355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Геннадий Семенихин » Космонавты живут на земле » Текст книги (страница 6)
Космонавты живут на земле
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:55

Текст книги "Космонавты живут на земле"


Автор книги: Геннадий Семенихин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Дым! – прошептал он странно сухими губами.

С Земли голос Ефимкова рассерженно спросил:

– «Архимед-3», почему молчите? Прием.

– Я – «Архимед-3», – отозвался Алеша, стараясь победить неожиданно охрипший голос. – Самолет горит. Иду с выключенным двигателем. Обеспечьте полосу. Прием.

Несколько секунд длилось молчание. Турбина замерла на шести километрах высоты, дым немного рассеялся, но в кабине стало еще жарче.

– «Архимед-3»... Алеша! – донесся с Земли испуганный голос комдива. – Немедленно катапультируйся!

– Не могу. Буду садиться, – быстро ответил Горелов и удивился, что голос его прозвучал твердо.

В ушах новый окрик комдива:

– Немедленно покидай машину!

Алеша не ответил. Считается, что секунда минимальное время. Вспыхнула, и уже ее нет. Но это когда жизнь идет размеренным чередом. А если человеку угрожает смертельная опасность, о многом подумает он за одну-две секунды. Нет, это приказание он ни за что не может сейчас выполнить. Да, он знает, что при пожаре летный устав требует немедленно покидать самолет. Он знает, что на Земле, на его родном Соболевском аэродроме, находится маршал, утверждавший этот устав и этот параграф. Но в своей тревоге за его судьбу и Ефимков, и генералы, и маршал едва ли подумали о том, что представилось ему в один миг. Алеша похолодел, вспомнив, что пролетает сейчас над большим городом. Он его не видел, но знал твердо, что под короткими металлическими крыльями самолета, скрытые непроницаемым пологом тумана, лежат улицы и площади. Сейчас утро. В сырое низкое небо фабричные трубы выбрасывают черный дым, мальчишки и девчонки шагают по тротуарам с портфеликами в школу. Трамваи увозят рабочих первой смены. На кухнях готовятся завтраки – заботливые жены провожают на службу мужей, – воспитательницы детских садов выводят на улицу малышей, студенты перед началом первой лекции спорят о новых стихах. Тихое обычное утро. И никто, кроме него, лейтенанта Горелова, не может даже вообразить, что летящая в воздухе неуправляемая машина обрушится на мирные крыши и огромный взрыв потрясет город.

– Ни за что! – самому себе крикнул Алеша.

В кабине уже пекло. Алеша слышал в наушниках требовательный голос комдива, приказывавшего выбрасываться, но затуманенное сознание решительно противилось. Мысли бежали нестройно.

– Неужели погибну? – шептал он хриплым от жара голосом. – Нет, не может этого быть!

Все труднее и труднее становилось дышать, размывы зеленых кругов мельтешили перед глазами. Горло душили холодные спазмы. «А еще космонавт, температуры такой не выдерживаешь, – оборвал он себя насмешливо. Он вдруг вспомнил о матери. – Она не переживет!» – «Ну, так что же? – спросил его кто-то чужой. – Возьми и нажми на пиропатрон. Машина упадет на город, а ты будешь жить». – «Нет! – возразил Алеша этому чужому. – Только с машиной!»

Он раскрыл слипающиеся глаза и увидел на приборе три тысячи метров. «Город уже позади», – подумал он облегченно. Высота – три тысячи. Дальше нельзя было пикировать с таким крутым углом. Напрягая силы, он потянул на себя странно отяжелевшую ручку управления. Проклятая слабость! Только бы ей не сдаваться.

Смутные, уже редеющие облака мчались за фонарем кабины. Тысяча метров, восемьсот, пятьсот... Алеша увидел внизу расплывающиеся, подрагивающие очертания аэродрома и чуть не вскрикнул от радости. Как это здорово получилось! Он выскочил из облаков совсем близко от летного поля. Вот впереди и серая лента бетонной полосы, и красное кирпичное здание штаба, и даже маленький домик дежурного звена, окруженный ЗИМами.

«Нет, я не погибну. Жить!» – закричал самому себе Алеша. Он явно промазал, заходя на полосу. Едкий дым, снова ворвавшийся в кабину, закрыл приборную доску и смотровое стекло. Но Горелов успел выровнять истребитель. На доске обнадеживающе засияли зеленые лампочки. Значит, вышли все три колеса. Он опустил нос машины и ощутил толчок. Самолет уже мчался по бетонке. Весело гудели под твердыми резиновыми покрышками серые плиты. Если бы не привязные ремни, его бы обязательно бросило вперед и ударило о приборную панель. Но ремни выдержали неудачное торможение. Голова кружилась и гудела от звона. Алеша чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Кабина, наполненная удушливым чадом, дышала, как раскаленная печь. «Фонарь», – вспомнил он и нетвердой рукой открыл над собою крышку. Сырой утренний воздух плеснулся в лицо.

Быстро освободившись от парашютных лямок, Горелов выскочил из кабины на землю и отбежал от самолета. К нему со всех сторон спешили люди. Две пожарные машины уже поливали плоскости истребителя и горячее сопло из брандспойтов. Санитары разворачивали носилки, и это привело его в замешательство. Жадно глотая воздух, Горелов слабо воскликнул:

– Не надо, я живой!

У черного, закоптившегося от дыма крыла появился Ефимков.

– Товарищ полковник... – начал было рапортовать Горелов, но тот остановил его решительным жестом:

– Не мне... здесь маршал.

Лишь теперь увидел Алеша высокого пожилого человека в длинном плащ-пальто и, собрав все силы, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже, отчеканил:

– Товарищ Маршал Советского Союза. Лейтенант Горелов воздушную цель перехватил. На обратном маршруте возник пожар. Произвел посадку с выключенным двигателем.

– Молодец, – тихо сказал маршал. – Какой же, право, молодец! Как фамилия, говоришь? Горелов? Ну, раз ты с такой фамилией не сгорел, то любые огни и воды пройдешь.

– Так точно, товарищ маршал. Пройду! – улыбнулся Алеша.

– У вас, лейтенант, какой класс?

– Третий, товарищ маршал.

– С этого дня вы – военный летчик второго класса, товарищ Горелов. За мужество и отвагу объявляю вам благодарность, награждаю ценным подарком и присваиваю досрочно звание «старший лейтенант».

– Служу Советскому Союзу! – ответил Алексей.

5

И еще прошло несколько месяцев. Осень с нудными дождями и туманами сменилась такой же кислой южной зимой. Аэродром в Соболевке не просыхал, и, когда в начале января ударил мороз и сковал вязкий грунт, все этому откровенно радовались.

Шагая по летному полю, старший лейтенант Горелов наслаждался хрустом снега и холодным багрянцем солнца. После истории с вынужденной посадкой он как-то сразу повзрослел, стал собранным и строгим. Наблюдая за ним, Ефимков улыбался. Старый воздушный волк знал годами проверенную истину, что любая авария или катастрофа не проходит бесследно для летчика, оставшегося живым. Тот, на кого дохнула смерть, уже не может, как прежде, относиться к полетам. У слабых это вырабатывает острастку, боязнь резкого пилотажа, нервную дрожь при каждой неверной ноте в работе двигателя. У такого, чуть усложнись в воздухе обстановка, и ноги становятся ватными, и сердце норовит закатиться, куда ему вовсе не положено. И много, ой как много нужно после этого воспитывать такого человека, чтобы вернуть ему прежнюю выдержку и душевное равновесие.

Люди же сильные и по-настоящему храбрые тоже подвергаются воздействию перенесенной ими беды. Но в противовес слабым они не мечутся и не пугаются, когда возникает какое-либо затруднение в полете. Перенесенная опасность делает их более сдержанными, более осмотрительными, освобождает от ненужного риска, учит дорожить жизнью.

К этой второй категории, по твердому убеждению Кузьмы Петровича Ефимкова, и относился Горелов. Когда на другой день после аварии комдив проведал своего подчиненного в лазарете и тот стал горячо его убеждать, что он здоров и его надо немедленно выписать и включить в плановую таблицу на очередные учебные полеты, Ефимков добродушно ухмыльнулся:

– Нет, парень. Ты еще больной.

– Я? – почти возмутился Алеша. – Да откуда вы взяли?!

– Больной, – жестко повторил полковник. – Пережитым больной. Вот когда сядешь в самолет – поймешь меня... Это, брат, не простая вещь.

Горелов, хмуря лоб, вслушивался в его речь, неуверенно сказал: «Не может быть», но после первого же полета нашел на аэродроме комдива и доверительно признался:

– Правильно вы говорили, товарищ полковник. Не сразу от пережитого освободишься.

– Ну вот, – засмеялся Ефимков, – теперь понял, Фома-неверующий.

С каждым новым полетом Горелов чувствовал себя в воздухе все спокойнее и спокойнее. К нему вернулась прежняя уверенность, но была уже она несколько иной, всегда обдуманной, взвешенной. Вот почему, глядя на Алексея, комдив думал: «Этого небо примет. Хороший из него комэск выйдет в недалеком будущем».

* * *

Зори и закаты в любое время года заставали на Соболевском аэродроме людей в летных комбинезонах и технических куртках. Одни из них готовили боевые машины на земле, другие поднимались в воздух на стремительных скоростях, оставляя иной раз в вышине пушистые хвосты инверсии. Был среди них и Алексей Горелов. Даже видавшие виды ветераны считали теперь его своим человеком и относились с уважением, как к равному.

Все шло обычным чередом, и в жизни обитателей Соболевского аэродрома нет-нет да и происходили то радостные, то грустные перемены. Жена старшего лейтенанта Иванова наперекор всем врачам встала на ноги – никакой раковой опухоли у нее не оказалось. Сам Иванов после этого неузнаваемо переменился: и следа не осталось от его прежней мрачной подавленности. Он чертом носился по аэродрому, покрикивал на подчиненных, подгонял работу на каждой самолетной стоянке. Его звено вышло в отличные. Лева Горышин получил звание старшего лейтенанта, а командир полка Климов носил уже подполковничьи погоны.

В свободные дни Алеша не расставался с книгами. Он перечитал «Далекое – близкое» Репина, книги о русских передвижниках. Все, что имелось в полковой библиотеке о первых космических полетах, уже побывало у него на дому, а книги Гагарина и Титова он брал по два раза. Горелов подолгу рассматривал снимки космонавтов, сделанные во время их тренировок в кабине космического корабля, много и часто думал об этих людях. Какие они, пилоты первых советских космических кораблей? Необыкновенные или такие же, как и он? Гагарин и Титов ободряюще улыбались с различных фотографий, но ответа на этот вопрос не давали. Сам с собой Алеша рассуждал и о космическом полете, упорно убеждал себя: «Не может быть, чтобы такой полет был мне не под силу. Если бы я оказался на их месте, тоже смог... А может, нет?.. Может, у меня не такая кровь, нервная система, мускулатура? Может это быть или нет?» То космонавты казались ему особенными, во всем его превосходящими людьми, то Алексей начинал видеть в них таких же молодых летчиков-истребителей, как и он сам. «Самое волнующее придет потом, когда люди станут летать на высоких орбитах, выходить в открытый космос», – думал Алеша, и мечта попасть в число тех, кто готовится для этого, – острая и дерзкая мечта, – опять волновала его. Алеша с увлечением рисовал в эти дни космические корабли, поднимающиеся к звездам, и космонавтов в их фантастическом облачении. Эти рисунки он никому не рисковал показывать.

По просьбе замполита он расписал широкие дощатые стены комнаты отдыха дежурного звена. На одной из них в масляных красках воскресли перовские охотники, на другой – запорожцы, сочиняющие письмо турецкому султану. Потом Алексея вдохновил собственный сюжет, и на третьей стене появилась сложная композиция: освещенный солнечным закатом аэродром, взлетающие истребители и группа офицеров в летных комбинезонах. Один из них – высокий, плечистый, чем-то смахивающий на Ефимкова и в то же время совсем не Ефимков – из-под ладони, козырьком приставленной к глазам, наблюдает за полетами. Оставался небольшой простенок меж окон, выходящих на летное поле. После долгих раздумий Алеша нарисовал здесь звездное темно-синее небо и ярко-желтый космический корабль, набирающий высоту. На борту его сделал короткую надпись: «Заря».

Когда все было готово, летчики и техники валом повалили в дежурный домик.

Зашел и Кузьма Петрович, которого просили не заглядывать сюда, пока работа была в разгаре. Подбоченясь, встал он на пороге, да так и застыл от радостного изумления.

– Батюшки вы мои! – воскликнул он. – Да ведь это же целая Третьяковка у нас в Соболевке открылась.

Как-то приехал в гарнизон член Военного совета, уже немолодой седоватый генерал. Ему понравилась роспись домика, а еще больше портрет погибшего Комкова, написанный Алешей.

– Может, этого парня надо в студии Грекова показать, – задумался член Военного совета, – самородок же!

– Показать-то не штука. Да бесполезно, – вздохнул Ефимков. – Не пойдет, товарищ генерал. Он на свою живопись смотрит как на дело второстепенное. Есть у него другая большая мечта.

– Какая же?

– Стать космонавтом.

– О! – Генерал развел руками и засмеялся. – Тут, Ефимков, я, к сожалению, так же беспомощен, как и вы! Сейчас таких мечтателей хоть отбавляй.

* * *

Любит военных людей дорога. Идут ли бои или день за днем текут годы мирной боевой учебы, для армии движение – это ее жизнь.

Разве не носился молодой, полный энергии и пыла Суворов во главе своих полков, осуществляя стремительные марш-броски и маневры, прежде чем вел их в бой? Разве пожилой, дряхлеющий полководец Кутузов, уже обессмертивший себя победой над Наполеоном, не разъезжал бесконечно по гарнизонам и бивакам на польской земле, где оставался с войсками до последнего дня своей жизни? Днем ли, ночью ли, в зной и дожди прикатывал он на своем «возке» то в один, то в другой полк, инспектировал ученье, поощрял достойных, наказывал нерадивых. Ну а современные войска: мотопехота, танковые части, летчики, артиллеристы, ракетчики... Они тоже находятся в постоянном движении. Кто-то едет за новой, более совершенной и грозной техникой, кто-то передислоцируется на более важный рубеж в приграничной зоне, где на всякий случай надо постоянно иметь наиболее надежные силы. Кто-то перелетает со своего родного и хорошо обжитого аэродрома на другой, незнакомый и необжитой, потому что этого требуют условия тактического учения. Кого-то будит на привале свежая утренняя роса, а не будильник, заботливо поставленный женой на нужный час. Словом, богата дорогами армейская жизнь.

И нет ничего удивительного, что в поезде дальнего следования, идущем из Москвы на юг, встретились два старых фронтовых друга – генерал-майор авиации и полковник. Встретились не где-нибудь, а в вагоне-ресторане, потому что, не будем скрывать, генералы туда тоже заходят и не считают за великий грех в дороге выпить стопку-другую за обедом или ужином.

Генерал-майор авиации, лет за сорок пять, среднего роста, чуть сутуловатый, как и многие летчики, у которых значительная часть их жизни прошла в кабине, вошел неторопливо в вагон-ресторан и, так как посетителей было там мало, сразу задержал взгляд на высоком плечистом полковнике, в одиночку сидевшем за столиком у окна. Серые выразительные глаза генерала сверкнули под густыми бровями.

– Кузьма! – воскликнул он, да так громко, что все сидевшие за столиками сразу же оглянулись.

Полковник стремительно вскочил, едва не перевернув столик.

– Сережа! Мочалов! – Генерал и полковник крепко обнялись и некоторое время стояли в проходе, оглядывая и похлопывая друг друга. – Вот так встреча! Ты куда?

Генерал назвал город, куда он ехал.

– Так это же замечательно! – обрадовался полковник. – Значит, в наш военный округ, мимо моих владений. Не будь я Ефимковым, если ты не побываешь у меня. Слезем в десять ноль три в Соболевке – воскресенье все равно день не рабочий, значит, твой, – а в понедельник утром я тебя на ЯК-12 переброшу к самому месту.

– А если погоды не будет?

– На машине тогда отвезем. И не отговаривайся, друже. Все равно ничего не получится.

– Да я и не думаю отговариваться. Откуда ты взял? – засмеялся генерал.

Ефимков усадил старого друга напротив себя и, широко улыбаясь, продолжал разглядывать его.

– Все такой же.

– Да ведь мы только два года не видались. А годы теперь реактивные. Пролетают быстро.

– Ну а меня чего не спрашиваешь, где я и что?

– Знаю, Кузьма, все знаю. Перед командировкой был у маршала авиации. Он твое хозяйство похваливал.

– Да вроде на уровне стараемся идти, – самодовольно пробасил Ефимков. – Ну а сам-то где? Что-то за последний год фамилия твоя в приказах перестала фигурировать. Ни среди тех, кому благодарности объявляют, ни среди тех, кому взыскания.

– Однако на орехи достается мне не меньше, – улыбнулся генерал.

– Где же ты теперь, Сергей Степанович?

– Потом скажу. Ты в каком вагоне едешь?

– В пятом.

– Так и я в пятом. И купе пустое. Перебирайся.

Поезд грохотал на стыках рельсов, оглашая сизую от инея ночь короткими гудками. В репродукторе низкий женский голос рассказывал о том, что течет река Волга и что кому-то семнадцать лет. Буфетчик равнодушно зевал у стойки.

Ефимков взял меню, на переплете которого была наклеена фотография – нарядная блондинка с высоко взбитой, но уже не модной прической сидела с молодым красавцем за столиком, уставленным фруктами, шампанским и прочими яствами. Дальше начиналась реклама, призывающая пассажиров посещать вагоны-рестораны.

– Черт побери, – ворчливо произнес он, – езжу, езжу и всегда, как только переступаю порог вагона-ресторана, наталкиваюсь на эту пикантную блондинку. Уже виски седеть начали, дети выросли, а она все такая же прекрасная.

Мочалов расхохотался:

– Это что? Комплимент блондинке или критика рекламы Министерства торговли?

– Считай, и то и другое, – подтвердил Ефимков. – Голоден я как черт, давай заказывать.

Заказывать еду Кузьма Петрович был мастер. Даже скудное меню вагона-ресторана он сумел превосходно использовать. По его велению на столе одна за другой появились тарелки с семгой и заливным судаком, салаты, приправленные майонезом и сметаной. На продолговатом блюде идеально разделанная засияла селедка, а рядом с нею уже дымился вареный картофель. Наконец, пожилой официант поставил ломтиками нарезанный лимон и бутылку коньяку. Ефимков потер огромные с крупными синими жилами руки. Когда-то давно, еще до войны, он на спор гнул ими подкову.

– Ты чего на меня так пристально смотришь?

– Как в зеркало, – засмеялся генерал, – самого себя в тебе вижу. Вот и морщин прибавилось, и седина голову подкрасила, а молодость, чувствую, не иссякла.

– Так я же не из тех, что носят расписные рубашки и в двадцать лет рассуждают, как старики, или пишут стихи о каком-то конфликте двух поколений. – Вот за это самое и давай. – Ефимков поднял рюмку.

– И за встречу, – прибавил генерал.

– И за то, что оба живы и песок из нас не сыплется, чтобы уходить в отставку.

Чокнулись и выпили. Мочалов, повернувшись к окну, чуть приоткрыл шторку, – мелькали сквозь сумрак далекие огоньки, летел в ночи скорый поезд.

Если бы наши отделы кадров умели поглубже заглядывать в судьбы человеческие, они бы обязательно в личные дела Ефимкова и Мочалова вписали историю их дружбы, прошедшей через многие испытания. И в самом кратком изложении выглядела бы эта история так.

...Летом сорок третьего года за линией фронта был подбит штурмовик ИЛ-2. Еле-еле перетянув лесок, летчик посадил его на жнивье. Низко над ним пронеслись самолеты его группы. Он проводил их тоскливыми глазами и остался один у разбитой машины, полный решимости принять свой первый и последний бой с фашистами на земле. От ближнего хутора, взметая пыль, уже мчались к месту вынужденной посадки вражеские мотоциклисты. Короткие автоматные очереди с треском разрывали сухой полевой воздух. Но вдруг над головой летчика со звоном пронеслось звено наших истребителей. Три из них ударили из пушек по дороге, отсекая мотоциклистов, а четвертый смело пошел на посадку. Не выключая мотора, пилот открыл над головой крышку фонаря, приподнялся в кабине. Мочалов, подбегая, увидел тяжелый, резко очерченный подбородок, злые глаза.

– Скорее в машину! – свирепо закричал незнакомый пилот.

После войны судьба снова свела их на время: оба служили в одном пограничном полку, овладевали первыми реактивными истребителями. Совместные полеты на новых машинах, дружба семей и многое-многое другое их породнило. При встречах они обходились без театрально-бурных восклицаний: «А помнишь ли?» Они читали свое прошлое в глазах друг у друга.

– Ну а теперь что за тост будет? – спросил Мочалов, разливая остатки коньяка.

– За небо над нами!

– Давай за небо! – согласился генерал. – Под этим небом хорошо дышится.

Потом они направились в пятый вагон, и Ефимков перенес в купе генерала свой небольшой чемодан. Сняв китель с разноцветными орденскими планками, он надел пижаму и с наслаждением стал набивать трубку. Искоса посмотрел при этом на друга.

– Ты как?

– По-прежнему не курю, – отказался генерал.

– Жаль, – вздохнул Ефимков, – мне под старость стало казаться, что человек, брезгающий трубкой, многое теряет. Люлька, она мыслить располагает.

– Ты стал сентиментальным, Кузьма.

– Помилуй бог, Сережа. Чего нет, того нет. Просто во мне собственный опыт заговорил.

– А меня к трубке не тянет, – улыбнулся добродушно Мочалов, – да и должность сейчас такая, что курить противопоказано. Обязан пример подчиненным подавать. А уж кому-кому, а им и на понюшку табаку нельзя.

– Да, да, – деланно зевнул Ефимков, – ты же обещал рассказать, на какой ты теперь работе.,

– Действительно, обещал, – согласился генерал, тоже снимая китель и форменную рубашку. Оставшись в одной белой майке, он плотнее притворил дверь и сел на диван к Ефимкову. – Видишь ли, Кузьма Петрович, я уже полгода не служу в строевой авиации.

– Это я сразу понял, – подхватил Ефимков. – Но где? В каких войсках? К ракетчикам, что ли, подался?

– Бери выше, – улыбнулся Сергей Степанович. – Назначен командовать особым отрядом космонавтов.

– Ты! – Ефимков от удивления замер. – Да какой же ты, извини меня, космонавт?! И годы уже не те, и делом этим, насколько мне известно, ты никогда не занимался.

– Примерно так я и заявил, когда мне предложили эту должность, – улыбнулся Мочалов. – Выслушал меня один ответственный товарищ и головой покачал. «Когда вы вступали в партию, товарищ Мочалов?» – «На фронте, отвечаю, и партбилет между двумя боевыми вылетами получал. Только в разных местах: вступал под Орлом, а получал уже за Днепром». Он засмеялся, но глаза, гляжу, строгие. «Не годится, говорит, коммунисту-фронтовику пасовать перед трудностями». Я стал ссылаться на свою некомпетентность, сказал, каким, по моему убеждению, должен быть командир подобной части. Он меня снова остановил. «Вы как думаете, с чего начинается техническая революция?» – «С появления новых форм труда». – «А еще точнее?» – «С появления новых орудий труда».– «Правильно. Сначала появляются новые орудия труда, а потом – производственные отношения, которые им должны соответствовать. Давайте с точки зрения диалектики и отнесемся к новой профессии летчика-космонавта. Согласитесь: сначала появилась идея осуществить полет человека в космос, затем – корабль, способный поднять человека, и потом уж – первый отряд космонавтов. А вот академию, готовящую командиров таких отрядов, мы не смогли сразу открыть. Да и то сказать – космонавтике нашей год с небольшим, а срок обучения в любой академии не меньше трех-четырех лет. Как же быть?» Я пожал плечами, а он усмехнулся и закончил: «Из авиации надо брать кадры. Таких, как вы, выдвигать. Когда вас назначили командиром эскадрильи, вы были уверены, что с этой должностью справитесь?» – «Не очень», – отвечаю. «А когда полк доверили?» – «Тем более». – «А когда дивизию дали?» – «Совсем поначалу растерялся». Он засмеялся: «А знаете почему? Потому что во всех случаях вы шли на новое дело. И сейчас на новое дело идете. Но партия вам доверяет...» Вот я и пошел, Кузьма Петрович. Трудно было поначалу, очень трудно. Но чертовски интересно.

– И корабли космические ты видел? – оживился Ефимков.

– Зачеты даже по материальной части сдавал.

– Ну а с Главным конструктором беседовал?

– Было.

– Вот, по-моему, человек! Глыбища!

– Большой человек! – подтвердил Мочалов.

Вагон покачивало. Временами под колесами жестко взвизгивали рельсы. Тихо тлела трубка в руках Ефимкова, негромкий голос Мочалова наполнял купе:

– Ты вот спрашиваешь, что такое первые полеты человека в космос. Конечно, если быть откровенным, это, что называется, проба пера. Мы сейчас пишем и говорим, что наши корабли несравненно лучше и надежнее американских капсул. Но придет время, и в сравнении с новыми они будут выглядеть, как самолет ПО-2 рядом со сверхзвуковым реактивным истребителем. Первые полеты – это разведка околоземного космического пространства.

– Нечего сказать – разведка, если весь мир о ней шумит! – гулко рассмеялся Ефимков.

– Так-то оно так, – согласился Мочалов, но мы смотрим вперед, в будущее. А наше будущее – это орбитальные станции, монтажные работы в космосе, высадка на Луне. Сам понимаешь, какие кадры нужны для этого.

– Ну а в наши края ты по какой надобности прискакал, Сережа? Сказать можешь?

– Скажу. Во-первых, в штабе округа надо мне о парашютных прыжках договориться. Собираюсь свой личный состав весной сюда привезти. Еще кое-какие организационные дела. В том числе должен на вакантное место одного паренька из молодых летчиков в отряд подобрать.

– В космонавты?

– Да.

– И почему ты его решил искать именно у нас? Не свет же клином сошелся на нашем округе.

Генерал прищурился и с усмешкой посмотрел на друга:

– Только потому, что служит в этих краях некий полковник Ефимков. Когда я об этом узнал, сразу подумал: вот кто лучше всех мне поможет. Доложил начальству и получил от него «добро».

– Вот за это спасибо, – растрогался Кузьма Петрович, – спасибо, что друга не позабыл. Да я тебе на выбор такие кадры предложу – лучше нигде не найдешь.

***

В понедельник утром Кузьма Петрович Ефимков подъехал к штабу на час позднее обычного. Полетов в этот день не было, в учебных классах шли занятия. В его приемной уже давно сидел начальник отдела кадров майор Бенюк с огромной кипой личных дел на коленях. Окинув бегло эту кипу и самого Бенюка, Ефимков спросил:

– Принес?

– Принес, товарищ полковник.

– Как я просил – молодые, красивые, хорошие летчики и физкультурники?

– Так точно, – подтвердил ничего не понимающий майор, – может, вы все-таки объясните, товарищ полковник, почему вас самые красивые заинтересовали.

– Это тот случай, когда начальнику вопросов задавать не положено, – прервал Ефимков, сверху вниз взирая на невысокого Бенюка. – Клади мне эти папки на стол.

Он прошел в кабинет и по телефону приказал начальнику медицинской службы немедленно принести личные медкнижки всех тех офицеров, чьи личные дела отобрал Бенюк.

Потом, когда это было сделано, связался со своей квартирой. К телефону долго никто не подходил, длинные басовитые гудки следовали один за другим. Наконец в трубке послышался голос генерала Мочалова:

– Квартира полковника Ефимкова.

– Это ты, Сережа?

– Конечно, Кузьма. Стою с намыленной щекой.

– У меня все готово. Заканчивай и приезжай.

Когда его старый друг появился на пороге кабинета, Кузьма Петрович важно расхаживал вокруг стола и дымил трубкой. Он был явно доволен.

– Десять человеческих судеб на моем столе, – похвалился он. – Ты как, сначала обзором фотографий и личных дел удовлетворишься или тебе сразу оригиналы представить?

– Экий ты скоропалительный, – усмехнулся генерал, – с оригиналами повремени. Предоставь мне свободную комнату и время.

– Оставайся в моем кабинете. Я на аэродром ухожу. – Кузьма Петрович снял с вешалки меховую куртку и потянулся за папахой. – Тебе на эту операцию часа хватит?

– Боюсь, побольше уйдет, – покачал головой Мочалов, – два, не меньше.

– Работай два. В десять я к тебе наведаюсь.

И ровно в десять, переделав целую кучу разных дел, побывав на занятиях, в дежурном звене, на самолетных стоянках, весь раскрасневшийся от морозного солнца, Кузьма Петрович возвратился к себе в кабинет. Мочалов сидел за столом, молча постукивая пальцами по стеклу. Серые его глаза были озабоченными, брови хмурились. Большая стопка личных дел лежала в стороне, и только два – перед ним. На верхнем Ефимков прочел фамилию Горышина.

– Ну что, Сережа? – трубным голосом спросил комдив. – Отобрал кандидатов для беседы?

Мочалов отрицательно покачал головой и ладонью отбросил свисавшие на лоб пряди седеющих волос.

– Нет, Кузьма. Лишь два человека меня заинтересовали из всех представленных: Горышин и Савушкин.

– Как, только два? – удивился комдив. – А остальные? Например, Иванов, командир отличного звена, а Лабриченко, наш снайпер?..

– Так-то оно так, – спокойно согласился генерал. – Я не отнимаю у твоих подчиненных их заслуг. Но пойми, дорогой, очень жестким критерием мне приходится руководствоваться. Восемь из них уже не подходят по двум показателям: рост и вес. Два личных дела я пока задержал. Но, понимаешь, Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у него поинтереснее, и сам он физически посильнее выглядел, чем эти, и к космонавтике бы тянулся.

– Кого же тебе еще порекомендовать? – задумался Ефимков и сел на просторный дерматиновый диван. – Есть тут у нас еще один парнишка, да лично я не хотел бы его отпускать. Вот у него так и в самом деле тяготение к космонавтике. Года два назад Гагарин проезжал через его родной город. Так этот парнишка с пакетом к нему пробивался. А в пакете просьба: «Возьмите меня в космонавты, это мое призвание». У нас в дивизии ребята зубастые, Космонавтом его так и прозвали.

– За этот самый случай? – равнодушно спросил генерал.

– Нет, за другое – за то, что он ночью вместо самолета-цели за звездой погнался.

Глаза Мочалова так и брызнули смехом. – Это любопытно. А летает он сносно?

– На уровне. Самолет у него в воздухе задымил как-то. Не растерялся парень. Посадил на летное поле. Звание досрочно получил за это от самого маршала.

– А физически как?

– Так ведь жарища во время пожара в кабине, я полагаю, адская была. В обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу все чин по чину доложил...

– Смотри какой, – одобрительно кивнул Мочалов. – А еще какие за ним доблести водятся?

– Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, – нервно улыбнулся Ефимков, смутно почувствовавший, что Гореловым его друг заинтересовался всерьез. – Больше за ним доблестей вроде никаких. Разве только что живописью увлекается. Знаешь, если бы не авиация, из него профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так разукрасил. Что ни стена – то картина.

Мочалов положил в общую кипу и те два личных дела, которые поначалу лежали отдельно.

– Слушай, друже, ты меня окончательно заинтриговал. Покажи мне эту роспись.

– Поехали, – без особого энтузиазма согласился Ефимков.

Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю