Текст книги "Осада Чигирина"

Автор книги: Геннадий Ангелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Сколько уже? – закричал Ефим, перекрывая голосом стрельбу.

– Не считал, Ефим, и не буду. Ты глянь, лезут и лезут, работы нам до вечера.

– Готовь картечь! – закричал во весь голос полковник. Поворачивайте пушки к воротам, и готовься к рукопашной.

Стрельцы тянули корзины с камнями, и поднимали котлы с кипящей смолой. Камни летели вниз, и те из турок, кто успевал вскочить на стену, уже махали ятаганами, пытаясь прорваться на площадь. Прохор Зимин выхватил саблю, и первым ринулся в атаку. Грозно размахивая, он два раза рубанул турка по руке и плечу, но тот не сдавался. Из разрубленного плеча турка хлестала кровь, но с перекошенным от злобы лицом, тот мастерски оборонялся. Прохор не выдержал, чуть присел, и с разворота, полоснул саблей по животу соперника. Турок вскрикнул, и завалился на мешки с песком. Вытирая окровавленную саблю об поверженного противника, Прохор заметил, как два турка бегут в его сторону, прямо по стене. И не раздумывая, ткнул саблей в ногу первого турка. Тот подскочил, не удержал равновесие, и полетел со стены вниз.

Полковник Гордон развернулся в сторону ворот, и ждал, когда первые янычары проникнут в город. Десять пушек, с повернутыми жерлами, целились прямо в ворота. Когда первая сотня татар приблизилась на пушечный выстрел, Гордон, что есть мочи закричал: Огонь!

И с Южных ворот ударил залп. Картечь безжалостно выкашивала турок, обливая свинцом, с головы до ног. Одни падали, их место занимали другие, и турки не собирались разворачиваться и бежать. Второй залп картечи оказался более прицельным, и сразу упало не меньше двадцати человек.

Турецкие пушки замолчали, чтобы не попасть в своих, и турки, оказавшись в центре площади, обнажили сабли, достали гаковницы, мушкеты и закипел бой. Таран снова загромыхал, и казаки ринулись врукопашную. Ефим не чувствуя усталости, и головной боли, сцепился с толстым и неповоротливым янычаром. Ему показалось, что он быстро прикончит его, и займётся другим, но не тут-то было. Турок, мастерски орудовал саблей, и теснил Ефима к стене. Его выпады были точными и, безусловно, отработанными. Впервые молодой казак растерялся, и, понимая, что если не сможет турка перехитрить, погибнет. И отступая, соображал, как быть. Турок заметил, что молодой казак, совсем недавно взял в руки оружие, и что-то бормотал по-турецки. Упираясь спиной в стену, Ефим не удержал в руках саблю, и она упала на землю. Он зажмурил глаза, когда увидел, как турок высоко поднял саблю и сейчас раскроит голову на две части.

– Мама, – прошептал он, и тут что-то грузное упало ему на грудь. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил своего мёртвого врага. Со стены, что-то кричал Игнат, с дымящимся мушкетом в руках. Игнат краем глаза заметил, что Ефиму угрожает смертельная опасность, и вовремя выстрелил. Турок был мёртв, и Ефим отбросил тело в сторону. Мокрый от пота, шатаясь, он поднял саблю, и с красными от ярости глазами ринулся к воротам.

На стенах он заметил десятки турецких лестниц, и понял, что Игнат, Прохор, и другие запорожцы могут погибнуть. Отбрасывая лестницы, казаки, рубились, и стояли насмерть. Стрельцы хватали деревянные рожны, вставляли их в лестницы, и толкали подальше от стен. В ход шли мешки с песком, камни, и кипящая смола. Дрались все, кто чем мог, заставляя турок, ещё более яростнее вгрызаться в каждый метр земли. Хрипели умирающие, слышался свист сабель, пальба из мушкетов. Турки, чувствуя численное превосходство, хотели взять не только город, но и крепость. Подгоняемые своими сафар-беями, новые и новые янычары, теснили защитников города. Уже в центре площади дрался полковник Гордон, другие командиры, и никто не отступал назад. Ефим рванул к Гордону, и, встав у него сзади, прикрывал спину. Всем казалось, что бой никогда не закончится. Раненные казаки, отползали в сторону, и лёжа заряжали мушкеты. Кто мог, поднимался, и тут же вступал в схватку. Вокруг стоял кромешный ад, в котором смешались как живые, так и мёртвые. Ефиму янычарская стрела угодила в ногу, чуть выше колена, и он упал. Обхватив за основание стрелу, чтобы не оставить в ноге наконечник, он не торопясь вытащил её, и швырнул в сторону. Не обращая внимания на кровь и боль, поднялся и продолжал драться.

Возле южной башни валялись сотни трупов. Турки предприняли новый прорыв, и взобрались по ступеням к башне. Стрельцы выбегали к лестнице, и, стреляя в упор из пистолетов, сбрасывали турок вниз. Янычары, топча сапогами своих же, бежали по крутой лестнице, в надежде проникнуть в башню. Уже наверху, перед входом, на каменной дорожке, более десятка янычар, плотно взяв в кольцо казаков, теснили к дверям.

– Казак, ходить можешь? – спросил у Ефима полковник Гордон.

Он тяжело дышал и чуть покачивался от усталости. Турки отступили к воротам, и стрельцы, получили возможность перевести дыхание и отдохнуть.

– Вы ранены, пан полковник?

К Гордону подбежал помощник, взял полковника за плечо, пытаясь заглянуть в глаза.

– Всё нормально, ты вовремя. Бери людей, и этого смельчака, и бегите на помощь к южной башне. Там сейчас нужны люди.

Помощник кивнул, и собрал человек десять, кто ещё мог более или менее держаться на ногах.

– Ну, что хлопцы, поможем нашим! – крикнул он, и первым побежал к южной башне. За ним устремились остальные.

С Ефимом бежал Прохор Зимин, и всячески подбадривал казака.

– Терпи, друже, терпи. Скоро закончится мясорубка. Чуток осталось. Видишь, турки тоже устали, и уже не так прут как утром.

Ефим хромал, и на его закопчённом от дыма лице белели одни зубы.

Прохор Зимин был убит в схватке с большим и сильным янычаром. Дрались на маленьком околотке, практически спина к спине, и турок сзади навалился на Прохора и схватил за шею. Прохор зарычал, хотел развернуться, но турок, коротким ятаганом, проткнул казака спину. Казак хрипя, жадно хватая губами воздух, обмяк, глаза закатились, и он упал под ноги туркам. Ефим закричал, и, не упуская из виду убийцу Прохора, выхватил пистолет, и выстрелил в лицо турку. Кровь залила глаза янычара, и он, покачиваясь, свалился с лестницы. Ефим подскочил к Прохору и потряс за плечи.

– Дядько, Прохор, дядько Прохор…

Бывалый казак молчал, Ефим закрыл ему глаза, и горько заплакал. Оттягивая бездыханное тело, Ефим заметил, что ранили Игната Самойлова, и кровь заливает лоб и глаза старому казаку. Он размашисто машет саблей, боясь подпустить турок, и громко рычит, как раненный зверь.

– Батько Игнат, стой, это я Ефим. Давай помогу.

Игнат опустил руки, и на кровавом лице возникла вялая улыбка.

– Зацепили меня, Ефим, зацепили, и добре.

Он упёрся в плечо Ефима, чуть оседая на землю.

– Перевяжи меня, сынок, не могу, кровь хлещет как с кабана.

– Сейчас, сейчас, Игнат.

Ефим разорвал свою сорочку, и обмотал старому казаку голову. Сабля турка, прошла вскользь, и едва не отрубила Игнату правое ухо.

– Хватит, хватит, пора.

– Батько Игнат, ты хоть лицо вытри, – улыбнулся Ефим, рассматривая добродушное лицо казака.

– Не время сейчас. Я вниз. Айда за мной.

Он медленно поднялся с земли, и, сжимая в руке саблю, ринулся по ступенькам вниз. Время приближалось к полуночи, и турки, злые и уставшие, вяло махали саблями, и не так настойчиво рвались в башню. Это заметил Ефим, и крикнул Игнату.

– Вижу, батько, вижу, налягай, вот этих двух сбросим во двор, и отдохнём.

Турки, отбивая выпады казаков, как по команде побежали к воротам. Ефим упал на мешки с песком и закашлялся. Из раны на ноге хлестала кровь, и хлюпала в сапоге. Кое-где хрипели умирающие турки, взывая к Аллаху, поднимая руки в небо. Казаки, не обращая на них внимания, собирались в отряд, и ждали полковника Гордона. Кто-то посчитал убитых, и оказалось, что из всего отряда казаков, осталось двадцать человек. Больше половины геройски сложили головы на поле боя. И среди них Прохор Зимин. Ефим хотел отыскать тело казака и похоронить, по-христиански, но всё изменилось, после того, как появился Гордон, с письмом от Ромодановского.

Полковник Гордон шёл в окружении пяти человек. За ними следом семенил маленький, щуплый сердюк, с пакетом в руках. Лицо Гордона было мрачным, и он о чём-то спорил с маленьким сердюком.

– Не хочу ничего знать, – кричал Гордон, и от злости мог наброситься на штабного сердюка с кулаками.

– Пан Гордон, пан Гордон, послушайте. Это приказ. Моё дело маленькое, принести, вручить вам в руки пакет. Больше ничего.

Сердюк остановился и оглядел казаков. Те сверлили его злыми глазами, и сердюк, боялся к ним подойти.

– Ты как сюда пробрался?

– По подземному ходу, пан полковник. По-другому нельзя. Дороги перекрыты турками. Лаз узкий, я едва протиснулся.

– Значит, нам нужно отступать? Так или нет?

– Точно так. Это приказ Главнокомандующего.

– Ты понимаешь, что ещё не остыли тела наших товарищей. И мы должны уходить. Точнее, бежать с позором. Это после того, как турки так и не смогли прорваться в город. И мы нечеловеческими усилиями их отбросили. Что мне людям сказать? Как в глаза смотреть? Ты подумал?

– Пан Гордон, прочитайте приказ.

Гордон вырвал пакет из рук гонца, разорвал и вытащил бумагу. Казаки, стрельцы, уже слышали, что им придётся отходить, и на лицах людей читалось уныние.

– Крепость, пушки взорвать и переправляться за Тясмин, – прочитал Гордон, и, поднимая глаза, тяжело вздохнул.

– Чёрт бы тебя побрал, штабная крыса.

– Я ни при чём, моё дело отдать пакет.

Штабист сжался под недобрыми взглядами людей, и готов был прямо сейчас, на этом самом месте провалиться в свой потайной лаз. И там исчезнуть.

– Ты посмотри, сколько крови пролито! Сколько людей не пожалело жизни, защищая город. Это ошибка, не иначе. По-другому я ничего не могу, и не желаю понимать.

Полковник замолчал и обвёл усталыми глазами людей. Он понимал, что они ещё не один день смогут давать туркам отпор и не сдавать крепость. В избытке оружия, и припасов. Ефим смотрел на Игната, и горло сдавливала боль.

– Взорвать своими руками замок? – прошептал он, и покосился на Игната.

Тот поправил повязку на голове и выглядел подавленным. Взгляды казаков и стрельцов устремились на полковника. Только за ним оставалось решающее слово. Хотя все понимали, что приказ Главнокомандующего не подлежит обсуждению.

– Братцы, вы только, что слышали, какую нам принесли весть. Мы все люди военные и обязаны подчиниться. Хочется нам этого или нет. Передайте по всей линии, чтобы пушкари заклепали жерла пушек, и сбросили их на янычар. Все оставшиеся пороховые склады проверить на отсутствие людей, и после взорвать. Все до одного. И дружно отходить к северной башне. Выполняйте.

Помощник Гордона капитан Платов ждал приказа. Гордон увидел его и понимающе кивнул.

– Послужи ещё раз Отчизне, голубчик.

– Благодарю господин полковник за доверие.

– Одному несподручно будет, возьми с собой человека.

– Можно помочь капитану? – выкрикнул из строя Ефим и вытянулся, несмотря на ранение.

– Иди, казак, помоги капитану.

Платов махнул Ефиму рукой и быстро побежал к стене. Ефим последовал за ним, хромая, и боясь потерять из вида. Капитан выбежал за каменный парапет, и ждал Ефима.

– Что с ногой?

– Стрела угодила. Я уже перевязал, пан капитан.

– Пошли, к складу, смотри в оба. В засаде, за насыпями могут прятаться турки. И тогда нам никто не поможет. Иди за мной, не зевай.

Капитан, прижимаясь к стене, шёл медленно, постоянно останавливаясь и прислушиваясь к ночным звукам. Без приключений они подошли к складу и словно тени юркнули внутрь.

Приказ Ромодановского быстро облетел защитников крепости. И недовольные люди, собирая свои нехитрые пожитки, бесшумно спускались по лестницам, оставляя позиции, и длинной вереницей шли к северной башне. Десяток смельчаков закладывали под башню мины, и, прячась, за телегами, ждали в темноте, пока в Чигирине не останется ни одного человека.

* * *

В лагере турок, несмотря на позднюю ночь, возникло оживление. Урусы прекратили стрельбу, и янычары смогли вытащить раненных из полуразбитых ворот крепости и отойти от города. Свежие силы, брошенные на ворота города, взялись за таран, и давай безжалостно долбить дубовые доски. Странным для янычар было то, что урусы не подавали признаков жизни и сопротивления. Пострадали лишь те, кто находился непосредственно под стенами, на чьи головы, со стен свалились пушки. Один из турецких лазутчиков, докладывал бюлюк-паше, что урусы прячутся, и убегают. Причём делают это тайно, под покровом ночи.

– Что задумали эти неверные? – спросил у лазутчика бюлюк-паша.

Почёсывая густую бороду, он сидел на мягком пуфике, и пил третью чашку кофе. Кусая ароматный шербет, и кивая от удовольствия головой, он хотел отправить к паше гонца, но передумал, считая, что боевой славой, и победой, не стоит делиться даже с пашой.

Лазутчик ждал приказаний, робко топчась на месте.

– Значит так, проберись к северным воротам, и выясни, что происходит. Немедленно.

Голос бюлюк-паши звучал как удары тулумбаса. Лазутчик мгновенно выскочил из шатра, и побежал к подземному входу в город. Его охраняли самые смелые янычары, спрятавшись за двухметровой насыпью. Сюда уже успели подтащить пушку, и в случае если урусы вздумают вылезти, залп из орудия разорвёт их на части.

Северная часть башни взлетела на воздух вместе с частью стены, оставляя под обломками перепуганных турок. Лазутчику бюлюк-паши камень ударил в грудь, и он свалился замертво возле оставшихся живыми обезумевших янычар. Стрельцы вместе с казаками ринулись в пролом, сметая турок. И направляясь к Московскому мосту. Где-то сзади слышался грохот и треск южных ворот. Туркам удалось проломить их, и свежие силы очутились в городе. Кое-где горели крыши домов, хорошо освещая площадь. Янычары растерялись, не видя в упор урусов, не зная, куда бежать дальше.

Платов с Ефимом распахнули дверь в склад и спустились по лестнице. Внутри никого не было, охрана покинула свои посты, и порох мог оказаться в руках неприятеля. Капитан снял с бочки крышку и набрал в ладони порох. Затем посыпал дорожкой к выходу и вытащил из кармана огниво и кремень. Сверху уже доносились крики и стрельба.

Высекая кремнем искры, порох никак не загорался. Ефим нервничал, искоса поглядывая на капитана. В дверях склада возникла долговязая фигура. И Ефим узнал полковника Гордона.

– Платов, что вы там возитесь? Вот-вот турки будут здесь.

Голубые искры сыпались, освещая подвал, но ничего не получалось. Тогда полковник выбежал во двор, к пылающему дому, поднял с земли горящую доску, и вернулся в подвал.

– Бегите, я остаюсь, – закричал он.

Платов и Ефим опешили, не зная, что ответить. Капитан подтолкнул Ефима к лестнице, и сам быстро поднялся к Гордону. Забирая у него пылающий кусок дерева, оттолкнул на улицу, подальше от двери, и плотно закрыл за собой дверь.

– Капитан, что ты задумал, капитан! – кричал Гордон, тарабаня кулаком в закрытую дверь.

– Уходите, я остаюсь. Не стоит всем вместе пропадать. К туркам у меня свои счёты, за семью и погибших товарищей.

Это были последние слова капитана Платова. Гордон толкнул Ефима к пролому в стене, и сам полез следом. Ефим кубарем покатился вниз, по крутому склону, следом за ним Гордон. Уже внизу, они увидели и услышали, как прогремел чудовищный взрыв, засыпавший камнями всю нижнюю часть Каменной горы. Взрывной волной людей отбросило к воде. Многие стрельцы и казаки тонули, не умея плавать.

Капитан Платов остался один перед бочками с порохом. В правой руке он держал горевшую головешку и с невозмутимым выражением на лице ждал гостей. Янычары распахнули двери и столпились у входа. Не зная, что это за место, и видя одинокого уруса, в офицерском мундире, обнажали сабли, и бегом спускались по лестнице, надеясь на лёгкую добычу.

– Давай, налетай, басурманские выродки. Давно жду. Нехристи.

Янычары не придали значения горящей доске в руках уруса, но когда увидели вокруг себя бочки с порохом, оторопели. Лицо Платова исказилось злобой и ненавистью. Он поднёс к одной из бочек факел и усмехнулся. От этого смеха туркам стало не по себе, и они рванули вверх, толкая один одного, пытаясь выбраться и не погибнуть. Только было поздно. В узком проходе застряли самые первые янычары, и от страха и злости, рубили друг друга, и выталкивали. Платов бросил факел на бочку, и встал. Последнее, что он увидел перед глазами, было счастливое лицо жены, в весеннем, яблоневом саду. Она махала ему руками, смеялась, и звала за собой.

Полковник Гордон и другие казаки, стоя у воды, склонили головы, понимая какую цену они заплатили за свои жизни. Геройски погиб капитан Платов, подорвав себя с турками на пороховом складе. На развалинах склада возник пожар, и в небо взмыл густой столб огня и дыма.

Небольшая горстка людей, во главе с полковником Гордоном спускалась к Калиновому мосту. Он уже был разрушен, из воды торчали сваи и балки. В реке плавали сотни солдат, пытаясь перебраться на другой берег. Одни захлёбывались, тонули, другие молили о помощи, и в этом хаосе, никто не мог ничем помочь. Гордон устало смотрел на чёрные воды Тясмина и не понимал, почему люди так себя ведут и не помогают друг другу. Ещё час назад они дрались на городских стенах, в рукопашной с янычарами, не жалея жизни, а сейчас, один цепляется за другого, и тянет на дно. Печальное и жуткое зрелище. Остатки войска были охвачены настоящей паникой.

Гордон пытался кричать, взывать к милосердию, только никто его не слушал. Каждый как мог, плыл, цепляясь за доску, и при этом топил товарища. Люди в панике утратили боевой дух, веру в победу, в свои силы, и бесславно тонули.

Янычары появились за городскими стенами и принялись из пушек стрелять по воде. Бомбы рвались, одна за другой, убивая беззащитных людей. Взрывной волной полковника Гордона бросило в реку, и Ефим, побежал за ним, прыгнул в воду, и схватил за воротник. Ещё несколько человек вошли в воду и, поддерживая Гордона, стали медленно грести руками на другую сторону Тясмина.

В холодных, мрачных водах, тонули стрельцы и казаки, не успевая уцепиться за доски. Сотни людей барахтались в воде, и захлёбываясь шли на дно. Ефима била по ноге сабля, и он кое-как грёб, повернув голову Гордона лицом вверх. Полковник был без сознания, и не подавал признаков жизни. Казак слабел, так как потерял за день много крови, и, сжимая зубы, высматривал берег. Тясмин не глубокая река, но с сильным течением. И на середине реки, храбрецы едва не захлебнулись. Возле берега росли деревья, и Ефим показал остальным, куда надо грести, чтобы ухватиться за ветки. Только он не знал, что возле самого берега водоворот, который может затянуть на дно. Красные грозди калины, свисали и едва касались воды. Ефим ухватился за крупную ветку и потянул на себя. Дерево нагнулось, но не сломалось. Казак толкнул полковника ближе к берегу, и смог перевести дыхание, удерживая ветку одной рукой. Раскачивая ветку, он попытался достать до дна. Только илистый берег резко обрывался и уходил на дно, тянулся к середине реки, и затягивал к водовороту. Что же делать?

В темноте он увидел, как кто-то с берега тянет длинную доску. Ефим, не веря своим глазам, схватился и с трудом выбрался на берег. Уже лёжа на животе, он подполз к воде, схватил полковника за волосы, чтобы попытаться вытащить. К нему подбежали запорожские казаки, и только тогда, им удалось поднять и вытащить из воды Гордона. Уложив полковника на спину, ему тут же стали делать искусственное дыхание, чтобы привести в чувства. Полковник застонал, закашлялся, и стал выплёвывать воду. Ефим упал рядом на спину, и раскинул на радостях руки в стороны.

Люди постепенно приходили в себя и с тоской в глазах смотрели на противоположный берег. На оставленный на растерзание врагам Чигирин. Город горел, и среди огня и дыма, сновали янычары, радуясь победе, и добивая раненных защитников. Тех, кому не удалось покинуть город. Каменная гора, казалась ещё мрачнее, и угрюмей, в лапах врагов. Ефим подошёл к воде и почувствовал, как к горлу подступил едкий ком, и глаза увлажнились от слёз.

Страшные городские руины, навевали тоску на всех оставшихся в живых. И Ефим впервые подумал о том, что лучше было упасть замертво на поле боя, получить в грудь пулю, либо утонуть в Тясмине, чем всё это видеть собственными глазами.

Юрий Хмельницкий.

Ещё при жизни Богдана Хмельницкого, третий сын, Юрий, в возрасте шестнадцати лет, был избран гетманом. Власть оказалась не под силу подростку, и он передал гетманскую булаву, Ивану Выговскому. И почти сразу отправился учиться в Киево-Могилянскую коллегию.

Иван Выговский заключил с поляками Гадячский договор, чем вызвал недовольство среди казаков. Собранная казацкая рада, в местечке Германовка, под руководством Якима Самко, шурина Богдана Хмельницкого, постановила низложить права Ивана Выговского.

Юрий Хмельницкий отправил доверенного человека к запорожцам, и просил их, чтобы они поддержали его кандидатуру на гетманство. И в Белой Церкви, на раде, единогласно, был провозглашён гетманом Юрий Хмельницкий.

Новый гетман занял город Чигирин, где находилась казна Выговского, и склад казацкой артиллерии. Между народом и старшинами накалялась обстановка, в виду грядущей войны с Польшей, и положения Юрия Хмельницкого, на тот момент, было весьма тяжёлым.

Из Киева против Польши вышел большой отряд, во главе с боярином Василием Шереметевым. Юрий Хмельницкий, с казаками, должен был принять участие в этом походе, но под Любаром, войска Шереметева, были остановлены, и заняли оборону. Все ждали, что вот-вот, на помощь подойдут казаки Юрия Хмельницкого, только этого не случилось. И войска Шереметева отошли к Чуднову, где были окружены польско-татарской армией. Зажав армию в плотное кольцо, татары с поляками двинулись против казаков Юрия Хмельницкого, и осадили его под Слободищем. Сам гетман Юрий Хмельницкий, под давлением обстоятельств, вступил в переговорный процесс, сдался полякам, и позже принёс присягу на верность королю.

Поражение и подписание капитуляции, недоброжелательно сказалось на войсках русско-казацкой армии Шереметева, и большая часть казаков не пошли за гетманом, оставшись в лагере воеводы Шереметева. Осенью, в ноябре, армия Шереметева капитулировала.

Весть о том, что Юрий Хмельницкий капитулировал, быстро разнеслась по левому берегу Днепра. Яким Сомко, поднимая казаков, двинулся на Юрия Хмельницкого, и в течение года, шла упорная борьба. В Переяславе, казаки Хмельницкого осадили Якима Сомко, но не имели успеха, и проигрывали. Отличаясь особой жестокостью, на левом берегу Днепра, когда людей угоняли в татарское рабство и выжигали целые сёла. Чтобы остановить Юрия Хмельницкого, на помощь Сомко, пришли царские полки под командованием Ромодановского, и Юрию Хмельницкому пришлось отступать за Днепр. Под Каневом он потерпел поражение, и только благодаря помощи татар Крымского ханства, удалось остановить войска Якима Сомко и Григория Ромодановского.

Авторитет как военачальника, Юрия Хмельницкого, был безвозвратно потерян, и в собранной раде, в Корсуне, Юрий Хмельницкий, отказался от гетманства, и решил подстричься в монахи.

При Корсунском монастыре Юрий Хмельницкий получил новое имя, Гедеон, только монашество, не смогло лишить бывшего гетмана, амбиций, и надежд на будущее. Об этом узнал новый гетман Павел Тетеря, и приказал арестовать монаха Гедеона, и посадить в крепость, в Львове. Откуда Юрий Хмельницкий был освобождён, уже после смерти Тетери.

Чуть позже в 1668 году Юрий Хмельницкий поддержал гетмана Петра Дорошенко. И через год, в 1669 году, угодил в плен к татарам и был отправлен в Стамбул. В Стамбуле к нему отнеслись с должным милосердием и поселили в монастырь. И он там находился до тех пор, пока не понадобился туркам.

* * *

Изгнанники с Левобережья Украины шли небольшими группами, то и дело, останавливаясь на привал. День выдался солнечным, и люди, уставшие и измученные, всматривались вдаль, с надеждой на лучшую жизнь, и желанием поселиться на брошенном хуторе, и окончательно обосноваться. Скрипели оси на телегах, и кони, худые, голодные, понуро свесив головы, едва передвигали ноги.

Поднявшись на крутой пригорок, переселенцы увидели небольшой хутор, заброшенный, и абсолютно пустынный. Нигде над крышами домов не поднимался дымок, не бегали по траве дети, и неслышно было мычанья в хлевах скотины.

Иван Свиридло, насупился, и прищурился, надеясь разглядеть среди домов, хоть какую-то жизнь. Спрыгивая с телеги, он взял под уздцы лошадь, и повёл её к хутору, прибавляя шаг. За ним пошли с телегами остальные, тихо перешёптываясь между собой.

Иван молчал, искоса поглядывая на жену, Марию, и двух малолетних дочек. Варвару и Милу. Девочки играли в куклы, и не обращали внимания на отца и мать. Мария лежала на соломе, прикрывая рукой глаза от солнца, и гладила младшую Варвару по длинным косам.

Конный отряд, сопровождающий переселенцев, значительно отстал. И появился только тогда, когда люди остановились возле хутора, и с ужасом смотрели на перекошенные хаты, заброшенные дворы, разбитые ставни и двери. Часть деревни была сожжена, почерневшие, закопченные стены, имели затрапезный вид, и не вызывали у переселенцев ни малейшего желания здесь оставаться.

Ивану от роду было шестьдесят лет, невысокого роста, выглядел он значительно старше. Кряхтя и ругаясь, Иван уныло качал головой и щурился. Выцветшие, бесцветные глаза, с чёрными кругами, на сухой, обветренной коже, с глубокими морщинами, подслеповато слезились. Разглаживая густую, рыжую бороду, руками, с дряблой кожей, землистого цвета, крутил тонкой шеей, словно испуганный зверь, попавший в силки, в ожидании смертного часа.

Старый, видавший виды жупан, серого цвета, заштопанный умелыми руками жены, плотно сидел на хорошо сбитой фигуре Ивана. Трещали нитки, когда Иван наклонялся, делая резкие движения, и мог лопнуть на спине. Только Иван, зная крутой нрав жены, старался бережно обходиться с одеждой, всегда держал в чистоте, и не жаловался на короткие рукава. Обвислые шаровары, так и хотели упасть на землю, Иван их постоянно подтягивал, скрученной, сгнившей верёвкой, матерясь, делая новые, тугие узлы. Зато в телеге, на зиму, лежал настоящий тулуп, подарок одного из казаков, в знак благодарности, за радушный приём и ночлег, не раз спасавший Ивана от лютых морозов. С высоким воротником, как у стрельцов, и глубокими карманами.

– Та тут и собаки жить не станут, – прошептал он вполголоса, и почесал рыжие, как копна волосы. – Попробуй не согласиться, замордуют ироды, чтоб им пусто было.

Он повернулся и небрежно махнул рукой. С последних двух телег соскочили несколько парней, и быстрым шагом направились к Ивану. Один из них, Дмитрий, сильно отставал, хромая на правую ногу, после попадания турецкой стрелы, и вытирал потное лицо рукой.

– Ну, что дядько Иван, – спросил Дмитрий, завидя озабоченное лицо односельчанина.

– Сам погляди, потом вопросы задавай, умник. Видишь, всё сожгли, село пустое. Глянь в хлеву, может там, чё осталось.

Дмитрий, чувствуя себя по неопытности человеком бывалым, в ответ кивнул, с умным видом, и пошёл за дом. Иван уселся на сломанный забор, и приуныл.

– И чего это так нам не везёт? Только в Гайском прижились, и на тебе, – пробубнил он, и посмотрел на девочек, и жену.

– Пустой хлев, – закричал Дмитрий, разводя руки в стороны. – Ни соломы для скотины, ни корыта, пустота. Мыши и те не пищат. Жрать нечего. Правда хлев не успели поджечь, стены целые и крыша. Можно лошадей загнать, напоить. Вон и колодец. И передохнуть малость.

– Чует моё сердце, что здесь мы и останемся, – ответил Иван и показал рукой на дорогу.

– Вон уже, едут, благодетели наши. Гореть им всем в аду, на костре. Чтоб кости их трещали, и черти по башке каждый день палками били. Нелюди.

К Ивану люди относились с уважением, он был самым старшим, и опытным. В молодости воевал, побывал в плену, и часто рассказывал о своих приключениях.

– Дядько Иван, так это, может дальше пойдём? – спросил Дмитрий, с надеждой в голосе.

– Куда? Думаешь там лучше? Или ждут нас кисельные берега? Сейчас везде так, и никто нам не разрешит идти дальше. Попомни мои слова. Да и люди устали, нужен отдых, небольшой. Смотри, не ляпни языком, не подумавши. Лучше молчи, Дмитрий, молчи.

И Иван пригрозил молодому парню кулаком.

– Да понял, понял, не дурак.

– Не дурак, только вспомни, как из-за тебя едва село не сожгли. Забыл, дурья башка? Зачем сказал, что у нас ночевали запорожцы? Кто за язык тянул?

– Дядько Иван, век не забуду, глупость свою. И память татары оставили. В ноге. На всю жизнь. Теперь до старости придётся ногу тянуть. И на лошадь не залезть, и ходить как хромой утке.

– Зато живой, и саблей владеешь, не хуже турок. Скажи спасибо Богу, что не заарканили. И не потащили на галеры. Там бы и сгинул.

– Как жить под турками, дядько Иван? Не смогу я долго, чего греха таить. Уйду, брошу всех.

– Эка куда тебя понесло, негодник. О матери, сестрёнке подумал? Каково им будет, без кормильца? Выбрось дурь из головы. Ты гляди лучше на дорогу. Сам Юрась к нам пожаловал.

– Сын Богдана Хмельницкого?

– Он самый, вырядился, как на парад, тьфу, смотреть противно.

Иван сплюнул, и незаметно для подъезжающих всадников перекрестился. Юрась сидел на белом жеребце, в дорогой одежде, за ним тянулась длинная свита татар, не менее десяти всадников, поднимая на дороге столбом пыль. Бледный, худой, с измождённым лицом, Юрась, косился на крестьянский обоз, с неким презрением в глазах. Люди притихли, боясь пошевелиться, и с нескрываемым ужасом ждали, что на этот раз придумал Юрась.

Иван подошёл к Юрасю, и низко поклонился. Дмитрий остался стоять, возле забора, не решаясь приблизиться. Второй парень спрятался в сенях, и носа не высовывал. Женщины повязали платки, опуская низко, на лоб, пряча глаза и лицо.

Подбитая лисьим мехом бекеша, на голове шапка-гетманка, с двумя павлиньими перьями надо лбом, и красным самоцветом в центре, на боку сабля, инкрустированная дорогими камнями, булава, сделанная в Стамбуле, турецким мастером перед походом на Чигирин, и красные сапоги. Так выглядел Юрий Хмельницкий, пособник татар, безжалостный, властолюбивый, угнетатель собственного народа.

– Люди! Не бойтесь. Идите сюда, никто вас не тронет, – крикнул Юрась, хриплым голосом, слегка приподнимаясь в стременах.

Он с тоской смотрел на нехитрый скарб, в телегах, нескольких, тощих коров, овец, привязанных к телегам, голодных, исхудавших лошадей. В эти мгновенья ему стало жаль людей, и он вспомнил отца, учившего его совершенно другим житейским премудростям. Старший брат, Тимоша, рано погиб, отличаясь умом и храбростью. Уже в семнадцать лет он командовал Чигиринской казачьей сотней, затем водил в поход целое войско.