Текст книги "Комментарий. Не только литературные нравы"

Автор книги: Геннадий Красухин

– Ты что? Права собрался качать? – удивился он.

– Собрался, – ответил я. – По-моему, имею на это право. На каком основании вы меня забрали?

– А на том, что ты был пьян в стельку, лыка не вязал! – заорал старлей.

– Но это же чудовищная неправда! – возмутился я. – Я не валялся на улице и не шатался, когда вышел из машины.

– Из какой машины? – спросил милиционер. – Из «воронка»?

– Нет, из такси, которое я отпустил недалеко от своего дома.

– Ладно, – сказал старший лейтенант, – поговорили и хватит. Где работаешь?

– А что вы мне тычете? – спросил я. – Мы с вами на брудершафт не пили.

– Ещё не хватало мне с пьяницами пить! – проворчал милиционер, но наглости поубавил. Чувствовалось, что он по-своему истолковывает моё возмущение: кто меня знает, почему я так себя веду! Вдруг за мной стоит какая-то сила! – Нам с вами акт составлять надо, – примирительно сказал он, – поэтому прошу отвечать на мои вопросы. А все претензии после. Где вы работаете?

Тогда я работал в «Литературной газете», был заместителем председателя месткома по социально-бытовым вопросам и знал, чем грозит появление акта из вытрезвителя сотруднику. Пойди, доказывай, что тебя забрали ни за что ни про что! Партийным я, слава Богу, не был, выговор мне не грозил. А вот схлопотать на несколько месяцев перевод на нижеоплачиваемую ставку мог вполне.

В тот раз у меня никаких документов, кроме членского билета Союза писателей, не было. После этого другие документы я брал с собой только в случае острейшей необходимости. Писательский билет меня и спас.

– Дома, – ответил я. – Пишу.

– А что пишете? – вдруг заинтересовался старший лейтенант.

Я понял, как продолжать держать его в напряжении.

– В частности, – начал врать я, – детективные романы. Имею грамоту МВД и благодарность Щёлокова.

Такую грамоту и благодарность тогдашнего министра устроил нашему члену редколлегии Чапчахову Аркадий Адамов после того, как Чапчахов напечатал рецензию на его роман.

– Не читал, – признался милиционер. Он подвинул ко мне заполненный акт. – Напишите вот здесь, – показал, – «претензий не имею».

– С какой стати? – спросил я. – У меня к вам немало претензий.

– Ко мне лично, – сказал он, – у вас претензий быть не может, потому что я только заступил на службу. Вчера меня здесь не было.

– Тогда с чего же вы решили, что я был пьян в стельку?

– А вот, – протянул он мне другую бумагу, – врачебный акт освидетельствования.

«Поступил в состоянии средней тяжести опьянения», – прочитал я.

– А мог бы я поговорить с врачом, чтобы узнать, на каком основании написана такая бумага? Мог бы я хотя бы посмотреть на этого врача? Ведь никто меня не осматривал.

– Врач ушла, – сказал милиционер. – Так вы отказываетесь писать, что не имеете претензий?

– Я их имею, – ответил я. – И готов написать, в чём они заключаются.

– Этого не надо, – сказал старший лейтенант. – В акте этого писать не полагается. Распишитесь. – И после того как я, прочитав вполне безобидный акт, расписался, протянул мне какую-то квитанцию: – Оформите и принесите нам.

Квитанция оказалась бланком в сберкассу. Я должен был заплатить, кажется, рублей пятнадцать «за услуги медвытрезвителя».

– Это за какие же услуги? – спросил я. – Прокатили на «воронке» и дали полежать на дырявой простыне.

Отвечать он не стал. Отдал портфель. И после того как я оделся, бумажник. Я раскрыл его: в бумажнике лежал грязный рубль.

– Так меня ещё и ограбили! – возмутился я. – Где мои деньги?

– Я их не брал, – сказал мне милиционер. – Смена, принимавшая вас, ушла. У меня зафиксировано, что при вас было ценностей один рубль.

Так я впервые столкнулся с бандитизмом милиции.

Потом, завидев «воронки», я наблюдал, как ведут себя милиционеры. Вот вышел пьяный, плохо одетый, грязный. Едва на ногах держится. Да и не держится – упал. Видят его милиционеры? Несомненно. Тормошат его, поднимают, волокут в «воронок»? Нет. Такой в «услугах медвытрезвителя» не нуждается. Зато вот – идёт человек почище. Одет прилично. Ступает аккуратно, как бы пробуя ступнёй землю, как в реке воду: ясно, что пытается держаться прямо. И ясно, что это у него неплохо получается: выпил, конечно, но до дома дойдёт. А вот этого милиционеры ему не позволят, этого не допустят. Этого не упустят. В точности, как те, кто вышел на разбой.

– Вытрезвитель – это форма поощрения милиции, – сказал мне милицейский полковник Артамонов, редактировавший журнал для заключённых в лагере, называвшийся, кажется, «За свободную жизнь». Журнал находился на Садовом кольце как раз напротив ресторана «Нарва», располагавшегося на углу пересечения кольца с Цветным бульваром. Если переходите Садовое в этом месте, то сворачивайте направо: стояли там (может, и сейчас стоят) три двухэтажных особняка. Средний и был редакцией милицейского журнала.

А редакция «Литературной газеты» располагалась почти рядом с «Нарвой», на Цветном. Очень удобно для полковника Артамонова, который писал стихи.

О нём я узнал, когда доверительно рассказал нескольким сотрудникам о том, как побывал в вытрезвителе.

– Эх! – огорчённо сказал мне Валя Проталин, работавший в отделе публикаций и ведавший в нём стихами. – Надо было мне тебя с Артамоновым познакомить. Он стольких наших из вытрезвителей вызволил.

И позвонил ему при мне и обо мне. Сказал, что в «Литгазете» я занимаюсь публикацией материалов по современной поэзии. На что получил ответ, что литературный критик Геннадий Красухин поэту Артамонову очень хорошо известен. Удовлетворённый таким началом разговора Валя стал выяснять, что можно сделать, чтобы вернули мне мои деньги и не брали с меня штрафа. Оказалось, что ничего уже сделать нельзя. Поздно. Кто теперь признается в ограблении? А оформленный акт требует официального завершения.

В тот же день и познакомился я с поэтом, полковником милиции. Он достал из портфеля бутылку коньяка:

– От имени милиции, – сказал он, чокаясь со мной, – приношу вам свои извинения. – Тем более, – сказал он, чокаясь со мной новой рюмкой (точнее, гранёным стаканом, рюмок в редакции не держали, вином наполняли весь стакан, а водкой или коньяком половину), – что я с интересом читаю ваши статьи и являюсь вашим поклонником.

В переводе с лестного языка на прагматический это означало, что Артамонову очень хотелось бы получить от меня рецензию на свою книжечку, вышедшую в библиотечке то ли журнала «Красный воин», то ли журнала «Советская милиция» (точно не помню). Газета такие книжечки не рецензировала, о чём я тут же сказал автору. Это его не смутило:

– Да мне главное, чтобы ты её вообще прочитал. – И спохватился: – Ой, я поторопился! Хотя на брудершафт, – достал он из портфеля новую бутылку коньяка, – нам выпить самая пора.

Я не возражал. И, распивая с нами (кроме меня и Вали был ещё Лёва Токарев, о котором я здесь уже писал), рассказывал много поучительных и поучающих историй о милиции и о том, как надо вести себя с ней.

– Ты пьёшь крепко, – сказал он мне. – Вижу, что можешь выпить много.

– У него кость полая, – вставил Лёва любимую свою шутку, придуманную им в ответ на удивление сотрудников моим умением много пить, почти не пьянея: куда, дескать, всё это вмещается при моём небольшом росте и не слишком мощном сложении.

– Это как? – не понял Артамонов.

– Полая, пустая кость, – объяснил Лёва. – Туда всё и вливается.

– А, – заулыбался Артамонов, – шутишь. – И посерьёзнел: – Но у ребят из вытрезвителя глаз намётанный: вот у тебя лицо стало краснеть…

– Это от коньяка, – объяснил я. – От водки оно у меня бледнеет.

– Ну вот, – подхватил Артамонов, – а ребята знают, что значит такая бледность или такая краснота. Ты не шатаешься, не падаешь, но прошёл пару шагов, и они уже точно определили, выпил ты или просто нездоров. Нельзя появляться выпимши, особенно у метро или в самом метро: загребут за милу душу!

– Но ведь я никому не мешаю и ничего не нарушаю!

– Вообще-то по инструкции, – объяснил полковник-поэт, – появление нетрезвого человека в общественном месте уже есть нарушение порядка. С этой стороны к ребятам не придерёшься…

– Но почему-то настоящих пьяных, валяющихся чуть ли не в луже на улице, они не забирают!

– Вот! – поднял палец Артамонов. – Правильно мыслишь: не возьмут! На что им такой пьяный нужен. Он машину заблюёт. И потом возись с ним, отмывай, а медицинскому персоналу – приводи его в чувство, ставь на ноги.

– Так ведь он так и называется: медицинский вытрезвитель!

– У нас его зовут трезвяк. Так и говорят: послужишь в трезвяке! Особую форму доверия оказывают! Не только себе в карман будешь собирать, но и сколько-то отстёгивать вышестоящему начальству. Соображаешь?

Понимаю, что теперешних молодых подобным рассказом не удивишь. Они ведь не слепые, чтобы не видеть, что творится вокруг, и не так уж глупы, чтобы не понимать, что именно творится. Вот – привычная бытовая картинка в метро: стоят двое с автоматами. Вот они остановили человека явно неславянской внешности. Вот человек им показывает какую-то бумажку. Вот они берут эту бумажку, разглядывают, а потом снова разговаривают с человеком, не похожим на славянина. Тот достаёт из кармана денежные купюры – протягивает им. Они не торопясь пересчитывают деньги. Один прячет их в карман, а другой отдаёт неславянину его бумажку. Тот исчезает. А эти уже заприметили в толпе лицо, как нынче говорится, кавказской национальности. Направляются к нему.

Знакомо и не удивляет, правда? Не удивляет даже то, что деньги берут открыто. А чего им не брать? Кого стесняться? Вы ведь не подойдёте к ним, не станете у них допытываться, что, мол, это за деньги. И они уверены, что вы не подойдёте. Попробуйте только! Каждый из них ведь не просто бандит, но, как выражалась героиня рассказа Зощенко, «кавалер и у власти»!

Видел я, как один из таких кавалеров, подполковник милиции, не спеша, по-хозяйски прогуливался по Дорогомиловскому рынку. Не по бывшему колхозному – крытому, а по торговым рядам перед ним. Шёл он с огромной сумкой, останавливался перед самыми разными киосками – мясными, рыбными, овощными, отдавал сумку продавцам, получал её назад и шагал дальше. Не посмотреть же он свою сумку предлагал торгующим. Ясно, что вышел из своего логова, как пушкинская пчёлка «из кельи восковой». Пчела у Пушкина летит «за данью полевой». Вот и этот вышел за данью.

В полном негодующем бессилии что-либо предпринять я всё-таки упорно шёл за ним. Подполковник заметил след и прибавил шагу. А потом остановил какого-то шатающегося по рынку милиционера, что-то стал ему говорить. Тут уже прибавил шагу я. Понимал, что теперешняя милиция может вытворить со мной что угодно.

Много её вы можете встретить на вещевых «вьетнамских» рынках, недорогих, торгующих в основном китайскими товарами. Вьетнамцы улыбчивы, тихи, легко соглашаются снизить цены и, как рассказывает Владимир Никулин (газета «Метро» за 24 августа 2006 года), очень законопослушны. Единственное, что они себе позволяют – это нарушить правила регистрации. Они бы рады их не нарушать, но, по словам В. Никулина, «чтобы получить регистрацию в Москве на год, необходимо заплатить тысячу долларов. Однако эти деньги получает не государство, а посредник, именуемый вьетнамцами «услуги»».

«Вьетнамцы, – продолжает корреспондент «Метро», – делят россиян на две «национальности»: хорошие и плохие. Москвичи – хоросьо, а люди в форме… Когда узнали, что я хочу написать статью, окружили плотным кольцом, начали жаловаться. Я понял: самое безобидное действие блюстителей порядка – вымогательство небольших сумм. Вечером выходящего с рынка останавливают, мрачно изучают документы. Затем объявляют о подозрительности и просят проехать. Вьетнамец боится, говорит, что не хочет. Тогда ему предлагают заплатить штраф на месте, без протокола. Обычно просят от 300 до 500 рэ.

Сумма для вьетнамцев большая. И, как истинные торговцы, они решили удовлетворить аппетиты вымогателей оптом: группируясь в конце рабочего дня по 10–20 человек, скидываются по 50 рублей с носа. И волки сыты, и овцы целы».

А вот – об откровенной мерзости подонков в форме – «кавалеров и у власти»: «Больше всего вьетнамцев беспокоит то, что их землячек склоняют к сексу, если у них нет денег, чтобы откупиться».

Правда, изредка среди этих властных кавалеров проводят, так сказать, санитарную чистку. К примеру, как сообщает «Московский комсомолец» от 21 августа 2006 года, два сотрудника Мытищинского УВД подкинули в «Тойоту» одного обеспеченного гражданина наркотики и гранату и пообещали не возбуждать уголовного дела за 6000 долларов. А у гражданина при себе было только 22 тысячи рублей. Поехали к его матери. Взяли у неё всё, что было – 100 долларов и 27 тысяч рублей. Ну что это за сумма для двух бравых оперативников: на один… то есть на два зуба! Обидно, право! Стали требовать с гражданина хотя бы ещё 1600 долларов – по 800 на брата.

Не так уж и много для владельца иномарки! А много, так продай машину и заплати! А тот возьми и заяви на них в прокуратуру.

Словом, «Мытищинский городской суд приговорил Ложкина к двум, а Сабанина к 2,5 года лишения свободы в исправительной колонии». Немного, конечно, получили бандиты Сабанин с Ложкиным, но ведь не срок важен, а важно, что вывели их, голубчиков, на чистую воду, не так ли?

В том-то и дело, что не так. Вывели их в редакции под чужими фамилиями. Не узнаю в принципе небоязливую газету. Изумляюсь, читая: «сотрудник группы уголовного розыска 3-го горотдела Сергей Сабанин и стажёр Дмитрий Ложкин (фамилии изменены)». Для чего изменены? Обычно фамилии меняют в интересах следствия, чтобы до суда не оговаривать невиновных. Но следствие ведь закончено, раз оглашён приговор! А в том контексте, что так называемых «оборотней» увозят в наручниках, не сняв с них масок, удивительно мягкий приговор ничего кроме недоумения вызвать не может. И подозрения: почему к ним отнеслись так снисходительно?

Я процитировал недавний «Московский комсомолец». Так что посмотрим, как в дальнейшем будет вести себя эта газета. Не скажу, что я постоянно ею восхищаюсь: вижу её почти раболепное отношение к московскому правительству, не понимаю её небрезгливости, с какой она печатает статьи депутата Госдумы от партии «Единая Россия» Александра Хинштейна, давно уже презрительно прозванного «сливным бачком» за тот нужный властям компромат на кого-либо, который сливают ему для озвучивания соответствующие органы. А уж от её «желтизны» в освещении всяческих тусовок, от её упоённого пересказывания, кто чей бойфренд, кто чья гёрлфренд, на каком месяце беременности находится какая-нибудь звезда или жена звезды, что пьют звёзды, что едят, во что одеты и т. д. и т. п. – от всей этой пошлости, по правде сказать, подташнивает.

Но с другой стороны, именно в том же номере газеты от 21 августа опубликована статья Бориса Сопельняка «Дети и вурдалак. Две истории изуверства». Страшная статья, основанная на документах.

Стихотворение шестнадцатилетней Анны Храбровой по стилевой манере очень напоминает те, что печатал Михаил Зощенко в своей книге «Письма к писателю». «Здесь, так сказать, дыхание нашей жизни», – отзывается о них Зощенко. И соотносит с ним свой стиль: «Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица». «А как говорит и думает улица… – объясняет он, – видно из этой моей книги, из этих писем, которые я ежедневно получаю». Можно представить себе, с каким жадным интересом прочитал бы Михаил Михайлович стихи Ани. Но что он не смог бы их напечатать, сомневаться не приходится.

Любопытно, что стихотворение девочки названо «Вождям нашего Союза». Почти как «Письмо вождям Советского Союза» Солженицына. Но в отличие от Александра Исаевича Анна Храброва не высказывает предположения, что вы (вожди) «не чужды своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам, что вы – не безнациональны». Подобными вещами девочка не обольщается:

 
Весело в Союзе нашем
Хорошо живется всем.
На словах мы все так красим
Всех измучили совсем.
У деревню заезжая,
Сердце ноет и болит,
Еще жизни всей не зная,
Голова уже трещит.
А зайдешь в какую хатку —
Только жалоба да стон:
Хлеба нет! Взяли лошадку!
Хоть собой корми ворон.
А налоги, боже милый,
Заживо во гроб кладут,
Потому народ все хилый
Последний скот у них возьмут.
На словах товарищ Сталин
Красит жизнь, что хоть куда,
Но на самом деле Каин
Не годится никуда.
Я не боюсь вашей угрозы,
Тюрьма меня не устрашит,
В пути моей уж были грозы
Теперь лишь дождик покропит.
Хоть мало я жила на свете,
Но что за сердце у меня,
Оно сболело все на свете,
Мои прекрасные года.
Товарищ Сталин, что же дальше?
Вам хорошо, что вам до всех.
Пускай мужик умрет на пашне,
Пускай же кровь сойдет со всех.
Вы пьете кровь всего народа,
Когда ж напьетесь вы ее?
Когда же выяснет погода?
Когда ж просветит луч весне?
Пойду навстречу я народу,
С народом мыслю умереть,
Всегда готова я к походу
И следа вам уж не стереть.
 

Это стихотворение, которое я воспроизвёл, сохранив, как и Борис Сопельняк, его грамматические особенности, Аня послала по адресу: «Москва, Центральный Комитет СССР, тов. Сталину». Неизвестно, читал ли его лично тов. Сталин, но в Центральном Комитете СССР, сиречь в Наркомате внутренних дел, его прочитали очень внимательно. Арестовали Анну Андреевну Храброву 23 февраля 1936 года, и уже 10 апреля Особое совещание осудило её «за контрреволюционную деятельность». О дальнейшей судьбе этой девочки, оказавшейся полной тёзкой Анны Андреевны Ахматовой, ничего не известно.

Зато хорошо известно, как сложилась судьба Володи Мороза, у которого арестовали отца, мать, старшего брата, а самого накануне его пятнадцатилетия отправили в детский дом в Куйбышевской области. Володя вёл дневник в форме неотправленных писем, прочитав которые, пионервожатая, воспитательница и директор передали их органам. Уже тем, кто арестовал мальчика, нужно было идти на подлог: прибавить ему год – несовершеннолетние в то время аресту не подлежали. Но как было не арестовать ребёнка, читая такие его инвективы:

«Поразительно! Кучка сытых, наглых людей правит государством. Девяносто процентов населения – несчастные люди. Молчалинство, хлестаковщина и лицемерие процветают. Под видом общего прогресса скрывается упадок моразизма в нашей стране. Очень хочется воскликнуть:

 
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ?
И людьми, как скотами,
Долго ль будут торговать?»
 

А как было его не посадить? Но для этого уже требовалась санкция самого Прокурора СССР. Прокурор закрыл глаза на несовершеннолетие антисоветчика, и Володя Мороз отправился в лагерь.

В марте 1940 года, сообщает Б. Сопельняк, мать Володи просила пересмотреть его дело. Разумеется, дело пересматривать не стали. Сам замнаркома внутренних дел В. Н. Меркулов (был он в это время, уточню Б. Сопельняка, не просто замом, а вторым после Берии человеком в НКВД, его единственным первым замом) наложил резолюцию: «Отказать ввиду озлобленной враждебности к руководителям ВКП(б) и Советского правительства».

Конечно, резолюция известнейшего изверга не удивляет. Но Сопельняк не зря называет её «изуверской». Потому что наверняка доложили этому сталинскому палачу, что Володя Мороз умер от туберкулёза в лагере за два года до ходатайства матери, которой не удосужились (много чести!) сообщить о смерти малолетнего врага народа.

«Такие тогда были времена. Такие нравы. И такие люди сидели в кабинетах с высокими потолками», – заканчивает свою статью Борис Сопельняк. И я, читатель, благодарен Павлу Гусеву, главному редактору «Московского комсомольца», не устрашившемуся её напечатать. И тем более недоумеваю, для чего газете понадобился этот маскарад с упрятыванием корыстных морд милицейских бандитов.

Ведь совсем ещё недавно, 9 августа 2006 года, газета не побоялась рассказать не о каком-нибудь стажёре, не о каком-нибудь оперуполномоченном (или эти должности тоже маски?), но о милицейском руководстве обширного Юго-Западного округа Москвы:

«Как стало известно «МК», недавно сотрудники внутренней полиции проводили проверку в здании МОТОТРЭР ОГИБДД УВД Юго-Западного округа. В ходе рейда стражи порядка открыли для себя много нового. Например, в кабинете № 324 работали почему-то гражданские лица. Причём «работа» эта заключалась в изготовлении талонов гостехосмотра и прочих документов. Двух сотрудниц и копировальные машины охранял на входе некий мужчина. «Особисты» подсчитали, что только за один день прибыль этого миницеха составляет около 60 тысяч рублей. Сотрудники УСБ уже стали составлять акт о неутешительных результатах проверки, как в дело вмешались руководители УВД ЮЗАО, полковник Геннадий Сидоров и подполковник Олег Мамаев. Офицеры предложили «особистам» вознаграждение в размере 5 тысяч долларов. Для передачи денег все сотрудники милиции собрались в кафе «Встреча», расположенном недалеко от МОТОТРЭРа. В беседе с сотрудниками УСБ Сидоров стал торговаться: полковнику показалось, что сумма крупновата и надо бы её уменьшить на пару тысяч долларов. В итоге «оборотней» задержали».

Что называется, жадность фраера сгубила! 60 тысяч рублей в день – больше двух тысяч долларов – это, если давать трудягам из миницеха отдыхать хотя бы по воскресеньям, около 60 тысяч долларов в месяц. Понятно, что заместителю начальника УВД по тылу Геннадию Сидорову и начальнику отдела по материальному, техническому и хозяйственному обеспечению Олегу Мамаеву вся сумма не шла: приходилось делиться и с двумя изобличёнными сотрудницами, и с их охраной, и ещё с кем-то, кто, быть может, сумел не попасться на глаза проверяющим «особистам». Но понятно и то, что полковник и подполковник вряд ли благоденствовали за счёт одного только миницеха. А хоть бы и за счёт только его. Ведь что такое 5 тысяч долларов? – два дня его работы! Обеднели бы начальники? Пошли бы по миру? Нет, показалось много! Было от чего оскорбляться «особистам»!

Когда в 1966 году главный редактор журнала «РТ-программы» Борис Ильич Войтехов, о котором я рассказывал в «Стёжках-дорожках», затеял перестройку в том самом особняке на Никитском (тогда Суворовском) бульваре, где сжёг «Мертвые души» Гоголь и где он скончался, зачастили к нам в гости всякие комиссии – и от архитекторов, и от пожарных, и милиция вниманием не обходила, – всех обихаживал Борис Ильич. Был он щедр и с удовольствием выпивал у себя даже с участковым. Хотя за его спиной стояли очень влиятельные люди (пользуюсь случаем указать, что точное название их с Ленчем пьесы, понравившейся Сталину, «Павел Греков»; Павел, а не Борис, как я ошибочно написал в «Стёжках-дорожках»). Он не был боязлив, но хорошо понимал, как действует механизм тогдашней властной вертикали, и не мелочился.

А в «Литературную газету», которую бывшие наши сотрудники, ставшие первыми нашими эмигрантами, Виктор Перельман и Илья Суслов, назвали «самой еврейской газетой», любил захаживать участковый майор, которого звали Яков Менелаевич, еврей! Да, судьба словно взялась подшутить, поддразнить антисемитов. Якову Менелаевичу особенно нравилось бывать в «Клубе 12 стульев», где частенько собирались записные остряки. Но острили обычно не всухую, а Яков Менелаевич на предложение налить всегда отрицательно мотал головой. «При исполнении!» – объяснял. Выпивал Яков Менелаевич на наших праздничных вечерах, куда его, как и других, нужных руководству людей, приглашали. Помню тост «за доблестную нашу милицию», который произнёс Чаковский, глядя на Якова Менелаевича, и неожиданный ответный тост участкового: «За героев, которыми гордится вся страна!» Переждав минуту недоумения, воцарившегося за столом: кто эти герои? – Яков Менелаевич добавил: «Я счастлив, что нахожусь за этим столом с одним из таких героев – с героем социалистического труда Александром Борисовичем Чаковским!» На что ироничный Александр Борисович немедленно среагировал: «Счастлив сделать вас счастливым!» Словом, как говорится, стороны демонстрировали друг другу приязненность и уважение.

Входил ли участковый, майор милиции, в номенклатуру если не Дзержинского райкома партии, то хотя бы Дзержинского райисполкома, на территории которого располагалась наша газета? Не знаю. Не уверен. А главный редактор «Литературки» входил в номенклатуру секретариата ЦК партии, но замечал и привечал не слишком знатного милиционера, в обязанности которого входило присматривать за порядком в «Литературной газете». Денежных взяток Якову Менелаевичу наверняка у нас никто не давал, но ведь хорошее, дружеское к нему отношение, внимание со стороны руководства газеты, со стороны такого человека, как герой соцтруда Чаковский, и было в то время родом взятки, особенной, подслащивающей самолюбие.

И Яков Менелаевич это воспринимал с благодарностью. Беспокоился на наших вечерах о крепко выпивших сотрудниках: доберутся ли до дома? Организовал однажды милицейскую машину, которая не в вытрезвитель повезла особо пьяных, а развезла их по домам. Причём по точным адресам, которые Яков Менелаевич не просто записал со слов более трезвых, но сунул каждому пьяному в карман, чтобы шофёр не ошибся!

* * *

Да, как писал поэт, были люди в наше время! Нынешнее племя участковых ведёт себя по-другому. Впрочем, не станем обобщать. Но и не пройдём мимо небольшой информационной заметки «Московского комсомольца» от 24 августа 2006 года:

«Как сообщили «МК» в Кузьминском суде, весной 2001 года старший участковый уполномоченный ОВД «Выхино» узнал, что в двухкомнатной квартире в доме по Самаркандскому бульвару живёт смертельно больной одинокий гражданин. Мужчина уже месяц не вставал с постели и мог умереть со дня на день. Милиционер решил завладеть его жилплощадью и придумал для этого хитрую схему».

Углубляться в эту схему не будем, скажем только, что ещё при жизни этого одинокого гражданина была совершена многоходовая сделка, в результате которой больной, если б он выжил, лишился квартиры. Но «мужчина скончался, даже не узнав о том, что его квартирой уже успели распорядиться мошенники». В конечном счёте «милиционер стал полноправным владельцем жилья». А в конце ноября 2005 года вместе с другими участниками придуманной им афёры был признан виновным в мошенничестве. На какой срок он осуждён, газета не сообщает. Сообщает только, что помогавший ему частный нотариус получил два года лишения свободы.

Увы, на этот раз газета не только не уведомила своих читателей о размере наказания для милиционера, она не назвала и его имя. «Старший участковый уполномоченный ОВД «Выхино»» – вот всё, что нам о нём известно. Неужто всё-таки газета стала побаиваться связываться с милицией?

А с другой стороны, только ли «Московский комсомолец» побаивается? Вот что пишет, например, корреспондент «Комсомольской правды» Олег Шевцов о соотечественнике из Новороссийска, отдыхающем на Лазурном берегу: «Спрашиваю, почему решил податься отдыхать на Лазурный берег, разве родного моря мало? Ответ потряс. Новороссиец показал свои часы: «Видите, я здесь спокойно могу надеть «Ролекс» и золотую цепь. Как все. А там я ношу дешёвые " Сейко» и боюсь высунуть нос с дачи – всё снимут либо налоговая, либо местные бандюганы. И пикнуть не успеешь!»» («Комсомольская правда» от 22 августа 2006 года).

Это «либо – либо» о тех, кто обирает бизнесмена, весьма красноречиво. По свидетельству очень осведомлённого Вячеслава Костикова, бывшего ельцинского пресс-секретаря, работающего нынче в «Аргументах и фактах» и постоянно там выступающего, «в регионах хорошо известны тарифы: сколько стоит откупиться от обвинения в хулиганстве, в грабеже, насилии, даже в убийстве. Посредниками нередко выступают работники МВД, связанные с криминальным миром». Правда, дальше в той же статье, опубликованной в 32-м номере газеты от 9 – 15 августа 2006 года, В. Костиков ссылается на первого вице-спикера Госдумы Любовь Слиску, по словам которой, «в стране в открытую идёт «торговля властью», а «при принятии решений приоритет отдаётся не государственным, а узкокорыстным интересам»».

Обеспокоенность Любови Константиновны подобными вещами понять можно. Труднее понять её решение принять пакет акций ОАО «Трансмаш» из города Энгельса. Весит этот пакет от 50 до 60 миллионов долларов. Передан он Слиске безвозмездно – в дар. За что вообще-то положено заплатить больше 6-ти миллионов долларов налога. Но Любовь Константиновна, объяснив, что «платить за акции я бы не стала, у меня сроду таких денег не было», добавила, как пишет саратовский корреспондент «Новой газеты» (№ 63 от 21.08. – 23.08. 2006 г.) Надежда Андреева, что «сразу передала ценные бумаги в доверительное управление, а дивидендами " никогда не интересовалась»».

Началась эта история с письма 23-х депутатов саратовской Думы президенту, которого известили о том, «что Любовь Константиновна выстроила коттедж и асфальтовую дорогу для своей матери, а также приобрела акции энгельского ОАО «Трансмаш»». Слиска это письмо посчитала клеветой и обратилась в Генеральную прокуратуру. Прокуратура вроде с ней согласилась и по слухам возбудила дела против саратовского гордумца, соратника другого вице-спикера Государственной думы Вячеслава Викторовича Володина, родом, как и Любовь Константиновна, из саратовской глубинки.

Углубляться в конфликт между двумя руководителями Госдумы и «Единой России» у меня нет охоты. Скажу только, что решив, как она сама об этом сказала, принять пакет акций, Л. К. Слиска вряд ли в данном случае озаботилась государственными интересами. А что до денег, то действительно, откуда у Слиски могут быть такие деньги? Её базовый оклад – 18 тысяч рублей. В месяц с учётом всех компенсаций и вознаграждений она получает около 110 тысяч.

И Володин получает ровно столько же – около 110 тысяч рублей в месяц. Поэтому понятно недоумение депутатов Госдумы, узнавших из февральского номера журнала «Финансы» за этот год, что состояние Вячеслава Викторовича оценивается в 2,7 миллиарда рублей. Особо недоумевающие – из фракций «Родина» и КПРФ обратились за разъяснениями в Генпрокуратуру. Она ответила, что не усмотрела в действиях Володина нарушения закона. Вопрос, по мнению Леонида Горяинова, руководителя информационного управления ЦИК «Единой России», исчерпан: «Генпрокуратура никаких причин возбуждать какое-либо уголовное расследование в отношении Володина не нашла. Так что и говорить не о чем». А по мнению Валерия Рашкина, депутата Госдумы из фракции КПРФ, «нужно пригласить представителя Генпрокуратуры в Думу и поинтересоваться, каким же образом за четыре года, не имея ничего, кроме депутатской зарплаты, можно приумножить свои капиталы с 9 миллионов рублей до 2,7 миллиарда? Как Володину это удалось?» (Все приведённые мной цитаты – из того же номера «Новой газеты».)