Текст книги "Реджинальд о невинности"

Автор книги: Гектор Хью Манро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Саки
Реджинальд о невинности

Реджинальд воткнул в петлицу своего нового пиджака гвоздику того цвета, который как раз был в моде, и с одобрением осмотрел себя в зеркале.

– Вот таким, – заметил он, – меня мог бы написать тот, у кого безошибочное будущее. Это такое утешение – войти в века как «Юноша с розовой гвоздикой». Такую картину не грех включить в каталог компании, торгующей цветами.

– Юность предполагает невинность, – сказал его собеседник.

– Но она никогда не ведет себя в соответствии с этим предположением. По-моему, юность и невинность вообще никогда не идут рука об руку. Люди туманно рассуждают о невинности дитяти, но и на двадцать минут не выпускают его из виду. Кто над чайником стоит, у того он не кипит. Я как-то знавал одного поистине невинного мальчика; его родители занимали видное положение в обществе, но ему с самого раннего детства не давали ни малейшего повода для беспокойства. Он верил в перспективы компании, в чистоту выборов, в то, что женщины выходят замуж по любви, и даже в то, что существует способ выиграть в рулетку. По-настоящему веру во все это он так и не утратил, но денег потерял больше, чем могли себе позволить его служащие. Когда я слышал о нем в последний раз, он все еще верил в свою невинность; правда, в это не верил суд присяжных. Как бы там ни было, я сейчас абсолютно невинен в том, в чем меня все подозревают, и, сколько могу судить, обвинения так и останутся беспочвенными.

– Довольно неожиданная позиция для вас.

– Мне нравятся люди, которые совершают непредсказуемые поступки. Разве вы не станете вечно обожать человека, который в одиночку убивает льва? Но вернемся к этой злосчастной невинности. Давным уже давно, когда я ссорился с большим числом людей, чем это случается обыкновенно, да и вы как-то оказались в их числе – должно быть, это было в ноябре, ведь ближе к Рождеству я с вами никогда не ссорился, – мне пришла в голову мысль написать книгу. Она задумывалась как книга личных воспоминаний, и я ничего не собирался скрывать.

– Реджинальд!

– Такой же была реакция герцогини, когда я ей об этом рассказывал. Но больше я никого не провоцировал, и вслед за тем, разумеется, все узнали о том, что я написал книгу и она вот-вот должна была выйти из печати. В результате я оказался в положении золотой рыбки в аквариуме, хотя и пытался уединиться. Меня находили в самых неожиданных местах и умоляли, а то и требовали убрать из книги то, что и не происходило вовсе, тем более что я давно об этом мог бы позабыть. Однажды в театре я оказался в бельэтаже за спиной Мириам Клопшток, и, едва мы уселись, как она принялась рассказывать о том, как ведет себя в ванной комнате ее собачка чау, которую, по ее словам, следовало бы вычеркнуть из завещания. Мы не очень-то связно обменялись мнениями на этот счет, ибо нам мешали те, кто хотел смотреть пьесу, а между тем голос у Мириам еще тот. Ей в свое время запретили выступать за хоккейный клуб «Макаки», потому что слышно было, что она думает, когда ее ноги в ходе потасовки запутывались в форме соперницы. Их называют «Макаками» из-за сине-желтой формы, но Мириам со своим громким голосом не была пестрой на язык. Я всегда говорил ей, что принимал ее чау за шпица, но в тот раз она не выдержала. Обдумав в продолжение пары минут сказанное мною, она громко заявила в ответ: «Вы уже обещали мне, что никогда не будете об этом говорить; разве вы не умеете держать свое обещание?» Когда те, кто с неудовольствием посмотрел в нашу сторону, отвернулись от нас, я отвечал, что предпочитаю держать белых мышей. Минуту-другую она нервно разрывала программку на мелкие кусочки, а потом наклонилась ко мне и сердито заявила: «Вы вовсе не тот, за кого я вас принимала»; глядя на нее, я вспомнил про орла, явившегося на Олимп, но не с тем Ганимедом.[1]1
  [i] Троянский принц, упоминаемый у Гомера как сын царя Троса, вознесенный орлом, или Зевсом в образе орла, на Олимп.


[Закрыть] То было ее последним замечанием, которое я расслышал, но она продолжала рвать программку на кусочки и разбрасывать их вокруг себя, покуда кто-то из соседей не спросил у нее с необычайным достоинством, не лучше ли будет послать за корзиной для использованной бумаги. На последнее действие я не остался.

И потом, эта миссис… никак не могу вспомнить, как ее зовут; она живет на улице, о которой извозчики и слыхом не слыхивали, но по средам она дома. Однажды она жутко напугала меня, произнеся загадочно на закрытом просмотре выставки: «Вообще-то я не должна быть здесь; сегодня один из моих дней». Я тогда подумал, что, может, она подвержена каким-то припадкам и один из них и должен был вот-вот с ней случиться. Как было бы неловко, если бы ей вдруг представилось, будто она – Чезаре Борджа или св. Елизавета Венгерская. На закрытом просмотре такие вещи обращают на себя внимание, а это неприятно. Она, однако, всего лишь хотела сказать, что была среда, а против этого возразить нечего. С Клопштоками отношения у нее были иного свойства. Она не очень-то много наносит визитов и, само собой, ужасно любит напоминать мне о происшествии, имевшем место на одной из вечеринок в саду у Боуислов, когда она случайно (это ее слово) попала в ногу чьей-то светлости молотком для игры в крокет, а светлость выругалась в ответ по-немецки. По правде, пострадавший просто продолжал обсуждать с кем-то по-французски дело Гордона – Беннета.[2]2
  [ii] Вымышленные имена.


[Закрыть] (Не вспомню, речь шла об изобретателе новой подводной лодки или о бракоразводном процессе; как же это глупо с моей стороны – не помнить такие вещи!) Если уж быть точным, то ей неприятно, что, наверное, дюйма на два она промахнулась – понятно, нервы, – но она предпочитает считать, что попала в чью-то ногу. Я то же самое всегда думал про куропатку, уверенности которой хватает только на то, чтобы перелететь через изгородь. Потом она сказала мне, что может перечислить все, что надела на себя в тот день. Я отвечал, что не хочу, чтобы моя книга была похожа на список вещей, сданных в прачечную, но она заявила, что я ее неправильно понял.

А ведь есть еще и юноша Чилворт, который весьма мил, пока глуп; он носит то, что ему скажут; но время от времени у него появляется желание произнести какую-нибудь колкость, а результат получается такой же, как если бы грач пытался свить гнездо в бурю. Прослышав о будущей книге, он принялся всюду следовать за мной, пытаясь заставить меня включить в нее его мысли о русских и китайцах, и теперь дуется на меня, ибо я вовсе не намерен этого делать.

Думается мне, что вдохновение лучше всего искать в Париже.