Текст книги "Графоман (СИ)"

Автор книги: Геннадий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Коммерческий сборник

Придя домой, Василий Петрович лег в постель, но уснуть не мог, выпитое пиво не только не давало желанного облегчения и забытья, но причиняло некоторые неудобства, вызванные принятием большого количества жидкости перед сном. Несмотря на то, что выпито было не так уж и мало, опьянения он не чувствовал. В мозгу постоянно крутилась мысль, подброшенная Ромашкиным, о том, чтобы продать квартиру в городе, купить дом в деревне, а на оставшиеся деньги опубликовать роман. Он понимал, что мысль совершенно идиотская, но, как часто бывает, самые нелепые мысли одолевают нас, и кажется, что именно эта идиотская мысль решает те проблемы, которые, подчиняясь нормальной, классической, логике жизни, решить мы не в состоянии. Так, незаметно для себя, он уснул, ему снилось, что роман опубликован, что газеты, телевидение и радио только и говорят о его романе, он видел себя во сне успешным популярным писателем, которому все издатели наперебой предлагали опубликовать его работы.

Но как всегда наступило утро, и сон растаял в предутренней мгле, все стало обыденным, тусклым и блеклым, работа над романом двигалась медленно, с большим трудом, никто не собирался публиковать его рассказы, повести и стихи, а для того, чтобы издаваться за свой счет, средств не было. Обыденность была печальна и бесперспективна. Спешить было некуда, он встал, умылся, сварил кофе и сел за компьютер, чтобы продолжить работу над романом. Но дело не двигалось, мысли сбивались, разбегались, не успев сложиться в слова и предложения. Он выключил компьютер и снова лег в постель. Пытался уснуть, чтобы увидеть продолжение сна, но сон не возвращался, и он подумал, что мысль о продаже квартиры совершенно дурацкая, нужно выбросить ее из головы. Что думать о публикации, если он никак не может дописать этот чертов роман?

Время шло, Василий Петрович жил своей обычной жизнью: встречался с местными писателями и поэтами, публиковал свои стихи в сборнике "Понт-Эвксинской поэзии", что издавался за счет авторов, участвовал в конкурсах, посещал презентации книг, изданных его друзьями и знакомыми за их счет, и в промежутке между этими мероприятиями работал над романом. Кроме всего этого, он внимательно следил за публикациями в коммерческом сборнике; местных литераторов там не печатали, публиковали, в основном, работы знаменитых столичных писателей и тех, кто в свое время, потратив немало сил на борьбу с коммунистическим режимом, после того как режим этот перестал существовать, в поисках лучшей жизни покинули Родину и обосновались за рубежом.

Коммерческий литературный журнал принадлежал известному в городе меценату, Мефодию Кирилову, который, прекрасно понимая, что ни поэта, ни писателя из него уже никогда не получится, на местных литераторов смотрел свысока, считая, что они со своим Понт-Эвксинским Союзом писателей и сборником, издаваемым за свой счет, просто играют в литературу, ничего из себя при этом не представляя. Он предоставлял им помещение литературного дома Кирилла и Мефодия, не взимая за это платы, поскольку иного применения этот литературный дом не находил, а слава известного мецената города все-таки подогревала самолюбие Мефодия Кирилова.

Василий Петрович покупал каждый выпуск коммерческого журнала, читал все, что там публиковалось, и, наконец, пришел к выводу, что его работы ничуть не хуже. Тогда он собрался духом и решил обратиться в редакцию коммерческого журнала. Пошел он туда не сразу, его постоянно мучили сомнения, ведь никто из его знакомых литераторов города в коммерческом журнале не публиковался. На вопрос о том, почему Вы не печатаете свои работы в коммерческом литературном журнале, обычно отвечали неопределенно, сопровождая ответ вялым взмахом руки, и только один из поэтов однажды сказал:

– Литература и коммерция – понятия разные, не всегда коммерческая литература является литературой, я имею ввиду всевозможные современные детективы и триллеры, дамские романы и прочие вещи, пользующиеся спросом у современного читателя.

– Но ведь в коммерческом журнале печатают и серьезных авторов современности, и классиков, – попытался возразить Василий Петрович.

– Да, печатают, но это уже известные имена, известные всему миру, и если кто-то попробует уличить редакцию в том, что они увлекаются конъюнктурой, то редактор возразит: "Вот, мол, и классиков печатаем, и известных писателей современности". Учтите, Василий Петрович, литература и бизнес – это разные вещи, разбогатеть на литературном поприще удавалось немногим, даже гении жили в бедности. Если хотите заработать на литературе, то Вам нужно забыть о том, о чем Вы пишете или хотите писать, докажите редактору, что можете сочинять лихие истории, которые заинтересуют читателя, пусть даже в Ваших сочинениях не будет ни грамма литературы, заключите с ним договор и будете пахать на него всю жизнь, Вы сможете заработать деньги, но навсегда забудете, что такое литература.

Василий Петрович подумал, что в этом, наверное, есть смысл, но в редакцию коммерческого литературного журнала все-таки решил пойти. Женщина среднего возраста, с аккуратной прической, с гладкой, хорошо ухоженной кожей лица постоянной посетительницы косметических салонов мило улыбнулась Василию Петровичу и спросила, чем может ему помочь. Василий Петрович изложил суть своей просьбы, женщина с той же милой улыбкой приняла его сочинения и сказала, что редакция непременно в самое ближайшее время рассмотрит его работы и сообщит свое решение по электронной почте на адрес, указанный автором.

Василий Петрович ждал, он ежедневно посматривал почту, но письма из редакции литературного коммерческого журнала не было, и лишь через полтора месяца пришел краткий ответ, суть которого заключалась в том, что редакцию работы Василия Петровича не заинтересовали. Не заинтересовали. И все. Никаких объяснений. Василий Петрович что-то подобное и ожидал, но ему не давал покоя вопрос: в чем же причина отказа? В слабости работ или в том, что тема их не соответствует тематике журнала? И он вновь отправился в редакцию.

Его встретила та же женщина, с той же милой улыбкой, и вежливо поинтересовалась о цели его визита.

– Да-да-да, помню! – ответила она на его вопрос по поводу мнения редакции о его работах. – Кажется, ответ Вам уже был отправлен, сейчас посмотрю.

Она стала искать в компьютерной базе ответ, и вскоре сообщила:

– Ах, вот.

Она прочла тот же текст, который Василий Петрович уже получил по электронной почте.

– Вы почту свою проверяли? – спросила она.

– Да, конечно, ответ я получил, но мне хотелось бы уточнить, в чем причина отказа?

– Редакция вправе не сообщать причину, – ответила она.

– Я понимаю, я просто хочу знать, для себя, в чем недостатки моих работ.

– Если Вы хотите заказать рецензию на Ваши работы, это можно, но учтите, услуга эта платная.

– Нет-нет, мне не надо рецензии, я просто хочу услышать Ваше мнение, неофициально, так сказать, – Василий Петрович, немного смущаясь, протянул даме шоколадку.

Она улыбнулась, поправила рукой прическу.

– Ну, если неофициально, то я скажу так, работы Ваши ничуть не хуже тех, что мы публикуем, но герои Ваших рассказов живут в своем, далеком от наших реалий мире. Нам нужны работы на злобу дня. Скажите, ну какое дело нашему читателю до Ваших пиратов, капитанов, прекрасных дам? Мы живем в другом мире. Пишите злободневные рассказы.

– Злободневные? – переспросил Василий Петрович. – Скажите, а почему нужно писать именно на злобу дня, не на доброту, а на злобу?

Она рассмеялась.

– Это просто устойчивое словосочетание, идиома, значение его не мотивируется составляющими словами, ну, так принято говорить, "на злобу дня", ни о какой злобе речи нет.

– Вы, как филолог, прекрасно понимаете, что не мотивированных словосочетаний не бывает. И появилось оно не случайно, ведь не говорят же: "на доброту дня", а говорят именно "на злобу". Кому-то очень нужно, чтобы мир наш выглядел злобным и лживым, и именно эта идиома побуждает пишущих отражать негатив нашей жизни.

Я не хочу писать на злобу дня,

Хочу писать на доброту, на радость,

Но пресса нам подсовывает гадость,

Чтоб жили мы, судьбу свою кляня.

– Интересная мысль, – ответила она и снова засмеялась, – Вам бы философские трактаты писать. Вот если бы Ваши рассказы были написаны в средние века, тогда...

– В средние века, – перебил ее Василий Петрович, – за эти рассказы меня вообще отправили бы на костер.

– Вот видите, как хорошо, что мы живем в демократическом обществе, Вам нет причин жаловаться.

– А я и не жалуюсь, просто хочу знать, каким образом мне опубликовать свои работы?

– Понимаете, – вид ее стал серьезным, – у нас журнал коммерческий, мы зарабатываем деньги, нам нужно, чтобы читатели покупали его. Любой человек, открыв журнал на прилавке книжного магазина, обращает внимание на тех авторов, которых он знает, о которых он наслышан, а Ваше имя никому ни о чем не говорит. Редактору лучше разместить слабенький рассказ известного автора, чем сильную работу того, о котором никто никогда ничего не слышал. Нас не интересует качество литературы, мы далеки от проблем добра и зла, нас интересует прибыль, нам нужно выгодно продать свою продукцию. Здесь свои законы. А у Вас есть единственный вариант – публиковаться за свой счет, ведь даже Лев Толстой издавал романы на свои средства.

– Да, но Толстой был графом, а я графоман.

– Ну, напрасно Вы так, у Вас хороший слог, есть свой стиль, у Вас имени нет, а имя нужно делать, и поверьте, это стоит немалых денег.

– А знаете, кто такой настоящий графоман? – спросил Василий Петрович. – Это простолюдин, который во чтобы то ни стало хочет стать дворянином. Именно они и делают себе имя, платят любые деньги, чтобы к их безызвестному имени была добавлена приставка – "граф". А мне это ни к чему.

Василий Петрович не спеша поднялся, распрощался с женщиной, и вышел из редакции. Дул сырой холодный ветер, темные тяжелые тучи грозили разразиться то ли дождем, то ли снегом, а остатки снега вчерашнего, мокрого, грязного, таяли, расползались под ногами; местами тротуар был покрыт ледяной коркой, и Василий Петрович старался идти осторожно, чтобы не поскользнуться. Он дошел до остановки автобуса, где уже стояло несколько человек, по количеству собравшихся он сделал вывод, что автобуса не было давно, и стал ждать, но время шло, автобус не появлялся, а количество народа на остановке росло.

"Если и придет автобус, влезть в него будет невозможно", – подумал Василий Петрович и пошел пешком до следующей остановки.

Нужно заметить, что небольшой городок Понтополь отличался от прочих иных городов еще и тем, что люди на остановках никогда не выстраивались в очередь, как это свойственно было другим, большим городам, здесь, ожидая транспорт, люди сбивались в беспорядочную толпу, и как только автобус или троллейбус подходил к остановке, то вся эта толпа ломилась в дверь, и ворваться внутрь удавалось тому, кто был более проворным, оставшиеся же на остановке в ожидании следующего автобуса постепенно зверели, оттесняя остальных, вновь прибывших, во время следующей попытки, таким образом, справедливость обеспечивалась душевным и физическим состоянием кандидатов в пассажиры. Хорошо усвоив эту особенность и осознавая свои ограниченные физические возможности, Василий Петрович решил ребрами своими не рисковать.

Так от остановки к остановке он и дошел до своего дома. Начинало темнеть, короткий зимний день угасал, то здесь то там зажигались желтые фонари, мимо проносились машины с зажженными фарами, разбрызгивая шинами мокрый снег вместе с грязью. Василий Петрович поднялся к себе на второй этаж, открыл дверь и включил свет. В квартире было тепло и уютно, он снял пальто, промокшую обувь, сел за компьютер и приступил к новой главе романа.

–  Повесть

На дворе стояла сырая, слякотная южная зима, временами шел снег вперемешку с дождем, дул ветер, пробирая до костей пешеходов; дороги и тротуары местами покрылись скользкой, шершавой ледяной коркой. Выходить на улицу не хотелось, работа над романом не ладилась, Василий Петрович писал, переписывал, правил, потом бросал все, ложился на диван и подолгу смотрел в потолок, пытаясь собрать мысли, которые разбегались и никак не хотели возвращаться к роману.

Неожиданно позвонил Воронский, он готовил сборник прозы местных авторов и попросил Василия Петровича подобрать что-нибудь из его рассказов. Василий Петрович вспомнил про свою неоконченную повесть, решил дописать ее и отправить Воронскому, у него была еще неделя времени. Появился стимул, публикация в сборнике, и Василий Петрович принялся за работу. Сидел часами за компьютером, не отрываясь; откуда-то из пространства появлялись мысли, сами собой оформлялись в слова и предложения, как будто кто-то диктовал ему то, что он писал. Писалось легко и быстро, а когда работа была закончена, он несколько раз вычитал повесть и отправил текст по электронной почте Воронскому. Повесть издателю понравилась, и он обещал включить ее в сборник. Однако через неделю позвонил и сказал:

– Поскольку тема повести не совсем обычна, неординарный подход к библейским сюжетам, я отдал ее на рецензию, и вот получил ответ. Очень много замечаний, замечания серьезные, в таком виде я ее в сборник поставить не могу, заходите, отдам Вам текст.

– Хорошо, Валерий Павлович, завтра же зайду, – ответил Василий Петрович и повесил трубку.

Он был явно расстроен, никак не ожидал, что его работа будет так серьезно раскритикована и в сборник не попадет. На следующее утро он поехал к Воронскому. Валерий Павлович отдал ему текст, исписанный шариковой ручкой с красной пастой, замечаний было много, весь текст буквально пестрил ими, словно школьная учительница писала замечания на сочинение нерадивого ученика, не хватало только оценки, "двойки", на большее "сочинение", испещренное такими замечаниями, претендовать не могло.

– Сможете учесть эти замечания и переделать повесть? – спросил Воронский. – Идея интересная, если доработать, то, возможно, в следующем выпуске я ее опубликую, а сейчас уже поздно, завтра сдаю верстку в типографию.

– Думаю, что смогу, хотя не со всеми замечаниями согласен, но переделывать нужно, есть над чем поработать.

Василий Петрович немного расстроился, но, придя домой, сообразил, не зря говорят, что критик работает на автора, если повесть вызвала критические замечания, то есть над чем работать, гораздо хуже, когда отказывают в публикации, не называя причин. Критик, как бы он не разносил произведение, если, конечно, его замечания обоснованы, дает автору пищу для размышления и определяет направления работы над произведением, и если автор умеет работать над текстом, а не впадает в амбиции и обиды, то может получиться нечто вполне достойное. Так рассуждал Василий Петрович, внимательно изучая замечания критика. И, несмотря на то, что замечания эти порой были довольно язвительны, он обращал внимание на существо их, а не то, каким тоном они были сделаны.

Василий Петрович вздохнул, он вспомнил, как легко ему далась эта повесть, будто кто-то невидимый диктовал ему текст, и припомнил еще одну истину, гласящую о том, что если что-либо легко пишется, то часто оно тяжело читается.

Изучив заметки критика на полях текста, он не бросился сходу переделывать повесть, а начал писать ответы на замечания, он как бы беседовал с критиком, спорил, доказывал свою точку зрения, с чем-то соглашался, в чем-то обосновывал свое мнение. Так получилась довольно объемная статья под условным названием "Ответ критику" с солидным перечнем источников, которые подтверждали его точку зрения. Затем он снова принялся за повесть. Работа над романом была отложена.

Время шло быстро, он не заметил, как закончилась долгая слякотная зима, и на деревьях появились первые зеленые листики, природа оживала, как больной после тяжелой продолжительной болезни. Когда работа над повестью была закончена, он отложил ее и снова принялся за роман. Несколько раз он возвращался к повести, снова что-то переделывал, что-то дополнял, что-то выбрасывал, и, наконец, решил, что в таком виде ее уже можно показать Воронскому. Переработал он и статью, изменил название, и подумал, что ее нужно было бы публиковать вместе с повестью. Издатель с предложением согласился и сказал, что постарается включить повесть вместе со статьей в следующий выпуск сборника.

– Домик в дальнем поселке

Прошло вот уже полгода с того дня, как Василий Петрович отдал Воронскому свою повесть, месяц назад он звонил, и Валерий Павлович заверил его в том, что со дня на день отнесет верстку журнала в типографию и обязательно об этом сообщит, но время шло, а долгожданного звонка все не было. Василий Петрович не хотел лишний раз беспокоить издателя, зная о его занятости и авторах, постоянно надоедающих одним и тем же вопросом: «Когда выйдет сборник?», но все же решил позвонить. Воронский сообщил ему новость, которая Василия Петровича повергла в полное уныние, сборника не будет, отныне издание его никто не финансирует.

Дело было в том, что сборник прозы, который время от времени издавал Воронский, печатался не за счет авторов, как сборник "Понт-Эвксинской поэзии", у этого издания был свой спонсор, и был этим спонсором не кто иной, как уже известный нам депутат городского совета Мефодий Кирилов. Совершенно неожиданно некоторое время назад, в разгар очередной предвыборной кампании, Мефодий Кирилов, пренебрежительно относившийся до сей поры к местным литераторам, вдруг по непонятным причинам воспылал к ним отеческой любовью. Не будем гадать, почему это произошло, ведь Вы помните, что повествование наше основано на законах неклассической логики, но Кирилов неожиданно позвонил Воронскому с предложением издать сборник прозы местных авторов, обещая при этом взять все расходы на себя, но с условием, чтобы до выборов сборник был непременно опубликован.

Сборник этот в продажу не поступал, он распространялся среди авторов на тех же принципах, что и сборник "Понт-Эвксинской поэзии", но с непременным условием – несколько экземпляров сборника отсылались Мефодию Кирилову лично, и информация о том, что кандидат в депутаты поддерживает местных литераторов, муссировалась в прессе и в телевизионных новостях. После выборов известный городу меценат выдержал еще три выпуска сборника прозы и затем, по причинам также нам непонятным, финансирование издания прекратил. При этом он никак не проинформировал издателя о своем решении, а просто перестал перечислять типографии, в которой печатался сборник, деньги. Воронский узнал об этом совершенно неожиданно, когда понес в типографию верстку сборника, всю корректуру и верстку он делал сам. Он предположил, что это какое-то недоразумение, пытался связаться с депутатом Кириловым по телефону, записаться на прием, но по телефону связать Воронского с Кириловым отказались, на прием не записывали. Издатель понял, что их сотрудничеству пришел конец.

Новость эта привела Василия Петровича в подавленное состояние. Надежда когда-либо опубликовать свои работы угасла, искать спонсоров было негде, и мысль, случайно подброшенная Ромашкиным после очередной кружки пива о том, чтобы продать квартиру, купить дом в деревне, а на оставшиеся деньги издать книгу, все чаще и чаще стала посещать Василия Петровича. С Вальдемаром Ромашкиным он более не встречался, и поскольку от театральной жизни был далек, то так и не узнал о печальном конце частного драматического театра. Он уже начал подыскивать варианты реализации своего замысла, но ничего подходящего не было, и вдруг, совершенно случайно, наткнулся на объявление в интернете, которое его заинтересовало.

Поселок в сельской местности, где он собирался купить дом, находился хотя и довольно далеко от города, но вблизи железнодорожной станции, и главное, что устраивало Василия Петровича, в поселке был интернет, а, следовательно, связь с миром, с писателями и издательствами. Он обратился в риэлтерскую компанию, которая быстро нашла покупателя на его квартиру, разница в ценах дала Василию Петровичу уверенность в том, что денег, вырученных от сделки, вполне хватит для публикации и повести и романа. Его друзья, местные литераторы, с которыми он обсуждал свои планы, решение его одобрили, говорили, что и Пушкину писалось лучше всего в Болдино, да и Толстой жил не в Питере, не в Москве, а в деревне, где и воздух чище, и пишется легко и свободно, не то, что в городе.

Василий Петрович упаковал свои вещи, погрузил их в старенький "жигуленок", купленный лет тридцать назад, в те времена, когда он еще работал в НИИ, и выехал из города в новую, неведомую ему жизнь. Но не только сельская обстановка была ему не знакома, а даже дом, который купил, видел он только на фотографиях, выложенных в интернете. Было указано, что дом имеет две комнаты и кухню, оборудован газовым отоплением, обставлен мебелью, и не потребует ремонта еще в течение нескольких лет. Фотографии комнат, кухни и двора с колодцем и туалетом убедили Василия Петровича в том, что выбор сделан правильный.

Но когда, свернув с трассы и проехав сто пятьдесят километров по разбитой, ухабистой дороге, он, наконец, подъехал к купленному им дому, сердце у Василия Петровича екнуло – все оказалось совершенно не так. Дом требовал ремонта как снаружи, так и изнутри, штукатурка местами осыпалась, крышу нужно было перекрывать, обои в комнатах покрылись цвелью по углам и у пола с прогнившими местами досками, мебель практически развалилась, радиаторы отопления, хотя еще и не текли, но местами покрылись ржавчиной, а регулятор температуры котла вообще не работал, установленный на максимум, он давно заржавел и не двигался. Тут Василий Петрович догадался, что его просто развели, как лоха, сумма, уплаченная за дом, сперва казалась ему слишком низкой, но теперь он понял, что она, скорее всего, была весьма завышена.

Незабвенный в злой памяти Никита Хрущев как-то назвал писателей инженерами человеческих душ, падкие до сенсаций журналисты и писатели, готовые любую глупость, сказанную тем, кто имеет над ними власть, представить величайшей мудростью, быстро разнесли эту фразу, сделав ее крылатой. Согласитесь, рассматривать душу, пусть не реально существующего человека, а лишь литературного персонажа как конструкцию с заранее заданными параметрами по меньшей мере нелепо. Говорят, чужая душа – потемки, да если бы только чужая, иногда и своя, родная, такое откроет внезапно, о чем не только говорить вслух, но даже на исповеди признать страшно. Бывает, что за такими, казалось бы искренними, качествами души как наивность, доверчивость, таятся ее темные и нелицеприятные свойства: жадность, корысть, зависть. Иначе чем объяснить тот факт, что люди, прожившие жизнь и, казалось, имеющие достаточный опыт, несли свои нелегким трудом заработанные деньги мошенникам из МММ и подобных фирм, внезапно возникающих и тут же исчезающих в никуда. Конечно, потом, сообразив, что их просто "кинули", люди эти обращаются в соответствующие органы с возмущением и требованием примерно наказать мошенников, но это потом, а тогда...

Доверчивость и наивность? Да что Вы говорите! Ведь деньги они относили не в благотворительный фонд, никак не рассчитывая на возмещение, они надеялись на то, что смогут таким образом внезапно обогатиться, не прикладывая при этом никаких усилий. Люди эти были не молодыми, знали, что большие деньги без трудов не достаются, прекрасно понимали, какие проблемы возникают перед теми, кто решил каким-либо образом разбогатеть, но при этом легко поверили, что какие-то люди, ничем им не обязанные, смогут вот так, запросто, решить все их проблемы. И дело тут не в наивности и доверчивости, а в том, что жадность, зависть и корыстолюбие оказывались настолько сильны, что значительно превосходили аналитические способности ума.

Какие же душевные свойства руководили Василием Петровичем, когда он решил продать квартиру в городе для того, чтобы опубликовать роман? Он ведь прекрасно понимал, что разбогатеть на литературном поприще удавалось весьма немногим, Грин умер в нищете, а семье Пушкина после его гибели остались одни долги, да и Эдгар По, основатель детективного жанра, столь популярного у современного читателя, умер в полной нищете бездомным бродягой. Может быть слава? О нет, не слава и не богатство прельстили Василия Петровича, не они толкнули его на этот, казалось бы, необдуманный шаг. Любой человек, от токаря, творящего чудо технического совершенства из простого куска металла, до художников и писателей, создающих бессмертные произведения искусства, ждут лишь одного – признания своего творчества, именно признания, а не славы и не денег, реализации своих способностей, и человек, первым изваявший обыкновенный глиняный горшок, был не менее гениален, чем Микеланджело. Имя его никто никогда не узнает, но глиняный горшок так же бессмертен, как и Аполлон Бельведерский ("Что же, для Вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?" Н. Некрасов).

Итак, Василий Петрович, пытаясь реализовать свои творческие способности и добиться признания, столкнулся с реальностью, которая значительно отличалась от его представлений о риэлтерской деятельности, но в отчаяние не впал. Прикинув объем работ, он пришел к выводу, что денег, вырученных от продажи квартиры, хватит и на ремонт, и на то, чтобы издать роман, который пока еще написан не был.

Василий Петрович закупил строительные материалы и приступил к ремонту, он торопился, нужно было успеть закончить все, или хотя бы наружные работы, до наступления холодов, но дело двигалось не так быстро, как хотелось бы. Вставал он рано, по крайней мере, он так считал, но каждое утро с удивлением отмечал, что все соседи его уже давно поднялись и занимаются своими делами. В старом ржавом корыте, оставшимся от прежнего хозяина, он готовил раствор цемента с песком и принимался за штукатурку стен, работал до позднего вечера, потом готовил ужин, ел и ложился спать, взяться за роман сил уже не было.

Как-то вечером, когда очередной этап работ был закончен, к нему зашел сосед, зашел просто так, поинтересоваться новым жильцом, познакомиться, и Василий Петрович, как и полагалось в подобных случаях, предложил ему выпить рюмочку за знакомство, сосед, назвавшийся Колей, с превеликим удовольствием согласился.

– Так это, значит, ты купил хату старой Сахнихи, – сказал Коля, когда процедура формального знакомства завершилась принятием некоторой дозы спиртного, под весьма неопределенный, но традиционный для южных мест тост: "Ну, будьмо".

– Мне продал этот дом Петр Сахно, – недоуменно ответил Василий Петрович, явно не понимая кто такая Сахниха.

– Ну, да, то ж ее сын, старой Сахнихи, Петька, сама Сахниха уж год как померла, а хата стояла никому не нужная, Петька давно в городе живет, Галька, дочка ее, в Киеве. Нет, Петька, конечно, приезжал, кое-что чинил, а то хата совсем бы развалилась, а уж продать... И не думал, что купит кто, тут в поселке хаты получше есть, так нету покупателей, все в город норовят, а ты из города сюда, чудной.

– Я на пенсии, вот, решил поближе к природе, где и воздух чище и поспокойнее, да и прожить на пенсию, думаю, легче, чем в городе, – Василий Петрович не стал рассказывать о своих литературных планах, о намерении издать роман, который еще и не был дописан.

– Это верно, Васыль, здесь прожить легче, чем в городе, вот придет весна, посадишь картошечку, помидорчики, огурчики, может, и кабанчика заведешь, огород, хозяйство не дадут с голоду помереть. А в городе что? Все купить надо, а цены! А тут все свое, натуральное, без нитратов, так сказать. Но хату эту... зря ты, зря, вон у Игната хата продается, так то хата, а тут, развалина, да и только.

– Ничего, руки есть, поправлю, вот, стены уже оштукатурил, осталось крышу перекрыть да внутри ремонт сделать, но внутри можно и зимой, главное – наружные работы до холодов закончить, – Василий Петрович налил по второй, Коля тут же опрокинул рюмку в рот и, закусив огурцом, продолжал:

– С крышей я тебе помогу, обращайся, смотрю, ты и шифер уже купил, но одному такие листы наверх переть... так что обращайся, Вася, помогу, я тоже пенсионер, время найдем, и вообще заходи, у меня самогоночка есть – слеза.

Коля, несмотря на свое, нужно признать, довольно умеренное пристрастие к выпивке, мужиком оказался хорошим, отзывчивым, он и крышу помог перекрыть, и поменять регулятор температуры котла, так что с Колиной помощью все наружные работы и ремонт отопительной системы были закончены до наступления холодов.

Ремонт внутренних помещений продвигался крайне медленно, то ли энтузиазм, нахлынувший было на Василия Петровича, начал иссякать, то ли сказывалась усталость человека, к физическому труду не привыкшего, то ли холод и слякоть способствовали унылому настроению и медленному развитию пессимизма, но Василий Петрович стал искать повод отложить на завтра то, что можно было бы закончить уже сегодня, это он называл оптимистическим термином "вера в будущее", позаимствовав его из известного анекдота. Вечерами он возвращался к роману, но работа над ним двигалась еще медленнее, чем ремонт. Однако, как бы там ни было, но к весне основные работы были закончены, Василий Петрович поменял сгнившие доски пола, прошпаклевал и покрасил потолки, хотя и признал с прискорбием, что шпаклевка потолка – это далеко не лучшее, что ему удалось сделать в этой жизни, и, наконец, переклеил во всех комнатах обои.

Старую мебель, которая каким-то удивительным образом прекрасно смотрелась на фотографиях, выложенных в интернете, но разваливалась при малейшей попытке использовать ее по назначению, пришлось выбросить. Он пригласил Колю, и они вдвоем вынесли эту мебель во двор, разбили на части, обломки эти Василий Петрович погрузил в свои "жигули" и вывез на свалку. День освобождения от старой мебели закончился, как и следовало этого ожидать, небольшой попойкой с соседом, активно помогавшим ему избавиться от ненужного хлама. Вместо него Василий Петрович приобрел шкаф, сервант, диван и письменный стол, на который торжественно водрузил свой компьютер, до этого установленный на сооружении из двух, с трудом держащихся на ногах, табуретках.

– Канава

А Вы знакомы с творчеством известного русского писателя конца девятнадцатого и начала двадцатого веков Федора Скамейкина? Нет? Скорее всего, не знакомы, и имя это слышите впервые, нет, не спешите листать справочник или забить это имя в поисковике интернета, Вы же помните наш уговор – сочинитель имеет право не только выдумывать персонажей своего сочинения, но и располагать их в любом из существующих или не существующих мест, словом, у сочинителя есть возможность маневра не только в пространстве, а и во времени.