Текст книги "День обаятельного человека"

Автор книги: Геннадий Шпаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Геннадий Шпаликов.
День обаятельного человека

ПРОЛОГ

В этой истории предполагается много разговоров, длинных сцен, которые будут разворачиваться на многих страницах, да и герой ее, как вы убедитесь впоследствии, не в меру красноречив, поэтому мне приятно предложить вам начало, в котором не будет никаких разговоров вообще, а будут такие славные вещи, как пляж в Серебряном бору, как летнее безоблачное небо, блеск воды, солнце, парашютисты, повисшие невдалеке над полем Тушинского аэродрома, бесшумно парящие планеры, загорелые молодые люди и девушки, легко ступающие по песку, по траве, сидящие в плетеных креслах, играющие в волейбол, загорающие, в темных очках и без очков, с приклеенными на носу бумажками, пьющие воду из бумажных стаканчиков; и еще вообразите непрерывную музыку по радио, разноцветные зонтики и кого-то с гитарой, сидящего на песке в окружении многочисленных слушателей, которым он поет с истинным вдохновением, не требуя взамен ничего, кроме одобрения и улыбок.

Герои этой истории двигаются в пляжной толпе, не выделяясь из нее и не привлекая особенного внимания, хотя девушка стройна и хороша собой, а парень – представляет из себя образец мужественности шириной плеч, открытой улыбкой, ростом и всем прочим, что должно быть в человеке, который уже достиг тридцати лет и часть этого времени он серьезно занимался своим физическим развитием, ибо ничто не может появиться просто так.

На плечи девушки наброшено полотенце, ее светлые волосы лежат свободно. Ветер от реки временами заставляет их взлетать, открывая полностью ее лицо, удивительно свежее, покрытое молодым первым загаром.

Уже далеко не начало дня, и хотя июльское солнце светит с нeослабевающей энергией и продолжает свое благородное оздоровляющее действие на горожан, они толпятся у кабинок, надевая юбки через голову и, стоя на одной ноге у воды, натягивают на другую, только что омытую, ботинок.

А наши герои, которых зовут соответственно Андрей и Вера, минуют ворота пляжа и оказываются среди множества машин, которые стоят здесь в ожидании своих хозяев, сверкая лаком и никелем, чуть покрытые пылью, жаркие внутри.

Андрей открывает машину – все ее двери, чтобы она немного проветрилась перед дорогой.

Вера переодевается в машине, собственно, ее переодевание заключается в том, что она натягивает на себя открытый сарафан.

Андрей надевает белую рубашку, легкие светлые брюки и босой садится за руль. Вера прислоняется к нему плечом, и они медленно выруливают на шоссе, пробираясь между других машин.

Выбравшись, они въезжают в сосновый лес. В открытое Верой окно врывается ветер, становится не так жарко, и путешествие приобретает приятность во всем, включая музыку, передаваемую приемником, мелькание за окном сосен, дач, и наконец, широкое шоссе впереди, которое совершенно ослепительно сверкает радужными пятнами бензина, пролитого кем-то, и просто белизной бетона под солнцем.

НОЧЬ

Среди ночи Вера проснулась в испуге: Андрея рядом не было.

Она села в постели.

– Андрей! – позвала она. – Андрей! Ты где?

Ответа не последовало.

– Андрей! – еще раз позвала она.

Что? – Андрей неожиданно показался в раскрытой двери балкона

Вера охнула.

– Жарко, – сказал Андрей, – не могу уснуть. – Он был в одних трусах, босой.

Вера закуталась в простыню и вышла на балкон.

На балконе дул слабый ветерок, и было приятно подставить ему лицо.

Андрей прилег на раскладушку, вытянул ноги. Вера стояла, облокотившись о перила.

Под ними была ночная улица, широкий поворот Садового кольца, пустынного в этот час.

Лишь изредка проносились по нему такси.

– У тебя плечи болят? – спросила Вера.

– Горят. У меня, наверно, и температура поднялась.

– Точно. – Вера положила ладонь на его лоб. – Температура. А тебя не знобит?

– Немного знобит.

– Давай я тебе спину маслом помажу, – сказала Вера. Она ушла в комнату и спросила оттуда: – Включить приемник?

– Ага, – сказал Андрей. – Поищи там что-нибудь.

Негромко зазвучала музыка.

– Эта нравится? – спросила Вера.

– Нравится, – сказал Андрей. – Ты что там делаешь?

– Масло ищу.

Вера вышла на балкон. На ней была рубашка Андрея, закрывавшая колени.

– Поворачивайся, – сказала она. – Давай, ложись на живот.

Андрей повернулся. Вера ладонями растирала масло по его спине.

Спина на белой простыне казалась почти черной.

– Ну как? – спросила Вера, втирая масло.

– Хорошо. – Андрей повернул к ней лицо, улыбнулся, глядя, как она старается. – Может, хватит? – спросил он.

– Лежи. Плечи, плечики, – говорила Вера. – Могли бы еще пошире быть.

– А тебе что, не нравятся?

Нравится, нравится, – сказала Вера. Лежи. Ты самый потрясающий атлет, которого я в жизни встречала. Гигант, атлант, кариатид.

– Я тоже так считаю, – сказал Андрей.

– И все того же мнения, – согласилась Вера.

– Ты же знаешь, что я тебя люблю? – Андрей сел, обнял Веру.

– Нет. Первый раз слышу. Да я вас никогда раньше и не видела. Кто вы такой, как вы сюда попали среди ночи?

– По трубе влез, – сказал Андрей. – Много наслышан о вашей красоте.

– Вы бы хоть штаны тогда надели. – Вера прижалась к Андрею.

– А у меня странности.

– Какие-то у вас неинтересные странности, – сказала Вера.

– Уж какие есть. Не взыщите.

– А по карнизам и гребням крыш при лунном свете не ходите?

– Нет.

– Жалко. А... – хотела она что-то еще спросить, но Андрей поцеловал ее, и, целуясь, они замолчали надолго, и лишь потом Вера сказала: – Так и задохнуться недолго. Я знаю случаи. – Она прижалась к Андрею. – Ты не поверишь – я начинаю бояться.

– Что? – спросил Андрей. – Кого ты боишься?

– Не знаю. Я боюсь себя, тебя – и за тебя боюсь, даже до глупости: вдруг ты под машину попадешь, вдруг тебя какой-нибудь бандит по ошибке ночью стукнет или я, например, отравлюсь случайно какой-нибудь любительской колбасой – и все кончится.

– Знаешь, – сказал Андрей, – когда сидишь на солнце, ты прикрывай голову. В этом все и дело.

Я тебе серьезно говорю.

– Я понимаю. Особенно насчет колбасы и бандита, который может ошибиться.

– Андрей! Ты не понимаешь...

– Спокойно. Главное, это вашему брату сумасшедшему не возражать. Со всем соглашаться. Ну, какие у тебя еще есть предположения? Выкладывай, не стесняйся.

– Андрей, ты нехороший человек.

– Верно, нехороший. Опомнись и погляди на меня непредвзято, – Андрей обнял Веру. – Отбрось все личное, заслоняющее тебе глаза, все внешнее, поверхностное – и перед тобой откроется мрачная картина зла, и твоя доверчивая душа содрогнется при виде бездны юмора, и если ты меня сейчас же не остановишь, это плохо кончится для нас обоих, потому что я красноречив и буду говорить до утра. – Он поцеловал Веру. – Спи, моя красавица, сладко спи, радостный светлый сон на тебя уже летит.

Вера закрыла дверь балкона, Андрей растянулся на раскладушке, закрыл глаза.

Где-то совсем рядом, за соседними крышами, ударили куранты.

УТРО

Три часа ночи. Половина четвертого.

В Москве уже светлело. Первыми, как всегда, просыпались птицы, а в городе их довольно много, и в эти предутренние часы они уже начинали какие-то свои разговоры, куда-то летели по своим делам, ссорились, хлопали крыльями, мирились, наполняли голосами бульвар.

Голуби степенно расхаживали по проезжей части улицы и собирались в центре площади.

Оживали пруды. По их поблескивающей от первых солнечных лучей глади, по спокойной, теплой воде уже плавали утки, ныряли, весело взбирались на деревянный помост в самом центре пруда, отряхивались и снова устремлялись в плавание.

Лебеди вели себя несколько иначе. Важные и строгие, они скользили по воде, отражаясь всей своей красотой в ее поверхности, и со стороны могло показаться, что в этом самолюбовании и есть цель их движения.

А между тем, город оживал.

Прибыли первые поезда и электрички, и первые пассажиры уже выходили на вокзальные площади, озирая столицу еще сонными глазами, удивляясь мощи высотных зданий, которые располагаются вблизи почти всех московских вокзалов и производят на впервые попавших в столицу сильное впечатление своими башнями и шпилями, уходящими в небо.

Это небольшое отступление от основного повествования я бы хотел закончить медленным полетом над Москвой на небольшой высоте – над ее домами, переулками, строительствами, над ее театрами и бульварами, над зоопарком, – обязательно! – чтобы мы неожиданно увидели мощного зубра, прогуливающегося по траве, или слона, который, представьте, появится сразу же после того, как мы пролетим серебряный купол планетария и астрономическую площадку.

Этот полет может получиться хорошо и напомнит те незабываемые счастливые полеты, которые мы совершаем во сне, пока растем, а поскольку с течением времени такие сны снятся все реже и реже, то, я думаю, вам доставит большое удовольствие пролететь над Москвой хотя бы таким образом.

Но пора вернуться к героям этой истории, которых мы оставили перед самым рассветом, а уже в городе утро.

Вся комната залита солнечным светом.

Это довольно большая комната в старом доме, с высокими потолками, люстрой и старой, хорошей мебелью, которая, очевидно, стоит здесь давно, привычно, и ее не собираются менять. Стены увешаны фотографиями, концертными афишами, извещающими о выступлениях Андрея. Самого Андрея, однако, в комнате нет, но с первых же кадров мы слышим откуда-то из глубины квартиры его мощный голос, распевающий «Аве Марию» но не возвышенно, а чрезвычайно бодро и мужественно.

Но когда Андрей появляется, продолжая петь, то мы с удовольствием слышим, что на эту знаменитую мелодию он поет вот такие слова:

– Куда пропала моя бритва, куда она запропастилась? Ответа жду и внемлю стенам – они всю правду мне расскажут! О, сжальтесь надо мною, стулья и дорогие домовые! Я не могу ходить не бритым – я знаменитый человек! Аве Мария, мне тоже помоги! –  Андрей в халате, босой. Продолжая петь, он выходит на кухню, где Вера готовит завтрак. – Жена моя, ты заговорщик!– он обнимает Веру. – Тебя за это проклинаю, яичницу я есть не буду, напрасно ты ее готовишь!

– Отстань, не мешай.

Слушай, я тебя серьезно спрашиваю: где бритва? – Андрей уже не пел.

– Откуда я знаю?

– Ну и дом! – Андрей вышел из кухни. – Не дом, а лес. Эй, люди, помогитe! – Через некоторое время он возвращается на кухню с газетой, садится к столу, разворачивает с интересом листы. – Так, – сказал Андрей, – готовится мятеж!

– Где? – спросила Вера, возясь у плиты.

– Недалеко, – сказал Андрей. – Про меня тут ничего не написано? Пистолет у груди стран Среднего Востока. Плохо их дело. Что-то про меня давно не пишут, забывают. Самому, что ли, про себя написать, а? Как ты считаешь? Под другой фамилией, да? Разругать себя в прах, живого места не оставить! И сразу дискуссия, споры! Академик такой-то берет меня под защиту! Ученики одиннадцатого класса возмущены нападками на любимого артиста! Композитор Богословский протестует! Общественность за меня!

– Ох, ты и трепло! – Вера улыбнулась, а Андрей продолжал, увлекаясь все более:

– Дело передают в Организацию Объединенных Наций. У Тан меня полюбил. Советуется, как и что. Ни на шаг от себя не отпускает. Спрашивает меня: «Ну, чего тебе, Андрей, хочется? Какие у тебя сокровенные планы? Хочешь, директором Большого театра назначу? А хочешь – миланскую Ля Скалу бери или Собор Парижской Богоматери!» А я ему говорю: «У, – я так его сокращенно называю, ничего мне не надо. У, я человек скромный, советский, у меня концертная ставка 12 новых рублей, а у Пашки Селезнева – 17, хотя Пашка не в пример мне поет плохо».

– Нет, хорошо поет! – возразила Вера.

– Какая разница! Все равно У Тан Пашку не услышит – ему некогда. Ты посмотри, что на Ближнем Востоке творится!

– Ваше величество, кушать подано! – Вера поставила на стол сковородку.

– Как ты хорошо говоришь: : «Кушать подано». Как будто в МХАТе сидишь. Почему бы тебе не поступить во МХАТ? – Aндрей положил на хлеб большой кусок яичницы и отправил ее в рот. – МХАТ, традиции, театр начинается с вешалки, вот вам кресло Константина Сергеевича, а вот Немировича-Данченко Ты – Чайка! Ну, почему я не летаю? Ну, почему я не летаю? Пoчему я не птица, а всего лишь рояль, ключ от которого давно потерян! Между прочим, ничего сказал, правда?

– А ты бы записывал за собой! – Вера улыбалась, резала свежий помидор.

– Писать скучно, – сказал Андрей. Все пишущие – меланхолики. Раздвоение личности: я – тут, я – там. Самоанализ, вещь в себе, вещь не в себе. А я – человек цельный, здоровый, у меня голос замечательный – так зачем мне писать?

Позвонил телефон.

– Артист Большого, ордена Ленина академического театра Высотский слушает. Паша, это ты? Привет, дорогой. А мы тут как раз про тебя говорили. – Андрей расхаживал по кухне с телефонной трубкой на длинном проводе. – Так в чем суть твоей просьбы, в чем? Говори громко, ты же певец, у тебя легкие должны быть хорошие. Сколько ты по спирометру выдуваешь? Я – семь тысяч! Какова мощь! Нет, Пашенька, прости, не могу. Хочешь, я тебе свою машину дам, чтобы ты с любимой девушкой в Звенигород, например, съездил? Ты никогда не был в Звенигороде? Потрясающий город. Монахи, монашенки. Немедленно туда поезжай – и с любимой девушкой. Прости, я сам в долгах. Всем должен. Кредиторы сжимают кольцо. Имущество вскоре опишут. Ну прощай и прости! – Андрей повесил трубку. – Никогда не давать в долг – вот мой закон. Никогда и никому.

– Ну, Паше можно было дать.

– Запомни: проявишь слабость к одному – весь дом разнесут в две недели. Я не скуп, но – принципиален. Только дураки дают, а мы – не из них. Деньги даются нам трудами, немалыми и опасными. Вот Карузо, пел, пел – и заработал рак горла. Слышала такую историю? – Он обнял Веру. – Или ты хочешь моей смерти?

– Оттого что мы дали бы Паше в долг, ты бы не умер,

– О, если б ты знала, как страстно тебя на заре буду ждать!– Он отстранил Веру от себя и запел дальше по-итальянски, и запел хорошо, запахнувши свой широкий красный халат, делая движения руками, расхаживая по комнате.

Вера влюбленно смотрела на него.

– Молодец я! – сказал Андрей, оборвав пение. – Большой мастер! И притом – какой ум! Редкое совпадение в среде профессиональных оперных певцов! Ну, какие у тебя планы на сегодняшний унылый день понедельник?

– В четыре мы должны быть на похоронах Александры Ивановны.

– Вот занятие для понедельника! Я не пойду.

– Но это же моя родная тетка!

– Вот ты сама и иди.

– Она тебя очень любила.

– Мне очень жаль. Я ее тоже любил. Но я не пойду.

– Но я сказала всем, что ты будешь. Тебя все ждут. Им будет приятно, если ты придешь.

– Им – может быть. Но тетушке-то абсолютно все равно. Она дома лежит?

– Конечно.

– Славная тетка, счастливый человек! Лежит себе дома, спокойно, мирно. Вокруг родственники, внуки, племянники. И никаких организаций! Я пока в консерватории учился, восемь профессоров и два доцента скончались. Представляешь, сколько над ними слов наговорили! Сам выступал дважды. С тех пор не верю ни единому слову, что бы там ни говорили!

– А зачем сам выступал?

– Энтузиазм, но потом всегда смешно. Но некоторые говорят очень сильно. Сами себя до слез доводят.

– Смотри, бритва! – Вера достала бритву с кухонного шкафа.

Андрей пристроился у круглого зеркала. Машинка заработала, загремела.

– Ты знаешь, что я испытывал первую отечественную электробритву? – спросил Андрей, глядя в зеркало. – Свободно могу погибнуть.

– У нас на курсах парень продает хорошую бритву, – сказала Вера.

– Не нравятся мне твои курсы. – Андрей тщательно водил бритвой по подбородку. – Какое-то прибежище темных личностей. Вот и бритвы продают. А наркотики у вас не продают? Оружие?

– Ты же сам хотел, чтобы я учила язык!

– Никогда не понимал, зачем люди учатся иностранному языку. – Андрей расхаживал по комнате.

– Ну ты же учил язык.

– В детстве, бессознательно. Язык – это не профессия. Для стюардесс – да. А так зачем? Книжки читать? Вот радость: прочел Джека Лондона в подлиннике! «Мартин Идена» одолел! Или, может быть, с иностранцами разговаривать? О чем? С кем? Где? На международных конгрессах?

– Но тебе же в поездках помогало знание языка, – сказала Вера.

– С кем я разговаривал по-английски? Только с продавцами. Чем проще наш человек за границей, тем лучше! У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока!

– Ты бы такие вещи всем не говорил, – сказала Вера.

– Умница. – Андрей обнял ее. – Прелесть. Друг и советчик. Здравый ум, соединенный с красотой. Опора в пути, пристань, отдых после боя! Примешь ли меня, усталого, в пыли, омоешь ли мои раны, полученные в боях? Вот, вспомнил. Мне в час звонят насчет зубов, а меня не будет дома! – Андрей пошел по коридору в комнату. Вера за ним. – И тебя тоже! – Андрей сбросил халат, оставшись в трусах. – Все наше здоровье – в зубах! – Он набросил рубашку. – Лучше облысеть, чем потерять зубы.

– Ты оставь телефон, я ему сама позвоню, – сказала Вера.

– Страшный жулик, но мастер. Легче всего разбогатеть, сделавшись стоматологом. – Андрей одевался перед зеркалом. – Наживаются на наших бедах. Интересно, а у них болят зубы? Представляешь, сам себя лечит! Бормашиной! Сам себя боится, убежден! – Андрей засмеялся. – Объятый страхом стоматолог по нашей улице бежал! – запел он на мотив «Шаланды полные кефали». – А с чем рифмуется «стоматолог»?

– Археолог, – улыбнулась Вера.

– А знаменитый археолог свои курганы разрывал! – допел Андрей, завязывая галстук, потом посмотрел на часы. – Однако, уже одиннадцать. Где же твоя домработница?

– Придет, не пропадет. – Вера убирала постель. В дверь позвонили.

– Какая-то подозрительная точность, – сказал Андрей.– Не к добру. Но у меня мало времени.

– Это недолго: ты посмотри, и все. – Вера пошла открывать. – Ты должен произвести на нее впечатление.

– Рекомендации у нее есть?

– Да, хорошие, – сказала Вера.

В комнату смело вошла крепкая, здоровая девушка лет двадцати восьми.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Здравствуйте. – Андрей смотрел строго. – Ну?

– Что? – спросила девушка.

– Как вас зовут?

– Света.

– Откуда вы, Света?

– Из Киева.

– Хороший город, сказал Андрей. В прошлом разрушенный, а теперь возрожденный к жизни. – Он смотрел на Свету, а та молча смотрела на него. – Ну, так вот, – сказал Андрей, собираясь с мыслями и расхаживая по комнате, и его речь потекла плавным потоком: – И вы, и я – мы оба – представители вымирающих профессий. Ни опер, ни балетов, ни домашних работниц скоро не будет. Я не вправе требовать от вас какой-то особенной привязанности, и нет нужды стремиться к тому, чтобы впоследствии вы превратились в Арину Родионовну, но каждый человек должен выполнять свои обязанности на любом, даже скромном посту, и мера ответственности каждого перед своим делом не зависит от величины его, – Андрей ободряюще улыбнулся, – а целиком зависит от нас. Достигнув честности в малом, мы не солжем в большом, и – напротив. – Он помолчал и начал торжественно: – Дом, в который вы попали, имеет свои традиции, уходящие довольно далеко, традиции, которые не возникают сразу, а складываются годами, веками и, достигнув определенной точки, замирают где-то, не желая терпеть какие-то изменения и поправки. Теперь вы – человек нашего дома. Это накладывает на вас ответственность. Дисциплина и точность – вот непреложный закон наших отношений, основанных на взаимном уважении друг к другу и... – Андрей посмотрел на изумленное лицо Светы и поспешил кончить: – И вот, собственно, все.

Света молча вышла из комнаты. Андрей упал в кресло.

Через некоторое время входная дверь захлопнулась, и в комнату вошла Вера.

– Что ты ей наговорил? – спросила она.

– Полный бред, – сказал Андрей. – Традиции, освещенные веками. Какие традиции! Ну, как она?

– Отказалась. – Вера села напротив Андрея. – Зачем ты ее напугал?

– Знаешь, сама разговаривай! вспылил Андрей. – Я старался! Выкладывался! Суетился перед ней! Перед кем, спрашивается? Почему ты не можешь избавить меня от мелочей? На что я трачу свой душевный пыл! Где границы между тем, что я здесь и кто я на самом деле? Где уважение, наконец? Я не требую ничего, кроме уважения своих близких. От кого еще нам ждать его, как не от вас, от тех, кто окружает, кто живет с нами под одной крышей и разделяет наш хлеб? Ты знаешь, какая странная вещь, – Андрей заговорил совершенно спокойно, – у Ванечки Белова, я вспоминаю, была бабка, которую можно переманить. Займись! Странная вещь, стоит мне выговориться, как я спокоен. Необьяснимо! – Андрей пошел в коридор. – Я уезжаю. – Вера шла за ним. – До трех репетиция, потом – что? Потом на радио, потом я тебе звоню к твоей матери, которую поцелуй. – В дверях Андрей обернулся и поцеловал Веру. – Прощай!

– А как же тетя? Ты придешь?

Андрей был уже на лестнице.

– Передай мои соболезнования! Скажи, что я разделяю их горе, – Андрей спускался вниз, – что в этот час я с ними, хотя меня нет буквально, что я зайду в самое ближайшее время... Цветы купи – Голос его уходил все ниже, пока не пропал совсем.