Текст книги "Газета День Литературы # 120 (2006 8)"

Вcеволод Емелин КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕДНЫХ

Низко нависает

Серый потолок.

Баю – баю – баю,

Засыпай, сынок.

Засыпай, проснешься

В сказочном лесу,

За себя возьмешь ты

Девицу-красу.

Будут твоим домом

Светлы терема,

Мир друзьям-знакомым,

А врагам тюрьма.

Из лесу выходит

Бравый атаман

Девицу уводит

В полночь и туман.

Спит пятиэтажка,

В окнах ни огня,

Будет тебе страшно

В жизни без меня.

Из лесу выходит

Серенький волчок,

На стене выводит

Свастики значок.

Господи, мой Боже!

Весь ты, как на грех,

Вял и заторможен,

В школе хуже всех.

Ростом ты короткий,

Весом ты птенец.

Много дрянной водки

Выпил твой отец.

Спи, сынок, спокойно,

Не стыдись ребят,

Есть на малахольных

Райвоенкомат.

Родине ты нужен,

Родина зовет.

Над горами кружит

Черный вертолет.

Среди рваной стали,

Выжженной травы

Труп без гениталий

И без головы.

Русские солдаты,

Где башка, где член?

Рослый, бородатый

Скалится чечен.

Редкий, русый волос,

Мордочки мышей.

Сколько полегло вас,

Дети алкашей,

Дети безработных,

Конченных совков,

Сколько рот пехотных,

Танковых полков...

Торжество в народе,

Заключают мир,

Из лесу выходит

Пьяный дезертир.

Не ревет тревога,

Не берут менты.

Подожди немного,

Отдохнешь и ты...

Что не спишь упрямо?

Ищешь – кто же прав?

Почитай мне, мама,

Перед сном «Майн Кампф».

Сладким и паленым

Пахнут те листы.

Красные знамена,

Черные кресты.

Твой отец рабочий,

Этот город твой.

Звон хрустальной ночи

Бродит над Москвой.

Кровь на тротуары

Просится давно.

Ну, где ваши бары?

Банки, казино?

Модные повесы,

Частный капитал,

Все, кто в Мерседесах

Грязью обдавал.

Все телегерои,

Баловни Москвы,

Всех вниз головою

В вонючие рвы.

Кто вписался в рынок,

Кто звезда попсы,

Всех примет суглинок

Средней полосы...

Но запомни, милый,

В сон победных дней

Есть на силу сила

И всегда сильней.

И по вам тоскует

Липкая земля,

Повезет – так пуля,

Если нет – петля.

Торжество в народе,

Победил прогресс,

Из леса выходит

Нюрнбергский процесс.

Выбьют табуретку,

Заскрипит консоль.

Как тебе все это?

Вытерпишь ли боль?

Только крикнешь в воздух:

"Что ж ты, командир?

Для кого ты создал

Свой огромный мир?

Грацию оленей,

Джунгли, полюса,

Женские колени,

Мачты, паруса?"

Сомкнутые веки,

Выси, облака.

Воды, броды, реки,

Годы и века.

Где он тот, что вроде

Умер и воскрес,

Из лесу выходит

Или входит в лес.

(Из сборника Всеволода Емелина на сайте НБП-инфо – http://www.nbp-info.ru/nbart/emelin/01.html)

Евгений Нефёдов: “ПОЭТ – ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ ЖИЗНИ” (С юбиляром беседует Владимир Бондаренко)

Владимир БОНДАРЕНКО. Вот и тебе, Женя, спустя полгода после меня стукнуло 60. Стали мы с тобой настоящие шестидесятники. А тут еще и наши сверстники Николай Бурляев, Владимир Гостюхин, Анатолий Королев, Евгений Попов, Виктор Топоров, Николай Шипилов, до срока ушедшие Леонид Филатов и Леонид Губанов… Годик «урожайный» выдался, воистину – дети Победы. Вернулись отцы с фронта и на радостях подарили нам жизнь. В прожитой тобой части жизни – что было главное?

Евгений НЕФЁДОВ. Ты сразу – о главном! Я отвечу. Главное в моей жизни, Володя, это прежде всего сама жизнь, которая оказалась совсем не такой, какой она представлялась когда-то в молодости. Именно по нашему поколению, когда оно вошло в жизненную и творческую зрелость, прошел трагичный разлом «перестройки», именно наши ряды рассёк хотя и тупой, но от того еще безумнее кромсающий всё живое, меч «реформ» – и сколь многих мы ныне не досчитались в своей генерации!.. Нас с тобой, думаю, спасла газета «День», позже «Завтра». Она боролась, сопротивлялась, жила – а с ней вместе жили и мы сами. Творили, писали стихи, статьи, не давали тем, кто читал нас, отчаиваться и сдаваться. Вот это и стало, может быть, главным в моей жизни: разгоняющий тучи «День» – не просто газета, а некий символ, пароль, который известен нам и нашим единомышленникам, и который был и пребудет всегда с нами. Мы сумели сообща обрести новое осмысление нашей эпохи. Страшно сказать, но все эти невзгоды страны и народа, не нами придуманные, они ведь мне и тебе – и беды, и в то же время пища для размышлений, оценок, почва для творчества. Нам не надо даже придумывать сюжеты, как каким-нибудь сытым, «благополучнным» коллегам других широт: жизнь что ни день подбрасывает нам сюжеты один покруче другого. В этом осмыслении нового опыта, в осмыслении пути сопротивления разрушению и был наш момент истины. О чём бы я ни писал – не только в своей публицистике или сатире, но и в самых лирических и романтических стихах, во мне было всегда сопротивление разрушению человека, его чаяний и устремлений, разрушению моего народа, моей Родины. Таким я и остаюсь – как поэт, как публицист, как гражданин.

Если же говорить о более личном, то что здесь для каждого из нас главное? Семья, родители, любимая, дети, а теперь вот уже и внуки. То есть и здесь: главное в жизни сама эта жизнь, её вечное продолжение – уже тебя самого в твоих потомках. Это, если угодно, и есть бессмертие – что же может быть главнее этого?

В.Б. В детстве ты кем мечтал быть? Кем хотел быть в юности?

Е.Н. Сначала была чисто детская мечта, об этом у меня есть стихи: хотелось быть моряком. Все пацаны ведь после войны рвались или в моряки, или в летчики, космонавтов тогда еще не было. Правда, я в сухопутном краю родился, на севере Донбасса, в городке Красный Лиман, это южнее Харькова, еще не промышленный Донбасс, а большая железнодорожная станция. Но там всё же есть и Северский Донец в нескольких километрах, и озеро Лиман на окраине. Их тихие берега, сам воздух, простор и навевали, наверное, мечты о море, о дальних странах…

Повзрослев, я уже в школьном сочинении писал, что мечтаю о трех профессиях сразу. Первая – журналистика и литература: помнится, что-то пробовал сочинять и даже печатал еще в начальной школе. Второе – хотел быть преподавателем русской литературы в старших классах, представлял, как буду рассказывать школьникам о Пушкине и Гоголе («Мёртвые души» – моя любимая книга, по сей день читаю её постоянно), как стану знакомить школьников и с теми писателями, которых не проходят по программе. Я ведь не вылезал из библиотек и особенно из книжного магазина, знакомился со всеми новинками. Покупать особо не мог, батька один работал, мама нас троих поднимала, да ещё дедушка с нами жил. Родителей занесло на Донбасс, как говорится, ветром эпохи: отец корнями из Тверской области, мама из Нижегородской. Предки мои – волжане, а я вот вырос на Украине, с детства говорил на двух языках, да и писать стихи начинал и на русском, и на украинском сразу. Третья мечта – быть продавцом того самого книжного магазина. Да-да. Тогда стало выходить столько новых книг, открывалось столько новых имен, это для меня были просто сокровища! А люди их не покупали, часто ещё не зная иных из авторов. И я порой сам становился за прилавок. Как раз начинал тогда работать в районной газете, дорога шла мимо книжного магазина, приходил, становился возле продавщиц, которые тоже не всегда были в курсе новинок, и убеждал покупателей: смотрите, перед вами Андрей Платонов, это же чудо, купите обязательно. Или о стихах: это же Борис Олейник, это же Василь Симоненко, взгляните – какая яркая молодая украинская поэзия!.. Между прочим, нередко покупали. Доверяли, что ли, как юному литератору, которого они уже чуть-чуть знали…

Вот о трех этих профессиях я и мечтал. Считаю, что в той или иной мере всеми ими сейчас и владею. Я – журналист, поэт, автор многих книг , часто выступал и выступаю перед слушателями, как бы учу их литературе, и в распродажах наших книг тоже нередко принимаю участие. Пропагандирую достойные издания и в «Завтра», и в «Дне литературы», и на встречах с читателями.

В.Б. В твоей жизни были учителя, кумиры, герои, которым ты поклонялся в ту или иную эпоху?

Е.Н. Ну разумеется. Конечно, не избежал увлечения модными когда-то двумя-тремя стихотворцами шестидесятых, но с годами это прошло. А всерьёз я уже в ту пору очень любил Александра Твардовского, ставил его выше всех среди современников. Луговским зачитывался, Смеляковым, сразу принял «за своего» Егора Исаева. А ещё меня тогда с первого же прочтения и на многие годы взял за живое Владимир Соколов. У меня дрожала душа, когда впервые его читал – это были строки про «утренник для четвёртых классов», про милую одноклассницу, сидевшую рядом на представлении «Снежной королевы»… Это было обо мне, о моих первых детских чувствах, точнее – пока ещё предчувствиях, это посвящалось моей соседке по школьной парте! С таким же упоением читал и читаю его стихи по сей день.

Ещё один, тоже дорогой для меня поэт – это уже упомянутый мной Борис Олейник. Потом мы с ним познакомились, когда меня как молодого автора стали приглашать на семинары в Киев, а он в числе других вёл эти семинары. Мы обнаружили некую общность и по отношению к поэзии, и по восприятию жизни. Мне его стихи всегда казались такими, которые мог бы я написать, окажись я украинским поэтом. Естественным образом я стал переводчиком стихов Бориса Олейника на русский язык. Помню, в первый раз чуть ли не машинально записал свое восприятие на русском украинских строчек Олейника – получился перевод. Потом уже осознанно старался переводить всё, наиболее интересное. А когда он мне из Киева уже в Москву передал поэму «Трубит Трубеж!», я её не только увлечённо прочёл, но и буквально за три-четыре ночи перевел. У нас дома не оказалось украинско-русского словаря, я сперва оробел: мол, не обойдусь без него, но потом успокоился, почувствовав, что он мне и не нужен. Я же вырос на Украине, шесть лет проработал в украинской газете, все слова были родными. Язык Бориса Олейника – это отражающая весь мир родниковая чистота, таинственно влекущая глубина звёздного неба. И непростое это дело – переводить великого поэта. Да вообще – любого талантливого творца. Надо сохранить его стиль, его ритм, его музыку, образную систему, исконный смысл произведения. Я рад, что и критика, и читатели, и сам Борис Ильич дают неплохую оценку моим переводам. В Москве вышла переведённая мною книга Олейника «Тайная вечеря», здесь же украинский поэт был за неё удостоен Международной премии имени М.А.Шолохова, а моя работа была отмечена в Киеве премией Украинского Фонда культуры.

Не буду кривить душой, немало лет я весьма высоко ценил как поэта Евгения Евтушенко, но со временем отношение к его творчеству и к нему самому претерпело изменение «до наоборот»: интересуюсь его стихами разве что как пародист… Причин тому много. Увы, раскол в нашей культуре, литературе не пошел на пользу никому, и я лишь сожалею, что до сих пор этот раскол не преодолевается, а даже становится ещё глубже – благодаря «мудрым» деяниям нынешней власти. Понимаешь, о чём я веду речь?

В.Б. Ещё бы! Все писательские делегации на государственном уровне, все государственные поощрения и государственные премии пока что – этому прямое подтверждение. Кроме либеральной ветви литературы государственными чиновниками ничего не замечается. Как эту радикально-либеральную политику в области культуры соединить с якобы патриотизмом президента Путина, я не понимаю.

Е.Н. Да что тут неясного… Но я закончу ответ на твой предыдущий вопрос насчёт образцов для подражания. Если вернуться к учителям в моей жизни, уже не литературной, то, конечно же, прежде всего назову пример отца. Я видел с детства, как он правильно, праведно живёт. Сейчас бы сказали – по Божьим заповедям, хотя и отец, и мама мои были коммунистами. Настоящими, не для карьеры, а с верой в справедливость и идеалы добра. Отец защищал Родину, был ранен, после войны трудился, не покладая рук, зарабатывал нам всем на жизнь, никогда не жаловался на трудности жизни и нездоровье. Он работал юрисконсультом в отделении железной дороги, дело своё знал блестяще, хотя специального образования и не имел. Это был человек народной, земной мудрости. До войны он, кстати, успел поработать в газете. Я в молодости читал его стихи военных лет, видел его письма с передовой к маме, эти фронтовые треугольнички… Он умел всё делать. Любил читать, приучал к этому нас, неплохо рисовал, мог с душой спеть душевную русскую песню. Вырастил сад на пустыре возле дома, сам провёл там водопровод, построил красивую беседку и маленький садовый домик. Мебель в доме была сделана его руками. Он был горазд чинить обувь, шить, стирать, даже готовить, всегда помогал маме растить детей. И я знал, что должен буду так же крепко построить свою семейную жизнь, как мой отец. К несчастью, его рано не стало, он не дожил года до шестидесятилетия, отныне я уже старше его... Но пример его постоянно передо мной: семья для меня – дело святое. С женой Людмилой, которую ты отлично знаешь, мы выросли в одном городе, там же родилась и дочь Татьяна. В этом сентябре нашей семье тридцать пять лет – ещё один юбилей… Все мы – единомышленники, а с женой еще и коллеги, она прекрасный журналист, абсолютно близкий и родной человек, мы во всех отношениях единое целое. Я счастлив в семье, и разве это тоже – не главное в жизни? А достичь этого – и просто, и сложно. Ведь наш брат поэт, как любой художник, любой творец, зачастую жаждет «свободы», дабы своим искусством осчастливить сразу всё человечество, а хорошо бы сначала сделать счастливыми хоть несколько человек, живущих рядом с тобой. Но это много труднее. И всё же – сбереги ближнего своего, сумей Любовь сохранить на фоне всей прозы жизни. Без неурядиц, проблем, моментов непонимания – семьи не бывает, но с ними надо уметь справляться, переступая через эгоизм, нетерпимость, привыкание друг к другу. В семье надо быть поэтом: уметь видеть новое в обыденном, многие годы каждый день находить в близком человеке новую чёрточку, пусть это будет даже морщинка, пусть будет даже сединка, жест, взгляд, слово – всё это освежает чувство, ты делаешь открытие – и потому ежедневно рядом с тобой в чем-то новый человек. Нет, право же, любовь и поэзия – близнецы-сёстры…

И, наконец, назову еще одного человека, в совместной работе, в дружбе с которым, начиная с девяностого года, я продолжал формироваться и творчески, и духовно, и даже общественно-политически: это, как ты знаешь, Александр Проханов. До встречи с ним я пятнадцать лет проработал в «Комсомолке», пять из них собкором в Чехословакии, которая тогда уже приобретала свои «бархатные», либеральные очертания. Я пытался объяснить редакции всю сложность той обстановки, всю преднамеренность первой из «оранжевых революций», её подготовку в западных центрах. В результате меня раньше времени отозвали из Чехии: к руководству газетой шли люди, коим уже, очевидно, не требовался государственник, патриот, коммунист. А я им еще, не врубившись, предложил сгоряча свою антигорбачевскую поэму в тёркинском духе: я ведь в той «Комсомольской правде», которую любил и люблю по-прежнему, напечатал едва ли не столько же стихотворений и поэтических репортажей, сколько когда-то сам Маяковский – да простит меня любимый классик за столь дерзкую параллель... Но тут мне указали на «непонимание великой роли перестройки», в результате чего я остался практически без работы. Тяжко было, даже продавали что-то из домашней утвари у старого Тишинского рынка, чтобы выжить семье. Дочка как раз поступила в Институт иностранных языков, с нами жили мама и бабушка Люды, а её саму тоже после Праги не восстановили в Книжной палате, хотя и должны были это сделать по закону. Но советские законы уже обходились, я был вне «Комсомолки», заступиться некому, словом – хмарь была на душе… И вдруг – в 1990 году звонок Александра Андреевича Проханова, приглашение работать в газете «День». Я его имя знал по «Литературной газете», по первым книгам. Помнишь, мы вскоре и собрались у него в журнале «Советская литература», где и написали с тобой заявления о приёме на работу в «День»? Когда он еще по телефону назвал тебя, я тем более согласился: мы же вместе были на седьмом всесоюзном совещании молодых писателей, даже жили в одной гостиничной комнате. Ты – с русского Севера, я – с украинского Юга. Тогда же и были отмечены по итогам совещания «юные дарования»: в критике Бондаренко, в прозе Петя Краснов, среди поэтов назвали меня. И вот спустя столько лет Проханов зовет нас с тобой к себе в газету. Перст судьбы!