Текст книги "Кот на дереве"
Автор книги: Геннадий Прашкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
А ей ведь хотелось этого.
Зита чуть не заплакала. Она – дура!
– Ах, Ждан…
Боясь не сдержать слез, она выскочила из гостиной.
Гомер усмехнулся:
– На своем биокомплексе она не встречалась с двойниками. Будь с ней мягче, Ждан.
Они прислушались и услышали шаги: это Зита уходила. Наверное, в парк, гулять. Они оба одновременно подумали: «Лишь бы к ней не привязалась живая скульптура. Иногда они слишком назойливы. Пожалуй, Зиту не развеселило бы сейчас такое общение».
Снег над МегаполисомНочью Ждан вдруг проснулся.
Мнемо – другая жизнь…
Хриза Рууд: необходимы реформы…
Южные либеры: машина Мнемо должна принадлежать всем…
Сонд – сон по желанию…
Ждан улыбнулся. Практически он не пользовался сон-дом. В некотором смысле бессонница всегда была для него предпочтительнее. В меру, разумеется.
Будущее зависит от вашего к нему отношения.
Южные либеры против Ждана Хайдари. Программа «Возвращение» должна быть отменена.
Он покачал головой. Проснувшись в неурочное время, он испытывал смутное беспокойство.
Южные либеры против опеки МЭМ…
Индекс популярности: Хриза Рууд, доктор Хайдари, Ри Ги Чен, Гомер Хайдари, Ага Сафар, Лео Гланц, Сельма Цаун, С. Другаль, Ждан Хайдари, Она Мицкявичюте…
Перемещение вниз по ступеням индекса популярности Ждан принимал спокойно. Вряд ли оно говорило о действительном падении его популярности, просто южные либеры начинали набирать силу, начинали кое-что определять.
Программа «Возвращение» утверждена. Через несколько месяцев Ждан Хайдари и его команда уйдут на пять лет в океан. Пять лет никакого общения ни с кем и ни с чем, пять лет на гигантском судне, оснащенном синтезаторами и машиной Мнемо. Удастся ли им остаться людьми в этом замкнутом жестком круге, удастся ли им жить полной жизнью?…
Он улыбнулся.
Южные либеры хотели бы получить синтезатор и Мнемо прямо сейчас. Это развязало бы им руки. Ведь синтезатор – это и мясо, и хлеб, и обувь, и все необходимые материалы, а Мнемо – другой опыт, другая жизнь. Но не будет ли это тем последним толчком, о котором так много говорит доктор Чеди? Не опустеют ли окончательно мегаполисы? Не будет ли отключен МЭМ? Не разбредутся ли сегодняшние электроники по диким плоскогорьям, вооружившись чуть ли не каменными топорами?
Он не верил в такую возможность.
Но он не собирался дарить Мнемо южным либерам. Он обязан понять противоречия, выявленные в ходе экспериментов. Шестнадцать экспериментов, шестнадцать других жизней ч – это вовсе не мало. Ждану Хайдари есть чем гордиться. Работы Зои Пуховой, посвященные озерным рыбам, выполнены там, в Мнемо. Несколько новых видов ископаемых описаны палеонтологом Яном Ольшей там, в Мнемо. В конце концов, идеи доктора Чеди тоже вынесены из Мнемо. Правда, Зоя Пухова отказалась от подробного отчета о своей другой жизни, еще более категорично выступили Эл Симмонс и Стин Оттке. Что тут случайность, а что предопределено некими законами? Разве он, Ждан Хайдари, может отдать Мнемо людям сейчас, на данной стадии?
Нет, ему необходимы эти пять лет на «Гелионисе».
Ага Сафар…
Ждан задумался.
Он не слишком-то привлекателен, этот маленький узкоплечий человек с близко поставленными, вечно хмурыми глазками… Конечно, он пытался спасти воспитанников Общей школы – благое желание. Но спасла их аварийная служба…
Где сейчас Ага Сафар? Где можно укрываться, не попадая под контроль МЭМ?
Один. Абсолютно один. Лишенный Инфоров, любой помощи, просто общения. Даже ложная память вряд ли способна заменить все это. Как выяснить наконец, почему эксперимент с Мнемо вызвал именно такой эффект?
Ждан осторожно повернул голову.
Зита спала.
Он чуть ли не с отчаянием смотрел на ее юное, нежное, как бы затуманенное сном лицо. Раньше, просыпаясь, он всегда был предоставлен самому себе. И как-то не думал, что это изменится. И уж конечно, не думал, что это изменится незадолго до его ухода на «Гелионисе».
Пять лет вне мира – к этому он был готов. Пять лет без Зиты – этого он еще не осмыслил.
А ей пять лет без него?
Разве ей не придется тяжелее? Ведь он знает ее перспективы. Ведь он сам помогал Хризе Рууд разбираться в психограммах Зиты, снятых с помощью специальных приставок к Мнемо. «Ты ведь хочешь участвовать в эксперименте?» – спросил он Зиту. Она ответила: «Да».
Но для участия в эксперименте можно было обойтись и без психограмм.
«Талантливая девочка, – сказала Хриза Рууд, закончив анализ, – и крайне эмоциональная».
«На что она способна?»’ – Ждан хотел знать о Зите все.
Хриза Рууд взглянула на него с печалью.
«На что способна?… Рожать прекрасных здоровых детей. Таких же здоровых и прекрасных, как она сама… Неистово любить этих детей, неистово увлекаться идеями и друзьями… Но всегда думать прежде всего о собственном ребенке…»
«Это ведь хорошо?»
«Наверное… Но она не может быть рекомендована в Родительский клуб… Мир нуждается в уравновешенных гармоничных людях. Только уравновешенные гармоничные люди приближают к нам будущее… А Зита легко зажигается, она вечно противоречива… Она к ребенку склонна относиться, как к своей собственности… Ты понимаешь?»
Ждан кивнул.
Почему даже сейчас, ночью, он чувствует себя виноватым?
Ну да, Зита восхищается им, глядит на него с надеждой. Она убеждена: само общение с ним, Хризой, Ри Ги Ченом, Гумамом, Гомером приближает ее к мечте. – к Родительскому клубу. Ее материнское чувство гипертрофировано, она и думать не хочет о том, что центры коррекции при госпиталях созданы, собственно, для таких, как она.
Он улыбнулся и не сдержал восторженного вздоха. Зита потянулась во сне, повернула к нему голову.
Он видел ее всю.
Ждан всегда очень сильно чувствовал, ощущал красоту. Он знал, что ощущение красоты заложено в любой вещи, любом явлении, любом действий, надо лишь найти правильную точку обзора. Ржавое пятно лишайников, расползшееся по шероховатому камню, напоминает карту таинственных островов. Лиственница, черная, траурная зимой, ярко горящая осенью, напоминает о бессмертии, но и о конечности всего живого. А бездонное небо над головой? А большая глубина океана? А перистые облака, развернутые веером?…
Ждан боялся за Зиту и жалел ее. Он знал, что жизнь никогда напрямую не соотносится с мечтой. Этот ее взрывной характер!.. Даже маленькая Сола Кнунянц, живущая среди либеров, увидев Зяту впервые, поразилась блеску ее глаз… И это будущий воспитатель ребенка?…
Он вздохнул. Человечеству всегда не хватало опыта. Разве так бы вела себя Зита, проживи она не одну, а три или четыре жизни? И разве Мнемо не может предоставить людям такую возможность?
Зита… Ее наивность, самоуверенность, красота… Он снова вздохнул.
«Только дети объединяют!»
Зита его ослепляла. Он готов был ее разбудить, ему хотелось услышать ее голос. Он наклонил к ней лицо так близко, что ощутил ее чистое дыхание. Зита его волновала, он все о ней знал наперед. Она, конечно, родит сына – крепкого, здорового, как она. Она, конечно, пройдет коррекцию и испытает законную гордость: подарила миру нового человека! Коррекция снимает очаги напряжения, сглаживает эмоции. Как все другие матери, Зита сможет присутствовать при купаниях и кормлениях своего ребенка – разумеется, как голографический двойник… В принципе Ждан мог бы взять Зиту на «Гелионис». Какая разница, где находиться, если ребенок определен в Общую школу?
Но Зита не пойдет на «Гелионис».
Последняя надежда на Мнемо. До ухода в океан он пропустит Зиту через Мнемо, выявит ее истинную доминанту.
Он любил Зиту и хотел быть с нею. Но он хотел уйти на «Гелионисе». Ждан не видел в себе сил совместить два этих желания.
Еще он жалел Зиту.
Воспитать ребенка… Какая девчоночья мечта!..
Ждан осторожно встал, накинул на плечи прохладное шелковое кимоно. Стараясь не шуметь, подошел к высокому стрельчатому окну, распахнутому на Мегаполис.
Огни. До самого горизонта.
Скользнула в небе тень бесшумного припозднившегося утапа, луч света вырвал из сумерек лапы серебристой ели внизу.
Ночь.
Однажды Ждан видел снег. Снег над Мегаполисом.
Это случилось лет пять назад, сразу после эксперимента с Мнемо, когда биолог Чеди вернулся из другой жизни с разработанной им «теорией исторической спирали». Раньше биолог Чеди ничем подобным не интересовался. Поздно ночью Ждан, совсем как сейчас, стоял босиком, в таком же кимоно у распахнутого на Мегаполис окна, но не видел ни реки, ни Центрального парка, ни белых башен МЭМ – все застилала колеблющаяся мгла, все забило сплошной лавиной снежинок. Наверное, какая-то туча вырвалась из-под синоптического контроля.
Снег над Мегаполисом.
Белый неожиданный снег падал сплошной стеной. И бесконечность снега была полна печали и восхищения Стремительный, нескончаемый разбег. Влекущий, засасывающий водоворот. Каждая снежинка спешила побьют рее найти то единственное место, где ей предстояло лечь Ждан тогда остро почувствовал, как сильно торопится человек в выборе. Ведь человек, в отличие от снежинки, вполне понимает, что вряд ли ему опять придется взлететь над местом, где он лег… Не это ли чувство привело его в свое время к замыслу Мнемо?
Будущее может оказаться непохожим на вашу мечту, но формируете будущее вы.
Мнемо – другая жизнь – Мнемо.
Южные либеры против Ждана Хайдари. Машина Мнемо должна принадлежать всем.
Он с удовольствием отдал бы Мнемо либерам, но как он объяснит молчание Эла Симмонса или ложную память Ага Сафара?
Возможен ли мир без МЭМ? Южные либеры считают: возможен.
«Почему бы и нет?» – подумал он без энтузиазма.
Опыт…
Если бы за Мнемо не угадывался величественный и столь реальный призрак опыта, Ждан, может, и не взялся бы за конкретную разработку своей идеи.
Но опыт!
Он смотрел на ночной Мегаполис сквозь распахнутое стрельчатое окно.
Бедная Зита! Ее раздражает Гумам. Она любого человека готова принять восторженно, но Гумам ее раздражает. Он видит ее насквозь, ей это мешает.
Она красива, невозможно красива. Но разве красота компенсирует недостачу гармонии? Конечно, в ливне, прибивающем траву к почве, ломающем ветки, в медленном кружении вечернего сумасшедшего снега над Мегаполисом, в причудливых облаках, громоздящихся в жаркие дни над Центральным парком, тоже есть гармония, но достаточно ли ее, чтобы все это было по душе всем?
Достаточно ли просто красоты, чтобы машина Мнемо определила будущий путь Зиты?
Он вздохнул.
Гумам как-то упомянул в беседе о стреле Аримана.
Ариман, Ахриман, Анхра-Майнью – бог злобный. Можно жить, любить, заниматься обыденными делами, путешествовать, можно ничего не знать ни об Аримане, ни о его стреле, но Ариман видит каждого, определяет судьбу каждого. Его стрела спущена с тетивы, она звенит в воздухе, и где бы ты ни был, чем бы не занимался, рано или поздно она настигнет тебя.
Нет! Ждан покачал головой. Теперь у людей есть Мнемо… Только Мнемо способна отвести стрелу… Неужели, получив наконец эту возможность, мы поверим доктору Чеди, поверим либерам и развалим этот прекрасный мир, разбежимся на общины, отключимся от МЭМ?
Стрела Аримана…
Ждан был уверен: Мнемо и есть тот щит, что защитит человечество от любых стрел
Кажется, он произнес это вслух.
– Ты не спишь?
Голос Зиты прозвучал хрипловато со сна. Волосы, темные в сумраке, затопили голое плечо, грудь. Глаза в темноте слабо светились.
Он искоса взглянул на нее:
– Я думал о тебе.
– А я о нем. – Она улыбнулась, поворачиваясь на спину. – Я думала о нашем сыне.
Он улыбнулся.
– Я не очень умная, да, Ждан? – внезапно спросила Зита. – Я, наверное, как живая скульптура? С тем я и выхожу на каждого следующего. У меня мало ума, да, Ждан?
– Ума никогда не бывает много.
– Все равно, не смейся, я хочу поумнеть.
Он засмеялся. Он ее любил.
– В чем же дело?
– Как в чем? – Она даже привстала, села в постели, крепко обхватив колени тонкими руками. – Я обязана думать о нем, о нашем будущем сыне! – Она рассеянно и счастливо улыбнулась. – И я обязана думать о тебе. Видишь, сколько у меня забот? Не МЭМ, Ждан, а матери определяют течение жизни. Именно матери.
Ее счастливая самоуглубленность рассмешила Ждана. Он улыбнулся.
– Ты думаешь только о ребенке, Зита.
– Разве это плохо?
Он ответил после некоторого размышления:
– Наверное, нет. И все же во всем необходима мера.
– Почему ты говоришь о мере, Ждан? Почему ты говоришь «наверное»?
– Я не Гумам, – улыбнулся он. – Я не умею выражать мысль вслух с абсолютной точностью.
– Разве каждая мысль требует абсолютной точности? – удивилась Зита. – Но если и так, Ждан, мы ведь научимся. Мы всему научимся, Ждан.
Они помолчали.
– Когда мы начнем эксперимент с Мнемо, Ждан?
– А ты не раздумала?
– Нисколько. – Она зарделась. – Мне этого хочется все сильнее. Я хочу знать, Ждан, кто я, для чего создана. В общем я это знаю, Ждан, но мне хочется знать совершенно точно.
– Скоро ты будешь знать.
– Интересно, – негромко спросила Зита, – кто-нибудь сейчас еще не спит? Кто-нибудь думает сейчас о нас? Ну, – объяснила она, – о тебе, Ждан, о твоей Мнемо, или, скажем, обо мне…
Ждан не ответил.
Зита вдруг увидела террасу Симуширского биокомплекса, услышала гул волн, увидела, как широко раскрыт океан на горизонте, как в странном низком закате качаются над ним облака…
И вновь она бежала босиком по террасе, знала, что сейчас добежит до прохладного каменного парапета, наклонится над ним и увидит внизу, под знакомой узловатой сосной, все ту же вечную Нору Лунину с ее волшебным ребенком, смеющимся громко, счастливо, на весь мир.
На весь мир!..
Сердце Зиты заныло.
Она взглянула на силуэт Ждана, все еще стоявшего у распахнутого окна.
– Иди ко мне, Ждан.
Сирены ЛетящейТолько по самому горизонту, опасно кренясь, взвихривая песок, обдирая и без того голые камни, ходили один за другим крошечные черные смерчи. Крошечными, впрочем, они казались только издали – за каждым влачился многомильный пылевой шлейф, забивавший и без того мутное небо. Похоже на Сахару. Только там, на Земле, все это сопровождалось ревом и свистом, а здесь царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь долгой звенящей нотой. Она бесконечно менялась, но оставалась той же.
Плач. Долгий плач. Но он напоминал не о беде, а скорее о сочувствии.
– Теперь я понимаю Одиссея, – хмыкнул Даг Конвей, хмуря белесые, окончательно выцветшие брови. – Уверен, этот грек не приказал бы привязывать себя к мачте, не поленись сирены просто подсунуть ему партитуру своих песен.
Гомер усмехнулся.
– Исключительное поражает.
– «Исключительное»!.. – Конвей наклонился над трещиной в камне, из которой торчало нечто вроде пучка плоских кожистых листьев. – Это больше чем исключительное, Гомер. Где ты видел, чтобы целую планету заселяло всего одно существо? Не вид, а именно существо. Существо в единственном экземпляре.
– Нас на Ноос тоже немного.
– Но на орбите осталась «Гея», – возразил Конвей. – К тому же мы пришельцы, случайные гости, а этот куст здесь живет. Ведь ни зонды с воздуха, ни мы сами, пересекая плоскогорье, не видели ничего подобного. Ты сам утверждаешь, что горные породы Ноос лишены каких бы то ни было следов органики. Никаких следов бактериальной деятельности, никакого обугливания в мраморизованных толщах. Ты же знаешь, доля «неживого» кислорода, появляющегося в результате расщепления воды, в атмосфере Земли, скажем, ничтожна. Практически весь кислород Земли произведен фотосинтезирующими организмами, восстанавливающими двуокись углерода. А здесь?… Мы дышим кислородом, атмосфера Ноос насыщена им, но каково его происхождение? Почему так несоразмерно мал процент окислов железа и марганца в горных слоях? Почему литосфера Ноос как бы не замечает свободного кислорода? Он что, появился здесь вчера?… Заметь, – хмуро усмехнулся он, – я даже не спрашиваю, что такое сама сирена?
– Не спеши, – флегматично заметил Моран.
– Франс, – голос Конвея звучал почти умоляюще, – мне хватит одного обрывка, всего лишь обрывка. Почему ты не позволяешь мне отщипнуть часть листа? Это сразу покажет, с чем, собственно, мы столкнулись.
Моран молча покачал головой.
Достаточно загадок. Загадки не следует умножать. Само появление этого куста – загадка. Перед сном они обшарили всю площадку, ничего такого здесь не было. Что это за куст? Откуда он взялся?
«Сирены Летящей, кустистые, – так писал позже в отчете Дат Конвей. – Стебли прямые, плоские, стелющиеся по камням. Листья кожистые, грубые, способны сворачиваться в подобие несимметричных воронок, могут реагировать на звук, свет, толчки, просто на присутствие человека… Я назвал их сиренами из-за характерной способности создавать собственный шумовой, возможно информационный, шум, очень богатый модуляциями…»
Но так Конвей писал чуть позже. Сейчас он смотрел на сирену, не отрывая от нее глаз. В самом деле, что это?
До выхода в глубокий космос люди достаточно часто задумывались над тем, что, собственно, могут встретить они там, за горизонтом событий, в ледяных провалах, озаренных слепым светом Цефеид, среди нехарактерных галактик, загадочно распластавших в бездонных просторах свои поражающие воображение, невозможные ни по каким законам асимметричные хвосты, в пространствах, пронизанных жесткими излучениями, на чужих планетах, нисколько не похожих на Землю? Достаточно ординарное место, занимаемое Землей в одном из рукавов Млечного Пути, само по себе будило фантазию.
Но сирена…
Нет сомнений, Ноос – планета для жизни. В отличие от трех других спутников Летящей Барнарда она невелика, чуть больше Земли, среднее барометрическое давление близ поверхности ненамного превышает одну атмосферу, обращение вокруг звезды – одиннадцать месяцев и семь дней, расстояние от Летящей, наклон экватора к плоскости орбиты почти идеальны. А еще кислород… В самом деле, не надышала же его эта сирена?…
– Обрывок… Всего обрывок листа!
Моран был неумолим:
– «При любой попытке человека войти в контакт с неизвестной ранее формой жизни…»
– Оставь, – раздраженно кивнул Конвей. – Я знаю… Какая опасность, по-твоему, нам грозит?
– Я не знаю.
– Типичный автотроф… – пробормотал Конвей. Естественно, он имел в виду сирену – Вполне возможно, она приспособилась к жизни в узких скальных трещинах, потому мы и не заметили ее раньше…
– А ее песнь?… То, что ты назвал песнью… Зачем это ей?
– А зачем песнь эоловой арфе?
Они помолчали.
«Гея» находилась на высокой орбите. Почти месяц исследований планеты зондами ничего не дал. Разве что эти странные подобия окаменевших спор, нечто вроде ОЭ – организованных элементов, обнаруженных когда-то в углистых метеоритах. Подобные образования, правда, найдены были и на Земле – в горных системах Свазиленда, но никто еще не доказал их органического происхождения.
Сирены…
Шорох песков, смерчи на горизонте, коричневый пустынный загар на камнях… Они знали, как поют на Земле пески. Ветер переносит песчинку за песчинкой, ведет дюну – пески поют.
Темный гул, дрожащее бормотание, всхлипывания… Они знали, как поет на Земле эолова арфа. Даг Конвей не зря о ней вспомнил. Воздух прорывается сквозь узкую щель – камни поют.
Падение вод, грохот распада, всплески… Они знали, как звучат на Земле ручьи.
Но сирена…
В ее долгом плаче, полном томления, скорби, но и утешения, и неведомого надчеловеческого торжества, скрывалось что-то иное: сирена меняла тональность, она переходила от торжества к скорби, манила к себе, ее пение казалось живым.
– Обрывок листа, Франс. Всего обрывок! – Даг Конвей прижал к груди руки. – Мне этого хватит. Я постараюсь извлечь из самого крошечного обрывка максимум информации. Мы наконец получим хоть какое-то представление о том, с чем столкнулись.
– А Положение о Космосе?
Даг Конвей сплюнул. Гомер улыбнулся. Он понимал нетерпение Дага: в кои-то веки земной биолог встречает образование, которое совершенно определенно не связано с земной жизнью… Но «Гея», совершающая сложный маневр, появится в пределах радиодосягаемости лишь через семь часов. Без согласия Дягилева, капитана «Геи», Франс Моран не разрешит заниматься сиреной вплотную.
Ждать. Опять ждать.
Конвей взглянул на сирену чуть ли не с ненавистью.
– Обрывок листа, Франс… Листьев у нее много… Что она может чувствовать, эта сирена?
– Я не знаю.
Франс Моран чихнул. Они работали без скафандров, едкая пустынная пыль щекотала ноздри. Он ничего не может позволить. Они обязаны ждать. Это придумано не им, на это есть Положение. А семь часов, оставшихся до связи, разумнее всего употребить на отдых. Моран советует принять сонд. Сонд снимет усталость.
Даг Конвей шумно засопел. Сонд! Не надо ему сонда. Он умеет засыпать и без него… Можно, он хотя бы обвешает сирену датчиками, обставит ее датчиками?… Это-то не нарушает Положения о Космосе!
Моран усмехнулся. Он понимал нетерпение Дага. Пустыня, никаких признаков жизни, и вдруг этот куст…
– Может, сирены действительно живут под землей?
Конвей только мрачно хмыкнул. Что толку ждать? Ему хватило бы обрывка листа, всего обрывка… Высадиться на Ноос, обнаружить столь невероятное образование и не иметь права к нему прикоснуться…
– Ладно, давай свой сонд, Франс… Рассчитай дозу на три часа, я хочу встать пораньше… Надеюсь, она не сбежит, эта сирена…
Их сны были легкими, сонд очищал. Но Гомер и во сне видел сирену. Она показалась ему огромной, сплетение ее плоских стеблей и листьев застилало весь горизонт. Там, во сне, была вовсе не одна сирена, а целые рощи, целые леса сирен. Гомер отмахивался от Франса Морана. Он хотел досмотреть свой удивительный сон. Зачем ему вставать? Еще рано. Такое, Франс, снится не часто… А ведь еще пение… Это пение… Ты вслушайся, Франс, где ты еще услышишь такое?…
– Гомер!
Он очнулся. Как всегда, действие сонда кончилось внезапно,
– Гомер!
– Ну? – спросил он спокойно, все еще оставаясь там, среди сирен, в своем необычном сне.
– Гомер, они окружили нас! Где Даг? Куда ушел Даг? – Сонд бодрил. Гомер не чувствовал никакой усталости. Он легко взбежал по лесенке к верхним иллюминаторам. Подготовленный сном, он ждал чего угодно, но увиденное ошеломило.
Это уже явь?
Вездеход стоял перед сплошной стеной сирен, поднимавшихся на уровень человеческого роста.
Вместе с изумлением Гомер почувствовал и странное облегчение: все-таки сирена на Ноос была вовсе не одна… Но где они скрывались все это время?
– Где Даг, Гомер?
«Даг счастливец, – подумал Гомер. – Даг, наверное, давно бродит по этой роще…»
Он машинально взглянул на часы: до выхода на связь с «Геей» оставалось два неполных часа.
– Как тут появились сирены, Гомер?
Этого Гомер не знал. Он распахнул люк вездехода.
От прогретых камней несло темным жаром, сухой запах каменной крошки сушил гортань. Сирены, стеной вставшие перед вездеходом, ничем не напоминали тот жухлый кожистый кустик, что так изумил их совсем недавно. Стоило Гомеру и Морану ступить на песок – тут же по всей роще пробежал легкий трепет, как ветерок по сухим камышам. В ушах зовуще и странно звенела одна нескончаемая вечная нота, таившая в себе надежду, а может, и угрозу. Это трудно было понять.
– Даг!
Им никто не ответил, но листья сирен медленно приподнялись.
– Они что, умеют слушать?
Гомер не ответил
– Подожди у вездехода, Франс, нам не надо его оставлять. Я попробую отыскать Дага.
Он сделал шаг и остановился. Сделал еще один шаг и опять остановился. Сирены, несомненно, ощущали его присутствие. Их листья медленно сворачивались в подобия кривоватых воронок, вздрагивали и тянулись в сторону Гомера.
Гомер протянул руку, и несколько ближайших ветвей плавно отошли в сторону, будто не желая касаться его руки.
Он оглянулся.
Моран сидел за пультом управлением, он был сосредоточен. Так же серьезно и сосредоточенно он кивнул Гомеру.
Не торопясь и уже не оглядываясь, зная, что Моран следит за каждым его движением, Гомер вошел в раздвигавшуюся перед ним рощу. Он старался не касаться сирен, не наступать на бугрящиеся под ногами корни, но раз или два такое все же случилось, и оба раза корни сирен конвульсивно, резко вздрагивали.
– Даг!
Он не знал, почему его влекло именно в эту сторону, не смог бы этого объяснить. Может быть, темное образование впереди?
Он присмотрелся.
Огромный коричневатый куст вдруг будто присел – выгнулись углами воздушные корни, листья свились воронками. Куст трепетал, словно его сводило судорогой. На основании стебля один за другим вспухали мрачные округлые бугры, над ними светились облачки испарений. Потом сыпались на песок нежные, напоминающие снег хлопья.
И там, за этой корчащейся сиреной, Гомер увидел Дага Конвея.
Биолог ничком лежал на песке.
– Даг!
Гомер промедлил всего одну секунду, ну две. Но он опоздал.
Бесформенный студенистый холм, явно образованный теми хлопьями, что так походили на снежинки, мгновенно, жадно обволок лежавшего на песке биолога. И теперь это был не холм, а прозрачный шар. И там, в его центре, оторвавшись от земли, безвольно повис Даг Конвей.
– Даг!
Позже, в отчете, Гомер напомнил о старом опыте, известном любому, кто хоть раз имел дело с микроскопом и заглядывал с его помощью в таинственный мир амеб. Двигаясь в капле воды, бугорком стоящей на предметном стекле, двигаясь в этой своей миниатюрной Вселенной, крупная амеба сталкивается с другой, более мелкой. Конечно, она сразу начинает окружать ее своими ложноножками Меньшая амеба встревожена, ощущает смертельную опасность, вырывается, но агрессор не намерен терять найденное, заглотанное им. В поисках спасения тело жертвы начинает удлиняться. Оно удлиняется до тех пор, пока не лопается наконец в самом тонком месте. Счастливый обрывок удирает от хищника. Впрочем, хищник удовлетворен: он собирается переварить то, что ему досталось.
Однако проглоченный кусок амебы приходит в себя. Он неистовствует, мечется внутри хищника, возмущает его протоплазму. В приступе отчаяния он даже разрывает его наружную оболочку. Разочарованный и ошеломленный хищник пускается в погоню, но шанс упущен. И бывшая жертва, и хищник, оба они, успокаиваясь, медленно дрейфуют в глубине своей прозрачной миниатюрной Вселенной.
Гомер тоже упустил шанс.
Он увидел, что Конвей растворяется.
Видимо, биолог был парализован, может, убит: он не шевелился, не двигался. Но внутри субстанции, поглотившей его, существовали какие-ю внугренние течения, и они медленно разворачивали перед Гомером его погибшего товарища. Был момент, когда Конвей висел внутри прозрачного шара кверху ногами. Одежды на нем уже не было…
Вскрикнув. Гомер бросился к студенистой ловушке. Прорвать ее оболочку, извлечь Дага! Но руки его уперлись в холодную, неподдающуюся его кулакам броню.
А Конвей растворился
Процесс этот, начавшись с одежды, коснулся волос, кожных покровов, мышц. Когда за спиной потрясенного Гомера, задыхаясь, взревел вездеход, в прозрачном шаре практически ничего не осталось.
Так… Неясное облачко мути…
Гомер обернулся.
Франс Моран вел вездеход прямо на таинственный шар, похоже, он собирался бросить на него всю многотонную махину вездехода. Поняв это, Гомер встал на пути ревущей машины…
Сирены Летящей. Особое мнение палеонтолога Гомера Хайдари. Ноос – промежуточная станция другого мира. Гомер Хайдари убежден: сирены – не жизнь.
Отгоняя давние, но ничуть не потускневшие от времени видения, Гомер перевернулся на спину.
Галерея, в которой он устроился на ночь, не имела потолка, а может, потолок был прозрачен. Высоко над головой, почти в зените, неизмеримо далекая, искрилась, подрагивала одинокая звезда. Конечно, не Летящая Барнарда, но это была звезда. На мгновение Гомер увидел штурманскую рубку «Геи» и в центре ее – голографическую схему Вселенной, нечто вроде туманного шара, наполненного галактиками; там ярко, как сейчас звезда над головой, вспыхивали квазары…
Космос…
Хотел бы он вернуться туда?
Об этом спрашивала Зита. Совсем недавно, кажется, вчера.
Что вообще влечет людей в бездонный звездный колодец?
Он подумал именно так – в звездный колодец. При тех скоростях, с какими пожирала пространство «Гея», Вселенная действительно выглядит, как колодец: черный провал впереди, такой же – за кормой, а вокруг – звезды.
Находиться в космосе – значит находиться ближе к чуду, ближе к центральному Разуму?
Это тоже спросила Зита. И тоже недавно. Гомер не думал, что ее так уж близко трогали загадки космогонии или развития цивилизаций, просто она достаточно много слышала о теории, столь модной когда-то. Пик интереса к гипотетическому центральному Разуму, влияющему излучением на развитие всех вселенских цивилизаций, пришелся на годы, когда Зиты еще на свете не было. Она застала лишь отголоски, ну, еще башенки Разума, в которые никто не ходил. Но Зиту и отголоски должны были волновать. Ну как же: вселенский Разум… Ну как же: центр мироздания… Как мы далеки от него… Но наши искры гения, они оттуда… О, эта прерывистость, это непостоянство чуда…
Центральный Разум.
Гомер усмехнулся.
Человек склонен к мифотворчеству, это было в нем всегда и всегда будет. Пугаясь – Гомер не любил и боялся этого воспоминания – он вдруг вспомнил один из своих выходов в пространство. Случилось это уже в районе Летящей.
Образование, обнаруженное метеорной, защитой за бортом рабочего бота, ничего не напоминало. Ну, может, нечто вроде чудовищно раздутого бесформенного мешка. Оно и в отчет потом вошло под этим названием. – «мешок тьмы». Сам мешок, впрочем, был не так уж темен, в отраженном луче он даже поблескивал, но когда лазерный луч взрезал в нем небольшую дыру, мешок тут же изрыгнул из себя тучи тьмы, невероятной, непрошибаемой ничем тьмы. Она клубилась, застилала пространство, поглощала самую мощную вспышку. Гомер и сейчас вспоминал об этом с содроганием.
Что это было?
Был ли мешок тьмы как-то связан с сиренами на Ноос?
А сирены? Были ли они с кем-то связаны? А загадочные споры, что так напоминали ОЭ, найденные в свое время в метеоритах и в горных слоях Свазиленда, чем были они – случайностью? А если не случайность, то как они попали на Ноос?…
Эти вопросы Гомеру тоже задавала Зита,
Мнемо – другой мир – Мнемо.
Гумам говорит: туманы запахов – тупиковый путь.
Большие игры Общей школы. Хриза Рууд: Общая школа нуждается в реформах.
Возможен ли мир без МЭМ? Южные либеры утверждают: возможен.
Индекс популярности: Хриза Рууд, доктор Хайдари, Ри Ги Чен, Гомер Хайдари, Ага Сафар, Лео Гланц, Сельма Цаун, С.Другаль, Ждан Хайдари, Она Мичкявичюте.
Да, будущее, несомненно, формируется играми Общей школы, лечебной практикой таких мастеров, как Лео Гланц и Сельма Цаун, реалами С.Другаля и Гумама, Мнемо и синтезатором, Родительским клубом. Но оно формируется и странными поступками Ага Сафара.
Правда, Гомер не находил в поступках Ага Сафара ничего странного.
Сирены Летящей. Ошибка группы Морана. Особое мнение палеонтолога Гомера Хайдари. Гомер Хайдари говорит: Ноос – промежуточная станция, существуют другие миры. Гомер Хайдари утверждает: сирены Летящей – передаточная станция этих миров.
