Текст книги "Продавец чувств (фрагмент)"

Автор книги: Геннадий Игнатченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Искупавшись, причесавшись, и надев свой самый приличный костюм, я некоторое время бродил по улицам, ловя подходящий момент. Удача была на моей стороне. Сидя на лавочке в каком-то сквере, я стал свидетелем того, как некий, состоятельного вида молодой человек, пытался познакомиться с юной особой прекрасного пола. Разумеется, он был учтив, но не слишком искушён в подобных делах. Прошло минут пять, всё шло как будто гладко, однако невесть откуда взявшиеся двое парней, здоровых малых напористого сорта, без всяких вступлений предложили девушке, "если её кавалер не против", покататься немножко на машине и заглянуть на одну весёлую вечеринку...

У "кавалера" не нашлось аргументов в свою защиту, и счастливая троица унеслась своей дорогой, а он остался сидеть. Одному мне в тот миг было видно, какие чувства молотом бились в его груди. Момент терять было нельзя. Я подошёл.

–Извините, можно, я присяду? – спросил я самым непринуждённым тоном.

–Пожалуйста, – буркнул он раздражённо, и отодвинулся к краю лавочки, хотя места и так хватало с лихвой.

Я был сильнее его. Это могло помешать установлению контакта, и я решил начать практически без вступления.

–Ещё раз прошу прощения, но... как бы это сказать, я стал невольным свидетелем... э-э-э... того, что произошло.

–Какое Ваше дело? Ничего тут "такого" не случилось. И вообще, кто Вы такой? Я же Вас не трогаю!

–Позвольте мне высказаться, – перебил я его, – у меня к Вам сугубо деловое предложение. Понимаю, оно может показаться несколько необычным, шокирующим, но Вы только послушайте!

Он не был склонен к разговору. Но вложенная мною в просьбу сила чувств побудила его проявить интерес к моей скромной персоне.

–И что же Вам надобно? – спросил он холодно.

–Умоляю, не перебивайте меня. То, что я сейчас скажу, покажется, может быть, не совсем... обычным... В общем, если Вы всерьёз симпатизируете той особе, что сейчас покинула Вас...

Он что-то хотел сказать, даже открыл рот, но я вновь его опередил.

–Видимо, она Вам не на шутку нравится. Я не смеюсь. Но, увы, женщины её типа уважают в мужчине силу. В данной ситуации Вы не смогли её проявить. Только не спорьте! Дослушайте до конца. Я предлагаю Вам сделку: небольшая сумма денег за возможность возвыситься в её глазах!

Он нахмурился.

–Что это значит?

Пошёл на контакт. Я воодушевился.

–Понимаете, всё на свете относительно. Всё познаётся в сравнении. Есть два типа возвышения. В абсолютном человек совершенствует себя, беря за образец некий идеал, и прогресс его в этом случае длится вечно, подогреваясь лишь надеждой на то, что после смерти... Ну, Вам это не подойдёт.

Второй способ более практичен. Для него надо всего лишь быть сильнее того, кто в данный момент находится рядом. Оставаясь самим собой, Вы унижаете соседа, в результате ощущая себя выше... Так вот, я предлагаю Вам унизить меня. За деньги, естественно. Подумайте! Если Вас это устраивает, я готов изложить план...

Он сомневался недолго. Получив задаток и обговорив с ним детали, я условился о следующей встрече... На следующий день мы снова были в сквере. Он сидел на лавочке, располагающейся на маршруте прогулки прекрасной дамы, а я притаился за деревом.

Едва она появилась, как я выскочил из своего укрытия и стал к ней приставать самым неприличным образом. Храня видимое спокойствие, она отказывалась от моих предложений, но я был неумолим. И, когда она в очередной раз отрицательно покачала головой в ответ на мои домогательства, я грубо обвил рукой её талию. Терпение её лопнуло.

–Отвяжись от меня, гад, или я буду кричать!

–У-тю-тю, детка! Кто в наши дни придёт к тебе на помощь? Парочка старушек или интеллигентный слюнтяй? Думаешь, они захотят чем-то рисковать ради тебя? Время благородных людей кануло в Лету.

И я попытался её поцеловать. Она завизжала. Мой Дон-Кихот, конечно, был тут как тут, и после недолгих разговоров типа:

–"Ты чё?"

–Сам ты "чё"?

Я был повержен в кусты и якобы избит. Мне стоило трудов сдерживать рвущийся наружу смех... Но он хранил своё слово. Пара хрустящих бумажек перекочевала в мой карман, и я бросился "спасать свою жизнь" бегством. Ему же досталось то, о чём он так долго мечтал.

Так всё начиналось.

Вскоре я провернул немало подобных дел. Обо мне прошёл слух, я стал знаменит. К моим услугам стали прибегать и почтенные, но не забывшие детства мужи, и матери неуверенных в себе подростков, и просто любители позабавиться. Желающих возвысить себя таким сравнительно безопасным и простым методом нашлось множество. Бока мои не отходили от синяков, но зато карман мой теперь больше не пустовал. Таких денег, пусть небольших, я до сих пор не видал. Спрос на меня всё рос.

Однако, поскольку вскоре я стал настолько известен, что каждая собака узнавала меня в лицо, бизнес мой зачах. Кому был нужен в качестве "жертвы" шут? Но я не унывал. У меня появился опыт, рождающий мудрость. Я понял, что затронул, в сущности, всего лишь одну кнопку из клавиатуры имеющихся чувств. Было много способов делать людей счастливее, а меня – богаче.

–Вы хотите сказать...

–Да. Я снова задумался. Метод унижения исчерпал себя не полностью. Я научился использовать грим, сменил своё амплуа и круг "клиентов". Вместо желающих возвыситься физически, пришли жаждущие доказать кому-либо своё интеллектуальное превосходство.

Надо сказать, едва лишь у меня появились деньги, и я набил свой живот и разжился барахлишком, то первым делом накупил себе кучу книг. В основном, это были учебники, научно-популярная, фантастическая литература. Я записался сразу в несколько библиотек и стал ходить на лекции в разные институты, притворяясь студентом. В общем, кое-какой "капитал" для интеллектуальных бесед накопить успел.

Я надевал очки, придавая тем самым себе "умный" вид, менял одежду, голос, стрижку, и, каждый раз вступая в споры на улицах или в компаниях, за вознаграждение с позором проигрывал их. Всё это я проделывал столь искусно, что подвоха зрители заметить не успевали.

Клиенты были благодарны. Ведь часто бывает так, что людям, подготовленным в узкой области знаний, не выпадает шанс блеснуть своим умом, от чего они сильно страдают. Это угнетает, и они ищут случая проявить себя. Я делал случайность предсказуемой. Так я мужал.

Прошло время, и мне открылись столь тонкие механизмы чувств, что на каждое их них я завёл собственное дело, докопался до сути, до слов, до букв, до, если на то пошло, веществ, их вызывающих.

–Ну, это, извините, преувеличение, – вмешался я, – чувства даны нам природой и так вплетены в нашу суть, что не поддаются познанию. Это доказано. И... – вдруг до меня дошло, что говорю я, как обыватель.

–Всё познаётся, уверяю, – возразил он спокойно, – просто понимание некоторых вещей мы всё время откладываем "на потом", заодно вешая табличку "не познаваемо". Но стоит найтись человеку в достаточной степени заинтересованному, как все тайны сразу становятся понятными. Сегодня никто уже не сомневается в том, что атом делится, и в том, что Земля круглая.

–Ну, Вы сравнили! Это же совсем из другой "оперы"! Надеюсь, Вы не станете спорить с Гегелем?

–Смотря, в чём.

–Я имею в виду Закон перехода количества в качество. Что-то должно быть таким, чего человеку понять нельзя!

–Это так. Но я говорю о совершенно обычных вещах. Вы просто над ними никогда не размышляли. Сознание человека эволюционирует пропорционально уровню знаний, доступных обществу, к которому он принадлежит. То, что казалось невероятным вчера, сегодня становится обыденным. Это, во-первых. А во-вторых, чувства – это совсем не так сложно, как Вы там себе думаете. Они синтезируются на довольно низком уровне. Сейчас я приведу пару примеров, иллюстрирующих это...

Он задумался.

–Скажите, как Вы понимаете ненависть? – спросил я прежде, чем он открыл рот.

–Ненависть? Что это она Вас в столь юном возрасте волнует? Впрочем, вот моё мнение. Ненависть – отказ в признании значимости. Вы словно вычёркиваете кого-то из списков тех, с кем согласны считаться. Корень "висть" созвучен со словами "висеть" (быть), "видеть". Вы как бы не желаете видеть, как кто-то другой "висит" рядом с Вами, и готовы оборвать ту ниточку, на которой...

Я приподнял брови, давая понять тем самым, что такого странного определения этому понятию я ещё не слыхал.

Он осёкся.

–Гм... Что это я? Вам этого не понять. Настоящие чувства пока Вам не знакомы. Хотите, я скажу, в чём Ваша проблема? Вы медленно соображаете и теряетесь в споре, если он для Вас является неожиданностью. Поэтому приходится продумывать все заранее. Но то, к чему Вы подготовились, уже прошедший шаг. Лучшие мысли приходят Вам в голову тогда, когда уже поздно "махать кулаками". Так?

Я неопределённо мотнул головой.

–М – да! Будь мне лет на пятнадцать меньше, я бы смог понять Вас лучше, и провести курс возвышения на интеллектуальной почве. Однако время идёт, методы меняются... Да и Вы, пожалуй, зашли в своих размышлениях дальше, чем нужно. А вот чувств познать не смогли. Это – то Вас и беспокоит... Вот что: купите у меня эти вот два письма, – он нырнул за занавеску и, выйдя оттуда, положил передо мной два довольно толстых конверта, – это то, что Вам надо. Я приобрёл их недавно у одного человека, хотя не думал, что они могут так быстро мне пригодиться. Прочтёте – приходите. Если будет нужно.

Я уже устал от его словоохотливости и искал повод поскорее уйти. Недооценил "врага", и не мог ничего противопоставить его напору. Поэтому сразу согласился.

–Хорошо. Сколько с меня?

Я нервно сунул руку в карман, вынув ворох бумажных денег.

–Три пятьдесят. Можно побольше мелочи.

–Так дёшево? – я обалдел.

Он усмехнулся.

–У Вас слишком много денег?

–Нет...

–Тогда берите и не спорьте.

7.

Я уходил, растерянный и грустный. Словно он вынул из меня часть души, и, может быть, не собирался её возвращать. Так не "разделывал" меня ещё никто. Опасный человек. Не зря я о нём так много слышал, хотя и не придавал значения чужому мнению. Сегодня всё то, о чём не говорили, вдруг стало для меня реальностью. Продавец Чувств. Что дал он мне, человеку, не желающему смириться со своей ничтожностью?

В кармане тяжёлыми, плотно набитыми пачками, лежали два письма. Призрачная надежда на спасение.

По дороге домой я купил себе бутылку молока и свежий рожок. Утолив голод, я растянулся на диване, минут пять смотрел в потолок, и лишь после этого, осторожно, словно опасаясь подвоха, вынул и положил перед собой пакеты. Они были почти одинаковые, только на каждом стояли цифры: "один" и "два". Ну, что ж. Я взял первый, разорвал оболочку и извлёк на свет желтоватые, пропахшие сыростью листы плохой бумаги с машинописным текстом. Уже хорошо – не придётся разбирать чьи-то каракули. У многих людей просто невыносимый почерк.

Приступая к чтению с лёгким недоверием, я постепенно втянулся. Трудно сказать, что именно меня в этом удивило, или привлекло... Может быть, внутренний мир человека, от чьего лица велось повествование, в чём-то перекликался с моим? Уж и не знаю. В общем, первая часть называлась:

ПИСЬМО В ПРОШЛОЕ.

Владельцу гронзовой пустоши.

Ты очень любишь запах дождя, крупными каплями ударившего в придорожную пыль, шорохи летней ночи, свет луны, первый осенний туман, плеск воды в реке и цвет восходящего Солнца. Тебя тревожат рассказы у костра, стук шагов на безлюдных улицах, прикосновение рук и прохладный ветерок, дующий поутру в раскрытое окошко. И ты всегда поёшь песни. Иной раз весёлые, иной раз тихие и протяжные, но всегда добрые. Мне нравится слушать, как ты поёшь.

Пусть многим ты не похож на людей, но я знаю, что на свете не найдётся человека, который мог бы понять меня хоть на сотую долю твоего понимания. Жаль, что ты ушёл, оставив меня одного. Если бы не твой характер, всё могло бы быть иначе. Тебе хотелось казаться сильным, справедливым. Ты чем-то гордился в себе, прятался в жёсткую скорлупу логики, но я-то знал, что под ней скрывается чуткая, отзывчивая и добрая душа.

Я не верю, что ты умер. Ты жив, хоть и стал другим. Твой образ приходит изредка ночью, садится на край кровати и говорит со мной.

–Здравствуй, братишка. Я очень скучал по тебе. Как ты?

–Кладомир! Я ждал тебя. Здравствуй.

–Ты больше не сердишься на себя? Я ведь говорил, что в случившемся нет твоей вины. В жизни много непонятных вещей.

–Да, я стараюсь забыть. Но почему-то мне всё равно грустно. Я хочу, чтобы ты был с нами, как раньше.

–Не плачь, не плачь! Ты уже совсем взрослый, и должен научиться быть сильным.

–Как ты?

–Нет. Сильнее.

–Я не смогу.

–Сможешь. Я буду помогать тебе, насколько это возможно.

–Правда?

–Правда. А теперь спи. Мне пора...

Ты встаёшь. Полы чёрного бархатного плаща расходятся, и в воздухе возникают тихие звуки волшебных струн. И песня льется отовсюду. Песня о смелости и дружбе, ведущим к любым вершинам. Песня о любви и доброте, всё оправдывающих. Песня о мудрости и мастерстве, приходящих через труд и терпение. И я засыпаю, хотя мне совсем не хочется спать, и сны, а может, и не сны вовсе, воскрешают из памяти яркие картины воспоминаний...

******

Мне восемь лет...

Мы жили в домике на склоне холма, очень маленьком и убогом. В те дни, он, правда, казался огромным и важным, потому, что был всем для меня. Селение располагалось, в основном, ниже, прижимаясь к излучине реки. Над нами жил только старик Крюч в своей "башне", как её все называли, да ещё пара семей, о которых я мало что знал.

Это было счастливое и беспечное время. Дни и ночи шли своим чередом, уходили и возвращались вновь. Солнце радовало нас своим ясным ликом гораздо чаще, чем нынче, а пара яблонь за окном спасали от его палящих лучей в часы летнего зноя.

Нас было двое братьев – я, Стел, и Кладомир. Когда мы шли по улице вместе, никто не мог понять, как бог мог создать двух таких похожих людей с такими разными характерами. Он – старше меня на девять лет, сильный, высокий, и весь какой-то правильный, твёрдый, будто древний Чёрный лес на склонах таких же древних Холодных гор. Его глаза подобны каплям смолы, чёрным и ярким, а голос тихий, но очень густой. Его хочется слушать, и слушать, и слушать...

Я не такой. Я тонкий, колючий, как шип акации, суетливый и глупый, нескладный, как бескрылая птица. Почему-то меня все любят. Может, им нужно, чтобы рядом был кто-то более неуклюжий, чем они, чтобы чувствовать себя важнее?

А мне нравится Кладомир. Хотя, кроме меня, по-настоящему его никто не знает.

Мать беспокоила нас обоих. После того рокового дня, когда погиб отец, замёрз, заблудившись в горах, она изменилась. Хотя и продолжала оставаться красивой и доброй. Но всё чаще случалось ей смеяться через силу, терпеть огорчения и трудности, которые и замужним то женщинам бывают не по плечу. У неё была воля. У меня – нет. Если что-то получалось не так, как мне хотелось, я сразу выходил из себя, бесился и долго не мог после этого успокоиться.

Жили мы обособленно. (Я в то время ещё не знал, почему). Дома, стоящие внизу, собирались в кучные стайки, возле них по вечерам часто горели костры, молодёжь гуляла, пела песни, старики рассказывали детям страшные истории, было шумно и весело. Мать часто уходила туда, оставляя меня дома одного. Сначала мне было скучно и страшно, но постепенно я так привык к одиночеству, что, если и случалось, что мать меня отпускала, я сам предпочитал сидеть дома.

Кладомир был нам вместо отца. По будням он нанимался к кому-нибудь на работу, и все полученные деньги отдавал матери. А в выходные, с первыми лучами солнца он просыпался, укрывал меня, если нужно, своим одеялом, брал с вечера подготовленное ружьё, сумку, плащ Леохадры, и уходил в лес. На свете осталось очень мало по-настоящему хороших венщей, и то, что досталось Кладомиру от отца, позволяло ему быть одним из самых удачливых охотников в нашем селе. Может, из-за этого его недолюбливали люди завистливые и злые?

Я ждал его, думал о нём, и он всегда возвращался с добычей.

На праздные игры с другими детьми времени и желания у меня не хватало. Дом и хозяйство требовало к себе внимания. Мать одна не справлялась, и приходилось ей много помогать. Я не жаловался, нет. Со временем я стал получать от работы удовольствие. И работа никогда не кончалась. "Жизнь – это труд" – считал я в те дни. Когда нечего было делать, становилось тревожно на душе, будто что-то потерял. Я шёл к сверстникам, но смысла в их болтовне и играх не находил. Между нами было определённое различие, причины которого я не знал.

С матерью я тоже общался мало. Она больше любила молча смотреть на меня.

–Глупый ты, Стеля, совсем. Хмуришься, как дед старый.

–Отстань, – уворачивался я от протянутой к моим волосам руки, – вечно ты как...

–Глупый... – повторяла она и вздыхала, – иди, занимайся своими делами...

В такие моменты мне вдруг становилось до слёз жаль её огрубевшие от земли и воды руки, и некая сила – кто знает? – словно сдерживала меня, давя в спину и не пуская уйти.

–Мама!..

******

Да, это сон. Уже лишь сон. Память непорочного детства...

А песня всё льётся и льётся, завиваясь, словно стебли одуванчика, брошенные в воду, струясь и звеня на камнях, как светлый горный ручей.

Все реки текут под гору. И один из ключей великой реки жизни, некогда названный моим именем, медленно и неуклонно заворачивал в лукавый круговорот несвободного падения...

Двенадцатую весну я встречал, будучи болен. Сквозь отёкшие ото сна веки, сквозь слипшиеся ресницы, вдруг прорывается жёлтый, отдающий хлебным полем, мёдом, луговыми цветами, луч солнца. Я пытаюсь дотянуться до него, но захожусь в приступе кашля, и тут же прохладная ладонь ложится на мою грудь, и я снова ощущаю у губ синеву лечебной настойки.

–Пей!

Тихо так, ласково, не возразить.

–Пей!

Благодатная влага втекает в воспалённое горло, оставляя на губах горьковатый, чуть пряничный привкус. И снова приходит сон и покой. А потом вновь жар, неистовое сердце, будто опьянев от обилия крови, бьётся резко и сильно.

Тик-так, тик-так! Где-то поют часы, их ход отдаётся в ушах эхом, как от колокольного звона. Но мне хорошо, потому что я знаю, что хуже уже не будет. Если не слушать часы, то вокруг тишина, больше которой в мире нет ничего, но вот они начинают бить – Боммм! Боммм! Боммм! Боммм! С каждым разом всё сильнее, я сбился со счёту, и сжимаюсь от страха с каждым следующим звуком, опасаясь, что он будет последним...

И снова луч. На этот раз тёплый, густой, сильный, как знойный полдень. Брат тихо входит в комнату. Я приветствую его улыбкой.

–Лежи! – он прижимает палец к моим губам, – я посижу рядом. Хочешь, расскажу тебе что-нибудь? Слушай...

И я слушаю его плавную речь, потихоньку засыпая. Вновь приходит спасительное забытьё.

Но вот, наконец, миг свободы. Меня уже ничто не держит в постели. Странное ощущение жажды света и силы. Спускаюсь к реке, обходя круглые пятна прогалин на слежавшемся снегу. Неужели воздух может быть таким вкусным? Какой у него свежий, славный аромат!

–Кладомир, ты возьмёшь меня с собой на охоту?

–Зачем?

–Хочу!

–Мал пока, подрасти.

–Да ну! Я сейчас хочу. Вырасту – хотеть не буду.

–Откуда тебе знать?

–Не могу же я всё время одно и то же хотеть. Надоест, наверное.

–А ты перехоти.

–У-у-у! Ну возьми! Ребята помрут от зависти. Возьми, а?

Он долго не соглашается. День, два. Я даже уговорил мать. У Кладомира свои принципы и бездна терпения. Наконец, к концу недели сдался. Как мне это удалось?

Охота! О, это магическое слово! О-хо-та! Как это, должно быть, здорово! Я мечтал о ней во сне и наяву, я думал о ней постоянно, она представлялась мне чем-то большим, ёмким, возвышающим над действительностью, над домом и рекой, над работой и учёбой... Некое чудное времяпрепровождение. Я почти не сомневался в том, что, когда вырасту, стану охотником.

И вот, в субботнее прохладное утро Кладомир, проснувшись, не накрыл меня, как обычно, своим одеялом, а толкнул ладонью в плечо.

–Вставай!

Я только и ждал этого момента. Вскочил, бодрый, возбуждённый, с красными ушами, засуетился, убирая постель, одеваясь, набивая карманы всевозможными безделушками, с которыми мне было жалко расставаться, будто не на охоту я на день собирался, а в далёкое путешествие в неведомые страны.

Мы позавтракали. Мать собрала нам в дорогу сумку. Когда вышли на мокрую от росы, холодную пока ещё дорожку, долго стояла у калитки, глядя нам вслед.

–Ты ж смотри за ним! – крикнула она, не выдержав, когда мы уже почти скрылись за деревьями, – возвращайтесь скорее!

Кладомир обернулся, кивнул молча. А я не знал, что делать. Мне казалось, что если я ошибусь в чём-то, то он передумает и вернёт меня домой, в ненавистно тёплую постель.

А может, и не покидал я её вовсе, и всё это мне снится? Жёлтый островок лютиков в мокрой зелёной траве, туман, белыми струями стекающий в реку существует ли оно на самом деле? Может, вся эта простота – тысячелетиями не менявшийся пейзаж, так заворожить человеческую душу? Этого я не знал...

Мы шли долго – сначала берегом реки, потом, перейдя её по скользким камням, ступили под полог леса, на узенькую, еле заметную глазу тропинку. Миновали глубокий овраг с текущим по его дну ручьём, пересекли большую поляну, заброшенный сад, сосновую рощицу и вновь очутились в лесу.

Такой красоты я ещё никогда не видел. Нам пели песни птицы, мимо пробегали зайцы и лани. И ни разу Кладомир не снял со спины ружья. Я удивлялся, спрашивал его, почему он не стреляет. Он отвечал, что в этом месте охотиться не принято. Мол, тут что-то вроде заповедника, и хозяин этих мест не прощает никому.

–А кто он, этот хозяин?

–Никто его не видел ни разу. Но он есть. Потому что все, кто нарушил запрет, не смогли найти дорогу домой, да так и остались тут навсегда.

–Они умерли, их съели дикие звери?

–Не совсем. Они живы, но облик их изменился. Они служат Хозяину... Может быть, ты их когда-нибудь увидишь.

–Так куда же надо идти, чтобы добыть мяса?

–Туда, куда мы идём. К Холодным горам. В Каменный лес.

–Ого! Наверное, там очень страшно?

–Тебе ничего не грозит, если только не будешь болтать и отходить от меня. Я дам тебе свой плащ. В нём тебя никто не заметит и не учует.

–Ух ты! А где ты его взял?

–Разве ты не знаешь? Плащ и ружьё – это вещи отца, он получил их от своего отца, нашего деда, а тот ещё в молодости нашёл их где-то. Они были изготовлены Древними, и как-то уцелели после того, как Семь Волшебников разрушили их мир дотла...

Я много раз слышал о Великой Войне, что началась на земле почти сто лет назад, и длилась тридцать три года. После неё на свете осталась лишь жалкая кучка людей, которым пришлось строить мир заново. Но мне всегда нравилось слушать об этом, так как с каждым разом я узнавал для себя всё новые и новые подробности.

–Кладомир! Расскажи мне ещё раз о Войне, – попросил я.

Но в этот момент мы начали спускаться в очень глубокий и тёмный овраг, в котором росли такие огромные деревья, каких я ещё ни разу не видел. Кладомир жестом приказал мне молчать. Потом накинул мне на плечи удивительно лёгкий и тёплый плащ, цвет которого менялся, становясь таким, как то, что вокруг.

–А как же ты? – запротестовал я.

–Молчи, – шепнул он, – я знаю, что делаю. Не отставай и не шуми. Экономь силы. Нам ещё много надо пройти...

И мы всё шли, и шли. Наконец, я устал так, что ноги начали подгинаться. А когда сидели в дупле большущего дуба, сон слепил мои веки. Сквозь него я чувствовал, что брат несёт меня на руках, а потом я забылся совсем. Когда, наконец, очнулся, мы уже подходили к дому. И сумка Кладомира была доверху набита свежим, отменным мясом.

Так я проспал всю охоту. Но всё равно, впечатлений получил столько, что ни о чём не жалел.

*****

Прошло ещё два долгих, полных жизни года. За это время я ещё два раза сходил на охоту с Кладомиром, и интерес к ней у меня почему-то пропал. Нужно иметь особый характер, терпение, выносливость и не знаю, что ещё, чтобы заниматься ей, бродя изо дня в день в одиночестве по одним и тем же тропам...

Я рос, и окружающий мир, раньше казавшийся понятным, в какой-то день стал странным, непривычным, чужим. Даже слова. Я повторял про себя: "Солн-це, "воз-дух", "лю-ди", не понимал, что за смысл в этих звуках. Почему я вижу, почему я слышу, почему я думаю, почему я живу?.. Вопросы эти не имели ответа, но они мучили меня, сводили с ума, приводили в тупик, навевали грусть...

Каждый раз, когда я смотрел на всё, что меня окружает, я силился вспомнить, что о нём знаю. Но откуда эти знания пришли ко мне, понять я не мог. Будто я жил всегда...

Селение наше называлось "Три Холма". Оно стояло наверное, на самом краю света. Во всяком случае, люди из других мест бывали здесь очень редко. Вокруг Холмов был только лес и горы. Да ещё река с быстрой прозрачной водой, берущая своё начало во льдах Холодных гор. В долине, образованной двумя хребтами, достаточно широкой, находились три сравнительно небольших возвышения. Самое крупное из них называлось Деревянным Холмом. На его южном склоне располагалась большая часть нашего села. У основания холма росла Матерь Годов – невероятно большая, в два десятка обхватов, и старая, жившая ещё во времена Древних, чинара. Её считали священной, охраняли и поклонялись ей. Все собрания и праздники проходили на поляне около Матери. Говорили, в ней заключёна сила одного из Семи Волшебников.

Второй холм назывался Пограничным. На нём располагался Гарнизон. Почти все юноши и мужчины в селе от восемнадцати до сорока пяти служили там. В горах располагались заставы, и по Южному хребту проходила граница нашего княжества. Жителей Захребетья не видел никто, но говорили, что они демоны.

Третий холм назывался Водяным. Мимо него текла река, там были мельница, кузница, несколько десятков домов и ферма. Это был самый маленький холм из трёх, но и самый зажиточный.

Бойцы Гарнизона назывались Защитники, они носили форму из маскировочной ткани, арбалеты, короткие мечи, и ножи. Три недели в месяц они либо сидели в Гарнизоне, либо уходили далеко в горы, а неделю могли отдыхать дома, если не было особых распоряжений командира...

Как возник наш мир – мало, кто может внятно объяснить. В сказаниях говорится, что до нас на земле жили Древние – сильные, красивые, умные люди, умевшие строить машины и управлять ими. Машины могли делать всё: работать, ездить, плавать, летать, даже думать. У Древних не было забот, они жили долго и счастливо.

Но однажды в мир пришли Семь Волшебников. Откуда они взялись – прилетели со звёзд, или вынырнули из глубины морей, или спустились с гор, никто не знал. Первый волшебник имел власть над металлом, второй – над камнем, третий – над землёй, и всем, что на ней росло. Четвёртый мог управлять ветром и облаками. Пятый – водой, шестой – огнём и светом. Седьмой волшебник имел силу влиять на Время, и на всё, что могло двигаться и жить. Они были великанами, и никто и ничто не могло противостоять им. Очень скоро мир Древних был погружён во тьму и хаос, и над всем этим выросло Царство Семи. Оно существовало тридцать лет и три года. Это были самые страшные времена, которые когда-либо видели люди. Волшебники вызвали к жизни расу Демонов, используя их как воинов, а люди были у них рабами.

А затем против Волшебников выступил светлый юноша, имени которого не знал никто. С небесным воинством, которому не было числа, он разбил армию Демонов, отнял силу у Волшебников и заключил её в Семи Хранителях, ибо без этой силы мир не мог существовать ни дня. Затем юноша ушёл так же, как и пришёл, ни сказав людям ни слова. Тем, кто выжил, пришлось начинать всё заново...

Это было всё, что я знал, но ответов на все мои вопросы история дать не могла. Мне всё время казалось, что взрослые от меня что-то скрывают. Говорят одно, а думают другое. Я никак не мог понять, что движет ими в жизни. Я не мог понять, что такое жизнь, и это беспокоило. Но были вещи и похуже...

Раньше меня не волновала моя внешность, а теперь каждый день я всё больше и больше думал о ней, тайком смотрелся в зеркало, понимая, что это не мужское занятие, и выводы, которые я делал, совсем не утешали меня. Я не нравился себе совсем. Мой рост, мои волосы, нос, глаза – всё не шло ни в какое сравнение с идеалом, коим был для меня тогда Кладомир. Лицо моё с каждым днём вытягивалось, на щеках проступали предательские крапинки веснушек, шея становилась тонкой и длинной, как у курёнка, а всё остальное вообще, кроме слёз, никаких чувств вызвать не могло. Неужели я всегда буду таким уродом? Неужели я никогда не стану смелым и сильным? Неужели мой голос может кому-то нравиться? А мать – врёт она, когда говорит "Ты мой хороший, ты самый лучший". Почему она не хочет сказать мне правду?

*****

Я дружил с сыном мельника Бармо и задумчивым, но весёлым мальчишкой Каминцем. В селении больше не было ребят нашего возраста. Мы не давали друг другу никаких обещаний, и наш союз был просто игрой. Не знаю, чем они занимались, когда были вдвоём, потому что дома у них я никогда не бывал. Три раза в неделю мы с другими подростками ходили в школу с единственным учителем, преподававшим грамоту, счёт и кое-что ещё. В другое время – встречались на речке, или на улице, вместе удили рыбу, воровали что-нибудь на чужих огородах, болтали, смеялись, рассказывали друг другу разные странные истории.

Они часто просвещали меня в житейских вопросах. Однажды, желая заслужить у них уважение, я сболтнул, что несколько раз был в Каменном лесу.

–Там очень холодно и мрачно, – говорил я заунывным голосом, – там водятся такие злые звери, каких вы в жизни никогда не видели!

Они переглянулись между собой, и спросили, что же я там делал. Я ответил, что ходил туда на охоту. Тогда они рассмеялись, и сказали, что на охоту в Каменный лес ходят лишь дураки. Была халва тащиться в такую даль, когда зверья везде полно. И в поле, и в овраге, и прямо за Пограничным Холмом. Тут что-то не так, сказали они, что-то ты врёшь.

Я чуть не заплакал от обиды, и сказал, что всё это правда, и что у брата есть особенный плащ, в котором тебя почти не видно.

Глаза их загорелись, но потом хитрый Бармо заявил, что не поверит в эти сказки, пока всё не увидит собственными глазами. И ещё он сказал, что никакой плащ не помог моему отцу, когда тот, не послушав совета умных людей, заблудился в Холодных горах, да так там и сгинул.

–Твой Кладомир – такой же подозрительный и мрачный тип, как и твой отец, просто копия. Его никто не любит, потому что он себя противопоставляет обществу. Он хочет найти в Каменном лесу нечто, что принесёт людям несчастье. Но он не найдёт его. Он просто не вернётся однажды домой, вот и всё...

Я поссорился с ними, долго бродил по округе и вернулся домой поздно, дрожа от холода и возмущения. Брат ждал меня, хотя не подал виду. Он точил на кухне свой охотничий нож. Маленькая жировая лампа освещала лишь часть комнаты, её огонёк дрожал, мерцал, по потолку от этого плясали причудливые тени. Я подошёл и сел рядом. Потом без обиняков спросил, правда ли то, что я сегодня услышал.