Текст книги "Нет плохих вестей из Сиккима"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Горбунья булькала под серым платком, как закипавший чайник.

– Ответ дан.

– Но я опять ничего не понял.

– А разве вам обещали что-то такое?

Пацан сказал, пацан ответил. Доктор благожелательно развел руки. Хотите ясности, записывайтесь на прием в офис. Сябра, рэспект ды павага табе! За дополнительную плату.

В зале зашумели.

Горбунья испуганно прикрылась платком.

Николай Михайлович наклонился сзади, шепнул:

«Тебя электрик нашел?»

«Он что, опять приходил?»

«Опять приходил. И девка снова звонила».

На этот раз я обернулся:

«Какая девка?»

«Откуда я знаю? Сказала, вам надо встретиться».

«Ли́са? – изумился я. – Она опять звонила? Когда?»

«Да полчаса назад. Я как раз поднимался в библиотеку».

Ли́са? Но ее сбила машина. Как она могла звонить? Правда, она исчезла из машины скорой помощи. Что за бред?

Последний атлант не унимался:

«Я подсказал ей, что ночью ты будешь в „Кобре“.

«Сегодня я не собирался туда».

«Придется пойти».

«С чего это?»

«Она знает тебя».

5

Знает.

Ли́са! Меня!

Что она может знать?

Я покурил под колоннами у входа в «Кобру».

Швейцар Зосимыч – плоский, белесый, обросший зеленоватыми лишайниками по скулам и вискам, по привычке перекрестился, увидев меня, и тут же, прихрамывая, притащил пепельницу. Судя по поведению, он родился прямо в ливрее. Ходят слухи, что Зосимыч – жертва репрессий, много страдал, получает персональную премию. Но, наверное, важнее то, что он родственник хозяину «Кобры» и у него имеется казенная справка о перенесенных страданиях. Придерживая в скрюченной руке пепельницу, Зосимыч, ровесник Октябрьской революции, доверительно и льстиво подмигивал мне. «Ну, знаете этих Иванов Сергеичев, – уважительно оглядываясь и подмигивая доверительно, шепнул он. – Они с вами не раз угощались. Точно-с говорю, никакой у них белой горячки, врут-с. Просто шептались с тапочками, ну, брали их в постель. – Зосимыч подмигнул совсем доверительно. – А так ничего особенного».

Я сунул Зосимычу мелкую купюру.

Мысли швейцара читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавает, но пойми – что. Гегемон – руководитель гегемонии... Гегемон – носитель гегемонии... Гегемония – преобладание, руководство... Гегемония – преобладание, руководство... И вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, своих корней не помню. Было, было, я верил, что однажды встречу человека, знающего меня. Но время шло, надежда таяла. Самое раннее воспоминание, живущее во мне, – металлическая кровать в ожоговом центре. Кровать особой конструкции. Я не столько лежал, сколько висел на капроновых растяжках.

И ослепительная, ослепляющая боль. Постоянное, сплошное северное сияние боли.

Полярный эффект ни на минуту не прекращающихся яростных вспышек.

И вдруг Ли́са.

Знает.

6

Огромные зеркала.

В смутных плоскостях – зал.

Парень в жилетке на голое тело (в «Кобре» на форму не смотрят).

Курит какую-то дрянь, бесцеремонно выдыхает в мою сторону. Только наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: «Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал». Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок – как компьютерные смайлики.

– Прив!

Паша был навеселе.

На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.

– Ну? – удивился он. – Капитана милиции? Позорная девка.

Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.

– Когда меня найдут в постели удушенным, – тут же счел нужным сообщить Паша, – доложи капитану милиции.

– Чего это ты так настроился?

– Не знаю, – покачал он головой. – Но в день, когда мы закончим роман, меня найдут в постели удушенным.

– А ты не торопись. С окончанием романа не торопись, – посоветовал я, не давая Паше впасть в депрессию. – Разветвляй сюжет. Пусть он будет похож на устье Меконга или Волги.

– Ойлэ торопится.

Паша запечалился.

– Ойлэ считает, что слава ей нужна. Сейчас нужна. Завтра, считает она, ей понадобится что-то совсем другое. Роман должен нас прославить. Доходит? И немедленно! Ойлэ торопится жить, – произнес он печально и влюбленно. – Я говорю: Ойлэ, пусть наша героиня страдает. Пусть она страдает, как чистая девушка, не знавшая плохого, и сразу по уши попавшая в грязь. Очищает страдание, говорю я Ойлэ. А она жалеет героиню и лезет мне на колени.

– Боишься мужа – порви с женой.

– А где я буду заколачивать такие бабки?

– Позвони приятелям в Москву. Пиши сценарии мыльных опер. Тоже нелегкий труд, но безопаснее, чем альтернативный роман с женой олигарха.

– Ты не понимаешь. Я хочу покорить Ойлэ.

– Она и так не слезает с твоих колен. Хочешь, чтобы села на шею?

– Я хочу доказать ей, что род Павла Матвеева – уважаемый, старинный дворянский род.

– Это ты о себе?

– А о ком же еще?

– Взращиваешь генеалогическое дерево?

– Тщательно, – покивал он. – Заказал поиски двум архивистам-бандитам. Те еще ребята! Тонна баксов понадобилась для изысканий. Зато, в отличие от тебя, я знаю всю свою родословную. А искусствоведы подбирают портреты.

– Чьи?

– Предков.

– Чьих предков?

– Моих, – проникновенно пояснил Паша. – Корни моего рода уходят в глубину самых темных веков. Не то что у тебя, выскочка безродный. Он заставил С. написать свои портреты в костюмах бенедиктинского монаха и маркиза XVIII столетия, и в разговоре скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях. Это из твоей тетрадки. Добавлю полтонны баксов – и мне подробно опишут дворян моего рода времен каменноугольной эпохи. Пришло время пронзительных истин. Когда меня задушат в постели, внимательно осмотри портреты, развешенные на стенах. Попробуй поразмышлять о бренности существования. Это только тебе легко, – опечаленно покачал Паша головой. – Ты ничего не помнишь. У тебя, может, предков вообще не было. Что бы ты о себе ни рассказал, всему поверят. А твой настоящий отец, может, до сих пор тянет срок за изнасилование, а мать... Ладно, про мать молчу. Может, она была морским министром, правда? – Он явно завидовал моим возможностям. – А мои предки даже на портретах такие самцы!

Мы прикончили полбутылки «Хеннеси».

Никто не звонил, никто не подавал никаких знаков.

– Я тут недавно поймал Ойлэ за твоей «Эволюцией».

И этот туда же.

Я потянул носом.

Я уже не слушал Пашу.

Я погрузился в свои мысли.

Перед караваном должен крутиться облезлый пес. Вот хорошая деталь для новой игры. Нет плохих вестей из Сиккима. Облезлый пес отвлечет внимание геймеров от ненужных деталей. Это с «Эволюцией» я сразу попал в точку: услышал музыку сфер, угадал артефакт, свалившийся в кипящие воды доисторического океана.

Динамика!

Прежде всего динамика!

Руби щупальца цефалопод, отражай атаки ракоскорпионов, соси из ювенильных источников сладкие радиоактивные элементы. Бьет по нервам! Куда Паше с его альтернативным романом! Заросли мрачных чарний, океанские бездны, бледные архейские медузы, мир тьмы, ужаса – любой неверный ход ведет к мутациям, чаще всего неустойчивым. Ты сам строишь ход истории. Животный и растительный мир зависит от твоего воображения. Ты – Творец. Ты исследуешь тупики, намечаешь будущее. Ошибки, понятно, не исключены. Из одноклеточных организмов вдруг вырастают монстры. Неведомые создания пожирают друг друга. Грандиозные поединки, карнавал все новых и новых форм. От акул к земноводным, от псилофитов к покрытосемянным, из эры гигантов в эру кривоногих и волосатых самцов Матвеевых. А там и до выхода в Космос рукой подать.

Мы чокнулись.

– Твое здоровье, глупак!

Когда Пашу сильно развозит, он вспоминает множество болгарских слов, потому что три года учился в Софийском университете.

Ладно.

Я глупак.

Но Паша не отставал.

– Ты не просто глупак. Ты маймуна. Молчи! Не возражай! Посмотри туда. Видишь ту позорную чучулигу? – Он судорожно тыкал пальцем в кривляющуюся у бара девчонку с личиком-смайликом. – Не знаю ее. Почему? А та пепелянка? – тыкал он в сторону задымленной женщины. – Ее тоже не знаю.

Было поздно.

Хлопали пробки.

Через столик от нас расположился толстый поц с лысой головой и свинячьими глазками. На нем был безумно дорогой костюм – правда, сидел дерьмово. В сосисочно пухлых пальцах поблескивал бокал с Chateau Margaux. Что ж, такая бутылка стоит того, чтобы ее все видели. Правой рукой поц гладил девку – типичную пепелянку в чем-то прадо-гуччи-подобном, конечно, с сумочкой Vuitton и длинным розовым маникюром. Они обсуждали отдых в Сардинии. (Где еще сейчас оторваться?) Я слышал каждое слово. Обсудив Сардинию, перешли на последнюю коллекцию Гальяно, вспомнили о нашествии наглых русских моделек в нижний бар Plaza Athenee в Париже, сошлись на том, что ресторан Nobu стал хуже, а в Лондоне холодно, и к черту «Челси», и даже Prada вот уже несколько démodé (выходит из моды).

Резво для поца.

Впрочем, что я о нем знаю?

Не слушая тоскующего Пашу (когда мы закончим роман), я порадовался с поцем и пепелянкой за какую-то Аню, которая, оказывается, спит с Николя, и нервно посмеялся над замужеством неизвестной мне Ксюши (козлица винторогая), а Танька, оказывается, вообще шлюха.

Хочешь отомстить за дороговизну авиабилета – плюнь в стюардессу.

Накрашенная девица через два столика перехватила мой взгляд, повела голым нежным плечом, скромно шевельнула губами: «Одна». Я так же скромно шевельнул губами в сторону Паши: «Не один». Пусть думает что хочет. На секунду я утонул в тоске, в безбытии, в том, что я один. Действительно один. Даже свет потускнел. Кривые лживые морды, будто все разом откусили от зеленого лайма. Каждый в «Кобре» развлекался как мог. Пепелянка, например, держала диету по Волкову. Она полностью за раздельное питание, прочел я в небогатых мыслях пепелянки, потому ей и принесли массу мисочек и тарелочек. Зато поц у нее был что надо. Такой не станет сидеть на кокосе, и герасим у него небодяженный, хорошего качества, без добавок для веса. И новый корт с хорошим баром, и тренерша-секси, вилорогая дилерша из Латвии. (Тот кислый под аркой уже полгода по вене двигается. У него норма – два грамма день. Я сегодня умру, если не поеду в фитнес. Неужели у нее второй размер? Ты попробуй в моем СПА.)

«Заткнись!»

Мы с Пашей обернулись.

Впрочем, обращались не к нам.

Чел в нечитанной им футболке прижал к стойке бара очкастого приятеля.

«Ты что? – отбивался приятель. – Ты жить не хочешь? Или не умеешь? Почему?»

«Да потому, – рычал чел в вызывающей футболке, положив на всех в зале, даже на насторожившуюся у входа охрану, – да потому, что когда в девяносто пятом ты торговал пивом в палатке, я уже врубился в перемещение грузов через российскую таможню. Всосал? Да потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал MDMA в «Птюче» и перся под Born Slippy Underworld. Всосал? И теперь могу позволить себе, чтобы на заднем сиденье моей машины валялась книга с названием «Тринки». Мы разные, врубаешься? Я не смотрю «Бригаду», как ты, плевал на русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с «Черным бумером». Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охреневаю от итальянских дизайнеров. Всосал? И свои первые деньги я потратил не на «бэху» четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. Это у тебя в голове насрано жить, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям – в гости, в понедельник с похмелюги на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, всей семьей. Ты «Аншлаг» смотришь, а я другой. – Этот тоже играл под трикстера. – Хочу, чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не Зайцев, чтобы наша музыка не с Пугачихой ассоциировалась, а с U-2, чтобы угорали не над Галкиным и Коклюшкиным, а над шутками Монти Пайтона...»

Над нашим столиком навис официант:

– Кто тут, который ничего не помнит?

Паша заржал и указал на меня.

Официант не смутился:

– Вас к телефону.

Кора

1

Извините, что мой президент идиот.

Усатый ухмыльнулся. Он не смотрел на меня.

Но думал он обо мне. Я поймал обрывки его мятых мыслей.

Кажется, усатый мечтал прокатиться со мной в машине. И даже не просто прокатиться, а прокатиться по какому-то конкретному адресу, мне было лень его выявлять.

Телефон на краю стойки.

По ухмылке бармена я понял, что звонит женщина.

«Уходите оттуда!»

– Что за ерунда? С кем я говорю?

«Не возвращайтесь к столику. Уходите прямо сейчас».

– Вы Ли́са? – спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.

«Нет, – ответили мне. Я бы сказал, с большим неудовольствием. – Я – Кора».

Поглядывая на усатого, к счастью, он стоял не так уж и близко, я заметил:

– Я вас не знаю.

«Вам и не надо. Сделайте вид, что хотите в туалет, и уходите из зала».

– Я этого не сделаю, – спокойно ответил я. – Обычно я сижу здесь до утра.

Неизвестная Кора застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее ничего не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий прошлого, вполне может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем. Все наши беспокойства из будущего.

Но отступать Кора не собиралась.

«Положите трубку и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. А сами на выход. Не теряйте время на вопросы. Я изучила планировку клуба. Если вы пойдете на выход прямо сейчас, никто не обратит внимания. Только не оглядывайтесь и ни с кем не заговаривайте. Выйдете в аллею...»

– А там?

«Я вас встречу».

Я повесил трубку.

Паша, тот еще фикус, прилип к столику.

Впрочем, что ему оставалось делать? Если Ойлэ его отпустила, значит, вернулся из поездки муж. Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник.

Он, правда, был отключен.

Я не помнил, когда отключал его.

Впрочем, на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело чем-то ничтожно мелким. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из «Золушки». Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) послушно полез в карман. Поторопись, блин! Усатый откровенно следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа. Кажется, на мне можно заработать, и он не собирался упускать шанс.

«Паша, не дергайся и по сторонам не смотри».

Я видел, как Паша пьяно дернулся и стал озираться.

«Позвони Ойлэ, пусть срочно пришлет за тобой машину».

И отключил мобильник. Не стал смотреть, что он там решит.

Странно все же получалось. Сперва непонятные привидения в квартире капитана милиции Жени Кутасовой, потом неизвестный электрик, Ли́са, черная эмка, сеанс ченнелинга, звонок Коры. Я представления не имел, как все это может соотноситься с потерянной тетрадью, но вот как-то соотносилось.

Ченнелинговый танец. Краткий и мимолетный.

Я спрятал мобильник и неторопливо направился к выходу.

Света за окнами было мало. В нижнем зале, как тайфун, ревела дискотека. На улице под колоннами, наверное, совсем темно. Чичичи-тян, ловкая древесная обезьяна, помогает продавцу кирпичей: дергает веревку. Самое время подставить голову под кирпич.

На входе в «Кобру» курили два спортивных типа.

Швейцар Зосимыч что-то рассказывал. Увидев меня, привычно перекрестился.

Не знаю, что за типы. Может, «Молодая гвардия», может, нацболы. Рисковать я не стал, правда, инструкции неизвестной Коры несколько нарушил: вместо того чтобы двинуть к служебному входу (поскольку главный был перекрыт типами), спустился в туалет.

Я никуда не торопился.

Да и зачем переть сразу на двоих?

В туалете оказалось прохладно и тихо.

Бамбуковые жалюзи, белые писсуары, кабинки аккуратно прикрыты.

Чел в джинсовом костюме, тоже спортивный, стриженый наголо, только что затянул молнию на ширинке. Блаженное лицо, но внимательные глаза. Не захочешь, а запомнишь.

– Мобила есть?

Никакой угрозы, но я насторожился.

Может, есть, может, нет, мое дело. Тем более, на лестнице появился усатый.

Ну, ладно, не голосовал ты за нашего президента, черт с тобой, подумал я, но зачем ходить за мной? Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан: видел ли дальние реки? пил ли горячее саке? Расставив ноги, усатый демонстративно утвердился на широких ступеньках, положил мощные руки на металлические перила. Как раз в этот момент мой мобильник подал голос.

– А говоришь, нет!

Чел в джинсовом костюме протянул руку:

– Нехорошо врать. Дай сюда! Это мне звонят.

Я не поверил. Даже оглянулся на усатого. Спросил:

– Ты что, правда не голосовал за нашего президента?

Он спокойно кивнул. Все, в общем, складывается. Мысль небогатая, но усатый и не считал себя мыслителем. Все складывается, все тип-топ.

Но зря он так думал.

Время текло уже не так, как они привыкли.

В сплошном потоке времени образовались невидимые разрывы, замедления.

Это сбивало моих оппонентов с толку. Усатый поежился, будто сквознячком потянуло. Правда, не из окон. Сквознячком потянуло из будущего, а может, из прошлого, не знаю. Собственно, ничего еще не происходило, но усатый интуитивно чувствовал перемены. Люди – дерьмо, город – дерьмо, погода – дерьмо. Так ему вдруг показалось. До этого он и город, и погоду находил приемлемыми. Сунуть придурка в машину и срочно заказать водки. Моих желаний он во внимание не принимал.

– Дай мобилу!

Усатый перехватил мой взгляд.

Видимо, он всем тут командовал, хотя не все понимал.

Например, он до сих пор не понимал, кто я такой. Лох, пустышка – так он считал. Придурок, само собой. Ну, попросили его сунуть лоха в машину, он согласился. Почему нет? По виду я – лох самый обычный, правда, без испуга в глазах, пузыри не пускаю. А вообще-то усатый хотел, чтобы я боялся. Он даже показал мне удостоверение. Аккуратная темная книжечка с золотистым государственным гербом. Я ни слова в книжечке не разобрал, нас разделяло почти пять метров. Многовато для прыжка, маловато, чтобы прочесть буквы.

Впрочем, какие прыжки, о чем я? Усатый не в стрелялку пришел играть. Он пришел прервать мою многолетнюю бродилку. При этом он, кажется, представления не имел о том, сколько в компьютерных играх шаблонных, избитых тем. Встречные бои на скоростных истребителях, гонки по пересеченной местности, прекрасные принцессы, мучающиеся бессонницей в сырых, затянутых паутиной подземельях...

Что за черт? Что я такое съел?

В заднем кармане чела, требовавшего у меня мобилу, чувствовался тяжелый холодок. Пользоваться оружием он не собирался, но оружие у него было при себе. Хорошее. Скорострельное. Может, грибы? Да не ел ничего такого. Может, китайские пельмешки?

Я просигналил озаботившемуся челу: грибы, грибы! Знал, что он не услышит мыслей, не те у него способности, но подумал: вдруг все-таки догадается?

– Ты чего так позеленел?

Это с лестницы спросил усатый.

Не ответив, чел в джинсовом костюме кинулся в кабинку.

Он так чудовищно торопился, что сразу (нечаянно, наверное) нажал спуск, вода судорожно заревела. Я усмехнулся, сплюнул и неторопливо ступил на лестницу.

Да что такое?

Лох не дергается.

– Ты бы о своих ребятах подумал. Неправильно ребят кормишь.

Мысли усатого беспорядочно метались. Почему лох не дергается?

Усатый слышал стоны из захлопнувшейся кабинки. Что-то вокруг изменилось. Бамбуковые жалюзи будто выцвели. Высветились серые крошки цемента под писсуарами. Усатый ничего не понимал, а я не хотел подсказывать. На улице приятно. Лето теплое. Мы с ним немного поговорили. Его тоже интересовало, что там завтра будет с погодой? Да ничего не будет, оптимистично заметил я. Дождь пойдет, грибы появятся. Не надо про грибы, он прислушался к стонам из кабинки. Это верно, покивал я. Летом свои опасности.

Не то чтобы усатый расстроился.

Хуже. Он ничего не понимал. Ему недодали информации.

Показали лоха в толпе, сказали: совсем тихий лох, надо прокатить его на машине. А про скрытые способности лоха умолчали. Дураки и люди несведущие часто считают, что для успеха в деле достаточно указаний свыше.

2

Дым в зале слегка рассеялся.

Голоса, музыка, веселые смайлики женских лиц.

На входе стояли те же двое. Правда, швейцар куда-то исчез.

Что-то подсказало мне, что отсутствие усатого позволит мне свободно пройти мимо придурков на входе. Они увидят, что я иду один, а должен был появиться с усатым. Это собьет их с толку.

Почему один?

А потому, что один!

Один сразу бросился к туалету, второй улыбнулся.

Без усатого он был никто. Обычный чел в ширпотребовском костюме.

Мне не хотелось пугать его. Я видел его насквозь. Как ни странно, пять лет назад он находился в оцеплении аэропорта, даже помогал оттаскивать трупы от горящего самолета. Это я прочел в его скучной, неинтересной памяти. В аэропорту не только спасатели работали, там хватало всяких служб. На полосе полыхало – подойти страшно, все равно нашлись смельчаки, пытавшиеся что-то сделать. Этот был среди них. Зачем пугать такого чела?

Где Власов?

Какого черта?

Он так и выискивал взглядом усатого.

В туалете, впрочем, ничего интересного не происходило.

Спустившийся по лестнице рвал на себя дверцу кабинки, чел в испачканном джинсовом костюме упирался. «Открой, козел! Дверь выбью!» – «Власова зови. Я отпал, видишь? Дай полчаса!» – «Не дам! – бился в дверь спустившийся. – Открой!» А усатый Власов стоял за колонной, все видел, но молчал и отстраненно курил. Никак не мог решить, задержаться ему с ребятами или идти за упущенным лохом?

«Открой, козел!» – «Власова зови, не открою!»

Так они спорили долго и счастливо.

3

Сквозь деревья нежно просвечивали огни бульвара.

Было тихо, сумеречно. Молчаливо выстроились вдоль аллеи бронзовые изваяния.

Не Пушкины, не Гоголи, не Тургеневы, как мог бы подумать некультурный отсталый человек, а бэтмены, люди-пауки, девочки шестирукие, блин, весь этот ночной дозор, вывалившийся из мастерской местного скульптора. Поговаривали, что натурщицами для всех скульптур (даже для бэтмена) служили местному мастеру дешевые махаончики с Переходов. Не знаю, не могу подтвердить. Но какую-то скульптуру уже пытались украсть. Воров спугнули, остались надрезы на бронзовом запястье, будто статуя пыталась сделать с собой что-то дурное.

В конце аллеи было темно. А где темно, там опасно.

Некая Кора приказала мне уйти из «Кобры». А некий усатый чел мечтал заработать на мне, прокатив по неизвестному маршруту. А еще плелся за мной придурок с удостоверением сотрудника одной из секретных служб. Рыться в его мыслях скучно. Ну, где там они? Чего тянут?

В этот момент я увидел девушку.

Она повернулась, как бы всплыла из тени.

Невысокая. Пятна света на лице. Холодные глаза.

Она не считала нужным скрывать неприязнь. Пусть видит.

Смотрела, изучая. В легком повороте дрогнуло платье – длинное, неопределенного цвета, из какой-то простой ткани. До земли не хватало десяти-пятнадцати сантиметров, зато плечи обнажены, на спине низкий вырез. Я увидел голые лопатки. На них падали смутные пятна света. Еще мгновение – и девушка выбросит крылья, взлетит над темным бульваром. Только тату связывало девушку с действительностью.

Когда ты захочешь.

Неровные строчки стихов уходили под темную ткань.

Есть, наверное, счастливцы, которые дочитали стихотворение до конца.

Девушка холодно улыбнулась. Смуглая спина, чуть отставленная рука. Будто хотела поманить, но раздумала. Бедра стянуты платьем: плавные линии, удивительные скругления, свой ритм. Алгебра тела, ожившая геометрия. Такие, как она, просто пьют чай, а люди уже благодарят их. Капитан милиции Женя Кутасова потерялась бы рядом с Корой. Да и Кора, пожалуй, не стала бы рыться в рецептах тортиков.

Какие-то фигуры выступили из-за деревьев.

А из-за угла, фыркая, выкатился автомобиль.

Черная доисторическая эмка. Я невольно понизил голос:

– Вы Кора?

Она кивнула.

– Вы знаете меня?

Она помедлила, но кивнула.

– И знаете мое настоящее имя?

Двигатель эмки работал с перебоями.

Кора холодно рассматривала меня. Я чувствовал ее неприязнь.

Когда ты захочешь. О чем это? Может, это и не стихи, совсем не стихи?

Ну да, усмехнулся я. Это сообщение. Удивительные интеллектуальные существа запредельного мира послали мне сообщение. Воспользовались телом красивой молодой женщины, потому и смотрит на меня так отчужденно.

Когда ты захочешь. Не слишком ли мелко для удивительных интеллектуальных существ запредельного мира?

Отведя взгляд, я с беспощадной ясностью увидел будущее секретного сотрудника, так и не отставшего от меня. Он тоже смотрел на Кору. И по тому, как смотрел, как выпячивал мускулистый накачанный живот, было видно, что он должен жить долго. Природа создала его для длительного существования. Тем более что общество нынче не отягощает разум таких типов излишними знаниями. Кто открыл Америку? Голову ломать не надо. Просто поставь крестик над правильным ответом: а) Микки-Маус, б) Рэмбо, в) Колумб.

Я ждал, когда Кора заговорит.

Но она молчала. Как бронзовая статуя.

И секретный сотрудник молчал. Задумчиво молчал.

Не так уж легко дастся ему долголетие, понял я. Он, конечно, будет стараться, он так запрограммирован, но ему будет нелегко. Спасет бездумность, врожденная способность выполнять чужие приказы. Что ему чувства Коры? Она прикажет, он сделает. Главное – это то, что происходит сегодня. Наша тоска по прошлому пуста, наши мечты о будущем бесплодны, поэтому он так крепко цепляется за настоящее.

– Видите машину?

Я усмехнулся: вижу.

«Попросите человека, который утверждает, что он программист, показать свой писюк. Если он покажет вам что-либо, отличающееся от PC, можете дать ему пощёчину и прогнать вон». Я отчетливо вспомнил мятую газетенку, до верху набитую такими шуточками. И отчетливо увидел тонкую руку Коры, указавшую на доисторическую машину. От типа, умудрившегося не упустить меня, безнадежно несло потом и скучным будущим. Запущенная дача. Морковные грядки. Плетеное кресло-качалка. Бессмысленный седой старичок, левая рука сухая...

Меня схватили за плечи.

Я рванулся, но держали крепко.

– Кора, вы правда знаете меня?

Кора не ответила. Не захотела ответить.

Пока меня тащили к машине, я всяко пытался войти в ее память, в ее смутное, дымное, активно сопротивляющееся мне сознание. Сволочь. Не хочет. Я почти вошел, но меня ударили под дых, я согнулся. Железная дверца автомобиля распахнулась как-то непривычно – против хода, но кинули меня на заднее сиденье вполне общепринятым способом – рукой за волосы, лицом вниз.