Текст книги "Записки промышленного шпиона (сборник)"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Ловля ветра

1

Молчание, Эл, молчание. Нарушая молчание, ты подвергаешь опасности не просто самого себя, ты подвергаешь опасности общее дело.

Альберт Великий

(«Таинство Великого деяния») в устном пересказе доктора Хэссопа

Чем дальше на запад, тем гласные мягче и продолжительнее.

Пе-е-ендлтон… Ло-о-онгвью… Бо-о-отхул… Тяни от всей души, никто не посмотрит на тебя как на идиота, потому что бобровый штат всегда осенен мягким величием Каскадных гор.

Но железнодорожная станция Спрингз-6 пришлась мне не по душе.

Полупустой вокзальчик, поезда, стремительно пролетающие мимо, старомодный салун…

Разумеется, я не ждал толчеи, царящей на перронах Пенсильвания-стейшн или на бурной линии Бруклин – Манхэттен, но все же Спрингз-6 могла бы выглядеть живее. Я выспался в крошечном пансионате (конечно, на Бикон-стрит, по-другому аборигены назвать главную улицу не могли), прошелся по лавкам и магазинам (по всем параметрам они уступают филиалам «Мейси», «Стерна» или «Гимбелса», но попробуйте сказать это биверам – бобрам, как называют жителей штата). Я даже посетил единственный музей городка, посвященный огнестрельному оружию. Там были неплохие экземпляры кольтов и винчестеров, но все в безнадежном состоянии – зрелище тоскливое, невыносимое.

Короче, скучища.

И главное, никто ко мне не подошел.

Ни на узкой улочке перед музеем, ни перед витриной «Стерна», ни в пансионате. А если я вдруг ловил на себе чей-то взгляд, это оказывался ленивый зевака.

Вечером я отправился на вокзал.

На этом, собственно, моя работа кончалась. Войду в вагон, проследую три перегона и выйду на Спрингз-5, где на стоянке автовокзала найду машину, оставленную Джеком Беррименом. Вот и все, потому что человек, который должен был подойти ко мне в городке Спрингз-6, так и не подошел.

Несколько фермеров (из тех, что тянут гласные особенно долго) с плетеными корзинами да компания малайцев (так я почему-то решил) – вот все пассажиры. Малайцы были смуглые, с плоскими лицами оливкового оттенка, с очень темными, поблескивающими, как бы влажными глазами, с выпяченными толстыми губами – кем им еще быть, как не малайцами? И волосы – прямые, чуть не до плеч. Они быстро, по-птичьи, болтали, я разобрал несколько слов – кабутили кабус, а еще – урат; голоса звучали низко, чуть в нос, но по-птичьи высоко взлетали. Китайцев и японцев я бы сразу узнал, это, наверное, были малайцы. Что их занесло на бедную станцию? Туристы? Но гида с ними не было… Студенты? Что им тут делать?..

Впрочем, мне было все равно, как они сюда попали. Малайзия далеко. Острова, вулканы, фикусы… Какое мне до них дело?

Со стороны гор потянуло пронизывающим ветерком.

Я подошел к кассе и постучал по толстому стеклу. Кассир, не старый, но уже прилично изжеванный жизнью (явно из неудачников), опустил на нос очки и вопросительно улыбнулся. До меня никак не могло дойти, почему он сидит в этой дыре, почему не покинет застекленную конуру? Взял бы пару кольтов в музее огнестрельного оружия и устроил приличную бойню на фоне подожженной бензоколонки. Наверное, решил я, он из коренных биверов. И лицо бобровое, в усиках. Уверен, что, будь у него хвост, он тоже оказался бы плоский.

– Откуда тут коричневые братцы? – спросил я у кассира, заказав билет. – Все одинаковые, как бобы, не отличишь одного от другого. Тут же не Малайский архипелаг.

– А они что, живут на островах?

– А где им еще жить? – пожал я плечами. – Дома у них тесно, вот и болтаются.

Теперь кассир пожал плечами:

– Зато посмотрят мир.

– У вас всегда так пусто?

– Иногда бывает, – протянул кассир (он был настоящий бивер). – Но на самом деле Спрингз-6 не такое уж глухое место.

– Все равно наплыв пассажиров вам не грозит.

– Для нас лишний десяток – уже наплыв.

Я молча сунул в окошечко десятидолларовую банкноту. Кассир принял ее как бы нехотя, но посмотрел на меня внимательно.

– Если кого-то ждете… Прогуливался тут один… Я все замечаю… Правда, зрение сдает, совсем ни к черту… Никаких подробностей… Ну, ходит и ходит человек…

– Зрение надо беречь, – понимающе заметил я и сунул в окошечко еще одну банкноту.

– Если вы про внешность, то кое-что я все-таки рассмотрел. – Кассир с уважением кивнул мне. Тертый бобер, хотя и неудачливый. – Ну, шляпа… Довольно потрепанная… Длиннополое пальто… Оно показалось старомодным… Последний раз я видел такое пальто лет десять назад на Сильвере Лаксте. Он не был моим приятелем, – почему-то объяснил кассир, – но иногда мы встречались. У него была слабость к старым вещам. А может, экономил. А этот человек еще и сутулился… Я даже подумал, что это святой отец, снявший сутану, но он закурил… Не знаю, может, святые отцы нынче курят, но для меня – это перебор.

– На какой поезд он взял билет?

– У меня он билет не брал.

– Он местный?

– Не думаю.

– Куда же он делся?

– Наверное, взял билет в кассовом автомате. – Бивер откровенно дивился моему невежеству. – Если так, то найдете его в поезде. Других поездов до утра не будет.

Я кивнул.

В стороне от кассы я вытащил сигарету и щелкнул зажигалкой.

Это все доктор Хэссоп. На пустой станции я торчал из-за него. Шеф, отправляя меня в дорогу, заметил: «Считай, Эл, это задание прогулкой. На западе тепло. Более легких заданий не бывает. Погуляешь по романтичному городку, потом к тебе подойдут. Вот и все. Никаких хлопот».

Это точно. Хлопот не было никаких.

Человек, который должен был ко мне подойти, возможно, заболел, попал под машину, неожиданно запил или просто не захотел тратить время на ненужную встречу. В конце концов, он мог незаметно наблюдать за мной, и я ему не понравился. Это доктору Хэссопу повезло: в Атланте прямо на улице к нему подошел человек – тощий, испитой, в глубоко натянутом на лоб берете. Он точно не благоденствовал, но и нищим его нельзя было назвать. Глянув по сторонам, он шепнул: «Хотите купить чудо?» Доктор Хэссоп всю жизнь гонялся за чудесами. Он неторопливо вынул из кармашка сигару, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и с достоинством заметил: «Если чудо настоящее». На что незнакомец, опять глянув по сторонам (явно чего-то опасался), ответил: «Чудо не может быть ненастоящим» – и поддернул длинный рукав потрепанного сырого плаща. Пальцы у него оказались длинными, нервными, а безымянный украшен перстнем, по виду медным (не из платины же). В гнезде для камня (сам камень отсутствовал) светилась яркая крохотная точка. Доктор Хэссоп утверждал: чрезвычайно яркая. «Прикуривайте». Доктор Хэссоп неторопливо прижал кончик сигары к перстню, раскурил сигару и с удовольствием выдохнул дым. После этого он спросил, сколько может стоить столь необычная зажигалка. Оглянувшись, незнакомец шепнул цену, которая в тот момент показалась доктору несколько завышенной. «Надо бы сбавить», – хладнокровно заметил он и услышал в ответ: «Милорд, я никогда не торгуюсь». Незнакомец нервничал – в нескольких шагах от них прогуливался полицейский. Вероятно, присутствие копа и спугнуло торговца чудом. Он нырнул в толпу, и доктор Хэссоп потерял его из виду.

«Но сигару я раскурил! Это невероятно, но сигару я раскурил!»

Мы сидели в разборном кабинете шефа, и доктор Хэссоп смотрел на меня и шефа с большим удовлетворением.

Ну, раскурил. Почему нет? Меня всегда удивляла энергия, с какой шеф и доктор Хэссоп гонялись за неведомыми изобретениями и искали встреч с людьми, занимающимися делами, казавшимися мне бредовыми. Впрочем, в данном случае имелось в виду нечто конкретное – странная зажигалка, упрятанная в гнезде медного (не платинового же) перстня. Не бог весть что, но заманчиво.

Я не знал, связана ли моя поездка в Спрингз-6 с человеком, предлагавшим доктору Хэссопу купить «чудо», но именно здесь, в штате красных лесов, в краю шалфея и солнечного заката, в краю истинных биверов, ко мне должен был кто-то подойти. Ни шеф, ни доктор Хэссоп не знали, кто это будет. «Ты просто должен быть терпеливым, Эл. Мы добивались этой встречи почти восемь лет». Вот и все детали. Подразумевалось, что я не буду ни о чем спрашивать.

Я взглянул на часы.

Минут через десять прибудет поезд.

Из широко растворившихся дверей вокзала вывалила на холодный перрон вся компания малайцев. Их оказалось больше, чем я думал, – десять, а может, двенадцать человек. Они были похожи, как родные братья, и тащили какие-то тяжелые саквояжи. Они прямо сгибались под этими саквояжами. Что в них? Может, сырые шкуры бобров? – ухмыльнулся я. Что им не сиделось в Диксоне или в Малакке? Они обтекали меня с двух сторон – низкорослые, крепкие, живые, смуглые, говорливые. Я отступил, чтобы не мешать им, и тяжелый саквояж с силой ударил меня по колену.

– Полегче, братец!

Судя по звуку, в саквояже находилось железо.

Хозяин тяжелого саквояжа, ростом мне по плечо, что-то быстро произнес. Голос его прозвучал сердито, чуть ли не угрожающе. Но больше всего мне не понравились его глаза – глубокие, черные, яростно посверкивающие. Правда, его тут же окликнули: «Пауль!» – и он двинулся дальше.

Издали, из-за деревьев, уже прорывался, отсвечивая на рельсах, луч прожектора.

Черт побери, ко мне никто не подошел. Это раздражало меня больше, чем какой-то недоносок малаец. Я помог подняться в вагон фермеру с огромной плетеной корзиной и какому-то старику. Перрон моментально опустел. С подножки я видел, как медленно уплывает перронный фонарь.

Да, в Спрингз-6 ничего не случилось.

2

И выбирай место работы, Эл. Выбирай место работы тщательно. Выбирай его так, чтобы оно никому не бросалось в глаза и было для тебя удобным.

Альберт Великий

(«Таинство Великого деяния») в устном пересказе доктора Хэссопа

Я вошел в третий от головы поезда вагон.

Всего их, кажется, было семь. Я еще удивился: для кого, собственно, пускают ночью семь вагонов? Малайцы вряд ли пользуются этой линией часто, а фермеры с корзинами могли бы ехать и утром. Впрочем, ночные поезда дешевле. А скорость и громыхание колес на стыках скрашивают одиночество.

Удивил меня подвыпивший франт в распахнутом плаще, из-под которого проглядывал темный костюм прекрасной тонкой шерсти. В руках у него была зажата тяжелая трость. Франт сложил на ней руки и высокомерно, даже презрительно поглядывал на бобров с корзинами, потом голова его опустилась, он подался к стене и уснул.

Я вышел в тамбур.

Сигарета гасла. Я злился.

Мне не повезло, дело не выгорело. Послать в Спрингз-6 могли и Шмидта. Он человек терпеливый и получил бы удовольствие от прогулки по городку. Я испытывал раздражение даже от вида красноватых деревьев, вдруг вырываемых из тьмы лучом прожектора. Наверное, под ними растет шалфей. Но никто не подошел ко мне в Спрингз-6, а шефа не соблазнишь пустыми прожектами. Если он отнесся к истории с «чудом» серьезно, значит, за ней стояло что-то серьезное. Это ж какую температуру нужно развить в гнезде перстня, чтобы разжечь сигару? И какое странное по нашим временам обращение – милорд. Оно звучало бы иронически, не будь обращено к доктору Хэссопу. Может, впрямь на него вышли алхимики.

«Тебе открою тайну, но от прочих я утаю ее, ибо наше благородное искусство может стать источником и предметом зависти. Глупцы глядят заискивающе, вместе с тем надменно на Великое деяние, потому что оно недоступно им. Поэтому Великое деяние они полагают отвратительным, не верят, что оно возможно. Никому не открывай секретов нашей работы. Остерегайся посторонних. Трижды и еще трижды советую тебе: будь осмотрительным!»

Алхимики?

В наше время?

Ни один коллега доктора Хэссопа не взялся бы рассуждать на эту тему, да, собственно, и сам доктор Хэссоп, говоря об алхимии, имел в виду не всю ту чрезвычайно широкую область, включающую в себя религию, философию, магию, науку и искусство, а неких тайных мастеров, до сих пор объединенных в великий союз, одну скрытую от чужих глаз великую мастерскую. В конце концов, алхимия была дана людям для того, чтобы вернуть утерянное состояние. Ангел у ворот Эдема посвятил Адама в мистерии каббалы и алхимии, пообещав, что, когда человечество овладеет тайной мудростью, проклятие запретного плода будет снято и перед людьми снова откроется Сад Господень. Что такое жизнь? Что такое разум? Что такое сила? Это главные вопросы алхимии, которая является столь же наукой, как и искусством. Изощренным, тонким искусством. Одной и той же кистью можно создать и примитивный рисунок, и Джоконду, но разница между ними улавливается.

Алхимик – это художник.

Он изготовляет единичную, уникальную вещь.

Глупо утверждать, говорил доктор Хэссоп, что алхимики вымерли, как динозавры или кондотьеры. Искусство бессмертно. Тайные мастера хранят тайную технологию и владеют магией слов. Бессмысленные для непосвященных, эти слова открывают мастеру вход туда, куда никогда не попадет случайный человек. Глупцы, домогавшиеся великих тайн алхимии, уходили ни с чем, ибо не понимали, что магия слов – искусство. При этом они не просто уходили ни с чем, а еще теряли то, что имели. Глупец становился истинным безумцем, богач – бедняком, философ – пустым болтуном, приличный человек терял всякое приличие.

Тайна…

Великое деяние…

Философский камень…

Я листал досье, которое доктор Хэссоп вел чуть ли не с начала тридцатых годов.

Кое о чем я, конечно, знал раньше. «Жизнь коротка, а искусство темно, и вы можете не достигнуть желанной цели». Раймонд Луллий, алхимик, заточенный королем в лондонскую башню, откупался от истязателей монетами, отчеканенными из золота самых высших проб. Арнольд из Виллановы получал еще более чистое золото. Фламель пользовался искусственным серебром. Джордж Рипли снабжал рыцарей ордена иоаннитов, расположившихся на острове Родос, не менее загадочным металлом, а знаменитый Ван Гельмонт на глазах потрясенных свидетелей получал чистейшее золото прямо из ртути.

«Ничто не получается из ничего».

В том же досье хранились документы, связанные с алхимическим золотом, всплывающим на современных рынках, и с судьбой неких изобретений, могущих изменить человеческую историю, и с судьбой известных исследователей, погибших при каких-то необъяснимых взрывах. Есть что-то влекущее в желании вступить в состязание с природой, творить наравне с ней.

Уроборос…

Великий магистерий…

Знаменитый философский камень…

Две змеи, красная и зеленая, пожирающие друг друга…

Вещество, способное плавить стекло, укрупнять жемчуг, ртуть превращать в золото, исправлять испорченные кислые вина, разглаживать морщины, обесцвечивать веснушки. Только последнее могло бы дать Консультации миллионы. Вещество, снимающее опьянение, возвращающее или отнимающее память, охраняющее от огорчений и тоски, способное возвращать к жизни умирающих. «Если бы только умирающий мог взглянуть на камень, то, ослепленный красотой его и потрясенный его достоинствами, он воспрянул бы, отринув увечья, в полном здравии».

И только ли это?

«У того, кто употребляет философский камень, в один прекрасный день может открыться внутреннее зрение, снимающее покровы с божественных тайн и открывающее новое – высокое и небесное – боговдохновенное знание. Камень так очищает и иллюминирует тело и душу, что тот, кто обладает камнем, видит, как в зеркале, движение светил. Для этого ему не надобно глядеть на небо – окна комнаты могут быть закрыты».

Доктор Хэссоп обожал архаичную терминологию, но я относился к ней проще. Почему философский камень? Почему не катализатор? Универсальный, способный трансмутировать ртуть в золото? Раймонд Луллий считал это вполне возможным делом. «Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в красного льва. Нагревай этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри ее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост».

И так далее.

Я усмехнулся.

Ну ладно, золото.

Ну, даже более чистое, чем природное.

Ну, даже философский камень, великий магистерий.

Ну, платиновый перстень, в гнезде которого пылает адский огонь.

Но где человек, который не подошел ко мне на улицах бобрового городка? Какая тайна стоит за ним? Может, он правда умеет создавать порошки для получения наследства, те тончайшие яды, следы которых в организме человека не может обнаружить самый дотошный анализ? Или секрет герметической закупорки, которым владели древние алхимики? В их сосуды при нагревании не могла проникнуть даже окись углерода, а она ведь проникает даже сквозь керамику. Или греческий огонь? Ни один даже самый либеральный режим, не говоря о режимах жестких, не отказался бы от вещества, действие которого во много раз превосходит действие напалма.

Ладно, сплюнул я, выбрасывая сигарету. Шеф прав. И доктор Хэссоп прав. Гоночные моторы, электроника, радарные тормоза, парфюмерия – все это вещи ясные и конкретные, никто не спорит, но зачем отказываться от порошков Нострадамуса, от «напитка забвения», от секретов таинственного холодного свечения? Известно, что обыкновенный светлячок светится благодаря органическому катализатору – люциферазе, известен даже его состав, но кто может воспроизвести названное явление в промышленных масштабах? А ведь, судя по сведениям, почерпнутым из старых рукописей, алхимики работали при самодельных лампах холодного свечения, которые, не нагреваясь, светили десятилетиями. Тьму грязных закоулков средневековых трущоб, подземелий готических замков, тайных лабораторий, укрывшихся от чужих глаз в трущобах Каира или старого Лондона, веками освещали такие лампы и вспарывали палевые отсветы раскаленных горнов. Свинцовая пыль, воспаленные глаза, ртутные пары. Возможно, алхимикам иногда везло: перед их изумленными взорами вдруг возникала щепоть таинственного светящегося вещества. Их отлучали от церкви, подвешивали за ребра на крюках, сжигали на городских площадях. Но, если верить доктору Хэссопу, они и сейчас ведут свои исследования. Значит, надо выйти на них. Если эксперимент описан, его можно повторить. Так говорил нам доктор Хэссоп, когда шеф, Берримен и я побывали в его кабинете. Доктор Хэссоп даже повел головой в сторону гравюры, висевшей на стене. Создание монаха-бенедиктинца Василия Валентина – одна из двенадцати гравюр-ключей, иллюстрировавших трактат, посвященный Великому деянию.

– Что ты видишь на гравюре, Эл?

Король в мантии и в шляпе, с жезлом в руке… Королева, любующаяся цветком… За спиной короля – каменный замок, роща неизвестных мне деревьев… В левом углу гравюры рыжая лиса прыгает через огонь, в правом – старик занимается каким-то непонятным делом…

– Написано натурально.

– «Натурально»! – Доктор Хэссоп укоризненно поморщился. Он уловил мою иронию, но не желал ее принимать. – Это ключи, Эл. Это главные ключи к тайне Великого деяния. Солнце – золото… Луна – серебро… Венера – медь…

Он мог и не объяснять этого, я был знаком с символикой старых гравюр. Я мог продолжить: волк с открытой пастью – сурьма, старик, он же Юпитер, – олово… Лиса ест петуха, огонь гонит лису… Разумеется, не каждый поймет, что речь идет о процессах растворения и кристаллизации, но я знал…

– Что толку в ключах, – хмыкнул я, – если утеряна сама тайна?

– Ее можно найти.

– Шептать магические слова? Перемешивать в тигле пепел сожженного еретика с золой, взятой с места сожжения?

– Эл, – покачал головой доктор Хэссоп, – все вещи состоят из атомов, а каждый атом занимает определенное место. Поменяй атомы местами – изменится вся вещь. Разве не так? Не обязательно читать заклинания над тиглем. Мы должны поступить проще.

– Это как?

– Найти алхимиков.

– Но где?

– Я не знаю. Но мы должны искать.

Он повернул голову, и шеф, обрюзгший, усталый, утонувший в огромном глубоком кресле, утвердительно кивнул. Он поддерживал доктора Хэссопа.

Впрочем, и я отдавал должное доктору. Ртуть, влажная и холодная, находится во чреве Земли. Она горячая и сухая, она – материя металлов. Природа ртути холодна и влажна. Все металлы сотворены из нее. Она смешивается с железом, и ни один металл не может быть озолочен без помощи ртути. Небольшая трансформация – и ртуть превращается в золото, более чистое, чем природное. Совсем небольшая трансформация, надо лишь выбить из ядра ртути один протон. Этого вполне достаточно, чтобы ртуть превратилась в золото, а частично – в платину, в таллий, в другие стабильные изотопы ртути.

– …Осталось лишь доказать, что древним алхимикам была известна тайна ядерных реакций.

Доктора Хэссопа мои слова не смутили.

– Такую реакцию, Эл, легко можно осуществить, имея под рукой некое вещество, способное активно испускать антипротоны. Ты ведь не возьмешься утверждать, что философский камень, великий магистерий, не был таким веществом? Сам подумай, что бы произошло, опусти мы гран подобного вещества в лужу ртути? Антипротоны незамедлительно вошли бы в реакцию с протонами ядер ртути. Иными словами, прямо на наших глазах лужа превратилась бы в лепешку золота. Больше того, Эл, такое вещество довольно легко представить. Оно должно иметь кристаллическую структуру и не проводить электричество. Тогда его кристаллическая решетка будет усеяна некими «дырами» – своеобразными капканами для электронов. Попадая в подобную «дыру», я, естественно, упрощаю картину, электрон задерживается в ней лишь на какое-то время, а вот антипротон, Эл, останется там практически навсегда, пока по какой-то причине не распадется сама кристаллическая решетка. В принципе, Эл, так и должен выглядеть философский камень! – Доктор Хэссоп откровенно торжествовал. – Земля велика, Эл. На ней еще много неузнанного, необъясненного. Скажем, загадочный камень Чинтамани, хранящийся в одном из монастырей Тибета. Когда крылатый конь Лунг-та, способный пересекать Вселенную, принес из созвездия Орион шкатулку с четырьмя священными предметами, среди них был указанный камень. Его внутренний жар оказывает на человека сильнейшее психологическое воздействие. Так, может, речь идет о радиации? Большая часть камня Чинтамани со дня появления на Земле хранится в башне Шамбалы, но отдельные кусочки его появляются время от времени в разных частях света. Не от такого ли кусочка, Эл, я разжег свою сигару? «…И те первые люди преуспевали в знании всего, что есть на свете. Когда они смотрели вокруг, сразу же видели и созерцали от верха до низа свод небес и внутренности земли. Они видели вещи, скрытые в глубокой темноте. Не делая попыток двигаться, они видели весь мир с того места, где находились». Я цитирую древний текст Пополь Вух – название этого свода тебе известно. Я убежден, что существуют скрытые знания, хранящиеся в руках немногих людей, по тем или иным причинам пекущихся о судьбе человечества. Алхимики… Величественный противник, не так ли? Разве ты не хотел бы схватиться с ними? В конце концов, таинственный камень Чинтамани, он же – философский камень, мог попасть на Землю и естественным путем – в виде метеорита. И если уж он где-то хранится, то почему не у нас?

– Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными, – пробормотал я.

Доктор Хэссоп кивнул. Он был очень серьезен.

Мы с шефом переглянулись.

– Золото, более чистое, чем природное, – перечислил доктор Хэссоп. – Антивещество, способное сохраняться в земных условиях. Порошки для получения наследства. Напиток забвения, греческий огонь, холодные лампы – все это еще не самое главное. Прежде всего нас должны интересовать люди, стоящие за этим.

Я понял доктора Хэссопа.

Действительно, если существует камень Чинтамани, если существуют вечные тайны, значит, должна существовать некая каста, несущая сквозь время столь важные знания. Возможно, эта каста считает, что все перечисленное и еще многое, что нам пока неизвестно, не должно попадать в руки обитателей Земли, как это случилось с ядерным оружием. Есть много вещей, весьма привлекательных для человечества, но одновременно опасных для него. Почему не взять на себя миссию хранителей, раз уж человечество так обожает играть в войны? К слову, великий Ньютон нисколько не сомневался в существовании скрытых от нас знаний и, естественно, неких тайных обществ, охраняющих эти знания.

– «Существуют и другие великие тайны, помимо преобразования металлов, о которых не хвастают посвященные. Если правда то, о чем пишет Гермес, эти тайны нельзя постичь без того, чтобы мир не оказался в огромной опасности…»

Доктор Хэссоп внимательно взглянул на меня:

– Нам известно множество древних рукописей, Эл. Многие алхимики спешили изложить на пергаменте, а затем на бумаге сведения, которые казались им чрезвычайно важными и которые не должны были исчезнуть вместе с ними. Было время, рукописи свободно ходили по свету. И вдруг начали исчезать, как будто попадали под какой-то контроль. Чей? Мы не знаем. Хотя варианты есть. В третьем веке до нашей эры индийский император Ашока, потрясенный видом поля боя, усыпанного истерзанными, окровавленными трупами, навсегда отказался от войн, от насилия и посвятил свою жизнь наукам, основав, возможно, одно из самых первых тайных обществ хранителей и оберегателей опасных знаний. Возможно, именно оно вошло в историю под названием Девяти Неизвестных.

– Думаете, такие общества могут существовать и сегодня?

– А почему нет?

– Вы думаете, они хранят от нас тайны неизвестного оружия?

– Почему же только оружия?

– Есть еще что-то?

– Философский камень, – перечислил доктор Хэссоп. – Гомункулус, о котором известно столько восхитительных историй. Универсальный растворитель для любой субстанции. Восстановление растений из пепла, а значит, возможность воскрешения мертвых…

– Доказательства? Где доказательства?

Доктор Хэссоп неторопливо откинулся на спинку кресла:

– Ты же листал досье, Эл. И видел у меня статуэтку из нефрита. Ее берешь в руку, и тебя пронизывает электрическим током. Уверен, эта игрушка из того же ряда, что и перстень с огнем. Конечно, мы рискуем, но чем?

– Кое-кто рискует жизнью, – напомнил я.

– Риск – твоя работа.

– И вы знаете, где искать?

– Не могу утверждать точно, но ниточку мы нащупали. Очень, правда, тонкая. Но ты умеешь работать с такими. Отправишься на станцию Спрингз-6. Все, что от тебя понадобится, – терпение. Будешь гулять по улицам, заходить в аптеки, лавки, бродить по перрону, думать о вечности. Потом к тебе подойдет человек.

– Думать о вечности обязательно?

– Можешь думать о девках, Эл.

– А потом ко мне подойдет человек… Как я его узнаю?

– Он сам узнает тебя. Признаюсь, мне не нравится такой подход, но других условий у нас не приняли.

– И что мне он передаст? Золото, более чистое, чем природное? Порошки Нострадамуса? Философский камень?

– Всего лишь адрес, – улыбнулся доктор Хэссоп. – Может, это будет бедное предместье Каира или заброшенные катакомбы Александрии. А может, мадрасский храм или афинское подземелье. Не знаю.

– А если этот человек раздумает? Если он не захочет называть адрес?

– Поэтому мы и посылаем тебя, Эл. Чтобы он не передумал. – Шеф посмотрел на меня холодно, с полным пониманием ситуации. – Главное, чтобы этот человек подошел к тебе. Если он подойдет, ты сумеешь вырвать у него адрес. Правда? Как —это твое дело. Мы примем любой вариант.

Доктор Хэссоп тоже кивнул. Наверное, он немало думал об этом. Сунув руку в карман, извлек небольшую, но четкую фотографию:

– Помнишь этого человека, Эл?

Я засмеялся:

– Надеюсь, ко мне подойдет не он?

– Конечно нет. Но он нас тоже интересует.

Бобровый штат не случайно называют штатом тертых людей. Они пришли сюда с востока и прочно осели в красных лесах. Скрипучие фургоны и длинноствольные ружья вселяли ужас в индейцев. Но человек с фотографии попал в бобровый штат не на фургоне. Он попал туда с воздуха, хотя стрелять…

Я услышал выстрел. Потом еще один.

Где-то в голове поезда резко ударила автоматная очередь. Поезд дернулся и начал сбавлять ход. Хлопнула дверь тамбура. Предчувствия меня не обманули: это были малайцы. Их было двое, и один сразу ткнул меня в бок стволом автомата.