Текст книги "Графоман (СИ)"

Автор книги: Геннадий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Хорошую книгу купить было не так-то просто, но непременно, покупая классику, мы вынуждены были приобретать "в нагрузку" малотиражные издания неизвестных нам писателей, книги которых никто добровольно не покупал, хотя среди них, чего греха таить, были и весьма талантливые авторы. Но, как правило, книги, приобретенные "в нагрузку", никто не читал, их сдавали в макулатуру, чтобы получить талон на покупку книг известных авторов с мировым именем. Но книги эти продавались, хотя и с помощью определенных уловок торгующих организаций, авторы получали гонорары и с полным правом носили гордое имя писателя, как и значок члена соответствующего Союза на лацкане пиджака. На первой странице книги, где размещается краткая аннотация, обычно говорилось: "книга предназначена для широкого круга читателей". Что это значит? – спросите Вы, отвечу – значит это то, что писатель понятия не имел для чего писал и кому предназначал он свое творение.

Предвижу Ваш вопрос, дорогой читатель: а Вы, уважаемый (или не уважаемый) сочинитель, для кого все это пишите? Как Вы определите свой круг читателей? Отвечу Вам просто, без ложной скромности, хотя автор данного сочинения и живет в сельской местности, но в отличии от своего героя, квартиру в городе не продавал, а выехал в село исходя из совершенно иных соображений, и, следовательно, денег для публикации данного сочинения в бумажном варианте и его "продвижения на рынок" не имеет. А если у него и появятся некоторые сбережения (что весьма сомнительно), то употребит он их на более надежное предприятие, а это значит, что в бумажном виде это сочинение никогда издано не будет. Так что же ждет его, если автор когда-либо завершит свое творение? Возможно, история Василия Петровича Гаврилова попадет на сетевые ресурсы, и, может быть, его соизволит прочесть еще кто-либо, кроме самого сочинителя, но, скорее всего, автор так и останется единственным читателем своего сочинения.

Скажете, сочинитель просто набивает себе цену? Ничуть не бывало, автор уже имеет некоторый опыт издания своих книг. Две книги были изданы в одном немецком издательстве, которое не только не требовало денег, но и пообещало гонорар в виде определенного процента от продажи книг. Книги этого издательства реализуются через интернет-магазин и печатаются только тогда, когда поступит заказ от читателя, книгам присвоен, как и положено, номер ISBN, автор каждый год получает отчет о продаже книг и сумме положенного гонорара, но, хотя прошло уже несколько лет, ни один экземпляр книги не продан, так что автор остается единственным читателем своего сочинения, несмотря на то, что оно считается опубликованным. Думаю, если бы опубликовано оно было бы в бумажном варианте сразу, не дожидаясь заказа, то количество читателей не увеличилось бы. Надеюсь, Вы догадались, что написал бы автор этого сочинения в тексте краткой аннотации – "книга предназначена для...", думаю Вам все ясно.

Итак, дорогой читатель (Вы поняли, к кому я обращаюсь), герой нашего сочинения, Василий Петрович Гаврилов, в отличии от автора, еще питает некоторые иллюзии относительно признания своего таланта и надеется, что титул писателя будет когда-нибудь ему присвоен, если не в виде членского билета Союза писателей, то в виде надписи на могильной плите. Когда-то (если откроете литературу, то даже вспомните когда), известный классик назвал своего героя, Григория Александровича (фамилию этого героя Вы, надеюсь, помните), Героем нашего времени. Уподобляясь классику, сочинитель мог бы назвать своего героя Героем современной сетевой литературы и малотиражных изданий в количестве ста экземпляров. Почему ста? – спросите Вы. Да потому, что большее количество макулатуры автору просто негде хранить, а меньшее Вам ни одна типография не напечатает. Так можно было бы и обозвать свое сочинение, но имя подобное слишком длинно и неудобочитаемо, потому сочинитель нашел для него более емкое и короткое название.

И что же наш герой? Какие чувства терзают его? Что творится в его душе? Что мешает ему, подобно известному отставному римскому императору наслаждаться выращиванием капусты или других овощей? Каждый человек ищет себя, для одного на это уходят годы юности, другие, очень немногие, ясно видят свое предназначение с самого детства, иные ищут себя всю жизнь, ищут и не находят, к некоторым озарение приходит только под старость, когда уже и сил для реализации своих способностей не осталось, да и способности эти, внезапно обнаруженные, оказываются значительно поврежденными склерозом, гипертонией и прочими недугами, сопутствующими определенному возрасту и неопределенному образу жизни. Сколько таких талантов угасают, так и не успев разгореться, они не горят ярким пламенем, озаряя все пространство вокруг себя, а тлеют, коптят и гаснут, гаснут тихо и незаметно, оставляя лишь оплавленный стеарин на листах рукописей. А может нет никаких талантов, а все это лишь болезненная страсть, которая лечится в медицинских учреждениях закрытого типа? А кто может уловить ту грань, которая отделяет болезненную страсть от настоящего таланта, или ту черту, перейдя которую, талант становится болезнью? А, может быть, талант писателя и болезнь – это одно и то же? Разве не рождаются строки поэзии из воспаленной, больной души?

Надеюсь, что читатель простит автору некоторое отклонение от сюжета нашего сочинения, да, конечно, непременно простит, ведь Вы же помните, тот круг читателей, на который сочинитель ориентируется при написании данного повествования, а потому вернемся лет на двести назад, вспомнив героев того времени, воплощенных в образах Онегина и Печорина. Что говорили нам о них на уроках литературы? Помните? Ну, кто учился в советской школе, тот конечно помнит, а кто окончил школу в теперешнее время... Откройте советский учебник литературы, если у Вас он есть, а если нет, то любой литературный сайт, посвященный классике и прочтите. Кем были те люди, герои девятнадцатого века? Скучающие дети богатых родителей, которым не приходилось трудиться, чтобы заработать себе на жизнь, у которых не было великих идей, да и откуда они могли взяться, если жизнь перед ними не ставила никаких задач?

– Стоп! Стоп! – скажите Вы. – Что Вы тут нам лапшу вешаете? Какие герои девятнадцатого века? Какие Онегины и Печорины? Вы рассказываете нам об обыкновенных, современных наших "мажорах"!

Дети богатых родителей, сколотивших самыми разнообразными, чаще всего криминальными способами некоторое состояние, добившихся определенного положения в обществе, дети, у которых нет никаких целей в жизни, никаких проблем, которые прожигают жизнь подобно тем дворянским детям первой половины девятнадцатого века. Чем отличаются они, герои нашего времени от героев времен от нас несколько отделенных? Практически ничем, разница лишь в том, что вместо балов и прекрасных дам, у нынешних – ночные клубы, бордели и проститутки, вместо бальных танцев – кривлянья стриптизерш, и еще одно небольшое отличие, – те, решая возникавшие меж ними споры вызывали друг друга на дуэль, эти – нанимают киллера.

Зачем это все? Какое отношение это имеет к нашему сочинению? Да, самое прямое! "Мажоры" начала девятнадцатого века явились плодородной почвой, на которой произрастает многострадальная русская интеллигенция, пуская корни свои вглубь этого общества, питаясь их соками, живя их бедами, и потом переболев ими, эта, с позволения сказать русская, интеллигенция учит нас, как нужно жить. А являлась ли эта интеллигенция русской? Ведь общались они между собой на французском, говорить на русском считалось дурным вкусом, все они смотрели на Запад, жили их укладом, равнялись на их "ценности", от них перенимали понятия демократии, свободы и равенства.

Русскую интеллигенцию мы воспринимали лишь в части их стремления свергнуть самодержавие и устроить демократию по западному образцу, разрушив Российскую империю. Но когда империя эта была разрушена и на месте ее образовался Советский Союз, то эта либеральная интеллигенция стала бороться за разрушение Советского Союза, не находя в нем вожделенной для них свободы, путая "Голос Америки" с голосом совести. А когда и Советский Союз рассыпался на множество осколков "независимых" "суверенных" обломков бывшей некогда Великой державы, русская интеллигенция стала прилагать все усилия к тому, чтобы разрушить и то, что еще осталось. Многие писатели и поэты, которые самоотверженно боролись с "преступным" коммунистическим режимом, обрушив этот режим и ужаснувшись условиям жизни при разгулявшейся свободе, сбежали за рубеж, и теперь, глядя оттуда, важно поучают нас, как нужно жить.

Если русскую интеллигенцию, поставившую Россию на край гибели в феврале семнадцатого, породили Онегины и Печорины, "мажоры" начала девятнадцатого века, то к каким же бедам может привести интеллектуальная элита современного общества, взращенная на "мажорах" нынешних?

Современная российская элита обучается в западных ВУЗах, по западным программам, считает достойными лишь тех, кто свободно владеет английским, относясь ко всему русскому с пренебрежением. Они трепетно относятся к писателям-либералам шестидесятых годов двадцатого столетия, сочувствуют их гонениям и преследованиям со стороны соответствующих спецслужб, они определяют мировоззрение издательств, взгляды редакторов различных журналов и интернет-изданий.

Итак, вернемся к нашему герою. Были ли у Василия Петровича шансы стать писателем? Писателем признанным, издаваемым и читаемым? Да, никаких! Ни малейших шансов на признание у Василия Петровича не было, да и быть не могло. "Но отчего же? – спросите Вы. – Неужели он, действительно, так плохо писал, не имел никакого таланта и был обыкновенным графоманом, которому для реализации своих амбиций следовало бы обращаться не в издательства, а в соответствующие медицинские учреждения?" Если бы это было действительно так, то не стоило бы ему посвящать это сочинение, поскольку повествование о жизни подобных героев пишут люди со специальным медицинским образованием, и называется такое повествование историей болезни. Нет, дело в совершенно ином.

К современной творческой интеллигенции, происхождение которой сочинитель кратко описал несколько выше, относился Василий Петрович не так, как следовало бы относиться тому, кто желает быть изданным и признанным. Он прохладно относился к Пастернаку, не любил Галича, терпеть не мог Солженицына, не восторгался Довлатовым, неуважительно относился к Аксенову, и даже бестселлер творческой интеллигенции, "Золотой теленок" и "Двенадцать стульев" вызывали в нем не столько смех, сколько страх и неприятие тех явлений, которые и привели в конце концов к краху общество социализма. Может быть он был идейно убежденным коммунистом, и не принимал ни малейшей критики социалистического общества? Нет, идейно убежденным он не был, не было у него ни стихов, ни рассказов, воспевающих коммунистические идеалы, подобных тем, что заполняли в свое время страницы провинциальных газет и журналов. Но однажды на концерте всемирно известного советского сатирика Аркадия Райкина он увидел то, отчего пришел в ужас. Великий сатирик высмеивал пороки социалистического общества, а в зале сидели те, кто пороки эти собою олицетворял, вальяжные, ухоженные мужчины, расфуфыренные, увешанные дорогими украшениями дамы, они смеялись, они аплодировали, и Василию Петровичу стало страшно, он понял, что смеялись они не над пороками нашего общества, они смеялись над нами, наивными, доверчивыми обывателями, которые были убеждены, что пороки, высмеянные великим комиком, уйдут, растают, словно утренний туман. А они, сидящие в зале, знали, что скоро, очень скоро, то, что высмеивал Райкин станет нормой жизни, и они, торгаши, подпольные миллионеры станут в этой жизни хозяевами. Время это пришло, и великие сатирики и юмористы внесли в дело развала социализма не менее весомый вклад, чем диссиденты шестидесятых годов, воспевающие западные ценности, ловившие сквозь шорох помех под одеялом всевозможные "голоса", выдавая потом в своих произведениях мысли, навеянные этими "голосами", за голос совести.

Короче, Василий Петрович не стал своим в среде современной творческой интеллигенции, как, впрочем, не был он в свое время своим и в среде тех писателей, что пели гимны партии и правительству, хотя в числе тех, кто их пел, были и такие, что после стали считаться непримиримыми борцами с коммунистическим режимом. Не став своим, Василий Петрович никак не мог рассчитывать на то, что его работами всерьез заинтересуется какое-либо издательство.

Что-то слишком отвлеклись мы с Вами, дорогой читатель, от нашего повествования и совершенно забыли о нашем герое, что он делает, Василий Петрович? Где он? Уже полдень, солнце палит неимоверно, нет даже ветра, который мог бы хоть немного развеять полуденный зной, тишина, лишь только мухи звенят над кучей перегноя, который наш несчастный агроном собирался вывезти на грядки, но так и успел. Но где же он сам? Чем занимается? В это время лучше укрыться где-нибудь в тени от палящих солнечных лучей, но в доме его нет. Компьютер выключен, постель не разобрана, да и во дворе, под тенью ореха его не видно.

Ах, да вот же он! На огороде, картошку окучивает. Ну, Василий Петрович, Вы даете! Кто же в такую жару на огороде работает? Совсем Вы не бережете себя, дорогой мой, откуда в Вас этот энтузиазм проснулся? Да, не в энтузиазме дело, а дело в том, что Василий Петрович, по причине своей природной лености к сельскохозяйственным работам, вовремя не сделал то, что сделать нужно было еще недели две назад, окучить картофель, подготовить канавки для полива и с помощью насоса залить эти канавки водой. Василий Петрович знал, что в этих чертовых степях без полива ничего расти не будет, но все откладывал, пока не пришел сосед Коля. Тот посмотрел на картошку и, печально покачав головой, мрачно произнес:

– Ну все, Васыль, пропала твоя картошка, шош ты не полил ее? Глядь, уж и листья скручиваются, желтеют, если завтра не польешь, то все, сгорит картошка твоя.

– Да, вроде, дождь обещали, – попытался отговориться Василий Петрович.

– Какой дождь? Тут вокруг села тучи ходят, а ни одной капли не упадет, дождь у нас идет тогда, когда он не нужен, когда картошку копать надо будет, тогда и дождь пойдет, и прогнозам этим в интернете не верь, врут всё.

Василий Петрович понял, что пропадут все его труды, и в тот же день начал нагребать землю на корни кустов картофеля и делать борозды для полива. Солнце уже стояло в зените, неимоверно пекло, и он, тихо матерясь и охая от боли в спине, периодически осматривая свои покрывшиеся водянистыми мозолями руки, неистово работал сапой, готовя грядки под полив. Сделано не было еще и половины, когда его праведный труд прервал сосед Коля. Он хотел предложить Василию Петровичу выпить по рюмочке, но, почти наверняка зная, что тот от предложения может отказаться, зашел издалека.

– Вот ты, Васыль, человек образованный, ученый, экономист, скажи, как думаешь, а окупит ли себя то, что мы с тобой делаем? Нынче и электричество подорожало, да и на насос ты не мало денег выкинул, опять же шланги, да и работа сама тоже. Не лучше ли на базаре картошку купить?

– Ой, Мыкола, – Василий Петрович выучился произносить имя соседа на местном наречии, – какой я экономист? Экономистом я никогда не был, программистом работал. Затраты не считал, но, думаю, на те деньги, что вложил я в этот огород, можно полтонны картошки купить, но сам же говорил: "сажать, сажать надо", а теперь?

– Ну... – Мыкола развел руками, – а может выпить нам по соточке? У меня первачок по особому рецепту, и сальце есть, доброе, с прожилками, и огурчики.

Василий Петрович, возможно, и согласился бы, но он прекрасно понимал, что если он с огорода уйдет, то сегодня уже сюда возвратиться не сможет, а завтра продолжить начатое не даст радикулит и лопнувшие волдыри мозолей на руках, работа не будет закончена и полив снова отложится на неопределенное время, картошка сгорит.

– Не, Мыкола, пока не закончу, никаких соточек, и не соблазняй.

– Ну, как знаешь, а то приходи, я там, в хате буду.

Сосед ушел и Василий Петрович снова принялся за работу, которую осложняло еще и то обстоятельство, что рядки у него получились не ровными и прямыми, как у соседа, они извивались змеей, а некоторые кусты, как нерадивые солдаты, вырвавшись из строя, одиноко торчали там, где должна была проходить канавка для полива. Нет, не подумайте, что к посадке картошки Василий Петрович подошел слишком легкомысленно, нет, он аккуратно разметил рядки, натянув веревочки, но как ни старался он, ровных рядков все равно не получилось.

Солнце уже коснулось крыши Колиного дома, готовясь упасть за горизонт, когда Василий Петрович, закончив работу, медленно поплелся во двор, он умылся водой из бочки, что стояла посреди двора, вода в ней прогрелась за день, выплескав почти всю воду, он включил насос, что подавал воду из колодца, вновь наполнил бочку, затем вполз в хату и, упав на диван без сил, тут же заснул.

Проснулся Василий Петрович среди ночи, включил компьютер, чтобы посмотреть новости, и вдруг увидел на сайте Понт-Эвксинского Союза писателей сообщение, что через несколько дней состоится конкурс, посвященный великому русскому писателю Федору Скамейкину, рассказ Василия Петровича, который он отослал на конкурс два месяца назад был принят, но в десятку отобранных для финального тура не попал. Василий Петрович до утра уже не смог уснуть, мучаясь мыслью, стоит ли ему ехать на конкурс или нет? С одной стороны, может и стоит, приглашение-то он получил, но поскольку рассказ его в финал не прошел, то какой смысл ехать? Но, подумав, он все же решил поехать, интересно услышать работы тех, кто получит призовые места, да и вообще, если уж появился официальный повод отлынить от сельскохозяйственных работ (картошку, конечно, нужно будет полить, это не обсуждается), то почему бы им не воспользоваться?

– Литературный конкурс

Перед тем, как покинуть свою сельскую обитель, Василий Петрович созвонился с Ромашкиным на предмет возможности остановиться у него на пару дней. Ромашкин не возражал, он был даже рад новой встрече со старым другом, тем более, что Василий Петрович оказался идеальным собеседником: он слушал Ромашкина не перебивая, что являлось большой редкостью среди тех, кто знал Володю достаточно хорошо. Выполнив лишь самые необходимые работы (поскольку выполнить все работы в принципе невозможно), купив килограмм сухого корма для кота и поручив его соседу, Василий Петрович уехал в Понтополь.

Приехал он в город к вечеру, и терпеливо выслушав рассказы Ромашкина, хотя многие из них он успел выучить наизусть, Василий Петрович уснул на уже знакомом ему старом кожаном диване, а наутро отправился в литературный дом Кирилла и Мефодия на конкурс. Встретив своих друзей, писателей и поэтов Понтополя, он выслушал от них комплименты, которые сводились к тому, что ему, Василию Петровичу, работа на свежем воздухе пошла на пользу, и выглядит он превосходно, некоторые убеждали, что завидуют человеку, решившему сменить закопченный и пропахший бензиновым перегаром город на здоровый деревенский климат, хотя сами поменять свой привычный образ жизни не торопились. Василий Петрович не стал никого разубеждать в их искренних заблуждениях, хотя ему самому запах автомобильных выхлопов казался более предпочтителен тем запахам, что распространялись над селом, когда соседи вычищали помещения, где содержались свиньи, коровы, козы и прочая живность.

После того, как участники конкурса и гости, наговорившись, расселись по местам, Вероника Зубова, известная в городе поэтесса, член Понт-Эвксинского Союза писателей, объявила об открытии финала конкурса, посвященного великому русскому литератору, удостоившему своим вниманием наш город, Федору Ивановичу Скамейкину. Слово было предоставлено столичному писателю, члену какого-то Союза, председателю жюри, Аполлинарию Семеновичу Кузюкину, человеку лет тридцати или тридцати пяти, а может даже и сорока, среднего роста с аккуратными черными усиками на слегка полноватом лице. Остатки былой шевелюры на полысевшей голове были тщательно зализаны назад так, чтобы по возможности максимально прикрыть плешь на затылке.

Слегка прокашлявшись, Аполлинарий Кузюкин начал речь. Он рассказал о критерии оценки присланных на конкурс произведений, который сводился к тому, что оценивались работы субъективно, по принципу: "зацепило" или нет, как выразился сам председатель.

Вы, наверное, подумаете, что Аполлинарий Кузюкин прав? Ну, какие еще могут быть критерии при оценке литературных работ? Так вот, дорогой мой читатель, посмею Вам возразить, Вам и уважаемому Аполлинарию Кузюкину. Конечно, читатель оценивает литературу чисто субъективно, на свой вкус, и вкусы читателей зависят как от мировоззрения, так и от воспитания, количества и качества прочитанного до этого, и многого, многого другого. Это я говорю об оценке литературного творения читателями, но не профессиональными литераторами, и если бы объективных оценок для них, профессиональных литераторов, не существовало, то не было бы и многочисленных монографий, статей, диссертаций, посвященных русской словесности и другим проблемам литературы. Конечно, это не математика, где можно подставив в формулу определенные значения переменных величин, тут же получить результат, субъективный аспект в оценке весьма велик, но все-таки литературный критик имеет возможность оценить работу автора по более объективным критериям, чем "зацепило" или нет.

Скажете, сочинитель просто набивает себе цену? "Ну, назовите, хоть один из этих, объективных критериев?", – скажите Вы. Да нет, не буду я Вам морочить голову, обо всем этом написано множество книг, статей, и найти их в интернете не составляет труда, просто тот, кто берет на себя оценку творчества авторов, чаще всего молодых, которые смотрят на него, председателя жюри, как на Бога, от мнения которого зависит их дальнейшая литературная жизнь, должен не только проявить максимальную объективность в оценке, а и указать грамотно на недостатки и упущения. Указать на недостатки не для того, чтобы продемонстрировать свою эрудицию, а для того, чтобы помочь писателю в совершенствовании своих способностей, в развитии таланта и обретении мастерства.

Итак, заявив критерий оценки, Аполлинарий Кузюкин начал читать произведения финалистов, Василий Петрович подумал, что места уже, видимо, распределены, иначе чем же занимались члены жюри все это время, и то, что происходит сейчас, всего лишь элемент некой игры, в которой все делают вид, что мнение зала каким-то образом учитывается. Всем зрителям, кроме участников конкурса, были розданы списки работ финалистов, и каждый должен был отметить понравившееся ему произведение.

Но Вы же понимаете, что прослушать десять рассказов подряд, оценить и выбрать один из них – задача практически нереальная. Нужно как минимум иметь тексты этих работ, либо обладать способностями Юлия Цезаря для того, чтобы удержать в памяти все десять работ, воспринятые на слух.

Василий Петрович не старался запомнить все, что читал Кузюкин, он слушал, прикрыв глаза, слушал мелодию текста, иногда некая фраза, взрывала текст диссонансом, больно ударяя кнутом по ушам, Василий Петрович вздрагивал, внимательно вглядывался в чтеца, пытаясь понять его отношение к прочитанному, но на лице Аполлинария Кузюкина ничего не отражалось. Иногда фразы, прозвучавшие диссонансом, тут же забывались, иногда застревали в памяти, и тогда Василий Петрович пытался уловить их смысл. Одна фраза никак не давала ему покоя, автор рассказа писал о кошке с женскими глазами. Что это могло значить? Какой образ пытался выстроить автор? Кошка с женскими глазами.

Ну, что, мой дорогой читатель, представили? Получилось? Лично я себе ничего подобного представить не могу. С физиологической точки зрения глаза кошки и человека отличаются формой зрачка, но вряд ли эту особенность имел ввиду автор. Что же он хотел сказать? Наверняка, речь шла не об особенностях зрачков, возможно, у кого-то из читателей хватит воображения для построения образа, но ни у меня, ни у Василия Петровича воображения не хватило. Мы вполне можем представить себе женщину с кошачьими глазами, точнее, женщину со взглядом кошки (форма зрачков здесь ни при чем). Но почему женщину с глазами кошки представить себе мы можем, а кошку с глазами женщины – нет? В широко известной нашему поколению дворовой песне неизвестный автор сравнивал глаза девушки с глазами "пугливой горной серны", но обратного сравнения слышать до сих пор не приходилось. Почему?

Все дело в том, что с каждым животным связан определенный стереотип, и хотя эти стереотипы чаще всего не соответствуют действительности, они довольно устойчивы и вызывают вполне конкретные образы при сравнении людей с животными. Подобные сравнения мы слышим и в повседневной жизни, и если одного человека сравнить со львом, а другого с ослом, то, на основе известных стереотипов, каждому становится ясно, о каком качестве человека идет речь.

Можно ли сравнивать животное с человеком? Конечно можно, но человека мы привыкли воспринимать во всей его сложности и многогранности, и если сравнивать животное с человеком, то нужно уточнить, о каком человеческом качестве идет речь. Если мы скажем, например, что этот кот – профессор, а кошка – заботливая мать, то становится ясно, о чем автор хотел сказать, но кошка с женскими глазами, простите...

После того, как все десять рассказов были прочитаны, и зрители передали листы со своими оценками Аполлинарию Кузюкину, жюри удалилось на совещание, а для зрителей и участников конкурса был объявлен перерыв. В перерыве все дружно галдели, обмениваясь впечатлениями и делая прогнозы, некоторые вышли на улицу покурить. Члены Понт-Эвксинского Союза писателей, издавшие недавно свои сочинения, предлагали купить книгу, делая сами себе рекламу так, как могли, и чтобы не показать своего безразличия к собратьям по перу, покупали книги друг у друга, обмениваясь автографами. Василий Петрович тоже купил два сборника стихов известных ему авторов. Но вскоре прозвенел звонок, извещая о том, что перерыв закончен, и сейчас представят победителей конкурса.

Аполлинарй Кузюкин произнес речь, которая сводилась к тому, что все авторы достойны наград, но нужно выбрать лучших, долго убеждал собравшихся в трудной и самоотверженной работе жюри, в непременном учете мнений слушателей, в том, что выбор был непростым, и прочее, и тому подобное. Вспомнил он и рассказ Василия Петровича, и хотя ни автора, ни названия рассказа Кузюкин не упомянул, Василий Петрович понял, что речь шла именно о нем, положительно отозвавшись о самом рассказе, Аполлинарий Семенович сказал, что тема не нова, где-то когда-то что-то подобное он уже читал. Проговорив в общей сложности минут двадцать, Аполлинарий Кузюкин, наконец, назвал победителей конкурса под аплодисменты зала.

Затем последовало награждение победителей, авторам, занявшим второе и третье место вручили портреты Скамейкина, а лауреату подарили бронзовый бюст писателя и авторучку с золотым пером. После того, как шум восторгов и аплодисментов стих, Аполлинарий Семенович, попросил зрителей и участников конкурса не расходиться, поскольку после небольшого перерыва он проведет мастер-класс.

После того как окончился перерыв и наиболее стойкие заняли свои места, Аполлинарий Кузюкин начал читать свои стихи. Стихи Василию Петровичу понравились, но в чем именно заключался мастер-класс, он так и не понял. Василий Петрович полагал, что мастер-класс состоит в том, что на примере конкретного произведения, не обязательно своего, мастер демонстрирует применение определенных приемов литературного творчества.

Василий Петрович подумал, что можно было бы вполне провести мастер-класс на основе его рассказа, нет-нет, он не считал свое творение гениальным, просто он попытался построить рассказ по принципу классической трагедии, и если замысел его удался, то можно было бы продемонстрировать в чем заключается трагедия на анализе его рассказа. А что же такое трагедия? Что означает этот театральный термин в классическом его понимании? Вовсе не в том, что негодяй убивает героя, или герой погибает при каких-либо обстоятельствах, а в том, что в этих, трагически сложившихся обстоятельствах, все участники событий оказываются правы, каждый по-своему.

Аплллинарий Кузюкин отметил, что сюжет рассказа Василия Петровича не нов. А знаете ли Вы, позволю себе спросить, какие-либо новые сюжеты? О новизне сюжетов спорили еще несколько тысяч лет назад, называли от четырех до семи сюжетов, а известный драматург Жорж Польти около ста лет назад назвал 36 различных сюжетов мировой литературы. Все дело в том, что выдумать сюжет невозможно, все сюжеты вытекают из сплетения человеческих взаимоотношений, а поскольку природа человечества не меняется, но и в нынешнем веке мы сталкиваемся с теми же проблемами, с которыми люди сталкивались и сто, и двести, и тысячи лет назад.

Да, сюжет, положенный в основу рассказа, не нов, девушка, попавшая в плен к разбойникам, влюбляется в молодого пирата, ну и он, соответственно, влюбляется в нее. (В списке, предложенным Жоржем Польти, этот сюжет значится под номером 26). Но заканчивается рассказ совершенно не так, как принято заканчивать рассказы, построенные по подобным сюжетам, счастливого конца нет, да его и быть не может, если рассмотреть реально возможное развитие событий. В рассказе Василия Петровича события разворачивались следующим образом.

Послушайте, а зачем я Вам это все рассказываю? Может Вам все это не интересно, а я просто морочу Вам голову? Да, я вообще морочу Вам голову, и этим Понтополем, и Понт-Эвксинским Союзом писателей, и великим русским литератором Федором Скамейкиным, и Вы прекрасно знаете, что в реальности всего этого нет. Нет? Это в той, в Вашей реальности этого всего нет, а в этой, которую мы с Вами тут сочиняем, все это действительно существует. И раз уж мы говорим о Василии Петровиче, и история его Вас заинтересовала, то нужно же Вам знать, в конце концов, о чем он пишет и как он пишет, может быть, все это глупости, не заслуживающие Вашего внимания. Может быть это и глупости, но сочинитель так не считает, иначе не было бы никакого смысла сочинять всю это историю, да и, поскольку круг читателей был определен ранее, то с этим читателем мы можем говорить откровенно.

Так вот, в рассказе Василия Петровича молодой пират спасает девушку от притязаний своего капитана, спасает на основе своих пиратских законов, в результате между девушкой и пиратом возникают взаимные симпатии. Но ведь Вы сами прекрасно понимаете, что ничего хорошего из этого получиться не может, вот и Василий Петрович это понимал, и окончание рассказа у него вышло таким. Королевская эскадра потопила пиратский корабль и освободила оставшихся в живых пленников, но молодого пирата, несмотря на просьбу девушки, повесили вместе с остальными. И все были правы, и адмирал, приказавший повесить пирата, и девушка, умолявшая адмирала сохранить жизнь своему спасителю, и жених девушки, что не смог защитить ее от пиратов, да и сам молодой пират, вступившийся за нее, был прав, но это не спасло его от петли. Адмирал выполнял свой долг и не мог нарушить приказ о казни разбойников на месте без суда и следствия, если к тому есть серьезные основания. Да и что бы он мог сделать? Отпустить пирата он никакого права не имел, доставить его в Англию для суда? Но суд не вынес бы оправдательный приговор, поскольку свидетель, жених девушки, настаивал на казни. Он тоже был по-своему прав, он не мог вступить в схватку с пиратами, когда капитан тащил девушку за косы в свою каюту, считаться с ним никто бы не стал, с ним даже не стали бы драться, ведь он не был соперником – он был добычей. Просить адмирала о помиловании для него тоже смысла не имело, его невеста и этот пират из разных слоев общества, у них нет и не может быть ничего общего.