Текст книги "Газета День Литературы 157 (2009 9)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Владимир БОНДАРЕНКО ПОЭЗИЯ ХХ ВЕКА. ВЗГЛЯД ЧИТАТЕЛЯ
1. Константин ФОФАНОВ.
Про этого ныне забытого поэта мне напомнил oldblues. Тем более, выходец он из моей родной Олонецкой губернии. Поэт самой несчастной судьбы. «Предки мои принадлежали к великой семье, называемой Человечеством. Их останки не покоятся в родовых склепах, их гробы не опечатаны дворянскими гербами», – писал Фофанов в своей автобиографии. Предки поэта были государственными крестьянами Олонецкой губернии. «И самый старейший из них какой-нибудь финский рыболов, печальный пасынок природы», – отмечал Фофанов. А в своих стихах иногда называл себя «финном». Ведущий критик «Нового времени» В.П. Буренин писал, что наивный талант Фофанова поёт, как поют птицы: «не заботясь о том, что споётся и как споётся…» Он всю жизнь прожил в страшной нищете, болезнях, растил одиннадцать детей. Максим Горький писал о нём: «Фофанов был невыносимо, до страшного жалок, всегда пьяный, оборванный и осмеиваемый, но как бы ни был он сильно пьян, его небесно-голубые глаза сияли именно так, как это изобразил Репин». Последние годы жизни, вплоть до смерти в 1911 году, дружил он с Игорем Северяниным. Его поэзия была неким передаточным звеном между Некрасовым и народниками, Надсоном и первыми символистами. Социальный символизм.
Идёт по свету чудище,
Идёт, бредёт, шатается,
На нем дерьмо и рубище,
И чудище-то, чудище,
Идёт – и улыбается!
Идёт, не хочет кланяться:
«Левей», – кричит богатому.
В руке-то зелья скляница;
Идёт, бредёт – растянется,
И хоть бы что косматому!
Ой чудище, ой пьяница,
Тебе ли ни кобениться,
Тебе ли ни кричать
И конному и пешему:
"Да ну вас, черти, к лешему –
На всех мне наплевать!"
2. Владислав ХОДАСЕВИЧ. О нём мне писали и going_out из Англии, кстати, дал хороший список: «Вертинский и Луговской – они куда значительнее того же, к примеру, Поплавского. Ходасевич. Нарбут. Тихонов – в первой десятке…», и Кирилл Анкудинов: «Упустили Кузмина и Ходасевича. Не упустили (к сожалению, на мой взгляд) Василия Фёдорова и Тимура Зульфикарова. Впрочем, это ваш выбор...», и те же Алеха и MUTalberg. Если честно, Ходасевича я берёг для списка ведущих критиков. Пожалуй, он и Адамович, при всех своих спорах, были основными литературными критиками русского зарубежья. Но не менее весом его вклад и в русскую поэзию. Его главная поэтическая книга – несомненно, «Путём зерна» (1920).
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю чёрную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрёт и прорастет.
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт – и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрешь и оживёшь, пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.
3. Михаил КУЗМИН. О Кузмине пишут многие, при этом не отрицая спорность имени, сопровождавшую поэта всю жизнь. Кирилл Анкудинов, oldblues и другие.
Читатель paemon заявляет: «Михаил Кузмин. При всей неоднозначности и спорности его личности – всё же, наверно, в этом списке он должен быть упомянут».
Мне тоже был всегда интересен член Союза русского народа, яркий аристократический поэт Михаил Кузмин, с его любовью к старообрядчеству, русскому Северу, смело связавший традиции Лескова и Клюева с утончённым итальянским стилем и оскароуайльдовским дэндизмом. Его «Александрийские песни», «Сети», «Форель разбивает лёд» – пожалуй, лучшее из написанного. Много шуму наделали его эротические «Занавешенные картинки», по нынешним временам вполне безобидные. Думаю, Кузмин и был одним из законченных декадентов всем своим стилем жизни.
Бледны все имена и стары все названья –
Любовь же каждый раз нова.
Могу ли передать твои очарованья,
Когда так немощны слова?
Зачем я не рожден, волнуемый, влюблённый,
Когда любви живой язык
Младенчески сиял красой перворождённой
И слух к нему не так привык?
4. Максимилиан ВОЛОШИН. «Добавим Фёдора Сологуба, Макса Волошина… Выбросим всех, кто был так или иначе связан с ЧК, как Багрицкого (харьковскую ЧК воспел Хлебников), трубадуривших Сталину (первым в списке был бы Пастернак), поставим под вопрос „инородцев“ и т.п. А в целом – 20 век трагичен в истории России, поэтому и его поэзия не может не быть изломанной, дисгармоничной», – пишет Заклинатель змей. Продолжает oldblues: «Можно с разными оговорками понять, почему нет Эллиса, Фофанова или Владимира Соловьёва, Кузмина, но где Максимилиан Волошин?..» Более категоричен Николай: «Максимилиан Волошин, на мой взгляд, должен быть в первой десятке, а не то что среди 50. Его очень часто цитируют умные люди, а поэму „Россия“ сейчас стали изучать в школе. Был телефильм о природе огня и прочитали его стихотворение „Огонь“. Цикл белых стихов „Путями Каина или трагедия материальной культуры“ гениален…» Так тому и быть. А ведь чуть было не поубивали друг друга Николай Гумилёв и Макс Волошин на дуэли из-за глупой, ветреной женщины. Когда-то я был знаком с его вдовой. Ночевал у неё в юности на веранде дома Волошина в Коктебеле. Да и сейчас часто наведываюсь в родной Коктебель и первым делом иду на могилу Волошина.
В эти дни нет ни врага, ни брата:
Всё во мне, и я во всех. Одной
И одна – тоскою плоть объята
И горит сама к себе враждой.
В эти дни безвольно мысль томится,
А молитва стелется, как дым.
В эти дни душа больна одним
Искушением – развоплотиться.
5. Зинаида ГИППИУС. Пишет baka_bakka: «(задумчиво) Николай Олейников, Зинаида Гиппиус, СашБаш – даже не обсуждается, Юнна Мориц, Виктор Соснора, Илья Кормильцев – при всём моём неоднозначном к нему отношении, …Борис Корнилов…» Юрген добавляет: «Практически согласен со всем „списком Шиндлера“, но Роберт Рождественский, мне кажется, посильнее будет своих коллег Евгения и Андрея, но его в списке нет, как нет Фёдора Сологуба и Зинаиды Гиппиус…» Родом из русских немцев. Жена Дмитрия Мережковского. Прожили вместе 52 года. Стихи стала писать с раннего семилетнего возраста. И в жизни, и в поэзии, и в прозе слыла колдуньей, декадентской ведьмой, демоном русского символизма. «Мне близок Бог – но не могу молиться, Хочу любви – и не могу любить…» Но прежде всего в стихах, кроме мистических игр, чувствовался глубинный импульс переживания, проникновение в душу человека, стихи она писала не так уж часто, и потому часто придавала им молитвенный характер. О её романах и публицистике давно забыли, но стихи живут и сейчас. После отъезда в эмиграцию постоянно была в центре русской литературной жизни.
Увы, разделены они –
Безвременность и Человечность.
Но будет день: совьются дни
В одну – Трепещущую Вечность…
6. Иван САВИН. Пишет Алексей Шепелёв: «Я бы обязательно добавил Ивана Савина и Сергея Клычкова…» Поэт белой идеи. В Крыму погибли его братья. Он позже напишет об этом: «Ты кровь их соберёшь по капле, мама, И зарыдав у Богоматери в ногах, Расскажешь, как зияла эта яма, Сынами вырытая в проклятых песках…» Его высоко ценили Иван Бунин, Александр Амфитеатров, Пётр Пильский и другие зубры русской эмиграции. Иван Савин совсем юным сражался в рядах Добровольческой армии, был взят в плен, еле уцелел, с трудом добрался до Петрограда, а уж там, будучи по происхождению финном (его фамилия Саволайнен), добился права на переезд в Финляндию. При жизни вышла в Белграде одна единственная книжка стихов «Ладонка». Умер рано в 1927 году в 28 лет. Амфитеатров писал: «Да во всей русской поэзии нет более страшных, острее впивающихся в сердце стихов».
Войти тихонько в Божий терем
И, на минуту став нездешним,
Позвать светло и просто: Боже!
Но мы ведь, мудрые, не верим
Святому чуду. К тайнам вешним
Прильнуть, осенние, не можем.
Дурман заученного смеха
И отрицанья бред багровый
Над нами властвовали строго
В нас никогда не пело эхо
Господних труб. Слепые совы
В нас рано выклевали Бога.
И вот он, час возмездья чёрный,
За жизнь без подвига, без дрожи,
За верность гиблому безверью
Перед иконой чудотворной,
За то, что долго терем Божий
Стоял с оплёванною дверью!
7. Оскар ЛЕЩИНСКИЙ. Поэт красной идеи. Почему о нём молчат? – спрашивает меня amatsiev. «Читала Эренбурга и наткнулась на эти стихи – стало любопытно, потому что яркие. Вы не знаете их продолжения? Можно ли где-нибудь прочитать то, что Вы писали о Лещинском?» У совсем юного парижского декадента, богемного приятеля Ильи Эренбурга и Амадео Модильяни вышла в Париже в 1914 году только одна книга стихов «Серебряный пепел». Думаю, позже он вырос бы в крупного поэта, но его декадентские приятели, знавшие лишь такие его строчки: «Нас принимают все за португальцев, Мы говорим на русском языке. Я видел раз пять тонких-тонких пальцев У проститутки в этом кабаке…», и не догадывались, что он был ещё и красным фанатиком, отчаянным большевиком, другом Кирова, Буйнакского. В гражданскую войну Сергей Киров послал Оскара Лещинского на Кавказ, поднимать в тылу у деникинцев красное восстание. Восстание Лещинский поднял, сумел вдохновить горцев Дагестана красной идеей братства народов, но был пойман английской контрразведкой и расстрелян в 1919 году, и было ему всего 27 лет.
Сколько их было таких – белых ли, красных романтиков, гибнущих за идею во имя будущего. Одна книжка стихов уже после смерти вышла у такого же юного, как Лещинский, такого же декадента Леонида Каннегиссера, друга Сергея Есенина, сумевшего убить главу питерского ЧК Моисея Урицкого прямо в центре Питера… В застенках ЧК Каннегиссер сказал: «Я – еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа…» В своё время я все его стихи перепечатал в газете «День». А ведь они могли бы стать друзьями: Оскар Лещинский и Леонид Каннегиссер, спорить о поэзии, читать друг другу стихи. И погибли в одно и то же время. И сколько таких белых и красных романтиков погибло на полях сражений в бурном ХХ веке?!
По каналам бледно-алым
Я движением усталым
Направляю лодку в море,
К лиловатым островам.
Замок дожей, непохожий,
На всё то, что знал прохожий,
Промелькнул подобно тонким
И воздушным кружевам.
Тёмно-синий город линий,
Храм Джиованни Беллини,
Храм великого творца…
По каналам бледно-алым
Я движением усталым
Плыл и плыл бы без конца.
8. Николай ТУРОВЕРОВ. «Великий поэт казачества», – пишет терская казачка Алёна. Добавляет Starik Ferapontych: «Или вот Н.Туроверов. Его „Уходили мы из Крыма...“, на мой вкус, истинный шедевр…» Участник отряда Чернецова, одного из первых казачьих командиров, поднявших сопротивление на Дону против большевиков, пулемётчик артиллерийской команды Дон– ского корпуса, поэт, сумевший с поразительной силой выразить тоску изгнания и трагедию казачества. Участник «Степного похода». Был четырежды ранен, дослужился до чина подъесаула. Покидал Крым с последним пароходом. Популярность Туроверова была необычайна, особенно в военных и казачьих кругах русского зарубежья. В эмиграции он был тем, чем были для своих современников Есенин или Высоцкий, – настоящим народным поэтом. После выхода документального фильма «Никита Михалков. Русский выбор», где одна из серий почти целиком посвящена Туроверову, о «казачьем Есенине» узнали миллионы людей. Стала знаменитой его песня «Уходили мы из Крыма». Считается, что стихотворение легло в основу знаменитого эпизода из фильма «Служили два товарища», где герой Владимира Высоцкого белогвардеец Брусенцов стреляет с борта корабля в плывущего за ним коня, а затем стреляется сам... Умер казачий поэт Туроверов в Париже в 1972 году и похоронен на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. В России вышла книга его стихов.
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл изнемогая
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою...
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
9. Василий КАМЕНСКИЙ. Пишет Солдат Белого Царя: «Россия чрезвычайно богата поэтическими талантами, причём спектр этих талантов бесконечно широк. Есть поэты – масштабные выразители русского национального духа (А.Блок, Н.Клюев, П.Васильев, Ю.Кузнецов, Н.Рубцов), поэты-монументалисты (В.Маяковский, В.Каменский…» Конечно, из круга футуристов, кроме безусловных гениев Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского, выделяется изначальным талантом Николай Асеев, но очень уж его подломила мощь Маяковского, так в ней и утонул. Вспомним: «Есть у нас ещё Асеев Колька. Этот может. Хватка у него моя…» Вот и остался навсегда в хватке Маяковского. А уральский крепыш Василий Каменский, несмотря на дружбу с тем же Маяковским, в поэзии остался самим собой. «Затянуло небо парусиной. …Пахнет мокрой псиной…» Может, помогла камская водичка? Уральский ушкуйник так и остался ушкуйником в своих стихах.
Сарынь на кичку,
Ядрёный лапоть
Пошёл шататься по берегам.
Сарынь на кичку.
Казань – Саратов.
В дружину дружную
На перекличку,
На лихо лишнее врагам.
Сарынь на кичку.
10. Николай ТИХОНОВ. О нём мне напомнил в редакции «Завтра» Денис Тукмаков. О нём пишет из Англии going_out – «Тихонов – в первой десятке.» И на самом деле, можно вспомнить, как ярко начинал поэт. Он и на самом деле собирался провести «Жизнь под звёздами»: «Словно хлора облако взлохмачено, Повисает на кустах туман…» Казалось, он шёл путём своего кумира Николая Гумилёва. Та же мистическая «Индия», доброволец на Первой мировой. Мужественные, героико-романтические книги «Орда» и «Брага». Пусть и по другую линию баррикад, но ярко-красный Тихонов воспевал таких же, как Гумилёв, мужественных людей, воюющих, побеждающих, волевых. Вспомним его замечательные баллады из «Браги» («Баллада о синем пакете», «Баллада о гвоздях»). Увы, к сожалению, его могучий вулкан как-то быстро затих, лава застыла, лишь курился до конца жизни слабенький дымок. Благополучие убивает поэта не хуже револьвера. Но всё равно остались в памяти первые строчки из «Орды»: «Праздничный, весёлый, бесноватый, С марсианской жаждою творить, Вижу я, что небо небогато, Но про землю стоит говорить».
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда, во фронт! Офицеры, вперёд!»
Сухими шагами командир идёт.
И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс – ост.
У кого жена, брат –
Пишите, мы не придём назад.
Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: «Есть, капитан!»
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
"Не всё ли равно, – сказал он, – где?
Еще спокойней лежать в воде".
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасённых нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
11. Борис КОРНИЛОВ. Мой друг Женя Нефёдов упрекнул меня за то, что я не вставил в список Бориса Корнилова и Егора Исаева. И он прав. О Борисе Корнилове писали мне baka_bakka и другие. Погиб в 1938 году, ему было в ту пору слегка за тридцать. Всё-таки, почему так трагична, как правило, судьба поэтов в России? Казалось бы, более пламенного певца социализма в то время и не было. В тридцатые годы один за другим выходят сборники его стихов. Огромную популярность завоевала «Песня о встречном», большой успех имели поэмы «Триполье», «Моя Африка». В стихах Корнилова ощущается не только бурный темперамент автора, не только его мощное эпическое начало, но и дыхание той эпохи, когда советская поэзия создавала «лирический эквивалент социализма».
…Нас не так на земле качало,
нас мотало кругом во мгле –
качка в море берёт начало,
А бесчинствуют на земле.
Нас качало в казачьих сёдлах,
только стыла по жилам кровь,
мы любили девчонок подлых –
нас укачивала любовь.
Водка, что ли, ещё? И водка –
спирт горячий, зелёный, злой, –
нас качало в пирушках вот как –
с боку на бок – и с ног долой…
...
Соль тяжёлого, сбитого тела
солонее морской воды
Что мне (спрашиваю я), если
наши зубы, как пена, белы –
и качаются наши песни
от Баку до Махачкалы…
12. Николай ГЛАЗКОВ. О нём мне писали многие. Пишет oldblues: «В этом же ряду и Николай Глазков и как личность в т.ч…» Евгений Лесин добавляет: «…Николай Глазков, Олег Григорьев…» Согласен с вами. Оригинальнейший поэт, оригинальнейшая личность. Может быть, в двадцатых годах рядом с Хлебниковым и Кручёных, рядом с Хармсом и Введенским он смотрелся бы органично. Но в более поздние времена – и он сам, и его стихи выглядели необыкно– венным чудом. Как он уцелел? Не трогали как юродивого. «Народ великий и единственный Сражается на всех фронтах, А я великий и единственный, И хорошо, что это так». Футурист жизни пятидесятых годов. Дервиш, пророк, весёлый юморист русского пошиба. Его знали все в литературной жизни России, его цитировали в пьяных разговорах, у него подворовывали, но – не печатали. Об этом честно написал Борис Слуцкий: «Сколько мы у него воровали, А всего мы не утянули...» Когда «допустили» к печати, часто стал писать «под дурака». Девиз его поздней поэзии: «Трудно в мире подлунном Брать быка за рога. Надо быть очень умным, Чтоб сыграть дурака».
Я на жизнь взираю из-под столика.
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье лучше для историка,
Тем для современника печальней.
13. Сергей КЛЫЧКОВ. О его значимости писали и говорили Алексей Шепелев, мой друг, профессор Литинститута Владимир Смирнов. Поэзию Клычкова высоко ценили Блок и Мандельштам, Есенин и Белый. А для Осипа Бескина и других специалистов по раскулачиванию он был главным символом кулацкой Руси. Соединил магический реализм, то, что нынче называется фэнтези, с архаизмом Древней Руси. Был расстрелян в 1937 году.
Край родной мой (всё, как было!)
Так же ясен, дик и прост, –
Только лишние могилы
Сгорбили погост.
Лишь печальней и плачевней
Льётся древний звон в тиши
Вдоль долин родной деревни
На помин души, –
Да заря крылом разбитым,
Осыпая перья вниз,
Бьётся по могильным плитам
Да по крышам изб...
14. Дмитрий КЕДРИН. Его отсутствие в первом списке справедливо отметили наши авторы. Неплохо о нём написал и Евтушенко, в молодости попавший под его влияние. Жаль, позже это благотворное влияние сменилось иным, разрушительным. Знание русской истории не позволило ему идеализировать годы «великого перелома». В 1938 году Кедрин написал самое своё знаменитое стихотворение «Зодчие», под влиянием которого Андрей Тарковский создал фильм «Андрей Рублёв». «Страшная царская милость» – выколотые по приказу Ивана Грозного глаза творцов Василия Блаженного – перекликалась со сталинской милостью – безжалостной расправой со строителями социалистической утопии. Неслучайно Кедрин создал портрет вождя гуннов – Аттилы, жертвы своей собственной жестокости и одиночества. Поэт с болью писал о трагедии русских гениев, не признанных в собственном Отечестве: «И строил Конь. Кто виллы в Луке покрыл узорами резьбы, в Урбино чьи большие руки собора вывели столбы?» Кедрин прославлял мужество художника быть безжалостным судьёй не только своего времени, но и себя самого…
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских и прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их, тёмных,
На стылое лоно земли…
И стояла их церковь такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси гусляры.
15. Павел КОГАН. «Есть поэты, оказавшие влияние на наше общество, и оценивать их творчество, как и остальных, мне кажется, нужно не по технике стихосложения, по влиянию их труда, их творчества на общество. С этой точки зрения тот же А.Галич, С.Михалков с его „Дядей Стёпой“, Павел Коган, М.Анчаров – поэты, чьё влияние просто недооценено…», – пишет Станислав Новиков. Конечно же, в шестидесятые годы когановская «Бригантина» поднимала паруса по всей России. Но и в тридцатые годы – когда старые поэты, кто погиб, кто замолчал или сломался, – появилась новая, уже советская романтическая поэзия, противоречащая всей нынешней антисоветской схеме истории литературы. Именно где-то в 1937-40 годах свои лучшие стихи писали восторженные романтики Михаил Кульчицкий, Всеволод Багрицкий, Сергей Наровчатов, Николай Майоров… Это и была поэзия сталинского призыва. Пожалуй, лучшим из них был Павел Коган. Погиб на фронте под Новороссийском в 1942 году.
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
...И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я – патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках:
И где ещё найдёшь такие
Берёзы, как в моём краю!
Я б сдох, как пёс, от ностальгии
В любом кокосовом краю.
Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы еще умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
16. Семён ГУДЗЕНКО. Пишет [email protected]: «…А есть ещё Семён Гудзенко…»
Конечно, есть. Есть целая плеяда прекрасных фронтовых поэтов – Гудзенко, Орлов, Друнина… Это кроме перечисленных ранее. Со студенческой скамьи ушёл в начале войны в 1941 году на фронт. Воевал под Москвой, на Буге и Днестре, в Венгрии и Словакии. В одном из стихотворений Гудзенко писал: «Мы не от старости умрём – от старых ран умрём». Так и случилось. 15 февраля 1953 на тридцать первом году он ушёл из жизни. Умер от ран.
Когда на смерть идут, – поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
...
Бой был коротким. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.
17. Сергей ОРЛОВ. Так уж случилось, что из фронтовых поэтов не было ни одного, кого бы мы назвали гениальным. Но отбери по десять лучших стихотворений у десяти фронтовых поэтов, и это будет сборник гениальной поэзии. Всех вновь не назовёшь, опять кто-то будет упрекать: нет Марка Соболя, или Евгения Винокурова, или Сергея Викулова. Но каждый из них в ответе за всех. Пишет filgrad: «Понимаю, что список не безразмерный, но и хоть кто-нибудь из поэтов фронтового поколения (да, Слуцкий, но хотя бы ещё кто-то) должен там быть…»
Сергей Орлов, так и помню по юности его обгорелое лицо танкиста на вечерах поэзии.
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград…
Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...
18. Юлия ДРУНИНА. Прокоп пишет: «А Юлия Друнина? А Сергей Орлов?..» Конечно же, говоря о фронтовой поэзии, никак нельзя пройти мимо Юлии Друниной. Кто ещё из женщин ходил в атаку? Кто описал так свой бой? Страшная вещь, не имеющая права на существование, – женщина на войне. Страшная смерть в 1991 году. Это не самоубийство, это вызов ельцинскому режиму, её последний бой. Она писала в одном из последних стихов: «Безумно страшно за Россию…» И в записке: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
19. Алексей ФАТЬЯНОВ. Его песни, как и песни Михаила Исаковского, являются самой высшей поэзией. Конечно, можно вспомнить и светловскую «Гренаду», и сурковскую «Землянку», у многих поэтов есть по одной замечательной песне. У Фатьянова что ни песня, то шедевр. В самый разгар войны, в 1942, рождается одна из самых популярных, как на фронте, так и в тылу, песен Великой Отечественной войны – «Соловьи». А ведь поэт только что вышел из окружения, был ранен. Но – побеждала не казённая, а народная жизнестойкость. Не мешали этой жизнестойкости ни штрафбат, куда он попал по огульному обвинению и воевал в нём вплоть до второго ранения в Венгрии, ни послевоенное осуждение демагогами его, как «певца кабацкой меланхолии» за прекраснейшую песню «Три года ты мне снилась».
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты немного поспят,
Немного пусть поспят.
Пришла и к нам на фронт весна,
Солдатам стало не до сна –
Не потому, что пушки бьют,
А потому, что вновь поют,
Забыв, что здесь идут бои,
Поют шальные соловьи.
20. Владимир ЛУГОВСКОЙ. going_out из Англии пишет: «Вертинский и Луговской – они куда значительнее того же, к примеру, Поплавского…» Интересна неожиданная близость имён – ностальгирующий эмигрант Вертинский, весь оставшийся в прошлом, и строитель будущего Луговской. Искренний романтик социализма тридцатых годов. Его книги «Мускул», «Страдания моих друзей», «Большевикам пустыни и весны», воспевали стройки и преобразования 1930 годов. Тогда же в его стихи вошла тема границы, пограничников. Поэт ездил по всему Союзу (республики Средней Азии, Урал, Азербайджан, Дагестан, российский Север) и везде видел грандиозные перемены. Впрочем, так оно и было, страна строилась вплоть до конца брежневских времён. Заводы, научные центры, новые города. Поэту было чем увлечься. Одно из самых известных его стихотворений – «Итак, начинается песня о ветре…» «Слово „ветер“ в моих стихах, – писал поэт, – стало для меня синонимом революции, вечного движения вперёд, бодрой радости и силы». Позже пришло время осмысления всего сделанного. Возникла такая значимая поэма, как «Середина века».
Пусть любая мне радость приснится, постигнет любая невзгода, –
Никогда не забуду друзей и товарок тридцатого года.
Тех, кто жили в горячей бессоннице от напряженья,
В каждый день выходили упрямо, как ходят в сраженье.
Вы, в холщовых рубахах, в седых сапогах из брезента,
Все дороги узнали от Мурманска до Ташкента.
На афганской границе и на китайской границе
Видел я ваши солнцем сожжённые лица.
Вы, строители, гидротехники, агрономы,
Были в каждом ауле, в кибитке и в юрте – как дома.
Это русские люди, как нас называли – Иваны,
Рыли в снежной Сибири, в казахской степи котлованы,
Шахты ствол опускали, крутили подъёмные краны.
Через четверть столетья их юные лица актёры несли на экраны.
21. Леонид МАРТЫНОВ. Его фамилию назвал мне ВВК. Он в чём-то походит на Луговского. Только сибирской породы. Оба родом из русского авангарда, Луговской – из конструкти– вистов, Мартынов – из футуристов. Леонид Мартынов дважды рождался как поэт заново. Сначала из Сибири на Москву, вослед за южанами – Багрицким, Олешей, хлынула мощная молодая сибирская поэзия и проза – Всеволод Иванов, Вячеслав Шишков, Леонид Мартынов, Сергей Марков. Москва их быстро осадила, показав место. Ретивых Мартынова и Маркова даже репрессировали за их якобы сибирский сепаратизм. Впрочем, репрессии оказались не столь страшными, сибиряков из таёжной глухомани сослали в Вологду и Архангельск. Рыбу бросили в реку. Они и там прекрасно писали. У Мартынова вышел в результате его главный сборник стихов «Лукоморье», где поэт возрождает миф о Сибири как о некогда существовавшем древнем счастливом царстве. Тогда же появился ещё один утопический сборник «Эрцинский лес». Именно уехав из Сибири, поэт стал по-настоящему воспевать её. Может, ссылка и сделала из молодого футуриста и космополита сибирского сепаратиста? Сказочно-фантастический мотив поисков страны счастья обоих сборников тогдашняя критика осудила за отрыв от времени и аполитичность. Мартынова перестают печатать вплоть до самой смерти Сталина. Второй взлет поэта произошёл в годы оттепели; ещё до поэзии шестидесятников Леонид Мартынов, обретя второе дыхание, стал первой ласточкой вольного движения, выпустил с 1960 года до 20 книг.
Мне кажется, что я воскрес,
Я жил. Я звался Геркулес.
Три тысячи пудов я весил,
С корнями вырывал я лес.
Рукой тянулся до небес.
Садясь, ломал я спинки кресел.
И умер я... И вот воскрес.
Нормальный рост, нормальный вес.
Я стал как все. Я добр, я весел.
Я не ломаю спинки кресел...
И всё-таки я Геркулес.
22. Корней ЧУКОВСКИЙ. Выдающийся детский поэт. Хотя для начала стал известнейшим литературным критиком. Жёстким и хлёстким. О его критической деятельности напишу в списке критиков. А сейчас по просьбе многих ввожу его в поэтический ряд. Пишет ВВК: «Парадоксальное предложение, но я бы включил сюда Корнея Чуковского с его гениальными детскими стихами…» Добавляет filgrad: «Совершенно точно не хватает таких персоналий, как Корней Чуковский, Самуил Маршак, Александр Введенский, Сергей Михалков…» Детских поэтов и прекрасных у нас тоже много, так что остановлюсь на Чуковском, Михалкове и Маршаке. Кумиры советской детворы.
До болота идти далеко,
До болота идти нелегко.
"Вот камень лежит у дороги,
Присядем и вытянем ноги".
И на камень лягушки кладут узелок.
«Хорошо бы на камне прилечь на часок!»
Вдруг на ноги камень вскочил
И за ноги их ухватил.
И они закричали от страха:
"Это – ЧЕ!
Это – РЕ!
Это – ПАХА!..”
23. Сергей МИХАЛКОВ. Родился 12 марта 1913 года в Москве. Писать стихи начал рано. Пишет их уже 85 лет. Искренне мечтаю, чтобы наш «дядя Стёпа», как его прозывают в писательской среде по имени его знаменитого героя, дожил до 100 лет. Осталось всего три года с хвостиком. До сих пор является председателем международного сообщества писателей. Написал три варианта гимна, сотни басен и уйму детских стихов. Были периоды, когда мы с ним часто общались, и замечу – добрейший человек. Денег в долг не давал из принципа, но помогал тысячам людей, звонил, подписывал бумаги. Всю жизнь делал людям добро. Настоящий советский большой поэт. И по росту, и по значению. Станислав Новиков пишет: «Поэт в России больше, чем поэт... И воздействует и влияет на общество своими убеждениями, своим Я, изложенным в стихотворной форме... С этой точки зрения тот же А.Галич, С.Михалков с его „Дядей Стёпой“, Павел Коган… – поэты, чьё влияние просто недооценено...»
Кто не знает дядю Стёпу?
Дядя Стёпа всем знаком!
