не зависящих от него обстоятельств или в неиспользованных возможностях. Просто он жил как мог, и если бы ему было дано прожить заново, то вряд ли новая жизнь чем-то отличалась от старой.

А может быть, и нет? Может, в той, новой жизни не соседские, а его дети бежали бы ему навстречу, когда он, возвращаясь с работы, нес им в газетном кульке мороженое?.. Может быть." Да, теперь он очень хотел, чтобы именно в этом было отличие. Разве этого мало? Старость сама по себе вещь не из приятных, но одинокая старость в пустой холостяцкой квартире – тяжелее во сто крат...

Ну, а что же насчет автофобии? Ее словно и не было. Проснувшись однажды, Борис Иванович почувствовал себя будто вновь рожденным. Постоянная напряженность в теле исчезла, думалось легко, мир казался ярким, свежим, как и много лет назад, но он еще не догадывался о главном, пока не вышел на улицу. Переход был таким неожиданным – он все еще по привычке жался к домам, – что только пройдя половину пути, он, наконец, понял, что страха больше нет.

Через две недели он решился проехать одну остановку в автобусе. Ничего не произошло. Он страшно волновался, и не столько от боязни, что приступ автофобии вот-вот начнется в переполненном салоне, сколько от мысли, что людям видно его волнение. Но все закончилось благополучно.

Сейчас, когда прошло столько времени, ему уже с трудом верилось, что все это было на самом деле, и если бы не случайные встречи на улице с Юрием Николаевичем, психиатром, который жил где-то поблизости, то он бы, пожалуй, убедил себя, что это был далекий сон. С улыбкой вспоминал он, как однажды собрался было идти в милицию и все рассказать. Зачем? Затем, чтобы предотвращать аварии. Ведь в его распоряжении было восемьдесят минут. Смешно? Но тогда это не казалось смешным, и если бы не его застенчивость и боязнь, что прямо из милиции он попадет в психиатрическую лечебницу, он бы пошел.

А что касается "времени запаздывания", то, возможно, его и вовсе не было. Вероятно, это был побочный эффект болезни, своего рода самовнушение, которое его взвинченная психика приняла за действительность. Может быть, находясь у психиатра, он ничего и не "видел", а уже после, когда узнал о происшествии, в его расстроенном сознании произошла перестановка, сдвиг, и ему стало казаться, что он знал об аварии раньше, чем она произошла.

Борис Иванович, додумавшись до такого объяснения, все реже вспоминал об автофобии, и жизнь его, лишенная разнообразия, протекала тихо и монотонно, как белый шум.

Этот вечер ничем особенно не отличался от других подобных летних вечеров, разве что было немного жарче, чем обычно вечерами в середине июня, и те немногие люди, которые видели Бориса Ивановича в эту пятницу на работе и после, не приписывали ему многозначительных фраз, которые он якобы произносил в тот день и в которых будто бы сквозило предчувствие, не старались припомнить что-то необычное, предрешенное в его поведении, потому что всего этого не было, да и если б ему самому сказали, что это последний вечер в его жизни, он вряд ли принял бы это всерьез.

После работы Борис Иванович зашел в гастроном за продуктами, купил в газетном киоске возле сквера свежий номер журнала "Наука и жизнь" и по улице, по которой ходил вот уже двадцать лет, направился домой.

Его видели завсегдатаи двора, дворник, возвращавшийся с внуком из детского сада, соседка, живущая этажом выше. Видели, как он вошел в подъезд, вытащил из почтового ящика газеты, открыл дверь.

В девять часов на кухне загорелся свет, вскоре погас, вспыхнул в соседнем окне. Свет горел до половины двенадцатого – это подтвердили подростки, которые бренчали на гитаре, расположившись на двух сдвинутых скамейках невдалеке от его окон.

Борис Иванович спал...

Водитель автобуса захлопнул дверцу кабины и с ведром в руке стал спускаться к воде. Паром только что причалил к противоположному берегу, и отчетливо было слышно, как паромщик гремел цепью о металлическую тумбу, как взвыли двигатели стоявших на выходе автомашин.

Опоздали минут на десять, теперь жди следующего рейса, но особой беды не будет, если он привезет малышей в лагерь на полчаса позже. Водитель улыбнулся, вспомнив, как их, полусонных, сводили во двор конторы, как они, немного размявшись, стали ходить за ним по пятам, пока он вывешивал таблички с надписью "Осторожно – дети!" и стучал ногою по упругим скатам.

Поначалу, как только выехали, все они оживились, загалдели, уткнулись в стекла, но перед паромной переправой многие укачались и уснули. В автобусе стало тихо, только сопровождающая вполголоса разговаривала с кем-то из старших ребят. Когда автобус остановился на бревенчатом настиле съезда почти у самого шлагбаума, из салона никто не вышел, водитель же решил долить воды в радиатор.

Он наклонился и погрузил ведро в зеленоватую теплую воду. По гладкой поверхности побежали круги. Зачерпнув, водитель выпрямился и несколько секунд наблюдал, как расплывалось, уносимое течением, маслянистое пятно. Из темно-коричневого, почти черного, оно на глазах превращалось в тончайшую пленку, приобретало радужный оттенок.

Водитель посмотрел на берег и... ведро упало в воду... Медленно, будто раздумывая, автобус накатывался на шлагбаум причала... Водитель закричал и стал карабкаться по скользкому от росы крутому склону. Автобус уперся в брус шлагбаума, и тот сразу прогнулся. Мелькнула мысль – выдержит... но тут посыпались стекла фар, затем с треском сломался деревянный брус... Автобус застучал колесами по горбылям наклонного настила... Тогда-то и закричала сопровождающая... Водитель на четвереньках вскарабкался на обрез берега... Испуганные криком сопровождающей, закричали дети... Закричали люди под навесом, но уже ничего нельзя было сделать. Автобус резко дернулся, соскочили передние колеса с причала, заскрежетал днищем о кромку и, запрокинувшись, полетел в воду...