Текст книги "Пилсудский"

Автор книги: Геннадий Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Провал нелегала

В июне 1899 года был напечатан последний виленский номер «Роботника». Было решено переместить типографию на территорию Царства Польского, в его крупнейший промышленный центр – Лодзь. Пилсудский объяснял это решение причинами «общего и личного характера», в том числе тем, что относительная пассивность виленской полиции приучила подпольщиков пренебрегать правилами конспирации. Пока Пилсудский был холостым, скрываться было проще, а вот жизнь семьей, с женщиной яркой и широко в городе известной, грозила провалом. К тому же арестованный в это время один из членов организации стал давать показания против всех знакомых ему людей, и полиция по цепочке могла выйти и на редактора «Роботника».

В центральной части Лодзи, на Всходней (Восточной) улице, 19 четой Пилсудских была снята четырехкомнатная квартира на имя Домбровских. Вопреки общепринятой у конспираторов практике устраивать типографию на первом этаже, чтобы соседи не слышали снизу шума работающего печатного станка, на этот раз выбрали квартиру на втором этаже – на первом располагался склад хлопка и чулок. Исследователи связывают прием Пилсудскими на работу приходящей домработницы с желанием создать у соседей впечатление, что рядом с ними поселилась зажиточная семья коммерсанта. Но причина могла быть и более прозаической. Вся предшествующая жизнь Марии прошла в достатке, и вряд ли она, ведя открытый дом, утруждала себя готовкой, глажкой и уборкой. Она была достаточно обеспеченной женщиной, и у нее не было никакого желания в 35 лет менять привычки.

На новом месте удалось беспрепятственно напечатать еще три номера газеты. За многие годы ее издания и распространения был накоплен большой опыт; даже замена Войцеховского новым наборщиком К. Рожновским (он бросил учебу в Московском университете, эмигрировал в Англию и овладел там этой элитной типографской профессией) и смена адреса типографии не создали каких-то дополнительных трудностей. По-прежнему о месте расположения печатного станка знали немногие.

И все же лодзинский этап в истории «Роботника» оказался непродолжительным. Рубеж веков ознаменовался в Царстве Польском заметной интенсификацией деятельности жандармов, обеспокоенных активизацией различных течений в социалистическом движении. В конце декабря 1900 года был, в частности, арестован активный деятель ППС Максимилиан Горвиц-Валецкий, началась слежка за Феликсом Саксом, врачом по профессии, связавшим свою судьбу с ППС в 1898 году. Дурные предчувствия возможного провала посещали и Пилсудского, и на сей раз они оказались не напрасными.

В ночь с 21 на 22 февраля 1900 года чета Пилсудских была арестована. Причиной провала, несомненно, было нарушение правил конспирации. Полиция вела слежку за членом ЦРК Малиновским, к этому времени перешедшим на нелегальное положение. 19 февраля он приехал в Лодзь по партийным делам. Здесь на улице его, видимо, случайно, опознал полицейский агент. Началась слежка за каждым его шагом. Малиновский, не подозревая об этом, купил бумаги и отправился на квартиру Пилсудских. Поскольку он был нездоров, то остался в гостях до полуночи 21 февраля, когда отправился на вокзал, чтобы ехать в Домбровский бассейн. У вокзальной кассы его и арестовали.

Жандармы решили выяснить, к кому он заходил в доме на Всходней улице, и глубокой ночью ворвались в квартиру «Домбровских» через черный вход. Каково же было их удивление, когда в одной из комнат они обнаружили типографский станок с первой страницей очередного, 36-го номера «Роботника». Пилсудский успел предупредить Марию, чтобы она не сразу называла их настоящую фамилию. После окончания затянувшегося до полдня обыска арестованные были препровождены в городскую тюрьму, условия содержания в которой были отвратительными: маленькая камера без всякой мебели, плохое питание, запрет на курение.

После почти двух месяцев, проведенных в лодзинской тюрьме, 17 апреля 1900 года Пилсудский оказался в камере № 39 X павильона Варшавской крепости (Цитадели). Это была самая надежная в Царстве Польском тюрьма для политических заключенных. Условия содержания здесь существенно отличались от лодзинских в лучшую сторону. Узник получал еду с офицерской кухни и мог курить, да и допросы полковника Ковалевского больше напоминали беседы. Во время следствия Пилсудский обвинялся не только в принадлежности к нелегальной политической организации, печатании «Роботника» и распространении запрещенной литературы подрывного содержания – делались попытки приписать ему участие в убийстве двух провокаторов, внедренных охранкой в ряды ППС. Конечно, «товарищ Виктор» непосредственного участия в устранении провокаторов не принимал, но как член ЦРК давал соответствующие указания. В зависимости от окончательного обвинительного заключения ему могло грозить от десяти лет ссылки до смертной казни.

Обнадеживало только то, что жандармы не очень хорошо представляли себе роль Пилсудского в партии и не идентифицировали применявшийся им псевдоним «Виктор» с ним самим. Поэтому арестант не возражал против таких очевидных, известных властям фактов, как печатание газеты и распространение нелегальных изданий, но упорно настаивал на том, что с 1895 года проживал за границей и вернулся в Россию только в 1899-м. Он был всего лишь ответственным за издание «Роботника», с руководителями партии Виктором и Казимежем (псевдоним Малиновского) имел непродолжительные встречи в Варшаве и других местах при передаче отпечатанного тиража газеты. Но как долго можно было водить жандармов за нос? Точного ответа на этот вопрос он не знал.

Единственным спасением для Пилсудского мог стать побег или же освобождение силой, но пока он сидел в X павильоне, об этом нечего было даже думать. Оставалось или смириться с печальной судьбой, или же попытаться организовать перевод заключенного в другое место содержания, которое охранялось бы не так строго. Именно к этому выводу и пришли Сулькевич и Гертруда Пашковская, занимавшаяся в ППС распространением нелегальной литературы и связью, близкая подруга Марии Пилсудской, с которой она в свое время училась на Бестужевских курсах в Петербурге и жила на одной съемной квартире. Было решено, что Пилсудский будет симулировать душевную болезнь, для лечения которой его должны были перевести в психиатрическую клинику в местечке Творки под Варшавой.

Оставалось проинструктировать Пилсудского о намеченном плане и симптомах, которые он должен был демонстрировать тюремным врачам. Контакт с арестованным удалось установить без особого труда через Алексея Седельникова, помощника начальника тюрьмы в Цитадели и ее интенданта. Он был женат на польке и с большой симпатией относился к польским революционерам. Пашковская давно уже пользовалась его услугами для помощи политическим заключенным. Необходимые сведения о симптомах заболевания были получены от известного варшавского психиатра, либерала и масона Рафала Радзивилловича. Было решено, что Пилсудский должен симулировать неизлечимое в условиях тюрьмы психическое заболевание, проявлявшееся в том, что он не выносит вида жандармского мундира и ничего не принимает из рук жандарма, в том числе и пищу. В результате Пилсудский начал голодовку, резко ухудшившую состояние его здоровья. Получивший свидание с узником младший брат вспоминал, что тот выглядел ужасно: нестриженые и нечесаные волосы, полузакрытые, глядящие в пол глаза, худое, осунувшееся, землистого цвета лицо.

Однако тюремное начальство, видимо, не очень верило в болезнь арестанта, тем более что он не мог до бесконечности отказываться от пищи, чтобы не умереть от истощения. Время шло, а Пилсудский по-прежнему оставался в X павильоне. Позже он признавался, что, симулируя сумасшествие, действительно начинал сходить с ума. Не видя иного выхода, его друзья пошли на риск. Пашковская обратилась к директору варшавской психиатрической больницы Ивану Сабашникову, буряту по национальности, с просьбой осмотреть Пилсудского прямо в камере. Согласившись, тот без труда понял, что имеет дело с симуляцией. Тем не менее после часовой беседы с арестованным о Сибири, которой Пилсудский был очарован и вспоминал ее до конца своих дней, Сабашников подтвердил как заболевание, так и невозможность его излечения в тюремных условиях. Что заставило этого опытного врача поставить ложный диагноз, узнать уже никогда не удастся. К тому же другой авторитет, известный кардиолог и пульмонолог Игнаций Барановский, также осматривавший арестанта, написал в медицинском заключении, что дальнейшее содержание в крепости грозит ему туберкулезом.

Однако решение властей оказалось не таким, на которое рассчитывали авторы плана побега. Пилсудского было решено перевести в петербургскую психиатрическую больницу Николая Чудотворца, и 15 декабря 1900 года он покинул Варшаву.

После 11 месяцев тюрьмы под денежный залог в 500 рублей была освобождена Мария Пилсудская. Как уже говорилось, закон не предусматривал наказания жены за преступления мужа, а Мария настаивала, что любовь не позволяла ей сообщить властям о его противоправной деятельности. Но ей запретили оставаться в Царстве Польском и отправили под надзор полиции в Вильно.

В петербургской больнице Виктора поместили в общей палате с настоящими сумасшедшими, которых он очень боялся. Директор больницы, поляк Отгон Чечот, как и его варшавский коллега, распознал симуляцию, но не сообщил об этом полиции. Это избавило Пилсудского от необходимости и дальше притворяться больным, что было для него крайне важно, ибо он находился на грани нервного срыва и физического истощения.

А в это время Сулькевич по-прежнему обдумывал план побега своего друга. Задачу облегчало то, что Пилсудского содержали в обычной палате, никаких стражников к нему не приставляли. В конечном счете было решено внедрить в больницу надежного социалиста, который должен был на месте найти наилучшее решение.

Таким человеком стал член петербургской организации ППС Владислав Мазуркевич, как раз в это время закончивший Военно-медицинскую академию и намеревавшийся устроиться врачом в Лодзи. Приехавшему в марте в Петербург Сулькевичу удалось уговорить молодого эскулапа посодействовать побегу Пилсудского. Чечот легко согласился принять Мазуркевича на работу в свой госпиталь, хотя тот и специализировался в области кожно-венерических болезней. Какую-то роль сыграло и то, что отец молодого медика был человеком с широкими связями, за него хлопотал даже столичный градоначальник генерал Клейгельс.

Прошло больше месяца после трудоустройства польского венеролога в больницу для умалишенных, прежде чем появилась реальная возможность осуществить задуманный побег. Мазуркевичу доверили самостоятельное дежурство в ночь с 14 на 15 мая по новому стилю (с 1 на 2 мая по ст. ст.), когда в России отмечали государственный народный праздник, установленный властями для того, чтобы отвлечь людей от празднования Дня международной солидарности трудящихся.

Побег прошел удачно, хотя и не совсем в соответствии с первоначальным планом. Вначале все шло хорошо. Заступив на дежурство, Мазуркевич посетил Пилсудского в его палате, а затем приказал санитару привести к нему «больного» для осмотра. Поскольку тот буйным не числился, врач на время осмотра санитара из кабинета отпустил. Пилсудский переоделся в цивильное платье и двинулся вслед за Мазуркевичем к главному входу, около которого его ожидали Сулькевич и Констанций Демидович-Демидецкий, вооруженные револьверами. Они должны были переправить беглеца лодкой на Васильевский остров, где была приготовлена конспиративная квартира.

И в этот момент Мазуркевич заметил, что у входа дежурит незнакомый ему привратник. Поэтому он вывел Пилсудского на улицу через неохраняемый служебный выход, и они, меняя пролетки, добрались до конспиративной квартиры на 10-й линии Васильевского острова. Здесь они встретились с Сулькевичем и его коллегой, которые решили уже, что план освобождения провалился. Не дожидаясь, пока жандармы хватятся беглеца, Сулькевич и Пилсудский, оба в фуражках таможенников, немедленно выехали в Ревель (ныне Таллин). Оттуда их путь лежал на Полесье, в имение Левандовских Чистолужа, где к ним присоединилась Мария Пилсудская, тайно покинувшая Вильно. В этой глуши, вдали от населенных пунктов, супруги провели около месяца.

Пилсудский и организаторы побега понимали, что оставаться ему в России в данный момент нельзя, надо уезжать за рубеж. Но прежде чем это сделать, «товарищ Виктор» посетил Киев, где в это время как раз печатался 39-й номер «Роботника», а оттуда выехал в Замостье (Замосць), чтобы нелегально перейти границу с Австро-Венгрией. 20 июня 1901 года чета Пилсудских была уже во Львове. У Юзефа наконец-то появилась возможность отдохнуть и восстановить силы в спокойной обстановке, не опасаясь полиции, провала, тюремного заключения, каторги или ссылки в отдаленные районы Российской империи. К тому же у него вновь, как уже было во время сибирской ссылки, возникло подозрение, что в тюрьме он заразился туберкулезом, даже сейчас одной из страшных, трудно излечимых болезней. К счастью, его страхи оказались безосновательными.

Старый знакомый Пилсудского по Лондону Игнаций Мосьцицкий, делавший в это время научную карьеру в университете во Фрибурге в Швейцарии, приглашал приехать в эту альпийскую республику, где политэмигранты из России чувствовали себя в не меньшей безопасности, чем в Англии. Но Швейцария была не по карману семье, глава которой не имел ни профессии, ни постоянных доходов. Местом отдыха был избран уже достаточно популярный в это время городок Закопане, расположенный высоко в польских Татрах. Здесь чета Пилсудских провела два месяца. По признанию Пилсудского, он в это время в основном предавался лени, ему не хотелось ни читать, ни писать и даже вести долгие беседы. Такое полное расслабление помогло ему быстро восстановиться после почти 15-месячного заключения в варшавской Цитадели и петербургской психиатрической клинике.

Новый курс

Аресты в начале 1900 года стали серьезным испытанием для ППС. Наборщик Рожновский, предупрежденный Марией Пилсудской через домработницу о провале типографии, немедленно выехал в Вильно, чтобы сообщить неприятную новость Сулькевичу Многоопытный Сулькевич, поняв, что после ареста Пилсудского и Малиновского ППС оказалась обезглавленной, решил безотлагательно воссоздать ЦРК. В его состав он включил Рожновского, а также хорошо себя зарекомендовавших Феликса Сакса из Варшавы и Генрика Сарчевича из Белостока. Казалось, что негативные последствия ареста Малиновского и Пилсудского удалось минимизировать. Но уже ближайшие дни принесли новые неприятности. В конце февраля были арестованы Рожновский и Сахс. Затем полиция разгромила организацию ППС в Домбровском бассейне.

Вдобавок ко всему партию постиг раскол. Ее ряды покинула группа активистов во главе с Кульчицким, создавшая Польскую социалистическую партию «Пролетариат» («Третий пролетариат»). В ППС было известно, что Кульчицкий при аресте в 1895 году дал признательные показания. После его побега из ссылки в 1899 году ЦРК решил, что он не должен оставаться на нелегальной работе в России, и ввел его в состав Заграничного комитета ППС. Кульчицкий выехал в Австро-Венгрию и поселился во Львове, в то время преимущественно польском городе.

Узнав о лодзинском провале, он, далеко не во всем соглашавшийся с Пилсудским, решил вернуть польское социалистическое движение к его истокам. Кульчицкого не устраивало, в частности, чрезмерное увлечение руководства партии пропагандой в ущерб активной организационной и воспитательной работе в рабочей среде. Главным в деятельности социалистов он считал установление в России конституционного строя и ради этого настаивал на тесном взаимодействии с русскими революционерами. По его мнению, важным средством дестабилизации царизма и пробуждения масс должен был стать индивидуальный террор в отношении представителей власти.

И все же, несмотря на все обрушившиеся в начале 1900 года на ППС удары, партия устояла на ногах. На свободе остались ее такие опытные и энергичные деятели, как Сулькевич и Войцеховский, прекрасно понимавшие, что для вывода партии из кризиса нужно безотлагательно возобновить печатание «Роботника» и пополнить состав ЦРК новыми членами, тем более что, согласно решениям III съезда ППС, это можно было сделать путем кооптации. Все вопросы, связанные с изданием центрального органа, были поручены Войцеховскому курсировавшему в 1900 году между Англией и Царством Польским. Уже 20 апреля 1900 года тираж очередного, 36-го номера газеты, напечатанный в Лондоне, был передан Сулькевичу. В августе через границу был переправлен новый печатный станок для издания «Роботника» в России. Местом расположения типографии выбрали Киев.

В начале сентября 1900 года в небольшом городе Скерневице, где располагалась одна из польских резиденций Николая II, прошел V съезд ППС. В ЦРК вошли Сулькевич, Войцеховский и Сакс. Избранный состав был не самым удачным. Войцеховский по семейным обстоятельствам должен был возвращаться в Англию. Его в ЦРК заменил Болеслав Чарковский. Сакс, которого в мае 1900 года отпустили из тюрьмы под залог до завершения следствия, не стал дожидаться этого момента и выехал в Австро-Венгрию. В связи с этим основная тяжесть работы по руководству партией легла на плечи Чарковского, человека с хорошими организаторскими способностями и весьма активного.

27-летний Чарковский, несмотря на молодость, считался в партии опытным революционером. В 1890-е годы за революционную деятельность он несколько лет провел в тюрьме и сибирской ссылке, пожил в эмиграции в Лондоне. Но там ему не понравилось, он рвался на практическую революционную работу. Поэтому Чарковский вернулся в Россию и вновь занялся подпольной деятельностью, сначала в Домбровском бассейне, а затем в варшавской организации ППС в качестве ее руководителя. В 1901 году его ближайшим помощником в партийной работе стал Валерий Славек, действовавший до этого в лодзинской организации ППС, впоследствии один из ближайших соратников Пилсудского. В целом можно было считать, что проект ППС, так как он был сформулирован в 1890-е годы, доказал свою жизнеспособность, а ее актив продемонстрировал умение быстро возрождать партию в самых, казалось бы, неблагоприятных условиях.

Обо всем этом Пилсудский узнал во всех подробностях вначале от Сулькевича, потом от других товарищей по партии, с которыми он встречался в Киеве и Галиции, наконец, из документов и переписки ЦРК с Заграничным комитетом ППС, предоставленных ему в Лондоне, куда он приехал с семьей в ноябре 1901 года. Дело в том, что из Галиции Пилсудский поехал не в Россию, чтобы продолжить свою прежнюю деятельность, а в Англию, все еще остававшуюся основным центром средоточия социалистов-поляков, эмигрировавших из России. В числе причин такого решения некоторые исследователи на первое место ставят опасения ареста, поскольку после побега из петербургской больницы он был объявлен в общероссийский розыск[22]22
  Наленч Д., Наленч Т. Указ. соч. С. 33.


[Закрыть]. Несомненно, такие соображения нельзя сбрасывать со счетов. Но вряд ли, спустя всего полгода, когда Пилсудский в конце апреля 1902 года вернулся в Россию, чтобы продолжить начатое девятью годами ранее дело, полиция забыла о беглеце. Скорее всего, он мог позволить себе поездку в Англию, потому что считал, что партия находится в руках надежных руководителей, вполне успешно ведущих подпольную работу.

За многие годы партийной деятельности «товарищ Виктор» свыкся с прежними методами работы, считал их вполне подходящими и не требующими замены. Именно в этом он фактически признавался позже, в пространном письме в адрес Заграничного комитета ППС от 14 сентября 1903 года, осуждая традиционную тактику партии: «Мы ходили по старым тропкам, придерживались, как и прежде, проторенной дороги, с настойчивостью факира повторяли: независимость, конспирация, нелегальные издания, независимость, конспирация и так без конца». Он фактически игнорировал тревожные сигналы, доходившие до Лондона из России, в частности от Чарковского (партийная кличка Леон), жаловавшегося на то, что действовавшие в рабочей среде члены партии привыкли поступать шаблонно, по старинке, и считавшего, что виновата в этом рутина, устаревшие принципы организации ППС. Пилсудский заметил, что Леон, как и многие другие, был слишком высокого мнения об эффективности ППС и вдруг убедился, что и «на Солнце есть пятна, и что у нас нет хорошей организации».

Но это вовсе не значит, что Пилсудский не задумывался о будущем партии, особенно в условиях, когда в Российской империи наблюдались устойчивые тенденции к оживлению политической и общественной жизни. Как известно, рубеж веков стал не только в России, но и во всем мире временем переоценки многих, еще недавно казавшихся незыблемыми, навыков, взглядов, доктрин и идеологий. Европа вот уже три десятилетия жила в состоянии стабильности, которую с полным основанием можно назвать своеобразным застоем. Видимо, это противоречит человеческой природе, ей претит погружение в летаргический сон. Первыми это показали творцы культуры, с азартом обратившиеся к поиску новых средств и форм выражения в живописи, литературе, архитектуре и т. д. В обществе появилось чувство подсознательной, по сути, иррациональной неудовлетворенности окружающей действительностью, а вслед за этим и желание изменить ее. Авторитет власти неуклонно снижался, зато все больше внимания привлекали к себе ее критики. Симптомом этого ментального перелома можно считать и возникновение в Великороссии и на национальных окраинах империи различных неформальных групп, предтеч современных политических партий различных толков.

Не осталась вне этого процесса и разделенная Польша, в том числе и ее русская часть, где любые политические партии были запрещены. В рабочей среде помимо ППС, не прерывавшей деятельности с момента своего создания, действовали возрожденная на рубеже веков социал-демократия и Общееврейский рабочий союз «Бунд». Интерес к рабочим проявляли национальные демократы (эндеки), активно разрабатывавшие и пропагандировавшие идеи так называемого «современного» национализма. Первые шаги делали христианские демократы, в соответствии с социальной доктриной Ватикана выступавшие в защиту ряда справедливых требований рабочих. Все партии социалистического толка в своей деятельности звали к одной и той же цели – построению справедливого общества. Они использовали схожие формы работы, прежде всего агитацию и пропаганду, организовывали различные акции политического и экономического характера, но при этом выступали как организации, жестко конкурирующие между собой за влияние на рабочих. Можно говорить, что теперь каждой из рабочих партий нужно было вести борьбу, во-первых, с царизмом, во-вторых, с другими социалистическими партиями, в-третьих, с националистами (эндеками).

Ситуация, с которой столкнулась ППС в начале XX столетия, требовала от ее вождей, в том числе и Пилсудского, поиска новых способов привлечения в свои ряды потенциальных членов из числа рабочих и интеллигентов. Сделать это, находясь в комфортных условиях эмиграции, было очень трудно и даже невозможно. Поэтому возвращение «товарища Виктора» в Россию рано или поздно должно было случиться. В начале 1902 года он об этом еще не думал. Но когда Войцеховский, не хуже Пилсудского знавший соратников и условия работы в России, по объективным причинам отказался от выезда в Царство Польское, а русская полиция арестовала нескольких активных деятелей партии, у Юзефа не осталось выбора. К тому же 15 апреля 1902 года в возрасте 69 лет скончался его отец. В последние годы жизни он работал директором ликероводочного завода в Петербурге, где и был похоронен на католическом кладбище на Выборгской стороне. Пилсудский даже ездил в Вильно для встречи с членами семьи, чтобы принять участие в решении возникших в связи с этим печальным событием имущественных проблем. Это еще одно свидетельство того, что он боялся ареста не больше, чем всегда.

Возвращаясь в Россию, Пилсудский не мог не отдавать себе отчета в том, что за два года, пока он не принимал непосредственного участия в руководстве ППС, партия изменилась. На место арестованных, осужденных, сосланных в отдаленные уголки России, эмигрировавших активистов, которых он хорошо знал по совместной работе, пришли новые люди. Конечно, «товарищ Виктор» был для них легендой, авторитетом, но из прошлой, а не сегодняшней жизни. Иное дело Заграничная организация ППС с ее устоявшейся иерархией, старыми испытанными кадрами, среди которых Пилсудский был своим человеком. Как уже говорилось выше, при преобразовании Заграничного союза польских социалистов в Заграничную организацию ППС в 1899 году вопрос о ее роли в объединенной партии не ставился. Но рано или поздно он должен был возникнуть. И сделал это Пилсудский, причем предложил решение, ущемлявшее роль партии в пользу Заграничного комитета.

На VI съезде ППС, проходившем в Люблине в июне 1902 года, Пилсудский предложил разделить всю территорию Царства Польского на четыре округа, к которым бы прибавились Литва (понимаемая в историческом смысле, с включением Белоруссии) и Украина как пятый округ. Руководители окружных организаций, редактор «Роботника» и представители Заграничного комитета составляли бы ЦРК, собирающийся на свои заседания дважды в год. Все основные направления деятельности партии («конспирация, финансы, интеллигенция, отношения с другими государствами и народами») оказывались в ведении Заграничного комитета, становившегося фактическим руководящим центром ППС. Именно в его руках были бы сосредоточены контакты с партийными руководителями всех уровней. Повышению эффективности руководства партии Заграничным комитетом должен был также служить его переезд из Лондона в Галицию. В случае принятия проекта Пилсудского съезд партии как высший руководящий орган во многом терял бы свою роль, а тем самым уменьшалось бы влияние первичных организаций на высшее партийное руководство. Примечательно, что Пилсудский не собирался занимать ни один из постов в новой структуре партии, в том числе и редактора ее центрального органа. Он входил бы в состав ЦРК от Заграничного комитета. Это, в частности, позволяло бы ему оставить семью за рубежом и самому проводить больше времени вне границ России.

Предложение Пилсудского натолкнулось на несогласие ряда участников съезда, в частности Сакса, Адама Буйно и Феликса Перля, ставшего после Пилсудского и Войцеховского редактором «Роботника». В итоге было принято компромиссное решение об избрании расширенного состава ЦРК и формировании его Исполнительной комиссии в составе Пилсудского, Чарковского и Буйно как постоянно действующего органа с местом постоянной дислокации в России. Спор о том, кто важнее – организация в империи или Заграничная организация, был решен съездом, по крайней мере, формально, в пользу первого подхода.

Среди исследователей истории ППС и биографов Пилсудского нет единства в оценке роли VI съезда партии в ее истории. Предметом разногласий является главным образом вопрос, были ли возникшие в его ходе расхождения спором о компетенциях и игрой амбиций, или же первой ласточкой ожидающего вскоре партию ожесточенного столкновения «старых» и «молодых» – конфликта, который завершится ее расколом. Для нас важнее другое. Съезд показал, что Пилсудский в тот момент уже не обладал непререкаемым авторитетом в руководящих кругах партии, у него появились достаточно сильные оппоненты, иначе видящие ее будущее развитие. И это не могло ему понравиться. Он смотрел на ППС как на своего любимого ребенка и считал, что только он знает, что ей нужно для успеха, не заметив, что дитя выросло и начинает тяготиться излишней опекой. Не случайно Пилсудский снисходительно отзывался об упоминавшемся выше меморандуме Чарковского о состоянии дел в ППС как о «разрушительной критике всего того, что было и есть и одновременно открытии давно уже открытых Америк», стремлении продемонстрировать ничем не подкрепленное умение самостоятельно мыслить[23]23
  Pobog-Malinowski W. Jozef Pilsudski 1867 – 1914... S. 206.


[Закрыть].

Но нельзя не отметить, что в ходе спора о полномочиях Пилсудский впервые так зримо продемонстрировал очень важное для руководителя качество – готовность идти на компромисс, если это служит намеченной цели. Создание Исполнительной комиссии и было таким компромиссом, с одной стороны, благоприятным для «товарища Виктора», поскольку «старые» были в ней в большинстве, а с другой, заключенным в ущерб его личным интересам[24]24
  В это время Пилсудский настаивал на присылке в Лондон регулярной информации о деятельности ППС в империи, в том числе и потому, что она будет важна будущему историку. В начале 1909 года по его инициативе была создана специальная историческая комиссия, которая собрала свидетельства всех участников нападения на почтовый поезд на станции Безданы и передала их на хранение в архив ППС.


[Закрыть]. Условие, что члены Исполнительной комиссии обязательно должны находиться в России, не позволяло ему уехать в эмиграцию без потери своей руководящей функции.

Компромисс подтвердил и снижение в партии авторитета «старой гвардии», включая и Пилсудского, конец их монополии на руководство. Вряд ли «товарищ Виктор» не понял скрытого смысла этого компромисса и не подумал о том, как нейтрализовать наметившуюся неблагоприятную тенденцию, не нарушив при этом единства рядов ППС. Не случайно, что именно в эти предреволюционные годы он вновь много пишет, причем не только по вопросам текущей политики, о целях и задачах партии, но и о ее прошлом.

Благодаря этому в руках исследователей оказались очень важные свидетельства о событиях, которые невозможно восстановить с помощью каких-то других источников[25]25
  В 1903 году в состав Исполнительной комиссии вместо Буйно был введен Чарковский, и в ней не осталось оппонентов Пилсудского.


[Закрыть], в том числе и в силу их полного отсутствия. Прежде всего, это статья «Как я стал социалистом», а также работа «Революционная борьба в русской части Польши. Факты и впечатления последних десяти лет», печатавшаяся с продолжением в легальной краковской социалистической газете «Напшуд» («Вперед») во второй половине 1903 года. Полностью Пилсудский ее не написал, а опубликованные в «Напшуде» части составили брошюру под общим названием «Неподцензурная печать» (по-польски «Бибула»), многократно переиздававшуюся и в последующие годы, в том числе и на иностранных языках под оригинальным названием. Кстати, именно за этот цикл статей в легальной газете Пилсудский получил в 35-летнем возрасте первый в жизни авторский гонорар.

Столь пристальное внимание к недавнему прошлому партии вряд ли можно объяснить только стремлением Пилсудского показать молодежи, в каких невероятно тяжелых условиях рождалась ППС, или же привлечь к ней внимание рабочих и интеллигентов, желающих связать свою жизнь с социалистическим движением. Несомненно, правы те, кто считает, что публицистика Пилсудского была также достаточно веским аргументом в его неявном споре со скрытыми оппонентами в пользу подтверждения само собой разумеющегося права когорты партийных активистов 1890-х годов на руководство своим детищем.