Текст книги "Газета День Литературы 157 (2009 9)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Знают все, что дядя Стёпа
Был когда-то моряком.
Что давно когда-то жил он
У заставы Ильича.
И что прозвище носил он:
Дядя Стёпа – Каланча.
И сейчас средь великанов,
Тех, что знает вся страна,
Жив-здоров Степан Степанов –
Бывший флотский старшина.
Он шагает по району
От двора и до двора,
И опять на нём погоны,
С пистолетом кобура.
Он с кокардой на фуражке,
Он в шинели под ремнём,
Герб страны блестит на пряжке –
Отразилось солнце в нём!
Он идёт из отделенья,
И какой-то пионер
Рот раскрыл от изумленья:
«Вот так ми-ли-ци-о-нер!»
24. Самуил МАРШАК. По предложению filgrad вношу и Маршака. Он и сегодня считается одним из лучших детских поэтов. Множество его стихов стали классикой. К тому же блестящий мастер перевода. Вряд ли сегодня найдётся ребёнок не знакомый со стихами Маршака. «Детки в клетке», «Мистер Твистер», «Сказка о глупом мышонке», «Человек рассеянный». Его стихи просты и понятны, созвучны детскому восприятию мира.
Жил человек рассеянный
На улице Бассейной.
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки –
Оказалось, это брюки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Надевать он стал пальто –
Говорят ему: не то.
Стал натягивать гамаши –
Говорят ему: не ваши.
...
Вместо шапки на ходу
Он надел сковороду.
Вместо валенок перчатки
Натянул себе на пятки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
25. Егор ИСАЕВ. За отсутствие имени Исаева в первом списке меня упрекали многие мои соратники в газете «Завтра». Прежде всего Евгений Нефёдов. Упустил. Срочно исправляюсь. Хотя неунывающий Егор Исаев вполне мог бы стать и символом нынешнего века. Силёнок ещё хватает. 80 лет для него не помеха. Им написаны поэмы, изданы публицистические книги, среди которых «Двадцать пятый час», «Мои осенние поля», «Убил охотник журавля», «Жизнь прожить», «Колокол света», «В начале было слово» Произведения Егора Исаева переведены на многие языки мира. А его дилогия «Суд памяти» (1962 год) и «Даль памяти» (1976-77 годы) – лирико-философское, антифашистское произведение, посвящённое борьбе за мир, – удостоена в 1980 году Ленинской премии. За поэму «Буцен», опубликованную в «Завтра», Егор Исаев награждён премией имени Михаила Шолохова.
За годом год идёт, идёт за вехой веха...
И вдруг как будто я свернул за угол века
И замер вдруг на переломе света:
Передо мной она, сама Победа,
Сидит на стульчике у каменных ворот.
Вокруг Москва торопится, снует, –
Гудят машины, плещется неон,
А он, мой друг, седой аккордеон,
Кричит на все лады и ордена:
Не забывайте, что была война!
26. Наум КОРЖАВИН. В советские годы большая часть произведений Коржавина циркулировала только в Самиздате. В настоящее время Наум Коржавин живет в Бостоне. Тем не менее Наум Коржавин считает себя не только русским поэтом, но и русским патриотом. Любит ясный классический стих, давний оппонент Иосифа Бродского. Он утверждает: «Жизнь русской литературы – она в Москве, в России, а не там. Если там кто-то чего-то и стоит, то он всё равно внутренне ориентирован на Россию. А теперь человек не имеет права называть себя эмигрантом, потому что если он имеет возможность вернуться в Россию, то какая же это эмиграция?! Эмиграция была тогда, когда нельзя было ездить в Россию. Сегодня эмигрантской поэзии не может быть…» И далее Коржавин продолжает: «Я же никогда не приветствовал распада Союза. Никогда не видел в этом освобождения…Ощущается отсутствие России. Это место ничем другим не занято. Россия занимает в моей жизни всё».
Я думаю, словно о чуде,
Об этом… И тут я не прав:
Мы все современники, люди, –
Хоть мы – переменный состав.
Нам выпало жить на планете
Случайно во время одно.
Из бездны веков и столетий
Нам выбрано было оно.
Мы в нём враждовали, дружили,
Страдали, боролись с тоской.
И все бы мы были чужие
Во всякой эпохе другой.
Есть время одно – это люди,
Живущие рядом сейчас.
Давай к нему бережней будем –
Другого не будет у нас!..
27. Булат ОКУДЖАВА. У него много хороших песен. Об этом не напоминают и Алеха, и другие. Лев Истомин пишет: «И ещё – а где же Окуджава? До 93-го года он успел сделать немало шедевров?» Впрочем, даже в либеральном лагере не все воспринимают его как серьёзного поэта. К тому же никуда не деться от его высказываний последних лет. Он проклял своё поколение фронтовиков, отказался от своих же строк о Победе, радовался расстрелу сотен людей у Дома Советов в октябре 1993 года. Честно говоря, независимо от взглядов поэта, не его это дело – призывать к расстрелам. Ни в 1937 году, ни в 1993-м. Не по душе мне ни призывы Багрицкого тридцатых годов, ни даже эренбурговское «Убей немца…» Воспевать мужество своих солдат, их подвиги – это святое дело поэта, но призывать к расстрелам? После этого и песенный дар у Окуджавы исчез.
Пока Земля ещё вертится,
пока ещё ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет:
мудрому дай голову,
трусливому дай коня,
дай счастливому денег...
И не забудь про меня.
Пока Земля ещё вертится –
Господи, твоя власть! –
дай рвущемуся к власти
навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому,
хоть до исхода дня.
Каину дай раскаяние...
И не забудь про меня.
28. Иван БУРКИН. Сегодня, пожалуй, крупнейший поэт русского зарубежья. Поэт необычный, яркий, умело сочетающий традиции русского стиха и авангардный поиск новых форм. Он из второй эмиграции, из поколения Ди-пи, перемещённых лиц, оказавшихся в Америке после второй мировой войны. Был профессором виднейших американских университетов, читал студентам курс русской литературы, переводил стихи лучших американских поэтов. И ещё со времени германских лагерей Ди-пи писал стихи. Посмотрите, какая мощная энергетика стиха, не поверишь, что Ивану Афанасьевичу уже исполнилось 80 лет. Он живёт на том берегу Тихого океана. Когда он всматривается в океанскую даль, то, кажется, он видит крыши Владивостока и вулканы Камчатки. Всего-то – переплыть некое водное пространство, и ты уже у себя дома, на Родине… Его санфранцисский дом всегда открыт для друзей из России.
О, Мастер времени, строитель бурных лет!
Хранитель верного и вечного покоя!
Я тоже ещё здесь, стяжатель разных бед,
Давно познавший путь скитальца и изгоя.
Я тоже здесь, как все, по милости Творца.
Но вот душа моя от времени устала,
И в очередь я стал к Хозяину конца,
Земной поклон отдав Создателю начала.
29. Всеволод НЕКРАСОВ. О нём мне напомнили друзья-авангардисты. Да я и сам знал его неплохо. Это лето было тяжёлым для литературы, по-моему, ушло до десяти крупных писателей. От Василия Аксёнова до Юрия Петухова. Один из ушедших – основоположник концеп– туализма и минимализма в поэзии Всеволод Некрасов. Он писал: «Не так давно появилось удачное, на мой взгляд, слово: открытый стих. Если так обзовут и мои стихи, спорить не стану...» Он писал стихи назло и наперекор всей, как поэт выражался, повторяя Николая Глазкова, «долматусовской ошани»… «Рутина, не то что болото и болото, а болото тягучее-липучее, вязавшее по рукам и ногам. И даже не без квалификации, только своей – наоборот. Знавшее это своё дело – что поживей, того не допускать. Только то, что потупее…» Некрасов кидал своими словами в стёкла, и стёкла бились.
Утром у нас
Чай с солнцем,
На ночь –
Молоко с луной.
А в городе электричество
С газированной водой.
30. Новелла МАТВЕЕВА. Неугомонный filgrad предложил и Новеллу Матвееву. Рад. Прекрасная поэтесса, тем более, наш автор. С детских лет пишет стихи, печатается с 1958 года. Первый сборник издан в 1961, второй («Кораблик») – в 1963 году. В 1961 же Новеллу Матвееву приняли в Союз писателей СССР. В шестидесятые годы её песни пели все, даже не зная имя автора. В семидесятых у неё выходят книги «Ласточкина школа», «Река» и другие. В восьмидесятых – «Закон песен», «Страна прибоя». С конца пятидесятых Новелла Николаевна стала сочинять песни на собственные стихи и исполнять их под собственный аккомпанемент на семиструнной гитаре…
Любви моей ты боялся зря –
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет,
Туман, ветер и дождь.
А в доме событье – страшнее нет:
Из стенки вынули гвоздь…
31. Владимир СОКОЛОВ. Это на самом деле упущение первого списка. О нём мне напомнили многие. К примеру Старик Ферапонтич: «Здесь называли многих поэтов. Но вот парадокс: никто даже не вспомнил Владимира Соколова! Увы, sic transit gloria mundi…» Пожалуй, он один из самых лучших в «тихой лирике». Вадим Кожинов вспоминал: «Я не могу забыть, как в октябре 1993 года Володя позвонил мне и потрясённо начал говорить: „Вадим, что происходит? Люди, которых я считал поэтами, призывают к расстрелу. Что это за безумие?“ Я не смог ничего ответить, я сам был поражён списком этих „расстрельщиков“. Это, мне кажется, высвечивает глубокую суть и наших отношений, и его самого. И, конечно, нельзя представить, чтобы он что-нибудь подобное подписал…» Одним из первых в лирической поэзии Владимир Соколов открыл тему малой родины. «Хотел бы я долгие годы На родине милой пожить. Любить её светлые воды И тёмные воды любить».
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно.
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
32. Валентин СОРОКИН. Как считает Александр Байгушев – «культовый поэт русских клубов». Поэт – безусловно яркий и страстный. «Беречь Россию не устану», – говорит нам автор, великий заступник русской земли, поэт Валентин Сорокин. Герои его поэзии – русские богатыри всех времён, ковали мощь и славу богатырской державы с давних времён и до наших дней. Среди них – Евпатий Коловрат, Дмитрий Донской, Георгий Жуков, Игорь Курчатов… Корневой русский мистический поэт. Открывающий читателям сакральные тайны русской земли.
Зелены холмы и перелески,
Только глянешь – и душа поёт.
И опять, торжественное, в блеске,
Солнце златокрылое встаёт.
От жары берёзы приустали,
Но трава от жажды не сгорит:
Дождь прошёл и свежими устами
Родина со мною говорит.
33. Владимир МОРОЗОВ. Пожалуй, из всех моих карельских земляков второй половины ХХ века – самый талантливый. Предтеча шестидесятников и исповедальной поэзии, первая звезда Литературного института времён Евтушенко и Рождественского. «Учились в одном институте. Жили в одной комнате: Вместе выступали. Вместе приезжали в Петрозаводск к родителям. Когда читал Морозов, толпа была самой большой. Я уверен, что стихам Владимира Морозова уготована долгая жизнь», – вспоминал о нём поэт Роберт Рождественский. Ушёл из жизни рано, в 27 лет. Судьба Владимира Морозова чем-то близка судьбе Николая Рубцова, чем-то – судьбе ещё одного шестидесятника, такого же одинокого и неудержимого романтика, оставшегося верным первым идеалам шестидесятников и ушедшего в мир иной вслед за этими идеалами, Геннадия Шпаликова.
Они утешают:
– Чего ты ревёшь?
Подумаешь – бросил!
Бывает и хуже…
Они утешают:
Другого найдёшь,
Ведь ты молода
И красива к тому же, –
Они утешают опять и опять
То ласковым словом,
То строгим и резким,
Как будто бы не с кем покинутой спать,
А ей просыпаться, покинутой, не с кем.
34. Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. Об этом моём карельском земляке, жившем в соседнем от меня доме, напомнили сразу несколько человек. Прежде всего Юрген, который считает: «Практически согласен со всем „списком Шиндлера“, но Роберт Рождественский, мне кажется, посильнее будет своих коллег Евгения и Андрея, но его в списке нет…» Честно говоря, я так не думаю. К тому же помню, что он подписал письмо 42-х «Раздавите гадину», призывающее к репрессиям с инакомыслящими в октябре 1993 года. Но пойду навстречу читателям.
Уходят, уходят могикане.
Дверей не тронув.
Половицами не скрипнув.
Без проклятий уходят.
Без криков.
Леденея.
Навсегда затихая.
Их проклинали лживо,
Хвалили лживо.
Их возносили.
От них отвыкали...
Могикане
удивлялись и жили.
Усмехались и жили
Могикане.
Они говорили странно,
Поступали странно.
Нелепо.
Неумно.
Неясно...
35. Юнна МОРИЦ. Об этой поэтессе мне напомнили многие, да и я сам не забывал. Изящная, стилизованная под старинные баллады поэзия Юнны Мориц с приходом перестройки, рынка, с агрессией против её любимой Сербии превратилась в страстную обжигающую протестную бичующую поэзию. Она всегда для всех властей была «неудобным поэтом». Такой и остаётся. Но в любом жанре она великолепна. И верно же, её новые книги – книги большого русского Поэта обращены к читателю, для которого русская поэзия – неистребимая супердержава, а чувство человеческого достоинства – неистребимая ценность…
Мой читатель драгоценный,
За моё здоровье выпей,
За второе за июня,
За Поэтки Деньрождень,
Дай салют шампанской пеной –
За стихи не крови рыбьей!..
Этот Мориц в этой Юнне
Распускает строк сирень.
Мой читатель ненаглядный,
Выпей за моё здоровье,
За стихи не рыбьей крови,
За неправильность мою...
36. Евгений РЕЙН. Учился в технологическом институте, дружил с поэтами Д.Бобышевым и А.Найманом, позже познакомился с И.Бродским. Стихи Рейна распространялись в самиздате, часть их публиковалась в журнале «Синтаксис». Иосиф Бродский часто называл Рейна своим учителем. И на самом деле, многому он научился у своего старшего друга. Когда я был в Венеции, на кладбище Сан-Микеле у могилы Бродского я нашёл листок с от руки написанными чудесными стихами. Это были стихи Евгения Рейна. Рейн – знаток русской поэзии, знаток восточной поэзии. Поэт независимый от либерального мейнстрима.
Вязальщица, свяжи такое покрывало,
Что, как его ни кинь, оно бы покрывало
Старинный наш Союз от головы до пят.
Свяжи и про запас – ведь сдёрнуть норовят.
37. Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ. Как и многие дети 1937 года, какое-то время прожил в детдоме, что наложило отпечаток на его поэзию так же, как и на поэзию Николая Клюева, Валентина Устинова и других. Поэзия одинокого бродяги, одинокого волка, поэзия странника природы. Сделал один из лучших переводов «Слова о полку Игореве». Написал своё «Слово о Куликовом поле». Поэт изначально трагического мироощущения и перестройку принял, как продолжение русской трагедии.
Я небосвод люблю угрюмый
И ветки белые ракит.
На холоде мой ум кипит,
Связуются дела и думы.
Иду, сутулясь по стерне.
Осенний ветер завывает,
И всё в природе увядает,
И расцветает всё во мне…
38. Геннадий РУСАКОВ. О нём напомнило несколько человек. Среди них merihlyund «Когда видишь в этом списке Глушкову и Зульфикарова (типа Николаеву и Кенжеева) и не находишь Русакова, – понимаешь, что составлянту трудно быть объективным, избежать соблазна включить в сонм первых своих друганов…» Увы. Тема друганов – тема сложная, и с Геннадием Русаковым я тоже знаком. И немало «друганов» на меня обиделось за невключение, но такова уж участь критика. Стараться быть ближе к объективности. merihlyund – посоветую прочитать мою статью о поэзии Русакова. Тоже из детдомовских детей 1937 года. Отсюда и жёсткий взгляд на мир. «Могила матери моей, отец, зарытый в общей яме, старуха с гнойными глазами... Не много ль было мне смертей?» Много лет проработал в Нью-Йорке в миссии ООН, а отсюда и окружение поэта было исключительно из любителей Америк. Рубцовы туда не долетали. Но тем не менее, взгляд и на мир, и на природу, и на людей – чисто русский. Главный его стихотворный цикл «Разговоры с богом». Поэт жалуется и выговаривается своему личному богу.
– Ты ошибся страною, – мне память моя говорит. –
Я полжизни провёл, колеся по немыслимым весям,
изучал языки, видел славных и власть предержащих,
и едва не ослеп от красот бесконечных швейцарий.
А только, поди ж ты, – прикипел пуповиной
к бугру по размерам едва с полисадник
и люблю его неутолённой любовью
человека, лишённого в детстве родства.
...
Каждой осенью горло мое распухает,
а душа, словно поздняя астра, распахнута в слякоть и стынь
и продута насквозь, но всегда нерушима.
А над тучами, там, где уже ничего не видать,
чередою проходят слепые планеты
в их гудящем волчковом вращенье,
и белёсые солнца
оттуда срываются вниз...
39. Анатолий ПЕРЕДРЕЕВ. Так и смотрит на меня своим суровым взглядом за столиком в ЦДЛ, мол, что ещё такое задумал, какую шушеру накидал? Прости, Толя, идеал в поэзии почти не осуществим. Иных поэтов у нас в России нет. А за рубежом и подавно. Со своим строгим отношением к поэзии за всю жизнь Анатолий написал лишь одну книгу стихов. Но в русской поэзии остался. Анатолий Передреев оставил после себя настоящие поэтические жемчужины: «Околица родная, что случилось, Окраина, куда нас занесло? И города из нас не получилось, И навсегда утрачено село», или это: «Заболев по родимым краям, Из далеких вернусь путешествий...», или: «Перебирают детство, как наследство...» или «То ли сон о старшем брате, То ли память детских лет: Рук широкое объятье. Портупея. Пистолет». Его друг Василий Белов писал: «Николаю Рубцову и Анатолию Передрееву надо было не просто жить, надо было суметь в ы ж и т ь. Они были рыцарями настоящей поэзии, и соседство с рыцарями инвалютных касс их не устраивало. Такое соседство и постоянное безденежье для обоих было глубоко оскорбительным, но они остались верны настоящей поэзии. И оба погибли… Успели ли они исполнить предназначение? Я думаю, что успели, хотя книги, при жизни изданные, у обоих вмещались в один пиджачный карман…»
Околица родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома?!
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом...
40. Борис ПРИМЕРОВ. Отказался жить в условиях ельцинского режима. Отказался видеть разрушенную русскую Державу. Ещё один из поколения «детей 37 года»... Его поэтическая звезда ярко вспыхнула ещё в годы учебы в Литинституте. Его стихи – то земны, то космичны, подобно стихам его великого предшественника Павла Васильева.
Я хорошо знал Бориса. Мы в те семидесятые-восьмидесятые годы дружили домами. Он часто бывал у меня на станции «Правда», я любил рыться в его уникальной библиотеке. Борис был книжник, энциклопедист. Он знал и любил русскую историю. Он был не просто русским поэтом. Он был державным поэтом. Он мог сколько угодно критиковать власти, но всё, что созидалось во имя Державы, приводило его в поэтический восторг. Вот почему он восхищался деяниями Петра Великого. Вот почему после развала Родины написал свою уже знаменитую «Молитву»:
Боже, который Советской державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Советы от бед,
Боже, венчавший их громом побед.
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, Советскую власть нам верни!
Молим Тебя в эти горькие дни.
Боже, державу былую верни!
Молим, избавь нас от искушенья
И укажи нам пути избавленья.
Стонет измученный грешный народ,
Гибнет под гнётом стыда и невзгод.
Боже, лукавого власть изжени,
Боже, Империю нам сохрани!
41. Валентин УСТИНОВ. Меня всегда влекло природное волхование в поэзии Устинова. Валентин Устинов в своих стихах воспевает свой северный край, неповторимый и самобытный. В его стихах отражается не только внешняя красота явлений, народных поверий и пейзажей, передаётся их живость и дух. В его поэзии вы найдёте и молитвенность исповедующегося человека, и весёлое озорство игры, и наслаждение от земной мастеровитой работы, и откровенность земной любви.
Я так тебя любил, что до сих пор
давлю мужские зубчатые слезы,
когда в полночном дымчатом окне
восходит белый свет твоей берёзы
и молча входит в комнату ко мне.
И нежным светом – снежно отражённым –
сияет простыня над пустотой.
И я лежу – сражённый и сожжённый –
твоей высокой, страстной наготой.
Не ведаю за что, но как награда
сжигала грудь звезда ночного рта.
И в краткость рая, и в бескрайность ада
вели меня пречистые врата.
И волосы летели мне в лицо,
как ветви той берёзы, что качала
меня в своих объятьях и кричала.
И каждый миг концом был и началом –
как жизнь и смерть, отлитые в кольцо.
42. Владимир КОСТРОВ. Человек потрясающе русского слова. Сам поэт пишет: «Я всё-таки принадлежу к людям, которые не стремятся превратиться в некий застывший кристалл, а хотят всё то хорошее, что в них есть, растворить в людях. Я могу уйти в свой народ и остаться в нём строчками, песнями, стихами. Пусть даже безымянными…» Мне в поэзии Кострова больше всего помнится строчка, которую он сам приписывает какому-то графоману. Я её часто повторяю в самых безысходных ситуациях – и помогает: "Но чтобы вывод под стих подвесть, В нём были такие слова; «Жизнь такова, какова она есть, И больше – никакова!» Таких запоминающихся строчек у него много. Сам поэт никогда не гнался за быстрым успехом, писал добрые и простые, берущие за сердце читателя стихи. При всей кажущейся простоте, его стихи – афористичны.
Срастутся кости. Кровь вскипит, стекаясь,
Я снова стану хрупок и раним.
И стану на колени и раскаюсь,
Но только там. Но только перед Ним.
43. Иван ЖДАНОВ. Это типичный представитель уже моего поколения одиночек, выросших, как сорняки в самых неожиданных местах. В молодости примкнул к группе метареалистов, но скорее, чтобы уйти от одиночества, с Парщиковым и Ерёменко их мало что объединяло. Вот и пишет тоже о своём поколении: «К сожалению, моему поколению приходилось много сил тратить не в сражениях со словом, краской и звуком, а с тем, чтобы иметь необходимый доступ к этому сражению. Трагедия ли это? Нас, конечно, не рассовывали по воронкам, не морили голодом, мы не гибли на войне. Но и счастливыми нас не назовёшь. Достаточно сказать, что мы научились понимать, что не в счастье счастье. Дело в другом. Это ведь тоже дар – возможность реализовать свой дар. А его невостребованность едва ли не равна его отсутствию. Но и это не трагедия. Может быть, она в том, что мы слишком рано поняли рассогласованность обломков культуры и невозможность привести их к согласованию…» Его имя просила добавить Ольга (edelberte). А также filgrad. Я тоже считаю Ивана Жданова одним из лучших в нашем поколении. Сейчас живёт в основном в Крыму. Стихи Ивана Жданова требуют медленного внимательного чтения, тем радостнее результат их постижения.
Гора над моей деревней: возле неё погреться
память не прочь, как будто – это коровий бок.
С вершины этой горы видно другое детство
или, верней, преддетство, замысел между строк.
А это была война. Подколодное мясо ядом
пёрло, жуя страну, множилось, как число.
Одно из моих имён похоронено под Ленинградом,
чтобы оно во мне выжило и проросло.
Значит, и эта гора, честной землёй объята,
уходит в глубины земли, ищет потерянный дом.
И, как битва, сверкает на ней роса под рукою брата,
роса молодой травы, беспечный зелёный гром.
44. Ольга СЕДАКОВА. Христианский поэт. Так же, как и её учителя Сергея Аверинцева, я бы отнёс Седакову к «средиземноморским почвенникам» за их любовь к средневековой римской культуре. Впрочем, есть у поэтессы и чудный «китайский цикл». Вообще она не привязана к месту, скорее, привязана к вере – православной. Вера её и держит на русском плаву.
Знаете ли вы,
карликовые сосны, плакучие ивы?
Отвязанная лодка
недолго тычется в берег –
и ни радость того, что бывало,
и ни жалость:
все мы сегодня здесь, а завтра –
кто скажет?
И ни разум:
одни только духи безупречны,
скромны, бесстрашны и милосердны –
простого восхищенья
ничто не остановит,
простого восхищенья,
заходящего, как солнце.
45. Иеромонах РОМАН. Его имя просили добавить читатели моих заметок. Я и сам люблю слушать его песни. Имя иеромонаха Романа хорошо знакомо миллионам русских людей. Автор духовных стихов и песен, член союза писателей России, простой русский инок, он давно стал родным и близким для многих ревнителей чистого святоотеческого православия. К тому же он прекрасный поэт, ему дано чувство слова, чувство звука. В 1983 году принял монашеский постриг в Псково-Печерском монастыре, потом служил на приходах Псковщины, в Киево-Печерской лавре. В 1985 рукоположен в иеромонахи. В 1993 году митрополит Петербургский Иоанн подарил иеромонаху Роману свою книгу «Битва за Россию» с напутствием: «Всечестному о. Роману, церковному певцу – на добрую память». С 1994 года отец Роман по благословению правящего архиерея Псковского Евсевия живёт и служит в скиту Ветрово близ Псково-Печерской лавры.
Ликует Рим в языческом веселье,
Заполнены трибуны неспроста.
Выводят на арену Колизея
Служителей распятого Христа.
Патриции, изяществом блистая,
Не драли горло в непотребном «бис»,
Не тыкали в страдающих перстами,
Достойно опускали пальцы вниз.
Наверное, большое наслажденье
Испытывал народ от этих встреч.
И тех, кто обречён на усеченье,
Согласно знаку поедает меч.
...
И вновь ведут на новое мученье
Того, кто стар и кто кричаще юн.
И всех приговорённых на съеденье
По одному бросают ко зверью.
Но тихий отрок, сам идя на муки,
Перекрестился, слыша грозный рык,
Прижал к груди крестообразно руки,
На небо поднял просветлённый лик.
И царь зверей, подняв завесу пыли,
Раскинулся, рыча, у детских ног.
И точно гром трибуны возгласили:
– Велик и Славен Христианский Бог!!!
46. Юрий КУБЛАНОВСКИЙ. Его отсутствие заметили читатели списка. Ещё бы, единственный поэт, которого высоко оценили оба наши лауреата Нобелевской премии, и Солженицын, и Бродский, люди достаточно разные в своих симпатиях и взглядах. Александр Солженицын писал: «Поэзия Юрия Кублановского – отличается верностью традициям русского стихосложения, ненавязчиво, с большим чувством меры обновлённой метафоричностью – никогда не эксцентричной, всегда оправданной по сущности; и естественной упругостью стиха, часто просящегося к перечитыванию и запоминанию». Чисто поэтически отметил Иосиф Бродский: «Это поэт, способный говорить о государственной истории как лирик и о личном смятении тоном гражданина». Его поэзия всегда наполнена духом православия. Не годится он в горланы, главари левого ли, правого ли направления. Он по природе таланта – не пафосный поэт. Вот поэтому протестный пафос у Кублановского всегда плавно переходит в пафос самой истории. К тому же живая ещё провинциальная сострадательность снижает пламя литературного гнева. Да и метафоричность самой природы уводит в мир красоты и гармонии даже самые гневные темы.
Россия, ты моя!
И дождь сродни потопу,
и ветер в октябре сжигающий листы...
В завшивленный барак, в распутную Европу
мы унесём мечту о том, какая ты.
47. Олег ГРИГОРЬЕВ. Евгений Лесин меня упрекает: а где Олег Григорьев, о котором ты сам и писал? Он со своим поколением одиночек как всегда запаздывает. Философская лирика для детей. Какой-то запоздавший обериут. В 16 лет он написал свой знаменитый стих про электрика Петрова. В ответ его посадили как редкую птицу в клетку, и в прямом (дважды сидел) и в философском смысле. Это чудо, как в советское время всё же выходили его книги. Этакий шальной школьный фольклор. Парадокс в том, что стихи Григорьева, которые отличаются особым юмором и парадоксальностью мышления, необычайно популярны как среди детей, так и среди их родителей. Характерное для него высказывание читателя: хотя я никогда стихов не читаю, но эти купил, и читаю с удовольствием. Человеком он был добрым и доверчивым, даже в тюрьме.
Дети кидали друг в друга поленья,
А я стоял и вбирал впечатленья.
Попало в меня одно из полений –
Больше нет никаких впечатлений.
48. Татьяна РЕБРОВА. Пожалуй, в нашем поколении у Татьяны Ребровой был один из самых ярких взлетов в самом начале её поэтической судьбы. В шестидесятые годы, ещё совсем юной поэтессой начинала вместе со смогистами – Лёнечкой Губановым, Владимиром Алейниковым, Юрием Кублановским, Алёной Басиловой… Сообща, веселой поэтической ватагой хотели «лишить социализм девственности», не получилось, кого-то отлучили от печати надолго, кого-то навсегда. Татьяна Реброва отлежалась в тишине, погрузилась в языческую Русь, поскиталась по старинным городкам, затем поступила в Литературный институт. Вот там-то её и заприметил любитель русской старины, поэт и прозаик Владимир Солоухин. Оценил её любовь к мистическому граду Китежу. Поэзия молодой Ребровой была для господствующего в те семидесятые годы стихотворного потока и необычно раскованной, чувственной, откровенно женской, в чём-то плотской («Миру приворотный привкус грусти Придаёт щепотка женских чар…»), и неприкрыто национальной, вызывающе русской («Выращу берёзу, как затеплю Перед ликом Родины свечу…») Она как-то легко нарушила сразу два официозных постулата, и с чарующей улыбкой не замечала негодующих критиков. Впрочем, так она поступает и теперь. Колдунья с раскосыми глазами.
Тёмное платье и чёрный платок,
Яркие розы горят по сатину.
Я на отцовской могиле цветок
Точно такой же вчера посадила.
Ты меня спеть как-нибудь попроси.
Что ты целуешь мне пальцы и слёзы.
Ты ли не знал, как чисты на Руси
Женщины, мужество, хлеб и берёзы?..
49. Александр БАШЛАЧЁВ. Легендарный СашБаш. Пришло не меньше 10 негодующих отзывов: где Башлачёв? Символ рок-поэзии конца ХХ века. Николай пишет: «Господин Бондаренко! Вы меня просто разочаровали, я всё-таки думал, что Вы серьёзный человек. На Руси в 20 веке был один великий ПОЭТ– Александр Васильевич БАШЛАЧЁВ!!! Возможно, Вы немного ошиблись при составлении своего рейтинга, и сделать правильнее было бы так: А.В. БАШЛАЧЁВ + пятьдесят остальных, в каком порядке – неважно…» Я понимаю реакцию молодых, или всё – или ничего. Никаких Блоков и Есениных, если есть СашБаш. Думаю, с этим прежде всего не согласился бы сам Башлачёв, тонко чувствующий и хорошо знающий русскую поэзию. Но его ценителям – спасибо. Лев Истомин дополняет: «Немного тоскливо от отсутствия таких имён как Александр Башлачев, Дмитрий Ревякин и Илья Кормильцев. Наше время останется в веках благодаря их именам…» Наверное, в том числе. a_redut продолжает: «Александр Башлачёв, Егор Летов, Янка Дягилева. По силе воздействия и охвате аудитории эти поэты достойны войти и в первую двадцатку…» Увы, всех рок-поэтов включить не могу, но Башлачёва обязательно. Это его Время колокольчиков на дворе.
