Текст книги "Газета День Литературы # 151 (2009 3)"

Владимир МАЛЯВИН ПУТЁМ ШЁЛКА

Мое новое путешествие по Китаю начинается в Урумчи – главном городе Восточного Туркестана, поднявшемся когда-то благодаря знаменитому Шёлковому Пути. Шёлковый Путь! В России при всём почтении, воздаваемом учебниками истории этой торговой артерии, – как-никак СССР был к ней причастен – и представить невозможно, какой магической силой обладают эти слова для народов Дальнего Востока, получивших благодаря среднеазиатской коммерции стеклянную посуду, ковры с затейливыми орнаментами, обойму чужеземных религий и соблазнительных танцовщиц, которыми было так приятно любоваться за чаркой виноградного вина, тоже привезённого с Запада. Но превыше всего дальневосточных жителей и по сей день очаровывает сама мечта о Шёлковом Пути, романтически-диком: караваны верблюдов среди барханов, пустынная даль под пылающим, а вечерами холодно-синим небом, руины давно обезлюдевших городов, сладкая сень оазисов и журчанье арыков... Много лет назад я знавал в Японии одного страстного поклонника этой экзотики пустыни. Профессор Каяма немного говорил по-русски и называл себя Ёхей Тохеичем. Он был марксист, держал в доме большой портрет Маркса, и перед бородатым образом этого Марукусу-сан его жена каждый день била поклоны и зажигала благовония. Ещё больше Маркса профессор Каяма любил сакэ, к которому пристрастился с того самого дня, когда Япония капитулировала в мировой войне. Но даже больше сакэ он любил гейш из квартала Гион в Киото – единственных подлинных наследниц этой древней профессии в нынешней Японии. Попав в Киото, он обязательно отправлялся к ним, и меня, молодого русского учёного, брал с собой. Там, захмелев, просил подать бумагу с кисточкой и долго писал стихи про жаркие объятия пустыни, кобальтовое небо, развалины заброшенных городов и тоску по родине на Шёлковом Пути.

В своих странствиях по свету я придерживаюсь правила: извлекать из хаоса дорожных впечатлений какое-нибудь устойчивое знание. Поэтому на сей раз мои заметки сведены в несколько тематических рубрик. Я посвящаю их памяти профессора Каямы, без которого, возможно, мне так и не довелось бы пройти своей Шёлковой тропой.

О КОСНОЯЗЫЧИИ

Не так часто мы замечаем, что наше общение, даже любая попытка уяснить для себя собственный опыт огрубляют и портят утончённость смысла, хранимую языком. В публичных сообщениях и тем более вовлекаясь в так называемый «диалог культур» мы косноязычим совсем уж беспардонно, чему наглядным свидетельством служит птичий язык позитивистской науки. Что касается китайцев, то они демонстрируют поразительную неспособность и даже, кажется, нежелание достойно изъясняться на европейских языках. В моих поездках по Китаю я, по-моему, ни разу не видел правильно составленной английской надписи. К сему добавляется и вовсе немыслимое словотворчество, вроде грозного предостережения No firing! (в смысле «не разводить огонь») или невесть откуда выпрыгивающих латинизмов. В туристических местах лавка сувениров может называться memento shop, а кафе с магазинчиком вдруг присвоют мудрёное наименование diverticulum. В Урумчи, где заметно присутствие русскоязычной публики, не избежал надругательств и великий могучий. Даже простейшие фразы исковерканы почти до неузнаваемости. Запрет курить выражен почему-то в совершенной форме: «Не закурить здесь!», на дверях лавок пишут: «Сбыт с производителя» и т.д. Напротив городского вокзала вывеска: «Внутренний и внешний оптовый городок». Перед ней китаянка суёт нам свою визитную карточку, на которой значится: «Зоя, заведовая». Заведовая Зоя предлагает разместить рекламные щиты нашей фирмы вдоль железной дороги, буквы будут с золотым покрытием.

Бог с ними, с буквами. Куда занятнее, что то же косноязычие вовсе не препятствует правдивому сообщению, скорее наоборот. Мудрость, как известно, несовместима с краснобайством. Неуклюжее высказывание может оказаться откровением. Для меня таким откровением стала надпись на урне в городском парке Урумчи, гласившая: «Protect circumstance, begin with me». В этой абракадабре отобразилась, несомненно, какая-то глубинная установка китайского ума: ориентация на непроизвольно случающееся, неповторимое, даже неуловимое событие, преломляющееся в необозримую паутину обстоятельств, а это требует открытости сознания миру (если быть точным – пустотной целостности бытия) и безотчётного следования и даже, точнее, на-следования сокрытому истоку жизни. Та же ориентация на событийность мира предполагает неустанное «выправление» себя, поиск органически-размеренной соотнесённости себя с миром. Кто хочет облагодетельствовать мир, должен начинать с себя.

Но это всё – домысленная мной метафизика. Надпись-то, судя по представленному здесь же её китайскому варианту, означает всего-навсего: «Охрана окружающей среды – дело каждого».

ФОРПОСТЫ ИМПЕРИИ

Вы когда-нибудь видели эту китайскую диковину: в цельном куске слоновой кости вырезаны как бы вложенные друг в друга шары? Говорят, лучшие мастера в Гуанчжоу могли вырезать до 36 таких шаров. Для китайца пространство слоисто и сводится, в сущности, к складке – прямо по Делезу. Китайский мир не просто сложен, но и сложен из самого себя. Мембрана, фильтр, вход-выход, устанавливающие взаимообмен и циркуляцию всего, – подлинное средоточие китайской картины мира. Сам Китай, «Срединное царство», средоточие мира, есть не что иное, как сложенное в себя пространство, не имеющее одной чёткой границы. Это и некая местность, и «континентальный Китай», и периферия континента (Гонконг, Макао, Тайвань), и китайский мир Юго-Восточной Азии, и мировая китайская диаспора. Шёлковый Путь, рассматриваемый через призму китайской политики, тоже есть череда застав, регулирующих вход в империю и выход из неё. На то он и Срединный мир, чтобы быть одновременно внутри и вовне. Не отсюда ли происходят объявления про «внутренний и внешний» торговый городок?

Один из самых дальних форпостов империи располагался уже под Урумчи. Это крепость, построенная в 7 в., в пору расцвета Танской державы. Теперь здесь музей, и таблички с надписью «Progress» (калька с китайского выражения «продолжение осмотра») указывают маршрут движения посетителей. Указатели приводят к пустырю за земляными стенами, усеянному древними черепками. Всё правильно: прогресс и ведёт к пустырю – не просто физической пустыне, где ещё может расцвести новая жизнь, но к пустыне внутренней, к Земле, опустошённой технократическим проектом.

Сев поздним вечером на поезд в Урумчи, к полудню следующего дня прибываешь на станцию Хунлюйюань, откуда ещё два часа едешь по пустыне автобусом в Дуньхуан – главные западные ворота в старый Китай. Это место славится «пещерами тысячи Будд»: начиная с середины IV в., когда местные жители сподобились увидеть здесь нерукотворный «свет Будды», на протяжении тысячелетия благочестивые люди разных племён и званий рыли здесь пещеры, расписывали их фресками и ставили в них большие статуи Будды. Самый примечательный и в своём роде уникальный персонаж дуньхуанских фресок – так называемые «летающие небожительницы», ставшие нынче эмблемой или, говоря по-современному, брендом этого края. Гигантские небожительницы стоят на площадях Дуньхуана, мелькают на буклетах и витринах магазинов, и даже в фойе нашей гостиницы на местное варьете зазывали девицы, наряженные небожительницами (гвоздь программы – танцовщица в бикини, изображающая буддийскую богиню милосердия Гуаньинь).

Исторически же Дуньхуан стал как бы универсальным трансформатором духовных напряжений, кузницей метаэтнической, небесной идентичности, так удачно воплотившейся в образе грациозно парящих ангелов. Очарование Дуньхуана проистекает, несомненно, из этой свободы от навязываемых обществом личин, чистой радости духовных метаморфоз.

В сотне километров на северо-запад от Дуньхуана (т.е. на расстоянии трёх дневных переходов каравана) сохранились стены знаменитой Яшмовой заставы – крайнего западного рубежа древнего Китая. Рядом кое-где виднеются остатки Великой стены, построенной в I в. Место дикое, до странности аутентично древнее: кажется, закроешь глаза и услышишь тяжёлую поступь верблюдов и гортанные крики погонщиков. Здесь начинаешь понимать, что без пустыни на рубеже империи жить нельзя: творческие метаморфозы свершаются в пустоте.

Да, империя давит, но у неё обязательно есть форпост, своя Яшмовая застава, которая не давит, а дарит единственное достойное дарения: свобод– ный полёт духа. Даже даосский патриарх Лао-цзы написал свою великую книгу на западной погранзаставе, после чего навсегда исчез, растворился в небесной дымке. Скажу больше: форпост империи выявляет скрытую пружину имперского уклада, каковая есть преодоление косного бытия в порыве творческой воли, восхищённость событием, свершением, которые никогда не есть, но всегда грядут. Ведь и своей аурой величия империя обязана тем, что живёт предчувствием великого.

Мне могут возразить, что лучше бы вовсе стереть различия между центром и периферией и учредить какой-нибудь всемирный либеральный союз на манер европейского. Но, во-первых, что-то не вытанцовывается такой союз и притом в первую очередь по вине Запада. А во-вторых, так ли уж привлекательна скучающая, насквозь лицемерная современная Европа?

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА

Туристический бизнес в Китае откровенно и по-партийному строго подчинен задаче «патриотического воспитания». Так называемые культурные памятники на Шёлковом Пути по большей части – грубые новоделы, изобилующие нелепыми анахронизмами. Но истина в эпоху постмодерна не дышит, где хочет, а фабрикуется. Тезис очень симпатичный китайцам, которые, как я уже не раз писал, лишены вкуса к исторической оригинальности. Лучше всего об этом сказал один из наших гидов в дуньхуанских пещерах. Показывая работу местных реставраторов, бесцеремонно закрасивших прежние фрески, он с гордостью заключил: «Мы сделали лучше, чем было!»

С истинно китайским усердием повсюду пропагандируются два пункта: благотворность китайского присутствия и нерушимая дружба народов в этих краях. Нигде даже не упоминаются злодеи, для защиты от которых строили здесь все эти крепости и стены. Да и как упомянуть, если эти враги великой дружбы подозрительно похожи на предков современных тибетцев и уйгуров?

Союз коммерции, развлечения и политики выглядит в Китае совершенно естественно, ибо зиждется на прочной основе всего китайского миросозерцания: почитании жизни как формы нравственного существования. Для китайца благосостояние, здоровье, мораль, власть, знание и удовольствие суть одно, всякое мероприятие есть, в сущности, миро-приятие.

Официальный патриотизм только удостоверяет принадлежность к этому столь же органичному, сколь и культивированному всеединству сознательной жизни. Оттого же он – лучший и даже, пожалуй, единственно безотказный способ обеспечить единство власти и народа. Марксизм, по-западнически проникнутый духом противоборства, давно отдыхает.

В самолете, летя из Сианя в Чэнду, я наткнулся в китайской англоязычной газете China Daily на статью с заголовком по-китайски косноязычным: «Мир бесценен в поиске счастья». Её автор, излагая основы глобальной стратегии Китая, методично бьёт по квадратам, как опытный артиллерист.

"Китай должен защищать мир и согласие во всём мире и способствовать развитию человечества. Вожди нашего государства на протяжении нескольких поколений стремились к этой цели...

Мирный человекоцентричный путь Китая – это логический выбор прогресса. Люди же образуют гармоническое общество...

Традиционная для Китая культура мира ставит превыше всего совершенствование характера. Мы верим, что искренность позволит преодолеть все трудности, а открытость ума лучше предвзятости...

После образования КНР правительство придавало огромное значение моральной традиции страны. А вера в то, что «мир бесценен», есть сердцевина культурной традиции Китая...

К сожалению, в некоторых районах мира все ещё сильны международный терроризм, национальный сепаратизм и религиозный экстремизм..."

Кондово. Но на своём уровне эффективно.

А мы всё не можем определиться не только со своей национальной идеей, но даже с тем, вводить ли в школах хотя бы факультативно курс «основы православной культуры» (название, впрочем, какое-то корявое, нерусское, труднообъяснимое). При том, что в послевоенной демократической Сербии Закон Божий в качестве того же факультатива преподаётся во всех школах.

Впрочем, рано посыпать волосы пеплом. Хаос – отец всякого порядка, и наш русский раздрай может оказаться ценнее любой псевдоразумной сплочённости.

ПРИРОДА СКУЛЬПТУРНОГО ОБРАЗА

В отличие от живописи или музыки скульптура не стала в Китае «высоким» искусством. Но «пещеры Будд» в Дуньхуане и других местах, как и терракотовые воины из гробницы Цинь Шихуанди, дают много пищи для размышлений о природе образа в китайской культуре. Две её особенности бросаются в глаза: с одной стороны – тяготение к натурализму, особенно заметное в «тоталитарном» искусстве Цинь Шихуана, с другой – равнодушие к индивидуальной целостности, пластической завершённости образа. Лицам гвардейцев Цинь Шихуана приданы черты портретного сходства, но в соответствии с несколькими физиогномическими типами (то же относится к позднейшим официальным портретам). Туловище и конечности собраны из типовых деталей. Статуи Будд чаще ваяли из глины, намазанной на деревянный каркас, и пластической цельности в них заведомо не предполагалось. Интересно, что перед разрушенными, безголовыми статуями, обнажившими свою внутреннюю пустоту, пожертвований даже больше, чем перед целыми изваяниями. Святость безличного присутствия для китайцев, очевидно, важнее святости лика-личности.

Пластический образ в Китае, таким образом, устраняет сам себя, являет напряжение между своим присутствием и отсутствием, своей достоверностью и иллюзорностью. В этом смысле он есть образ чистого динамизма (духа). А динамизм этот, как подсказал мне мой друг и спутник в путешествии Ю.В. Громыко, проявляется на фоне трёх функций, или измерений, образа: во-первых, измерение миметическое, устанавливающее адекватность образа прототипу; во-вторых, измерение умозрительное, устанавливающее соответствие образа идее; в-третьих, измерение символическое, которое возводит образ к матрице опыта, предвосхищающей всё сущее, причём этот символизм образа как раз и обеспечивает посредование между умственным и вещественным сторонами образа.

Соответственно, правда образа пребывает в его символической глубине. Объёмность пластики предъявляет её с наибольшей очевидностью. В этом смысле и войско Циньшихуана, и скульптуры Будды при всём их отличии от стиля классики обнажают изнанку классического искусства и, более того, – его внутренний предел. Выступая в роли негативного двойника или, если угодно, нежелательного соперника классики, выдающего её секрет, скульптура по этой причине, возможно, не смогла развиться в полноценное искусство. Саморазрушение, забвение (подобно забвению циньской скульптуры) или возвращение к примитиву, наблюдаемое на позднем этапе китайской истории, оказывается её логическим исходом. Случайно ли, что у большинства статуй в пещерных храмах Китая (правда, не в дуньхуанских, сохранённых по указанию Чжоу Эньлая) и даже у мелкой пластики на деревянных фризах и решётках в китайских храмах повсюду отбиты головы?

Обычно винят вандализм хунвэйбинов. Но, может быть, у этого явления есть и более глубокие корни.

Владимир ЯВОРИВСКИЙ “ОРАНЖЕВЫЕ МЕЧТАНИЯ ПРОШЛИ...”

Беседа Владимира ВИННИКОВА

– Владимир Александрович, вы с 2001 года руководите Национальным союзом писателей Украины. Что, на ваш взгляд, происходит с украинской литературой сегодня, какие у неё достижения, проблемы и перспективы?

– Прежде всего должен сказать, что статус писателя в современном украинском обществе и современном украинском государстве чрезвычайно высок. Сегодня среди депутатов Верховной Рады – пять человек из нашего Союза писателей, есть «наши люди» и в правительстве, начиная с первого вице-премьера Александра Турчинова. Такого широкого представительства писателей во властных структурах нет, наверное, ни в одной другой стране мира, и это прежде всего признание заслуг литературы в восстановлении нашей культуры и нашей государственности. Достаточно напомнить, что движение «Народный Рух за перестройку» было создано на заседании партийной организации Союза писателей Украины – такой вот исторический парадокс. В первый состав Верховной Рады входило семнадцать наших писателей. И эта связь, эта ответственность деятелей литературы за судьбу нашей страны, за её свободу и суверенитет сохраняются и поныне.

Второе – это обретение настоящей полноты национальной культуры. После восстановления независимости в украинскую литературу вернулось очень много имён, в том числе из диаспоры, которые до того считались неприемлемыми по идеологическим соображениям и были запрещены. Они как-то сразу придали новое качество всей украинской культуре, которая в советское время существовала всё-таки в очень усечённом и обрезанном виде. Скажем, первый роман о голодоморе, который был написан в Америке Василием Баркой, 90-летним писателем, сегодня переведён на многие языки мира.

И, наконец, третье, что я хотел бы отметить, – это, конечно, чувство свободы. Потому что уважаемые мною писатели России не знали такого цензурного давления, которое существовало в Украине. В те времена среди наших писателей бытовала такая поговорка, что если в Москве стригут ногти, то в Киеве отрезают руки. То есть цензура была позлее, цензоры поретивее, а стандарты допустимого – намного жёстче. Конечно, у нас есть и такие писатели, которые не смогли выйти из наезженной идеологической колеи.

Но для большинства украинских писателей этот воздух свободы – ценен необычайно. Это и Павло Загребельный, который сегодня абсолютно раскрепощён; это и Анатолий Димаров, у которого письмо такое молодое, такое свежее, который всегда выходит на острейшие темы современности; это и Юрий Мушкетик, и Роман Иванычук с его историческими романами.

А молодые писатели, чьё сознание сформировалось в независимой Украине, – они полностью лишены тех комплексов самоцензуры, которые всё равно существуют у писателей старшего поколения, у них уже другие интересы, другие приоритеты – в целом более личные, менее политические. Они не знают никаких «запретных» тем, у них нет идей, которые они бы вынашивали годами и десятилетиями в надежде на то, что когда-нибудь об этом можно будет сказать.

Поэтому сегодня украинская литература стала намного ближе к литературе европейской, литературе мировой – есть и «постмодернисты», и «модернисты», есть и «гиперреализм», есть всё. И всё это абсолютно органично, неконфликтно, и даже определённая такая молодежная фронда проявляется естественно и неболезненно. Это не война, а, скорее, лёгкое отчуждение – молодёжь пытается жить своей жизнью, исповедовать собственные ценности, и мы не стремимся навязывать наши стандарты, которые сформировались, можно сказать, в боях и походах. Но тем весомее, когда относительно молодые писатели сами, по своему внутреннему импульсу, берутся за социально и национально значимые темы.

Мы взяли секретарем Национального союза писателей по работе с молодежью представительницу их поколения, талантливую поэтессу Анну Багряную. Мы рады, что молодые украинские писатели получают признание на Западе. Скажем, это Сергей Жадан, прозаик нового поколения, это и Татьяна Винник, очень интересная молодая поэтесса, чуть постарше Юрий Андрухович из Ивано-Франковска, Оксана Забужко из Киева, Галина Пагутяк со Львова, которые очень широко печатаются, и Андрей Курков, который пишет на русском языке, но его мироощущение, вся его тематика – абсолютно украинские.

– А как обстоит дело с русскими писателями, с изданием их произведений?

– Я бы хотел сказать, что у нас в организации есть очень большой сегмент русскоязычных писателей. Назову Андрея Куркова, Вадима Негоду, Владимира Югова, Аллу Потапову, которая возглавляет «Русский Дом». Очень много русскоязычных писателей в Крыму – например, её руководитель Владимир Бушняк. Но это – среднее и старшее поколение. А молодёжь у нас пишет уже, как правило, на украинском языке. Есть, конечно, и исключения – но мы всех поддерживаем, все они для нас не чужие, это не проблема и не повод для какого-то разделения. В НСПУ даже создана фракция русскоязычных писателей, потому что в таком формате им удобнее решать свои проблемы. Все деньги, которые есть в нашем союзе, мы пропорционально распределяем между всеми писателями, независимо от того, на каком языке они пишут.

Ещё хочу подчеркнуть, что, несмотря на все политические завихрения последних лет, нам удалось сохранить организационное единство национального Союза писателей Украины. В то время, как в России и в Беларуси организационное разделение писателей по политическому признаку, «патриотов» и «демократов», – произошло. На мой взгляд, ничего трагического в подобном разделении нет: захотели так – и слава Богу, но то, что мы в Украине не пошли по этому пути, считаю большой удачей для нашей национальной культуры. Была небольшая группа людей, которые создали АУП – Ассоциацию украинских писателей. Но они не были альтернативой нашему Союзу, не выходили из него, не нарушали нашего устава, и мы их не исключали. Они так пожили своей жизнью год-полтора, но сегодня этой организации уже, по существу, не видно. Многие из членов АУП снова стали работать в Союзе писателей, то есть войны у нас ни с кем никогда не было. Это уникальный пример для Украины, где в остальных общественно-политических сферах постоянно идут какие-то трения, конкуренция и конфронтация.

– Владимир Александрович, а как в украинских условиях решаются вопросы выхода писателей к читателю? Через газеты, журналы, рынок, библиотеки?

– Регулярно выходит наша газета «Литературная Украина». Поскольку я возглавляю комитет Верховной Рады по вопросам культуры и духовности, удаётся на государственном уровне этому изданию помогать. Такая помощь, конечно, не снимает всех проблем с финансированием, но помогает выживанию очень важной для нас газеты, которая сыграла колоссальную роль в нашей национальной революции. В конце 80-х-начале 90-х годов она публиковала острые, резонансные материалы, её читали и в Украине, и за рубежом. Сегодня уже другое время, в котором «Литературная Украина» себя пока не нашла.

Большая проблема есть с существованием литературно-художественных журналов. Сегодня основать такой журнал – не проблема, они есть почти в каждой области Украины, но выходят редко и тиражом три-четыре тысячи экземпляров, оставаясь изданиями, так сказать, для внутреннего употребления.

– Самый тиражный российский литературно-художественный журнал, если не ошибаюсь, выходит в двенадцати-тринадцати тысячах экземпляров, то есть у вас ситуация выглядит относительно лучше.

– Тут есть проблема рентабельности, самоокупаемости, значительная доля расходов по изданию ложится на местные власти, а они не всегда понимают и принимают значение писательского слова.

Есть у нас издательство «Украинский пысьменнык», ранее – «Радяньский пысьменнык», которое сегодня, скажем так, тоже особенно не жирует. У нас, как я уже отмечал, фактически потерян книжный рынок. Потому что старую централизованную государственную систему книготорговли разрушили, а вместо неё ничего не создали. Сегодня специализированные книжные магазины остались только в областных центрах, а в районных уже далеко не везде.

Вообще, самая большая проблема, которая сегодня у нас существует – это, конечно, проблема книгоиздательская. И мы прекрасно понимаем, что в России книгоиздание – это уже крутой бизнес, вы в этом отношении на постсоветском пространстве очень далеко ушли вперёд. Просто нашлись люди, которые очень быстро закупили качественную современную полиграфию, а государство им помогло, дало налоговые преференции. В результате российская книга сегодня и дешевле, и качественнее книги украинской. В Украине российская книга читается очень легко, практически всё население знает русский язык. Поэтому очень трудно конкурировать на рынке, когда изданная в России книга завезена в Украину – кстати, очень часто завезена почти контрабандой, по разным «серым» схемам, – она оказывается вдвое дешевле нашей.

Зато библиотеки работают очень хорошо в плане популяризации современной украинской книги. Стараемся привлечь к этой работе систему образования: высшие учебные заведения, колледжи, школы.

И, возвращаясь к вашему вопросу о проблемах современной украинской литературы. На мой взгляд – и не только на мой – первое время все мы просто упивались независимостью, тем воздухом свободы, о котором я уже говорил. Но прошли все эти оранжевые мечтания, и стало понятно, что мы – не в плане какого-то внутреннего и международного писательского общения, не в плане творчества, а в плане именно выхода к читателю – оказались в изоляции.

Раньше нас широко издавали в Москве, где была квота для Украины, была мощная база квалифицированных переводчиков на русский язык, и через русские издания переводилось и издавалось за рубежом, наверное, 90 процентов украинских писателей. В «Советском писателе», в «Молодой гвардии» книги выходили как бы сами по себе – мы только ехали вычитать вёрстку, получить гонорар и выставить магарыч, собственно. Сегодня ничего этого, разумеется, нет. Все границы открылись, но книга сама по себе через них не перейдёт. Нужны переводчики, нужны издатели, нужны средства массовой информации. Поэтому в Украине, имея литературу очень высокого уровня, мы ощутили острейшую потребность эту изоляцию преодолеть, отсюда и родилась идея Международного писательского форума «Слово без границ», который вот уже второй раз проводится в Киеве. Думаю, проводится успешно, потому что в его работе участвовали писатели уже двадцати семи стран мира; следующий форум, 2009 года, состоится в Азербайджане, а ещё через год «Слово без границ» готова принять Болгария. По итогам прошлогоднего форума уже вышел целый ряд книг наших авторов за рубежом, а иностранных – в Украине, в переводе на украинский язык. По изданиям вижу, что здесь, в Киеве, между участниками форума завязались и прямые контакты: например, болгаро-польские, казахско-турецкие и другие. То есть сделан какой-то шаг. Я его не идеализирую, но, как говорится, дорогу осилит идущий.

Мы очень рады, что наша идея нашла поддержку и в России, где очень многие писатели связаны с Украиной родственными, творческими и духовными корнями. Российская литература была, остаётся и всегда будет для нас одной из самых близких, самых понятных и самых авторитетных.

– Спасибо на добром слове. Но столько копий было сломано и продолжает ломаться вокруг приданию русского языка на территории Украины статуса государственного – как вы, Владимир Александрович, относитесь к этой проблеме?

– Я думаю, что это не будет какой-то доброй услугой русскому языку и русской культуре. Им в Украине ничто не угрожает. У нас множество русских школ – сколько нужно людям, столько и есть. У нас множество русских театров, русскоязычных газет, журналов – нет этой проблемы на бытовом уровне. Знать русский язык необходимо и престижно. Но государственные чиновники должны знать украинский язык. Потому что если он не способен выучить язык, как он способен руководить государством? Так что это проблема базарной политики, которая всегда поднимается к очередным выборам с целью привлечения на свою сторону русскоязычных избирателей. А после остаётся лежать в урнах для голосования, про неё благополучно забывают.