Текст книги "Дневник гауптмана люфтваффе. 52-я истребительная эскадра на Восточном фронте. 1942—1945"

Автор книги: Гельмут Липферт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Другой русский развернулся и теперь был позади нас, но все еще слишком далеко, чтобы открыть огонь. На высоте 300 метров начался бой. Русские летать могли, это я отметил сразу же. В то время как мы продолжали преследовать первый самолет, второй становился все ближе. Ситуация не была безопасной для нас. Я перезарядил свое оружие и встряхнул машину. Затем я снова поймал русского в прицел. И еще раз оружие отказало. Проклятье! Какое невезение!

Я крикнул Томасу, чтобы он оставался за противником и, если возможно, сбил его. Сам же я отвернул на юг с набором высоты. Второй русский остался за моим ведомым. Когда он пролетел мимо меня, я пошел вверх и по крутой спирали поднялся к нижней кромке облаков. Даже если мое оружие отказывалось стрелять, я хотел, по крайней мере, присутствовать при том, как мой ведомый одержит победу, и помочь ему, если будет необходимо. И последнее потребовалось чертовски скоро.

Сидевший у Томаса на хвосте русский был все ближе. Я должен был попытаться вынудить его отвернуть прежде, чем он откроет огонь. Я спикировал и подлетел так близко, что мог ясно видеть пилота, поворачивавшегося в своем кресле. Когда он увидел меня, то так испугался, что резко перевернул свой Як на спину и начал выполнять полупетлю на недопустимо малой высоте. Русский пилот, должно быть, сразу же понял, что попал в безнадежное положение.

Он отчаянно пытался выровнять самолет, но земля приближалась слишком быстро. Оставляя позади себя плотный инверсионный след, русский мчался к земле. Он мог бы даже завершить маневр, если бы не маленький холм. Я не последовал за русским, а просто выполнил вираж со снижением, и наблюдал за тем, как тот, ударившись о землю, проскользил приблизительно 50 метров и, наконец, врезался в сельский дом.

Набирая высоту, я видел, что над разрушенным домом поднялось пламя и начало распространяться назад по следу, оставленному потерпевшим катастрофу самолетом. Очевидно, топливный бак русского лопнул, когда самолет ударился о землю. Когда машина взорвалась, натолкнувшись на дом, топливо вспыхнуло.

Тем временем Томас присоединился ко мне. Мы сделали два круга над горящим домом. Когда мы полетели назад на свой аэродром, никаких признаков другого русского уже не было.

Вскоре после полудня Томас и я снова поднялись в воздух. На сей раз мы летели в составе звена из четырех самолетов. Вместе с нами была пара из 4-й эскадрильи. Скоро после взлета мы вступили в ожесточенный бой с шестеркой ЛаГГ-5. Мы нечасто сталкивались с этим типом истребителей, но приятели со звездообразными двигателями были не слишком полны сочувствия к нам. Десять самолетов вертелись и крутились в воздухе. Практически немедленно наше звено распалось. Каждый должен был сражаться сам за себя и соответственно защищаться также сам.

Томас летал среди русских словно сумасшедший. Он стрелял из самых невозможных положений, и я не мог удержаться от мысли, что он нажимает на спуск, просто чтобы придать себе смелости. Но там были и другие, опытные летчики-истребители, которые делали то же самое.

Тем временем прямо передо мной, на дистанции около 50 метров, пролетел русский. Я нажал на спуск, и, к моему ужасу, оружие в третий раз отказалось стрелять. Первое, что я сделал, это был быстрый переворот и пикирование в сторону дома на такой скорости, какую мог развить. Я еще раз проверил оружие и едва мог поверить в это! Я забыл включить оружие![73]73
  Имеется в виду тумблер включения электросистемы бортового вооружения. Все бортовое вооружение Bf-109 имело электрическое управление: электросинхронизаторы огня и электрозапалы.


[Закрыть] В этот момент мимо моей кабины пролетел настоящий дождь из трассеров. Я ударил левой ногой по педали руля направления и бросил машину в сторону. Мимо хвоста промчался ЛаГГ-5, стрелявший из всех своих пушек. Он последовал за мной и смог догнать, и, не открой он огонь слишком рано, это был бы мой последний полет. Но теперь я, в ярости на себя самого и на русского, развернулся и пристроился за ним. Сначала русский летел на запад по прямой линии, но скоро он заметил, что я приближаюсь к нему. Он начал маневрировать, но я следовал за каждым его движением. Вражеский пилот был неспособен избавиться от меня, я сокращал дистанцию, но огня не открывал. Я хотел сбить его наверняка. Понимая опасность ситуации, русский на высоте всего лишь 500 метров начал полупетлю, которую успешно выполнил. Я немедленно последовал за ним, но дистанция между нами увеличилась. Летя близко к земле, он мчался в обратном направлении.

Затем он неожиданно пошел вверх и снова оказался в гуще боя между остальными русскими и моими товарищами. Я пытался держаться за ним. В отчаянии вражеский пилот направил свой самолет вертикально вверх, чтобы уйти в облака. Оставалось несколько метров до безопасной серости, когда его самолет потерял скорость и свалился вниз. Это позволило мне выйти на дистанцию огня. Он только что выровнял самолет и снова направлялся к облакам, когда я открыл огонь практически в упор.

После нескольких очередей последовала вспышка пламени, и машина разлетелась на части. По воздуху плыли обломки и, вращаясь, падали на землю.

Я услышал несколько голосов: «Abschuss! Поздравляю с победой!»

Остальные русские внезапно исчезли. Мы больше не видели ни одного из них.

Глава 4
НА ЧЕРНОМ МОРЕ

6-я эскадрилья перебазировалась еще раз. После Новозапорожья и Федоровки мы перелетели на аэродром Аскания-Нова. Но русские скоро начали наступление также и там, и в заключение мы оказались в Крыму – в раю для летчиков-истребителей. Вся группа,-32 машины, целая и невредимая, приземлилась – в Багерово, около Керчи. Во время перелета туда я одержал свою 44-ю победу. Это было для меня хорошим предзнаменованием. В течение тех пяти месяцев, что мы базировались в районе Керчи, я сбил 46 самолетов противника.

Как и прежде, я каждое утро почти всегда первым поднимался в воздух. Возможно, такие же пилоты были и у русских. Во время вылетов на разведку погоды я начал замечать вражеский самолет, техника пилотирования которого показалась мне знакомой.

Такие встречи не могли завершиться победой, потому что противник вовремя замечал меня и не было никакой возможности атаковать его. Русские пилоты, летавшие на разведку погоды, были так же хороши, как и мы. Несколько раз я пытался втянуть их в «собачью схватку», приказывая своему ведомому набрать высоту и внимательно следить оттуда. Иногда русский делал то же самое. В результате оба ведомых мирно кружили наверху, не атакуя друг друга, в то время как внизу кипел бой не на жизнь, а на смерть. Каждый испробовал все мыслимые уловки, чтобы поймать другого в прицел, но всегда безрезультатно.

Русские, которые разрешали вовлекать себя в подобные эксперименты, были «экспертами» и великолепно владели своими машинами. Единственным результатом таких сорокапятиминутных воздушных боев были два пилота, летевшие домой с трясущимися коленями и в пропитанной потом одежде. Утверждение, что русские были плохими летчиками, ложное. Я могу лишь повторить, что новички среди немецких летчиков-истребителей были столь же неуклюжи в воздухе, как и русские новички.

5 декабря 1943 г. во время вылета на разведку погоды моим компаньоном был молодой фельдфебель Манфред Штольпе. Мы взлетели в 7.10. С командного пункта сообщили о двух «индейцах» к востоку от Керчи на высоте 2000 метров. Вместо того чтобы сразу направиться на восток, я повернул на запад, чтобы набрать некоторую высоту. Достигнув отметки в 2500 метров, мы заняли позицию прямо под нижней кромкой облаков и взяли курс на восток, в направлении врага.

Русские, как предполагалось, были над Керченским проливом, так что над Керчью мы ушли в облака. Это, конечно, был опасный маневр, потому что мой ведомый и я должны были лететь крылом к крылу, поддерживая визуальный контакт. Однако эти облака скорее были высотным туманом, что позволило нам лететь в сомкнутом строю. Но мы недолго оставались в этой серости и скоро снизились.

Я осматривался вокруг, вертясь в кресле, но не видел ничего. Наконец, перевернув самолет на спину, увидел двоих русских, летевших непосредственно под нами в том же самом направлении. Все еще находясь в перевернутом положении, я закрыл дроссель, открыл створки радиатора и подождал, пока эти двое не появились перед моим носом. Тогда мы со Штольпе круто спикировали и зашли к ни о чем не подозревавшим русским в хвост. Прежде чем кто-то из них понял, что случилось, ведущий уже потерял свое левое крыло. Его ведомый кружился вокруг падающего по спирали самолета. Он все еще не осознавал, что происходило.

Я снова вышел на дистанцию прямого выстрела и начал стрелять по второму самолету, пока его правое крыло внезапно не отлетело. Ведущий еще не достиг поверхности воды, когда его ведомый отправился вслед за ним. Ни один из пилотов не смог воспользоваться парашютом. Две другие победы, которые я одержал 5 декабря 1943 г., не были столь легкими. Это были два Ил-2, летевшие в составе большой группы. В этом случае я впервые летел с ефрейтором Эвальдом. Это был мой 347-й боевой вылет.

Я вылетел из Багерово в 10.23 вместе с Эвальдом, молодым сорвиголовой, который впоследствии был награжден Рыцарским крестом и произведен в лейтенанты[74]74
  Фактически Хейнц Эвальд, прибывший в 6./JG52 в конце октября 1943 г., имел тогда звание унтер-офицера. Звание лейтенанта он получил 1 мая 1944 г., а Рыцарским крестом был награжден лишь 20 апреля 1945 г.


[Закрыть]. В тот день это был мой второй вылет. Поскольку это была «свободная охота», мы направились к Эльтыгену[75]75
  Пос. Эльтыген расположен в 15 км южнее Керчи, иногда его называли Эльтиген. Ныне носит название пос. Героевское.


[Закрыть], южнее Керчи, и спокойно парили в синем, безоблачном небе на высоте 5000 метров. Я рассказывал ефрейтору Эвальду о своем последнем воздушном бое. При этом я внимательно следил за русским плацдармом в Эльтыгене. Если русские появятся, то, вероятно, именно здесь.

Моя интуиция не подвела меня. Мы заметили далеко внизу набиравшие высоту группы Ил-2, ЛаГГов, Яков и «Аэрокобр».

«Держись рядом, – вызвал я Эвальда, – мы должны посмотреть поближе на этот пучок!» Затем мы направили носы наших самолетов вниз. Пикируя, я начал передавать сообщение нашим самолетам: «Всем „велосипедистам“, всем „велосипедистам“! Над Керченским проливом много „мебельных фургонов“ и „индейцев“, Hanni 1500—2000, курс запад».

Я намеревался перед атакой позволить русским пролететь немного дальше в глубь немецкой территории. Тем временем появились первые из наших товарищей, которые вступили в бой с самой верхней группой вражеских самолетов. Затем я увидел первый горящий самолет и парашют в небе. К сожалению, русские теперь были предупреждены, и моя первая атака не удалась. Русский, которого я выбрал, вовремя заметил меня и выполнил разворот с энергичным набором высоты.

Дальше я о нем не беспокоился, поскольку у меня позади был Эвальд. Именно его работой было следить за русским, который теперь был выше нас. Следующий вражеский самолет, выбранный мною, также увидел мое приближение. Он отвернул настолько резко, что я не смог поймать его в прицел, несмотря на то что также резко потянул за ручку управления. А затем мы оказались посреди целого роя самолетов. Вокруг нас было так много машин, что столкновение казалось очень вероятным. Каждый стрелял в каждого, и повсюду мелькали трассеры.

Подстрелить Ил-2 было почти невозможно. У меня был большой запас скорости, и я ушел вверх, чтобы держать под контролем истребители и, возможно, попытаться отделить их от бомбардировщиков. Если Ил-2 летели одни, то было не слишком трудно сбить их. Поэтому я бросил эту свалку и набрал высоту.

Но тем временем двое русских зашли к нам сзади и открыли огонь, хотя все еще были слишком далеко, чтобы попасть в нас. Однако они заставили нас развернуться. К первым двум присоединилось еще большое число русских истребителей, и поскольку они пикировали сверху с высокой скоростью, то быстро приближались. В результате у нас не осталось никакого выбора, кроме как отдать ручку управления от себя и по спирали уйти вниз.

Я быстро связался с Эвальдом и сообщил ему свои намерения. Эвальд все еще держался за мной. Мы спикировали сквозь рой самолетов и снижались, пока не оказались на уровне земли. Затем мы выровняли самолеты и начали набор высоты в северном направлении. Я решил повторить атаку, как только мы наберем достаточную высоту. Предпринять рискованную атаку снизу было невозможно. Я мог бы пойти на это, если бы был один, но я отвечал за своего ведомого и не мог рисковать его жизнью.

На втором заходе я увидел, что русские бомбардировщики не сумели достичь своей цели. Они повернули и сбросили бомбы в воду прежде, чем добрались до побережья и немецких позиций. Это случалось не очень часто. Обычно Ил-2 летели к своей назначенной цели и сбрасывали бомбы, даже если самолеты уже горели. Но на сей раз я видел взрывавшиеся в воде бомбы и исчезавшие вдали самолеты. Не было никакого смысла преследовать их.

Но русские истребители не могли выйти из боя. Они продолжали кружить, чтобы избежать атаки сверху. Я приближался на максимальной скорости. Один из них, загоревшись, упал с неба, и раздался крик: «Abschuss!» Я мог доложить лишь, что это вражеский истребитель. Я спикировал сквозь роящиеся машины, далеко внизу выровнял свой самолет и поднялся обратно к сражавшимся, вероятно, на скорости 700 км/ч.

Очевидно, русский, которого я атаковал, смотрел только вверх. Он не замечал меня вообще, в то время как я несся к нему. К сожалению, я повторил типичную ошибку новичка и открыл огонь с 250 метров. Я добился нескольких попаданий, но ничего более серьезного. Русский бросил свою машину в сторону, и я проскочил мимо него.

Я немедленно переключил свое внимание на следующий самолет. Он пикировал сверху и немедленно начал стрелять. Это была машина со звездообразным двигателем. Я заложил крутой вираж и опустил нос самолета вниз, чтобы снаряды, предназначавшиеся мне, прошли сверху над кабиной. Затем я оказался за третьим самолетом, который набирал высоту в восточном направлении, оставляя позади шлейф черного дыма. Когда я был уже готов открыть огонь, вражеский пилот оглянулся назад. Он вошел в крутой разворот, за обеими законцовками его крыльев потянулись конденсационные следы. Этот парень был опытным пилотом.

Бросив быстрый взгляд наверх, чтобы убедиться, что там нет другого самолета, я немедленно начал «иммельман». Русский спикировал далеко вниз и разворачивался подо мной, пытаясь уйти на восток. Я приказал Эвальду, чтобы он оставался наверху и держал мой хвост чистым. В ходе следующей атаки русский наблюдал за тем, как я приближаюсь. Но он летел спокойно в восточном направлении, пока я не оказался на дистанции огня. Тогда он резко развернулся в моем направлении. Я ушел в сторону и приказал Эвальду снижаться.

Эвальд атаковал, но русский уклонился от него. Вместо востока он теперь летел на запад, в направлении Крыма. Он мчался на высоте 200 метров и продолжал снижаться еще больше. Русский шел на бреющем полете, Эвальд почти в 600 метрах позади него, а я приблизительно на 1000 метров выше.

Прежде чем вражеский самолет достиг побережья, к которому он приближался, Эвальд по моему приказу ушел вверх. К этому времени я уже летел над поверхностью воды вслед за русским, и, как и ожидалось, вражеский пилот снова начал разворот. Но я развернулся вслед за ним настолько круто, что у меня потемнело в глазах, а весь самолет задрожал. Однако я остался у него на хвосте.

Началась потрясающая гонка на виражах. Должно быть, русский был настоящим экспертом. Он просто не позволял мне сделать ни одного выстрела, даже притом, что я был всего лишь в 30 метрах позади него. Мы выполняли один полный разворот за другим, в то время как Эвальд регулярно сообщал мне, что он в 300 метрах выше и прикрывает меня.

Каждый раз, когда я пролетал над побережьем, русские зенитки открывали огонь, но ни одного из нас это не волновало. Вражеский летчик ничего не мог сделать, но продолжал виражи, и я предпочел бы быть сбитым зенитной артиллерией, чем отвернуть. Я ожесточенно вцепился в него, но понимал, что не смогу приблизиться к нему подобным образом. Я должен был попробовать другой способ.

Я поднялся на 100 метров, перевернул свой самолет на спину и атаковал русского на крутом развороте со снижением. Этот маневр настолько озадачил его, что он совершил необдуманный поступок: спикировал вниз и тем самым дал мне шанс открыть огонь и добиться первых попаданий. Затем он снова отвернул, в то время как я с трудом выровнял свою машину, прежде чем она ударилась о воду.

Когда я собирался повторить свой маневр, то увидел вспышки на двигателе перед собой и почувствовал несколько ударов. Я отчаянно потянул ручку управления на себя, потому что было ясно, что на моем хвосте вражеский самолет. Но прежде, чем я успел все высказать Эвальду за его пренебрежение своими обязанностями прикрывать меня, мимо пронесся Bf-109, стрелявший из всех стволов. Какой идиот! «Ты, новичок, – прокричал я, – ты что, ослеп? Ты хочешь сбить одного из своих!»

Я должен был прекратить преследование русского. Он увидел в этом шанс и попробовал продолжить свой путь. Тогда Эвальд зашел к нему в хвост, и он должен был снова развернуться. В то время как Эвальд преследовал его, выполнив три полных круга, выше нас собрались несколько «сто девятых». Их пилоты давали любезные советы, как лучше сбить этого товарища, который к настоящему времени, должно быть, был мокрым от пота. Я ничего не сказал и, снижаясь, на втором круге смог подобраться к нему весьма близко. Я открыл огонь на дистанции прямого выстрела и видел, что от вражеского самолета полетели куски. Тогда он выровнялся и полетел в направлении маленького острова в Керченском проливе косы Тузла[76]76
  Тузла когда-то действительно была косой и частью Таманскогополуострова, но затем ее южная часть постепенно была размыта волнами и скрылась под небольшим слоем воды.


[Закрыть]. Продолжая стрелять, я не смог помешать русскому выполнить посадку «на живот» на острове, занятом противником. Когда я промчался низко над самолетом, пилот выскочил из него и убежал. Приземление «на живот» было достаточным, чтобы претендовать на победу, но, однако, такая победа не устраивала меня. Я не был удовлетворен, несмотря на то что позволил храброму пилоту спасти свою жизнь. На следующий день в ходе своего первого вылета я в паре с Эвальдом полетел назад к острову и обстрелял русскую машину. После трех заходов она, наконец, загорелась. Только когда мы вернулись на аэродром, я сообщил о своей победе.

Русские были вынуждены эвакуироваться с плацдарма в Эльтыгене чрезвычайно поспешно. Их храбрость и решимость ничего не значили при таких неблагоприятных условиях – немецкое превосходство было слишком большим. Узкий плацдарм южнее Керчи, размером лишь в один квадратный километр, сжимался все больше и в заключение был раздроблен на части. Под покровом ночи русские начали переправу через Керченский пролив. Когда на следующее утро первая пара истребителей появилась над Эльтыгеном, последние русские уже достигли земли на противоположном берегу.

С ликвидацией плацдарма в Эльтыгене мы, летчики-истребители, лишились настоящего эльдорадо, потому что после этого почти никакие русские самолеты больше не пересекали Керченский пролив, и даже над Таманью их стало заметно меньше. Следующие дни прошли без каких-либо контактов с противником, и группа получила приказ готовиться к перебазированию на новое место.

Моя следующая победа должна была стать 75-й, что означало представление к награждению Рыцарским крестом[77]77
  В ходе войны число побед, достаточное для награждения летчика-истребителя Рыцарским крестом, изменялось. На начальном этапе он вручался после 20 побед, но затем это количество стало расти. 1943 г. для получения Рыцарского креста пилот дневного истребителя на Восточном фронте должен был иметь уже около 100 побед, правда, затем к концу войны это число снизилось до 75. Пилот же на-Западном фронте, где истребителям люфтваффе приходилось атаковать большие соединения американских тяжелых бомбардировщиков, мог быть награжден, сбив около 20 четырехмоторных бомбардировщиков.


[Закрыть]. Главные лица нашего «административного корпуса» – старший унтер-офицер[78]78
  Он ведал всеми административно-хозяйственными вопросами в эскадрилье, т. е. фактически выполнял функции старшины.


[Закрыть], казначей и писарь 6-й эскадрильи – каждый раз, когда я вылетал, выходили на аэродром, готовясь меня поздравить. И день за днем они должны были возвращаться обратно со своими цветами и шампанским, не выполнив свою миссию. Наконец, это переполнило чашу моего терпения. Когда старший унтер-офицер Болинский в очередной раз пытался ускользнуть с аэродрома со своим окружением и подарками, я подозвал его и заставил сделать пятнадцать отжиманий. Потом я объяснил ему, что это наказание за попытку подтолкнуть меня. Я сам ужасно хотел этого, но никто не должен был принуждать меня одержать эту 75-ю победу.

В конце этого «сухого» периода мне еще раз невероятно повезло. Несмотря на то что никакого контакта с врагом не было, мы должны были вылетать на сопровождение группы Не-111. Я возглавлял 3-е звено из четырех самолетов. «Хейнкели» беспрепятственно сбросили свои бомбы и повернули домой. Не было видно ни одного русского, как бы мы сильно ни напрягали свои глаза.

Мы расстались с бомбардировщиками недалеко от нашего аэродрома на высоте 4000 метров. Я хотел полететь обратно к линии фронта со своим звеном, в то время как другие восемь машин начали снижение, чтобы приземлиться.

Мы медленно поднялись на 5000 метров. Мой ведомый доложил о двух самолетах, приближавшихся с запада на высокой скорости. Двое русских? Я был наэлектризован, но из осторожности запросил по радио: «Любые „велосипедисты“, курсом на восток над „садовым забором“, Hanni 6000?» Никакого ответа. Я повторил запрос, но прежде, чем я осознал, что произошло, эти две машины выполнили полубочку и спикировали на наши бомбардировщики. Мы сразу же сделали то же самое. Хотя мы были ближе к «Хейнкелям», чем они, они обогнали нас за счет большей скорости. Игнорируя нас, они приблизились к ползущим бомбардировщикам и открыли огонь из всего, что имели. Я видел, как от одного Не-111 полетели куски обшивки.

Русские начали второй заход, но теперь мы уже были поблизости. Замыкавший русский забыл о наших бомбардировщиках; вместо этого он оставил своего ведущего и спикировал вниз. Даже несмотря на то, что был недостаточно близко, я должен был открыть огонь, иначе бы русский обстрелял последний Не-111 во второй раз.

Первоначально он не обращал внимания на мои пулеметные очереди, пока не получил несколько попаданий. Тогда он резко отвернул, оставляя плотный инверсионный след, и спикировал на северо-восток в направлении Гнилого озера. Я пошел наперерез и приближался к нему на высокой скорости. Мой указатель воздушной скорости показывал более 750 км/ч, и я едва мог удерживать машину на курсе позади русского.

Я никогда прежде не сталкивался с таким пилотом. Обычно 600 км/ч были их пределом. Советские самолеты имели легкую конструкцию, и их приходилось выводить из пикирования, независимо от того, на что были способны их пилоты. Хороший Bf-109G-6 мог пикировать на скорости более 850 км/ч. При больших значениях скорости самолет очень редко подчинялся пилоту. Результирующие силы, действовавшие на органы управления, были огромными.

«Я мог удерживать свою машину позади русского, лишь используя силу обеих рук. Вражеский самолет становился все больше и больше. Он почти заполнил прицел; теперь я мог открывать огонь. Медленно, не уменьшая усилия на ручке управления, я нащупал кнопку спуска пулеметов и переместил большой палец на кнопку спуска пушки[79]79
  Кнопкивключения огня пулеметов и пушек были раздельными, первая находилась на передней поверхности, а вторая – на верхней поверхности ручки управления.


[Закрыть]. Русский, казалось, все еще не замечал, что я сидел у него на хвосте, полагая, что избавился от меня в ходе своего сумасбродного пикирования. Первые же выстрелы, сделанные мною, достигли цели.

Внезапно русский выровнял самолет, а затем начал пикировать еще более круто. Я не мог последовать за ним, так как моя скорость была уже более 850 км/ч. Я инстинктивно закрыл дроссель и открыл створки радиатора, а потом с некоторым трудом перевернул «Мессершмит» на спину. Именно тогда я увидел русского, пролетавшего подо мной. Самолет слегка дымился, левая стойка шасси выпала из своей ниши. Тем временем моя скорость уменьшилась, так что я снова мог атаковать его.

На сей раз я сначала при помощи триммера перетяжелил самолет на нос, так как русский все еще пикировал, хотя и не так круто, как прежде. Я снова зашел к нему в хвост на высоте 3000 метров. Теперь он увидел меня, но продолжал лететь прямо вперед. Я открыл огонь слишком рано, но он не изменил направление полета, а вместо этого внезапно на мгновение опустил свой нос вниз так, чтобы я оказался выше его. Я тоже опустил свой нос вниз, но едва собрался открыть огонь, как он снова выровнял самолет, и на этот раз я оказался ниже его. Русский выполнял эти маневры с таким умением, что я просто был неспособен вести огонь. Так, он постоянно изменял скорость, очевидно пытаясь вынудить меня проскочить вперед. Если бы он преуспел в этом, то, как искусный пилот, конечно, смел бы меня с неба или, по крайней мере, добился бы попаданий.

Но я был достаточно осторожен, чтобы не приближаться к нему слишком близко. Время от времени я нажимал на спуск и распылял вокруг него пули. Мой прицел не был точным, но он все же получал одно попадание за другим. Через некоторое время он разочаровался в своей защитной тактике и начал разворот.

Красная лампочка на приборной доске уже мерцала, говоря о том, что топливо заканчивается. Быстрый взгляд вокруг показал, что в воздухе, помимо нас, не было никаких других самолетов. Пороховой дым просачивался в кабину и щекотал мои нервы, если это вообще еще было возможно. Подбитый и с одной стойкой шасси, висящей вниз, русский сражался за жизнь, доказывая своими навыками, что противник тоже имел выдающихся летчиков и хорошие истребители.

Я снова положил свою машину на спину и открыл огонь с достаточным упреждением. Он выполнил маневр ухода от огня, но я тем не менее попал в законцовку крыла, которая немедленно отлетела. Теперь для него все было кончено. Теперь ему стало слишком тяжело эффективно защищаться. Я поразил его целой очередью. Пушечные снаряды разнесли его хвостовое оперение, и затем он, загоревшись, по спирали начал падать на землю. Я вытер пот со лба, расстегнул летную куртку и следовал за вражеским самолетом, пока тот не врезался в Гнилое озеро в нескольких сотнях метров от берега.

«Велосипедисту» от пять-два, я видел вашу победу. Поздравляю».

Пилотом, поздравившим меня с 75-й победой, был лейтенант Хаас из 5-й эскадрильи[80]80
  Фактически тогда Фридрих Хаас был унтер-офицером, а званиелейтенанта он получил лишь 1 февраля 1945 г.


[Закрыть]. Теперь пришло время отправляться домой!

На подходе к нашему аэродрому я набрал высоту, а затем спикировал на командный пункт 6-й эскадрильи. Когда я пронесся над ним, то увидел, что все бросились на летное поле. Я зарулил на стоянку, там уже собралась вся эскадрилья. Меня подняли на плечи и понесли к командному пункту. Старший унтер-офицер снова был там с шампанским и цветами.

После этой победы наступил период затишья. Моя эскадрилья на короткое время перебазировалась в Каранкут, в глубине Крымского полуострова. Но, вернувшись в Багерово шестью днями позже, я одержал свою следующую примечательную победу.

17 декабря обещало стать ясным днем. Солнце еще не взошло, но мы уже сидели в своих кабинах, ожидая приказа на взлет. Мой новый ведомый, фельдфебель Мор, был довольно нетерпелив и рвался в бой, несмотря на мои слова, что сегодня мы вряд ли столкнемся с вражескими самолетами. Из палатки командного пункта 6-й эскадрильи выскочил посыльный, начавший дико размахивать руками. Механик сразу «понял, что это означало: „Герр лейтенант, теперь вы можете взлетать“. „Держитесь ближе, Мор. Я немного растолкую вам, что происходит на фронте“. Мы летели через Керченский пролив на высоте 600 метров на крейсерской скорости, экономя топливо и тратя время на разговоры. Я никогда не выруливал на старт так спокойно, как в этот день. Возможно, это было потому, что я теперь был одним из „стариков“. Возможно, я действительно был уже „слишком стар“ для летчика-истребителя – из летавших на фронте лишь очень немногие были в возрасте 28 лет.

Мы приближались к земле – к Тамани. Первые вереницы «жемчужин» от русских зениток начали появляться в нашем направлении. Все время маневрируя, мы продолжали полет на восток, где солнце еще только появлялось на горизонте. Поскольку русские, в конце концов, тоже могли быть в воздухе, мы опустились к земле и, летя на малой высоте, оставались настороже. Мы ничего не видели. Вскоре недалеко от побережья появилось наше излюбленное полузатонувшее судно, и я намеревался сделать по нему несколько пробных выстрелов, чтобы проверить, функционирует ли мое оружие должным образом. Но сначала я послал вниз Мора показать, что он может делать. Затем пришла моя очередь. Удовлетворенные результатами, мы продолжали полет. В воздухе по-прежнему никого не было.

Мы набрали высоту в сторону солнца. Заснеженный Кавказ сиял вдали, и я мог очень четко разглядеть Анапу. Спустя приблизительно час загорелась красная лампа: пришло время подумать о возвращении домой. Полого пикируя, мы достигли Керченского пролива. И поскольку в течение последних нескольких минут мы не обменялись ни словом, я слегка вздрогнул, когда услышал голос оператора наземной станции: «Вызываю шесть-один. Один „мебельный вагон“ над аэродромом, Hanni 6000, курс на восток!»

6000 метров. Я должен был подумать. Я на 2500 метрах, и у меня почти не осталось топлива. Мой ведомый находится в таком же положении.

Я должен попытаться. Смогу ли я обнаружить вражеский самолет?

«Шесть-два от шесть-один. Какой у вас остаток топлива?»

«Шесть-один от шесть-два, моя красная лампа горит», – ответил Мор.

Сообщения о местоположении русского продолжали поступать. Он придерживался восточного направления и медленно снижался к своей территории. Он был в 5000 метрах над Керчью. Мы тем временем достигли 3200 метров и были южнее от его позиции.

Если бы я лег на обратный курс, то, возможно, мы могли бы перехватить его над Таманью на высоте 4000 метров. Я хотел отослать своего ведомого домой, но он попросил разрешения остаться, поскольку его красная лампочка загорелась только что.

Внезапно мы увидели русского, Пе-2, слева от нас и приблизительно в 600 метрах выше. Машина на высокой скорости пикировала к Тамани. Я последовал за ней, но дистанция между нами из-за ее большой скорости снижения скорее увеличивалась, чем уменьшалась. Я толкнул вперед рычаг дросселя и начал пикировать настолько быстро, что Мор оказался неспособен держаться рядом. Русский же передо мной, наоборот, стал увеличиваться.

Если у меня или у моего ведомого закончится топливо, мы должны будем совершить вынужденную посадку на русской территории? Но кто знал, какие важные разведывательные данные вражеский самолет мог бы доставить домой, если мы позволим ему спокойно улететь.

Теперь мы летели на малой высоте, и я находился в 800 метрах позади него. Мор остался выше, чтобы иметь возможность спланировать и дотянуть до своего аэродрома, если все закончится неудачно. Мне оставались лишь секунды до перехвата, но прежде, чем я достиг дистанции открытия огня, верхний бортстрелок бомбардировщика начал стрелять. Трассеры пролетали мимо меня, и я мало что мог сделать, поскольку этот парень стрелял чертовски хорошо. Раздались два удара, и в левом крыле самолета появились два значительных отверстия. Я не мог ждать дольше и открыл огонь.

Первая очередь прошла над его кабиной. Я скорректировал свой прицел, но затем пушка отказала. Продолжая стрелять из пулеметов, я добился нескольких попаданий, но бортстрелок вел ответный огонь. Русский пилот твердо держал свой самолет на курсе, и я мог прицелиться точнее.