Текст книги "Газета День Литературы # 144 (2008 8)"

Денис КОВАЛЕНКО ОБЫКНОВЕННАЯ ФОБИЯ

"Да и в самом деле: ведь мы все хорошие

люди, ну, разумеется, кроме дурных..."

Ф.М. Достоевский

Очень печально, когда вполне образованные и умные люди, по каким-то непонятным причинам (уверен, что всё это у них не умышленно), начинают буквально путать слова. А вот жертвами этой путаницы порой становятся вполне законопослушные граждане, обычные граждане – люди, которым не понять всей тонкости казуистики и софистики, которые говорят, что видят, попросту озвучивают действительность.

А действительность такова: В сегодняшней Российской Федерации цветёт и пышет вполне сифилитичным цветом обыкновенная русофобия.

Причины её так прозрачны и видимы, что расскажет вам об этом даже не умудрённый подросток. Но, как и в фильме Тарковского «Сталкер», прямой путь самый опасный, так и мы попробуем дойти до этой очевидной и всем известной причины самыми заковыристыми тропиночками.

Когда-то очень давно, лет так тысячу назад, князь Владимир крестил Русь.

У меня нет цели утомлять читателя историческими экскурсами, все знают, как это было и чем, слава Богу, это кончилось: мы православные – и это хорошо. Плохо, что не все понимают этой радости, быть православным. Ровно, как плохо для католика, что не все понимают этой радости быть католиком; ровно, как плохо для мусульманина, что не все понимают этой радости быть мусульманином: а совсем уж тяжко иудею, что не все понимают, какая это великая радость: на восьмой день совершить завет с Б-ом и до конца дней оставаться правоверным иудеем, соблюдать все-все законы и чтить своих предков. И действительно, это радость, и не поделиться этой радостью, не убедить человека, что это та самая, что ни на есть, истинная радость, это... ну здесь, думаю, без комментариев. Человек не может не делиться радостью. И до сих пор тысячи миссионеров ходят по нашей Земле и делятся, и убеждают, и... пугают, и принуждают. И такое встречается – все средства хороши, вспомним нашего Великого Равноапостольного князя. Все во славу Божию: будь то избиение египетских первенцев или уничтожение беспечных самаритян, джихад или крестовые походы.

Наверняка все помнят, что слово миротворец появилось в Римской Империи. Римские полководцы берегли своих солдат. Большая часть римской Империи была не захвачена, а освобождена. Сценарий был до банального прост: науськав друг против друга двух варварских царьков, столкнув их лбами и заставив их попортить друг дружке кровушки, римские легионы браво входили в земли этих болванов, мирили их и, во избежание дальнейшего кровопролития, сажали на трон своих прокураторов, и – всё – миротворческая миссия успешно завершена. Как был уничтожен Хазарский каганат – ещё проще: иудеи повыдавали замуж за хазарских князей своих дочерей, те понарожали детей – естественно, правоверных иудеев, и... каганат благополучно растворился.

Примеров море. Думаете, что-нибудь изменилось с тех пор? Думаете, люди перестали делиться своей радостью? Напротив, мир стал до того тесен, что необходимость вселенской радости пришла сама собой. Если уж радоваться, то чему-нибудь одному, чтобы путаницы не было, чтобы всё было правильно и подчинялось единому закону. А что больше всего сплачивает людей – конечно вера. А кого легче всего склонить к своей вере – конечно слабого, а что делает человека слабым – ну конечно беспечность; вам любая мать об этом скажет: если не внушать ребёнку, что чужим дверь открывать нельзя, можно остаться не только без имущества, но и без ребёнка. Беспечность преступна. Хрестоматийный пример тому самаритяне, которые расслабились, разнежились, само собой, забыли Бога, на кой Он им сдался, когда у них и так всё в шоколаде, ну и... вырезали их всех, и всё; занавес. После занавеса немедленная осанна, потому как вырезаны они были исключительно по воле Божьей. И это были дикие, совсем ещё не политкорректные времена. Сегодня средства другие, более гуманные, во славу не кто никого сейчас (конечно в промышленных масштабах) не режет, но принципы, как в случае с римскими миротворцами, остались прежними, потому как надёжные – разделяй и властвуй.

Есть такая замечальная русская сказка про лису и зайца. У зайца была избушка лубяная, а у лисы ледяная... Что потом случилось, все знают.

Что-то мы всё ходим-бродим вокруг да около... сказать бы прямо, что................................!!! И нечего тут размусоливать!

Как опытный сталкер заявляю: пока рано; ещё кружочек. А пока я вам одну историю расскажу.

Мне было тогда лет семь, я впервые попал в пионерский лагерь. Мальчиком я рос хулиганистым и вздорным, со мной мало кто общался. И была там одна девочка чёрненькая, красивенькая, уже тогда проглядывались её женственные обтекаемые формы. С ней тоже никто не общался. Нет, она была тихая, казалась себе на уме... она сама почему-то избегала знакомства. И как-то случилось нам оказаться на одной лавочке. О чём говорили – обо всём наверное. И так, вскользь: почему я один, почему она одна.

– А со мной никто не общается, – по-взрослому серьёзно заметила она. – Я же еврейка. А ты разве не знал, что евреев никто не любит? – И это всё произнесла девочка, которой семь лет. Откуда могла взять эту фразу девочка, которой всего семь лет, которой в отряде и слова обидного никто не сказал, которая сама по каким-то неизвестным убеждениям избегала знакомства? Кто мог её этому научить? Меня всему в детстве учила мама: туда не ходи, с тем не общайся, этого не делай... и это был 83-й год, Липецк, обычный пионерский лагерь с обычными детьми. От кого эта маленькая девочка могла услышать эту нелепую фразу, кто её этому научил?

До конца смены эта девочка избегала общения с детьми, убеждённая, что её никто не любит. Тогда у меня это вызвало только недоумение. Тем более, что я впервые тогда услышал, что есть такие евреи и их, оказывается не любят. После, уже учась в институте, я не раз это слышал и чаще от самих же евреев: что русские их не любят.

И ещё одна зарисовка.

Когда я заканчивал Литературный институт, я показал своему мастеру Владимиру Викторовичу Орлову рукопись своей повести «Татуированные макароны». Там была героиня, довольно скверная тётка по фамилии Заславер.

– Денис, измени ей фамилию, – заметил тогда Орлов, – иначе твою повесть никто не напечатает.

Я изменил. Назвал скверную тетку Марченко. Повесть напечатали. А ведь ничего не изменилось. Только поменял фамилию. А осадок остался. Тем более, что тётку я взял из жизни, и фамилия ее была Заславер, и я, до замечания Орлова, и не знал, что это еврейская фамилия, я по наивности думал, что еврей только на -овчи и на -ман. И после уже не только одно недоумение владело мной.

А вот ту семилетнюю девочку мне до сих пор жалко. Кстати, звали её Роза.

Впрочем, к чему я всё это? Ну конечно! – я же вспомнил русскую сказку про беспечного зайца и несчастную лисоньку, которую в русских сказках никто не любит, но почему-то все привечали. Ведь её и волк, и медведь, и даже бык, испугались... потом, правда, пришёл петух с косой. Но не будем, а то и так всё слишком прозрачно.

Но... надоело петлять, пора идти напрямик. Надоело, глядя на голого короля, восхищаться его платьем, рюшечками, или ещё благоразумнее – помалкивать. Тошно наблюдать всю нашу российскую беспечность. Тошно не то что видеть, в руки брезгливо брать всю это нашу, так называемую современную «русскую» литературу. Ведь сегодня наша литература делится жёстко на две категории: либо хвала твёрдому шанкру, либо хаяние русской дикости. Всё. Нет, конечно есть ещё одна ниша – литература ни о чём. Хочешь, чтобы тебя напечатали? Ругай русских, хвали евреев. А если уж дюже совестливый, но очень хочется быть напечатанным, пиши, как утомительны в России вечера.

А теперь о поэзии твёрдого шанкра.

В данный момент идёт обсуждение номинантов Национальной литературной премии «Большая книга». В контексте своей статьи коснусь лишь одного номинанта – Александра Иличевского и его книги «Пение известняка».

Приведу несколько рассказов.

Рассказ «Штурм», где поведана жизнь простого южного православного охотника Фёдора, который после общения с евреем Иосифом перестал есть свинину; на старость лет стал изготавливать странные чучела «Химера», созданные из разных частей разных животных, относил их на море и там сжигал в тростнике. А совсем под старость, годам к семидесяти, вступил в связь с четырнадцатилетней девочкой-мусульманкой, которая ко всему прочему была ему двоюродной внучкой. Вот такой вот незатейливый рассказ. И в конце он умер, тело его «не нашли» с проломленным черепом и пустыми глазницами возле туши кабана. А в общем рассказ очень красивый и читается с интересом. Вот только недоумение остаётся – зачем всё это? Описывается всё это спокойно, поэтично и, как само собой разумеющееся: ну переспал он с четырнадцатилетней мусульманкой – с кем не бывает, здесь и так всё понятно, у нас вон в Липецке все старики после общения с евреями перестают есть свинину и им сразу четырнадцатилетние мусульманки отдаются, дело-то житейское. И всё это – здесь без иронии – на фоне замечательно, интереснейше, захватывающе описанных видов южной природы: охота, быт; зачитаешься – всё это без иронии.

В рассказе «Воробей» русская православная паломница отправляется пешком в Иерусалим. Без объяснений, как само собой разумеющееся, выходит замуж за рабби Пинхаса бен-Элишу и «становится еврейкой». Автор и не трудится объяснить столь решительный поступок. А уж для русской паломницы вдруг сменить православную веру на иудейскую, выйдя замуж за рабби... Тем более у автора это случилось в XIX веке – век для России совсем не космополитичный и уж вовсе не политкорректный. И переход из православия в иудаизм для XIX века событие – и автор мог бы потрудиться и объяснить. А с каким упоением, с какой даже любовью, точно красоты Каспия, автор выписывает пьяную бабу, которая в беспамятстве рожает в вагоне ночного метро и её тут же режет ножом под ребро какой-то проходимец по кличке Дуся. И таких упоительных сцен у автора более чем достаточно. Всего себя, весь свой талант автор вкладывает в подобные сцены. Каково!

Жуткие, ничем не объяснимые (строго по факту!), выписанные поистине виртуозно сцены нашей какой-то потусторонней российской действительности. Точь-в-точь как представляют (или представляли) нашу жизнь иностранцы: медведи разгуливают по улицам, все мужики и бабы пьяные в ушанках (у нас же всегда зима!) и, обязательно, с балалайками, и, конечно, все связаны с КГБ. И до того все привыкшие к мерзости, что наши дети, отправляясь на свалку за опарышем и увидя женскую голову, понадёргали из неё волосиков и – дальше, по своим делам. Для наших детей это же в порядке вещей: найти на свалке женскую голову и, как само собой разумеющееся, понадёргать из неё волосков и – по своим делам. (Рассказ «Исчислимое».)

Хотелось бы заметить г-ну Иличевскому, мы – другие. Мы стыдливы. Мы и так понимаем, какие мы есть (думаете, у нас в метро женщин беременных не режут? У нас и похлеще сюжетики случаются! – но за каждым таким сюжетом такая бездна! куда и заглянуть-то страшно. А надо – если уж ты писатель. А заглянув, перо не поднимется смаковать такими фактиками). Мы другие. Нам бы избавиться от этой скверны. Смыть бы её, да поглубже в себя заглянуть. Им это не надо. Они и в твёрдом шанкре выгоду найдут – так покажут его, так опишут – заслушаешься! и самому его заполучить захочется! Только не лучше ли не блудить, чем гнить, да ещё и воспевать эту гниль? Мы другие. Для нас красота, если она не добра, вызывает лишь одно чувство – отвращение.

И уже ужасаешься, что и мы уже допускаем, что вообще-то и шанкр может быть красив, если конечно исключительно с художественной точки зрения... А некоторые и дальше пойдут – восхитятся, сами им обзаведутся, да ещё и напоказ – глядите! Не хуже, чем у них!

А что если пофантазировать и, не меняя сюжета, лишь изменить некоторые, вовсе не влияющие на повествование детали. Допустим, что после общения с православным охотником Фёдором еврей Иосиф начал есть свинину. Или: старик Фёдор вступил в связь с четырнадцатилетней правоверной иудейкой. Или вот ещё: рабби Пинхас бен-Элиш, встретившись в Палестине с русской православной паломницей, крестился, венчался, принял священнический сан и, уехав в Россию, стал приходским священником. И всё по факту – как само собой разумеющееся. Это же так для евреев очевидно: после общения с русскими таки менять веру и обычаи!

Это фантазии, подобной книги не найдёшь ни на одном серьёзном книжном прилавке. Такую книгу просто не выпустят в печать.

И если в этом литературном контексте задаться вопросом о русофобии в «русской» литературе, то боюсь, я буду недалёк от истины. Итак, сегодняшняя русская литература, вольно или невольно, до вони пропитана обыкновенной русофобией.

Знаете, из головы всё не выходит эта еврейская девочка, которая сказала: «А ты разве не знаешь, что евреев никто не любит?»

Бедная, милая девочка, ну почему вот так... – вспоминаю о тебе, плакать хочется.

Любим мы вас, искренне любим: и евреев любим, и арабов любим, и вообще всех семитов любим, и прибалтов любим, и грузинов любим. Вера, Розочка, у нас такая. Господь нам так завещал: возлюби ближнего своего, как самого себя.

Мы не вас не любим – мы вашу нелюбовь к нам не любим.

Одно время я посещал один очень знаменитый мужской монастырь, бывало, что и ночевал там. Конечно работал, конечно ходил на службу. Впрочем, мог бы этого и не делать. Настоятель монастыря старец добрый, мудрый и ничего такого анекдотически принудительного здесь и в помине не было. Сюда приходили лечить души. Конечно было отдельное место и для обыкновенных бомжей, людей без веры и без совести, у них всё просто: жить негде, жрать нечего, ему в монастыре дают койку, обед, он всё это отрабатывает. На службу никто их не гонит, они и сами не ходят; у них все просто, без всяких сантиментов – обыкновенная нужда. Ну и соответственно и текучка у них беспросветная? Пить, курить нельзя, заметили – до свидание. У монастыря свой устав. Хочешь жить, есть – работай, следуй уставу. Не забалуешь. Ну и хватит об этом.

Я о них для дальнейшей ясности упомянул. Потому как в монастырь приходили не работать за пожрать, а душу свою больную лечить.

Это был народ особого сорта. Люди не бедные, образованные, умные люди, сильные люди, но душой немощные. Боль у каждого своя. Кто-то эту боль в блуде и пьянстве душит. Но не всем же во мраке тоску хлебать, душу скверной пачкать. Вот у кого духу хватает и кому в дерьме уж совсем невмоготу барахтаться и идут в монастырь – кто на недельку, кто на полгода, а кто и вовсе там остаётся. (Я частенько с Курского вокзала домою езжу и, как порой даже не брезгливо, а – с омерзением только представлю, что вот сейчас придётся покинуть этот уютный чистенький дворик, пересечь садовое кольцо, и – в эту мерзость, в это человечье (достойное рассказов Иличевского) уродство Курского вокзала). Достаточно одной недели жизни в монастыре, чтобы уже бояться ступить за ворота – до того гадок и мерзок наш мирской мир.

Но у человека семья, работа; душу свою залатал и – обратно – в людскую суету.

Для таких людей, видя их немощь души, условия создаются самые (по-другому и не скажешь) курортные. Их никто не трогает, ни к чему не принуждает, питаются они с монахами (а такой вкусной и разнообразной кухни ещё поискать), отдыхай человек, выздоравливай. Но... я не помню, когда с таким наслаждением (сам выпросил для себя эту радость) мыл полы в просфорне и коридоре, и (к сожалению своему) больше не могу вспомнить того умиротворения (сколько бы я не ходил после в церковь), которое испытывал на службе в монастырском храме. Я любил всё это. Всё это было моё.

Я сам не видел этого армянина, мне о нём рассказывали. Он так же пришёл в монастырь, привёл семью, умудрился себе выхлопотать отдельную келью (несколько комнат в домике), его никто не беспокоил, он жил тихо, совсем незаметно, никто не встречал его на службе, никто не видел на послушании (на работе), он бесплатно жил, бесплатно ел, занимался какими-то своими делами за стенами монастыря, и длилось всё это довольно продолжительное время. Монахи – те же люди, конечно роптали. Есть такая старая русская поговорка – не любите меня, любите моё.

Этот армянин жил в монастыре, точно на съёмной квартире (точно те бомжи, о которых я выше упомянул), не было в нём ни благоговения, ничего такого в помине. Просто жил, тихо-мирно, но как-то по-своему не по-христиански. Не любите меня, а любите моё – сколько всего в этой фразе...

А если вот посмотреть на это с другой стороны. Какие монахи эти националисты, на армянина вот ропщут.... не монахи, а нацболы, в самом деле! Какие-то антиармяне! Живёт себе армянин, никого не трогает, ест, понимаешь, пьёт, понимаешь. Вам что, жалко?! Монастырь богатый, еды навалом. Бомжи вон на вас работают, эксплуататоры вы этакие, люди вон к вам ходят, полы в сортирах за радость почитают мыть. Вам что, жалко одного тихого армянина с семьёй прокормить, а?!!

У меня нет желания дальше всё это комментировать ни с иронией, ни без иронии. Я вот только что скажу напоследок.

Нам всем, кто живёт в Православной России, очень хочется, чтобы все жили в мире: и евреи, и татары, и армяне, – чтобы все, кто живёт в России, жили в мире – в нашем Господом благословлённом православном мире.

Ровно, как думаю и в Израиле все правоверные иудеи хотят, чтобы все те, кто живёт в их мире: и христиане, и арабы, и армяне, и прочие – если так получилось жить им в Израиле, чтобы все они жили в мире – в обетованном сионском мире.

Разве я не прав?

И ещё несколько слов о том армянине (надеюсь, говоря о нём, я не оскорбил национальных чувств всей Армении?) Не сомневаюсь, что это умный, цивилизованный и просвещённый человек (а иначе, как он мог так долго продержаться в монастыре?). Есть замечательная цитата у Наполеона: «Обращение с евреями в любой стране есть термометр её цивилизован– ности».

В «Дневнике писателя» Достоевский заметил: «Верую даже, что царство мысли и света способно водвориться у нас в нашей России, ещё скорее, может быть, чем где бы то ни было, ибо у нас и теперь никто не захочет стать за идею необходимости озверения одной части людей, для благосостояния другой части, изображающей собою цивилизацию, как это везде во всей Европе».

И знаете, я замечательно понимаю этих монахов. Если сказать проще: «Этот армянин, он что умнее всех, что ли?».

P.S. После смерти царя Соломона еврейское государство разделилось на два царства – Израиль и Иуда. Я не буду цитировать всю 17 главу 4 книги Царств, лишь одно:

«И прогневался Господь сильно на израильтян, и отверг их от лица Своего. Не осталось никого, кроме одного колена Иудина».

Может вопрос мой покажется наивным... и всё же. Если израильтян «не осталось никого»... Если остались и живут поныне лишь потомки Иуды, то бишь иудеи... То почему же нынешнее государство назвали Израиль, а не Иуда?