Текст книги "Осада Чигирина"

Автор книги: Геннадий Ангелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

События в романе охватывают летние месяцы 1677 года. В ходе русско-турецкой войны 1672 – 1681 года, когда Османская империя делала безуспешные попытки поставить и утвердить на Правобережье Украины нового гетмана.

Летом 1677 года турки, крымские татары, во главе с ханом Селим Гиреем огромными силами наступали на Чигирин, под командованием бейлербея Ибрагима, «Шайтана», который планировал за три дня взять город, затем отправиться на Киев. Казаки, русско-украинские гарнизоны, стойко и мужественно обороняли город крепость, не жалея жизни, плечом к плечу стояли насмерть.

В лихолетье времён.

И в гулком набате,

Слышен утренний звон

И поступь казаков.

Сквозь века и туман,

Сквозь пургу и ненастья,

От полученных ран,

Гибли сёстры и братья!

Умирали они.

Чтобы снова воскреснуть,

И по полю идти,

Поступью молодецкой!

И во славу Отцов,

По велению сердца,

Били злейших врагов,

Из дворянских губерний!

И уже никогда,

Не вернуть то, что было.

Только память – жива,

И в груди не остыла.

Предисловие.

Лето выдалось жарким и засушливым. Григорий Григорьевич Ромодановский, худощавый, с бледным, измученным лицом, расположился на левом берегу Тясмина, со свитой, наблюдая за ходом сражения. Главнокомандующий заметно нервничал, и никто не знал, что так тревожит и угнетает полководца. Бессонная ночь, и продвижение турок вдоль реки, к Чигирину, нагоняло страх и уныние. Ромодановский молчал, старясь скрыть от подчинённых душевное смятение. Земля дрожала под копытами вражеских коней, и Максимовские луга и Субботовские кручи были как на ладони. Конь гарцевал под Ромодановским, и он едва сдерживал бедное животное, испуганное громыхающей канонадой.

Обычно аккуратный, с ровной, причёсанной бородой и усами, Ромодановский постоянно теребил пальцами усы, от чего те торчали в разные стороны. Приказы подчинённым Ромодановский отдавал как всегда чётко и ясно, ни единым словом, жестом, не показывая смятение и страх. Штурм Чигирина и продвижение турок вдоль Тясмина началось одновременно. Вдалеке призывно играли турецкие зурны, трубили рожки, грохотали тулумбасы, наводя ужас на стрелецкие шансы и редуты. Через реку переправлялись бесконечные отряды янычар, акынджиев, спахиев, словно горная лавина, безудержная и смертельная.

Конные отряды крымских татар, на левом фланге, ровным строем, ринулись на казаков, с устрашающими криками и воплями. На опушке Чёрного леса завязались кровавые бои, и небо затянулось густыми чёрными тучами.

– Ваша светлость, турки хотят взять в кольцо Чигирин, и тем самым отрезать город от снабжения и помощи, – сказал помощник Ромодановского, молодой офицер.

– Знаю, знаю, друг мой. Но пока Черкасская дорога в наших руках, мы не позволим басурманам этого сделать. Хотят отбросить нас, назад, и разбить. Чтобы участь Чигирина была решена, и он сдался на милость победителя. Турки думают захватить продовольствие, порох, бомбы, ядра, оружие. Чёрта лысого. Белгородский стрелецкий полк, уже на пути сюда. Воевода шлёт его нам в помощь. Это его гордость и настоящая опора.

– Гонец, ваша светлость и не один.

Ромодановский повернул коня и увидел, как к нему по крутой, извилистой дороге приближаются турецкие мурзы. Гонец остановил коня, вытащил бумагу и протянул Ромодановскому.

– От пана гетмана, ваша светлость, – отчеканил всадник.

– А эти мне зачем? Хватает пленных без них.

И Ромодановский покосился на турок. Затем развернул бумагу и прочитал: «Григорий Григорьевич, ко мне в руки попал знатный татарский мурза Саферелей. Он приходится зятем хану. Поговори с ним, да напугай, как следует. Скажи, что отрежешь голову и отправишь в подарок Визирю, если турки надругаются над твоим сыном. Бог в помощь».

Лицо Ромодановского посветлело, и он впервые за утро улыбнулся.

– Добрые вести казак ты принёс! Благодарю за службу!

Спрыгивая с лошади на землю, Ромодановский подошёл к пленным, и смерил твёрдым взглядом. Связанных татар поставили на колени, и Ромодановский пнул ногой мурзу.

– Ну, что собака гяурская, жить хочешь?

– * Elbette lordum.

– Ты понимаешь русский язык?

– Да, господин, немного.

– Слышал, что мой сын, князь Андрей, находится в плену Визиря? Мустафа грозит ему смертью, обещает с живого снять кожу, набить соломой, и прислать мне в подарок, если я не сдам город.

– Не слышал, господин.

Лицо турка стало серым, и он поднял связанные руки за голову.

– Пока хватит у меня сил и здоровья, мурза, я буду защищать Чигирин. Пусть Мустафа выполнит свою угрозу. Но это не заставит меня стать предателем своего народа. И я найду способ отомстить Мустафе, даже ценой собственной жизни. Ты понимаешь меня?

– Понимаю, господин. О, аллах, спаси мою бедную голову.

– Аллах не спасёт тебя, мурза, потому, что я сделаю с тобой то же самое. Прикажу с живого снять кожу, и набить тело соломой. И отвезут тебя Мустафе, в подарок.

– Пощади. Моей вины нет, господин.

– Есть твоя вина, мурза. Это не мои воины пришли в твой дом, как разбойники. Не мои люди сжигают сёла, убивая мирных жителей, и угоняют их в рабство. Ты хочешь жить, мурза?

– Хочу, господин.

– Тогда ты поможешь мне, иначе смерть. Лютая и жестокая.

– Я всё сделаю господин, что прикажешь.

– Твои люди поедут к Мустафе, и передадут мои слова. Слово в слово. И не вздумай перехитрить меня. Ты, как заложник останешься здесь.

– О, Аллах, зачем на мою голову такое горе…

Мурза понял, что угодил в ловушку, и сейчас причитал, призывая Аллаха. Понимая, что за такие вести, Визирь прикажет ему и его людям отрубить голову. Он зарыдал в голос, и несколько раз ударил лбом землю. Когда истерика прекратилась, он холодно ответил: – Хорошо, достопочтенный урус. Я прикажу своим людям это сделать. Остальное в руках Аллаха, – с ненавистью в глазах пробурчал мурза, вытирая рукавом мокрое от грязи и слёз лицо.

– Так-то лучше, мурза.

Ромодановский приказал отпустить других мурз, с условием для Визиря, и тыкая пальцем в пленника. Затем заметно повеселевший отправился на холм, наблюдать за наступлением турок.

* Elbette lordum – турецкий язык. Конечно, мой господин.

Первая часть.

«Верхний город» в Чигирине занимал царский гарнизон. В «Нижнем городе» располагались казаки гетмана Самойловича. Воеводой Чигирина был назначен иноземный генерал-майор Афанасий Фёдорович Трауэрнихт. Вместе с его назначением в город прибыло более двух тысяч стрельцов.

Под командованием полковника Коровченко находилось шестьсот казаков, Чигиринского полка, и сердюков полторы тысячи. Полтавского полка пятьсот казаков, левобережных казаков две с половиной тысячи, надворная, пешая хоругвь Самойловича, четыреста человек, и рота гетманских драгун. Всего более пяти тысяч человек.

Городская артиллерия насчитывала пятьдесят девять пушек, в «верхнем городе», из которых исправных была двадцать одна. Ещё имелись четыре гранатных пушки, и мортира. Четыре пушки стояли в городе.

В стрелецких приказах присутствовала двадцать одна двухфунтовая пищаль. Запас ядер был явно недостаточным, для длительной обороны. Зато продуктов, пороха, имелось в избытке.

Перед защитниками Чигирина стояла не простая задача. Задержать, и не впустить в город турецкие войска, до подхода армии Ромодановского.

В начале августа к старому валу была предпринята попытка первой вылазки осаждённых. Трауэрнихт направил девятьсот стрельцов, и более тысячи казаков из «Нижнего города». Ранним утром завязался кровопролитный бой, на валу, с турками, и до вечера не утихал. Казакам и стрельцам неимоверными усилиями удалось откинуть турок назад, и вечером вернуться в крепость. При этом потери казались не большими. Стрельцы смогли унести раненых и убитых, за стены города, при этом казаки успешно прикрывали отход.

Через два дня турки открыли шанцы и в пятидесяти саженях от городских стен установили две батареи, и направили в крепость парламентариев, с требованием сдаться. Получив отказ, турки открыли огонь, и за день плотной, не прекращающейся пальбы по «верхнему городу» и Спасской башне, разнесли часть городских стен. И на следующий день, передвинули свои шанцы на десять саженей к городу, и разбили Дорошенковскую башню, которую обороняли стрельцы. Защитники были вынуждены снять орудия с башни, и поставить их на новые позиции.

Затем турки снова продвинулись на десять саженей, и атаковали башню «Козий рог», подавляя городскую артиллерию, и пробив стену в нескольких местах. Копая траншеи, янычары остановились в двадцати саженях от городских стен, и в упор расстреливали город. Стрельцы, проявляя неимоверную храбрость, выбирались из укрытий и забрасывали турок ручными гранатами, при этом им удалось захватить ближнюю к городской стене траншею.

Отброшенный противник, не собирался отступать. Чтобы укрепиться, по приказу Трауэрнихта, солдаты и стрельцы, усиливая укрепления, насыпали новый вал из песка, позади городской стены, и там установили орудия.

В комендантском доме, в крепости, больверк*, на ночь расположилось чуть больше сотни казаков. Многие из них пришли по своей воле, когда узнали, какая беда надвигается на отечество. Оставили свои дома, семьи, детей. Ефим Стародубцев, молодой парень, двадцати пяти лет, с Запорожского села Знаменка, прибился по дороге к Чигирину, к отряду казаков, и вместе с ними защищал осаждённый город.

Вечером казаки укладывались спать, и троих человек послали на городские стены, в дозор. Старший из казаков, прославленный запорожец Иван Подопригора, выбирая казаков, обучал их как себя вести, в случае внезапного нападения турок.

– Значит так, хлопцы, не спать, глядеть в оба. Ефим, ты как самый смышлёный, отвечаешь головой. Понял?

– Как не понять, батько. Не в первой в дозоре стоять.

Ефим улыбнулся, обнажая зубы, и поправляя на боку саблю.

– И где ж ты в дозоре стоял? Просвети, умник. Небось, в поле, когда коров выгонял? Или за девками на реке подглядывал?

Среди казаков поднялся шум и смех. Многие открыто насмехались над молодым казаком, подначивая молодца.

– А ну цить, ироды, окаянные. Вам только волю дай, заклюёте как вороны, не пожалеете. Не зря говорят, язык без костей. Молодой хлопец, но толковый. Если выживем, заберу его на Сечь. Нам такие хлопцы ко двору. Игнат, пригляди за парнем. Мало ли чего.

Игнат Самойлов, невысокого роста, с пышными усами, и бородой, толкнул вбок Ефима, и подмигнул. Под покровом ночи троица вышла из крепости и направилась к лестницам. Ефим был угрюмым и молчаливым. Когда поднялись к бойницам, он выглянул наружу и от удивления ахнул. Всё поле перед городскими воротами светилось огнями. Турецким кострам не было видно ни конца, ни края. Сменив дозорных, Ефим уселся на постеленный кожух, и потёр глаза.

– Дядько Игнат, расскажи про атамана. Правда, что ты с ним много лет знаком, и вырос в одном селе?

– Так и есть, Ефимушка. В селе Мерефа, на Слобожанщине родился наш прославленный атаман Иван Сирко. Знаешь, как турки окрестили его? «Урус-шайтан». Вот оно значит, как, Ефимушка. «Русский чёрт», не иначе. Много он татарской кровушки пролил, защищая народ и землю.

– Люди говорят, дядько Игнат, что живёт Сирко двести десять лет. Брешут?

– Кто знает, может и так. Когда родился атаман, дьяк, отказался его крестить.

– Это ещё почему?

– Мальчик родился с зубами, и как только дьяк увидел, мальца, чуть дёру не дал из хаты. На руки младенца взять отказался, стоя у двери перекрестил, и сбежал. Так старики говорят, что если ребёнок родится с зубами, значит, вырастет убийцей. Понимаешь?

– Угу, страшно, ей Богу.

– Ефим, ты ещё по настоящему пороху не нюхал, а уже боишься. Запорожцы идут в огонь и в воду, и смерти плюют в лицо.

– Не боюсь, дядько Игнат, вот тебе крест.

И Ефим несколько раз перекрестился, и плюнул в сторону турок.

– Ладно, завтра поглядим, какой ты смельчак. Сходи каши принеси, та сядем, с хлебцем поедим.

Ефим пошёл к стрельцам, и наполнил три тарелки кулешом, с салом, и быстро вернулся. Игнат вытащил ложки и две горбушки хлеба. Разделил на троих, и они дружно принялись за еду.

– Эх, чарочки не хватает, – пробубнил старый казак Игнат.

– В походе нельзя, или забыл? – буркнул Прохор, и набычился.

– Не забыл, чего уж там по горилке горевать. Как победу одержим, над нехристями, так и поставлю вам хлопцы бочку горилки. И будем до утра пить, гулять, долю казацкую прославлять.

– Эка ты шустрый, Игнат. Глянь вниз, сколько басурманов поналезло. Как саранчи. Туго нам придётся, ох как туго.

– Не каркай раньше времени. Тоже мне, казак.

Ефим быстро справился с кашей, и, облизывая ложку сверлил глазами Игната. Тот не выдержал и спросил: ну чего тебе, паря?

– Дядько, давай дальше, рассказывай, про Сирко.

Игнат отложил тарелку и вытер жирные губы краюхой хлеба. Затем понюхал её, и с удовольствием отправил в рот.

– Не терпеливый ты, Ефим. Негоже так казаку вести себя. Старших нужно уважать, и не лезть поперёк батька в пекло. Так вот, мы с Сирко росли на одной улице. Нелюдимый он был, сторонился всех, часто убегал в лес. Было нам лет по десять, когда по селу прошёл слух, что Иван пропал. Сгинул в лесу. Собрались тогда, молодые и старые и айда в лес, на поиски. И что ты думаешь?

Ефим пожал плечами и почесал длинный чуб.

– В лесу нашли Ивана, да не одного, с волчонком. Маленьким. Щенком. Сидел он возле дерева и с ним игрался. А в метрах десяти от него лежала мёртвая волчица. Огромная. Люди испугались, давай голосить, шум поднимать. Отец Ивана подошёл к сыну и взял на руки. Иван молчал, и казалось, что совсем не напуган. Люди успокоились, возвращались в деревню, а волчонок бежал следом. Так и остался он у Ивана, на много лет. Что потом с ним стало, не знаю. Может, сбежал к своим, в лес. Прошло несколько лет, и Иван рассказал о том, как он ночью в лесу потерялся. И кто-то толкнул его в спину. Он упал, оглянулся, и увидел, что огромная волчица вот-вот набросится на него и разорвёт в клочья. Мальчик не испугался и, когда волчица налетела, крепко обхватил за шею. И так и держал, не отпускал, пока не задушил. Мёртвую волчицу и нашли крестьяне.

– Вот так история, ничего не скажешь, – прошептал Ефим, и посмотрел на звёздное небо.

– Хочешь, верь, хочешь, нет, но не выдумка. Потому, что я сам, мальцом, видел волчицу, и даже трогал за густую шерсть. Потом Иван перебрался через Днепровские пороги. Как он это сделал, ума не приложу. Там тринадцать порогов, и даже дородным, сильным казакам, не под силу их преодолеть, но Иван смог, и попал на остров Хортица. Там его приютили и воспитывали волхвы. Учили военным хитростям и премудростям. Не один год. Говорят, что до этого случая, они были в нашем селе, и Иван сам к ним напросился. Вот и поставили волхвы перед хлопцем задачу, пройти одному, без посторонней помощи через пороги. И когда волхвы увидели Ивана на Хортице, сами очень удивились. За это не знаю, правда, или нет. У Ивана не спрашивал, да и не такой он человек, чтобы болтать лишнее.

Прохор захрапел, да так, что было за версту слышно. Игнат усмехнулся и что есть мочи толкнул кулаком лежебоку.

– Прохор, ты своим храпом всех турков разгонишь. Нам не достанется. Хватит спать, смотри в оба.

Недовольный Прохор потёр ладонями лицо, и взял флягу с водой. Промочил горло и дал Ефиму.

– Ух, и каша, хлопцы. Так и морит в сон. Бры-ы-ы.

Игнат тяжело вздохнул и пригладил усы. Ефим высунул голову наружу, и посмотрел вниз. Игнат схватил его, за рукава и потянул назад.

– Эка твоя дурья башка. Ты совсем разум потерял? Сейчас турок стрелу наладит, и выпустит. И прощайся с жизнью. Сиди сбоку, и не высовывай башки.

– Дядько Игнат!

– Чего тебе?

– Так брешут или нет, что Сирко двести лет живёт?

– Не, Прохор, ну ты погляди на этого парубка. Где ты видел такое? Чтобы человек двести лет жил? Брехня. Казацкие байки. Я сам слыхал, что когда приходит час смерти, атамана, то зовёт он к себе своего помощника. Джуру. И выдаёт тому три небольшие фляжки, с разными травами. И как умирает атаман, Джура закапывает его в могилу, и через три дня откапывает гроб. После поливает тело атамана из первой фляжки. Сирко начинает дышать. Затем Джура поливает из второй фляжки. Атаман открывает глаза и внимательно смотрит вокруг. И после третьей фляжки, Сирко встаёт, и начинает двигаться и говорить. Третий раз, когда смерть пришла за Сирко, он приказал Джуре сжечь себя, и пепел развеять по ветру. Но перед тем как сжечь, Джура должен был отрубить атаману правую руку, и казаки, после этого обязаны были три года носить в походах руку атамана Сирко, и только потом положить в могилу.

– Так ты сам веришь, дядько Игнат?

– Верю или нет, не в том суть. Под командованием Сирко, казаки не проиграли ни одного сражения. Заговорённый он. Большого ума человек. И души. Придёт время, дай Бог, сам увидишь.

Бо́льверк – внутри крепости укрепление, для обстрела прилегающей по кругу территории.

* * *

В конце июля передовой отряд крымских татар оказался в окрестностях Чигирина, уничтожая на своём пути деревни и мелкие, разрозненные отряды казаков и взявшихся за оружие крестьян. Основные силы, во главе с Ибрагимом, прибыли десятого августа, и разбили лагерь в одной версте от города. Орда заняла пустынные равнины, дороги, пролески, и десятки тысяч янычарских шатров, взмыли в небо цветными бунчуками. На следующий день, на рассвете начался обстрел города, с пушек, и раскалённые ядра, оставляя кровавые следы в небе, летели в стены города, взрывая и поджигая всё, что могло гореть. Небо было затянуто чёрным, едким дымом, сквозь которое едва пробивалось огненно-красное солнце. Горячий смрад, и огонь, поедал своими языками тела убитых и раненых защитников города.

Из замка, с Каменной горы, в ответ, по приказу полковника Гордона, сорок пушек открыли огонь, посылая ядра и бомбы на головы турок. Вспыхивали шатры, падали лошади, кричали раненные, посылая проклятия в адрес защитников. Пушкари не жалея пороха, набивали пушки, и весь день не прекращали огонь.

Бюлюк-паша Закир, получил приказ, со своим отрядом пробраться к стенам города и заложить взрывчатку. Татары незаметно прокрались к сторожевой башне Крымских ворот, и стали рыть подкоп. К обеду всё было готово, и огромный взрыв, проделал широкую брешь в стене. Куда тут же ринулись янычары, подгоняемые своими командирами. С перекошенными от ярости лицами, поднимая знамёна, татары рвались в город, размахивая саблями, добивая раненных, и толпой наваливаясь на отбивающихся казаков и стрельцов.

Второй мощный взрыв разрушил Нижний город, и разлетелась часть стены на берегу Тясмина. В огромную брешь хлынули отряды Каплан-паши. Комендант Ржевский, завидя как турки ринулись в пролом, бросился с небольшой горсткой бойцов, чтобы отбить нападение. Перед отрядом разорвалась бомба, и осколок ударил в лицо Ржевского. Тот вскрикнул и упал замертво на землю.

Ефим Стародубцев с казаками с самого утра помогал подносить к пушкам порох и ядра. Люди суетились и готовились отбивать нападение турок. Кто-то торопливо завтракал, кто-то чистил оружие, бросал, и тут же бежал на помощь пушкарям. Полковник Гордон внимательно смотрел на солдат и одобряюще кивал головой. Отдавая распоряжения, он лично проверял каждую позицию, и, не боясь попасть под шальную пулю, поднимался на стены, не сгибая перед врагом спину. Белый шарф полковника гордо развевался на ветру и представлял хорошую мишень для неприятеля. Но это не смущало отважного защитника. Высокого роста, с длинным рыжим чубом, он где-то в бою потерял свою шапку, и нет-нет поправлял на голове волосы. Вся одежда полковника была грязной, и разорванной, после вчерашнего боя. Сбоку болталась длинная шпага и билась о высокие сапоги. Внешне спокойный и добродушный полковник заметил молодого казака Ефима и позвал к себе. Ефим только откатил бочку с порохом, и присел на камень передохнуть.

– Устал, казак? – спросил Гордон, дружелюбно подмигивая парню.

– Никак нет, пан полковник. С утра уже жарко, только и всего.

– То ли ещё будет. Турки поклялись стереть Чигирин с лица земли. Продержимся, как думаешь?

– Будем насмерть стоять, пан полковник.

Ефим вытянулся и расправил широкие плечи.

– Отправляйся на склад, узнай, всё ли там спокойно. И потом найдёшь меня, доложишь. Не задерживайся.

Казак кивнул и побежал в другую часть города, минуя забитые до отказа всяким хламом улицы и проулки. Местные жители выносили из своих домов вещи, нехитрую мебель, и несли к крепости. Детвора не успевшая покинуть город, галдела, и не могла поделить огромный казан, для разогрева смолы. Ефим проскочил мимо них, и выбежал к замку. Там в подвале хранился порох, ядра и мушкеты. Двое стрельцов схватили Ефима, когда тот пытался проскочить мимо них.

– Куды, куды летишь мил человек.

– Приказ полковника Гордона, – отчеканил Ефим, и вырвал руку из огромных лап стрельца. Нужно проверить всё ли в порядке, и не нужны здесь помощники?

– Нужны, от чего нет. Жрать охота, с вечера тута околачиваемся.

Ефим спустился в огромный подвал, и ахнул от количества бочек, ядер и оружия. Два человека, в одних рубашках и шароварах, долбили топорами соседнюю стену, ломая, и оттаскивая в сторону камни.

– Здорово, молодцы, – крикнул Ефим, вдыхая сырой, и пропитанный гарью воздух. Помощь нужна? Меня прислал полковник Гордон.

Солдаты бросили на пол топоры и уставились на Ефима.

– Подводы нужны, братец, и вытаскивать наверх бочки. Мы решили проломить стену, сделать проход в соседний зал.

– Зачем?

– Затем, что там одежда, запасы муки, и зерна. Чтобы туда попасть, нужно с другой стороны крепости заходить, и потом переносить всё во двор. Давай, подсоби, чуток осталось.

Казак схватил топор и давай рубить. Солдаты ухмыльнулись, и толкнули один другого вбок.

– Вот, что значит молодость, Иван, раз, два и готово. Так мы за час управимся и сделаем проход.

Ефим вытащил несколько камней, и отложил в сторону. Заглядывая в дыру, присвистнул.

– Матерь Божья, да там забито, под самый потолок. Как втроём управимся?

– То-то и оно, вертайся к Гордону, и расскажи, чем мы тут преуспели. Пусть людей пришлют, и подводы с лошадьми.

Ефим вытащил ещё три камня, и смог протиснуться в склад. На глаз прикинул, сколько всего бочек, мешков, и стремглав выбежал на улицу. Уже вовсю атаковали турки, и на улицах, лежали в крови раненые и убитые. Стискивая зубы, он бежал, петляя, как заяц, невольно втягивая голову в плечи, когда вражеские ядра, свистели над головой и взрывались. Оглядываясь на полуразрушенный город, Ефим злился, что сейчас не на стенах, с казаками, и не бьёт прицельно с мушкета. Полковник Гордон стоял возле длинной коновязи, с лошадьми, под навесом, отдавая приказы стрельцам. Десятки подвод столпились в проулке, и представляли лёгкую мишень, для вражеских бомб. Мужики кое-как успокаивали лошадей, удерживая за уздечки, и гладя по гривам. Гордон заметил молодого казака, и вышел в центр площади. Ефим удивился, что полковник не боится, и ведёт себя вполне естественно и непринуждённо. Это само по себе вселяло веру и надежду в защитников крепости, зная, что с таким командиром, сам чёрт не страшен. Ефим обо всём доложил, и попросил полковника, вернуться к казакам, на помощь. Гордон охладил пыл казака, и покачал головой.

– Голубчик, здесь людей хватает, у тебя другая задача. Бери мужиков, с подводами и езжайте на склады. Везите порох, и ядра. Вон туда.

И Гордон показал рукой в самый конец стены. Это место находилось в глубине двора, и туда не могли долететь татарские бомбы. Там уже стрельцы соорудили канатные дороги, и дружно тянули вверх бочки с порохом и ядра. И затем короткими перебежками разносили по позициям. Десятки тысяч турок кричали «алла», «алла», и грозное эхо неслось над полем. Тёмная масса врагов, словно морская волна, в шторм, яростно била в стены крепости.

Ефим понимал, что сейчас от него многое зависит, и рванул к лошадям. Четыре подводы, и десяток мужиков, дружно погоняли коней, и неслись к складам. У Ефима от быстрой езды, перехватило дыхание. До обеда защитники выносили со склада бочки с порохом, грузили на телеги и везли к стенам. По пути несколько телег разорвало в клочья, от попадания турецких бомб. Прогремел взрыв такой силы, что ударной волной Ефима отбросило метров на десять, и, падая, он ударился затылком об деревянный помост. Теряя сознание, пальцами успел нащупать на голове кровавую рану, и отключился. Открыл глаза, после того, как в нос ударил запах сивухи. Его голова лежала на коленях у казака, и тот делал Ефиму перевязку.

– Живой? Значит не скоро увидишься с костлявой, парень.

Немолодой казак усмехнулся и, оставляя Ефима возле телеги, побежал к своим. Ефим не успел спросить, как зовут своего спасителя, и, кряхтя, уселся на доски. Голова раскалывалась на части, перед глазами застыл туман. К нему подбежал знакомый стрелец, из склада, и похлопал по плечам.

– Всё перевезли, полковник доволен. Как же тебя так угораздило?

– Не знаю, – ответил Ефим, чуть слышно. – Дай воды, в горле пересохло.

Стрелец вытащил флягу и снял крышку. Ефим припал сухими губами к фляге, с жадностью глотая, холодную, ключевую воду.

– Эй, эй, казак, много не пей, хуже будет.

Стрелец вырвал из рук Ефима флягу и спрятал.

– Видишь телегу? Это последняя. Садись, и сопровождай. Нам нужно к своим.

– Много пороха осталось?

– Хватит. Если взорвать, одним махом, половина города превратится в пыль и песок.

Стрелец помог подняться Ефиму и подвёл к подводе. Ефим хромал, на правую ногу, и от боли скрипел зубами.

– Отлежись, парень, завтра будет получше.

– Если наступит завтра, и татары не ворвутся в город.

– Типун тебе на язык. Трогай.

Стрелец отдал поводья мужикам, и ударил в бок лошадь. Та вздрогнула и медленно побрела по улице. Бомбёжка прекратилась, и в небе светило солнце. Ефим чувствуя, как от тряски, голова начинает ещё больше болеть, пульсировать, отдавая тупой болью в виски, спрыгнул на землю и, придерживая рукой телегу, медленно переставлял ноги. Заметив выдолбленный в камне колодец, Ефим подошёл к нему и из ведра умылся. Это был единственный колодец в городе, с питьевой водой. И казаки тягали вёдра: в лазарет, для раненных, и на стены, для защитников. Полковник Гордон стоял возле узких бойниц, и Ефим сразу узнал его по белому шарфу. Подойдя к лестнице, он увидел Игната и махнул рукой, чтобы тот к нему спустился. Игнат сбежал вниз, подхватил Ефима и помог подняться.

– Где же тебя так, голубчик? – спросил Гордон, удручённо кивая головой.

– Снаряд угодил в телегу с порохом.

– Слышал, слышал, стрельцы говорили. Ну, тут тебе делать нечего. Справимся без тебя. Иди, отдыхай.

Ефим хотел возразить, но взгляд Гордона был неумолим.

– Пошли, пошли, есть у меня мазь. Чудодейственная. Сейчас помогу тебе, – сказал Игнат, и, взяв под руку Ефима, спустился с ним, и поковылял с раненным товарищем к казарме.

– Видишь, турки притихли. Перегруппировку делают. Время есть, и нам чуток перевести дух. Не видел ты, как полковник разил турок, Ефим. Человек в возрасте, а любому казаку фору даст. Сильный человек. Мужественный.

В казарме Игнат размотал тряпку, с головы Ефима, смыл холодной водой кровь, и наложил с баночки мазь. У Ефима в затылке стало холодно, и пульсирующая боль, через минуту угасла.

– Мать дала, она у меня знахарка, – сказал Игнат. – День, два, и будешь как малосольный огурчик. Только руками не трогай, чтобы не занести инфекцию.

– Спасибо, дядько Игнат.

Ефим улёгся на подложенный под голову жупан, и закрыл глаза.

– Дядько Игнат, сколько турок на тот свет спровадили?

– Ой, Ефимушка, не бачив ты, как шайтаны эти, по лестницам лезли. И горячей смолой их поливали, и саблями рубили. Нет конца басурманам. На место одного убитого, десяток новых. На сотню порубленных, тысяча. И наших убитых и раненных, не сосчитать. И похоронить не можем. Слыхал, что хотят сделать на один день перемирие, чтобы трупы убрать. Турок видимо, невидимо, у стен лежит. Стон и крик стоит такой, что пробирает до мурашек. Я турецкий язык не знаю, но и так понятно. Сколько люду полегло, сынок. Хай Бог милуе и рятуе.

Он быстро перекрестился и тяжело вздохнул.

– Оставайся, пойду обратно. Вечером свидимся. Лучше всего постарайся уснуть. Хотя бы на часок, другой.

Игнат пожал руку Ефиму и укрыл лежащей сбоку стрелецкой курткой. У Ефима глаза слипались, и он незаметно для себя, задремал. После обеда турки продолжили обстрел, и до вечера не стихала канонада. Казаки и стрельцы, измученные, голодные, не заметили, как на землю спустились сумерки. Только зарево в турецком лагере, от пылающих шатров, освещало поле битвы, как днём. Над Каменной горой до поздней ночи не прекращался гул и рёв. Слышался скрежет сабель, вой янычар, свист пуль и снарядов.

* * *

На следующий день Ефим уже стоял в строю, и вместе с пушкарями, обстреливал турок. Турки ринулись на новый штурм, и всю артиллерию за ночь, перенесли на Чигиринскую гору. Это была для них более выгодная позиция, и ядра летели в главные ворота замка и в южную городскую башню. В пушечной дуэли сохранялось равновесие, и защитники крепости, не менее яростно, отвечали туркам. Турецкие бомбы разнесли конюшню, она загорелась, и едкий дым заполнил площадь, и ближайшие улицы. Чтобы легче дышать, стрельцы и казаки мочили тряпки, и закрывали лица. Полковнику Гордону доложили, что турки тащат к главным воротам стенобитный таран, и вот-вот начнут выбивать ворота.

– Стрельцы! – закричал Гордон, и поднял вверх шпагу. – Покажите басурманам, где раки зимуют. Не дайте ворваться в город, и поджечь бочки с порохом.

И тут же загромыхали главные ворота. Дубовые доски трещали, и едва не лопались от бесконечных ударов железного тарана. Десяток стрельцов ринулись к воротам, вытаскивая мушкеты, на ходу целясь в первых турок, которым удалось протиснуться в узкие проломы. Ефим высунулся из бойницы и направил мушкет на тех турок, кто держал и толкал вперёд таран. Один выстрел, второй, Ефима поддержали казаки, и несколько человек свалились замертво, прямо под колёса тарана. Другие завидя, что представляют лёгкую мишень, спрятались за толстые брусья, и залегли в глубокий ров. Ещё до осады его выкопали защитники крепости, чтобы на пути турок, имелось серьёзное препятствие. Таран медленно откатился назад и замер. И тут же громкие, радостные крики, со стен, загремели над испуганным врагом. Игнат замахал кулаком и крикнул: Наелись свинца, собаки. Кому мало, налетай, добавлю.

Игнат поднял закопчённое лицо в небо и в глазах у него появились слёзы. Он вспомнил, как людоловы выкрали его единственную дочь, Дарью, и вывезли в Порту. И сейчас, на запёкшихся губах казака, зияла зловещая ухмылка.

– Ничего, ироды, нехристи, это вам за мою любимую Дарьюшку. Отведайте, не подавитесь.

Он взял из пороховницы порох и засыпал в мушкет. Ефим услышал слова Игната, и обнял старого казака. У Игната в душе бушевало пламя, сильной болью теснило грудь, и не давало покоя. Видя смерти турок, он не находил утешения для сердца, и от этого ещё сильнее стискивал зубы, и стрелял в ненавистных янычар. Когда снова Игнат припал к бойнице, прицелился и выстрелил, Ефим протянул ему свой заряженный мушкет, и принялся забивать порохом мушкет Игната.