Текст книги "Газета День Литературы # 151 (2009 3)"

Юрий ПАВЛОВ ЧАС СЕРОСТИ

В 2008 году в «Литературной России», в номерах 42-51, было опубликовано большое по объёму сочинение А.Разумихина «Трое из сумы». Это редкая за последние 20 лет попытка дать в одном «флаконе» портреты Ю.Селезнёва, А.Ланщикова, М.Лобанова, В.Бондаренко, А.Казинцева, С.Куняева, Н.Машовца, С.Боровикова, И.Шайтанова, А.Неверова, В.Калугина, Л.Барановой-Гонченко, В.Коробова, В.Куницына, А.Михайлова и других критиков. Всех их Разумихин якобы знал лично, отсюда столь большой, чрезмерно большой, мой взгляд, мемуарный крен в подаче материала. Более того, «личный фактор» негативно повлиял на достоверность изображаемого, на адекватность многих и многих оценок. В итоге получился чёткий, узнаваемый автопортрет Разумихина и смазанные, в разной степени отличные от оригинала портреты критиков. Это наиболее наглядно проявилось там, где речь идёт о Михаиле Лобанове, Владимире Бондаренко, Александре Казинцеве.

Важную роль у Разумихина играют эпизоды, в которых действующие лица – сам Александр Михайлович и один из критиков, – то есть эпизоды, когда не было свидетелей. Поэтому трудно, а иногда невозможно понять: рассказанное Разумихиным – это правда или вымысел. Сам же повествователь стремится создать иллюзию достоверности, сообщая многочисленные подробности происходящего.

Например, разговор о Лобанове предваряет эпизод встречи Разумихина с критиком около Литинститута. По версии автора сочинения, Михаил Петрович приехал на собственной машине, напоминавшей авто Труса, Балбеса и Бывалого в фильме «Самогонщики». Лобанов, которому Александр Михайлович хотел помочь опубликоваться в журнале «Литература в школе» в период очередных гонений на критика, повёл себя странным образом. Он, по сути, не захотел разговаривать с Разумихиным, сославшись на отсутствие времени из-за проблем с мотором машины. Но читателям следует знать, что собственной машины у Михаила Петровича никогда не было…

Тон, заданный этим эпизодом, доминирует в оценке Лобанова, человека и критика, на протяжении всего повествования. Например, говорится о богатой фантазии Лобанова и в качестве иллюстрации приводится его книга «Островский» (М., 1979), где Михаил Петрович якобы «доказывает народность положительной Кабановой, которая по-своему любит Катерину». Несчастную же героиню Лобанов «не пожалел», «потому как Катерина посмела пойти вразрез с его точкой зрения, с его „Надеждой исканий“».

Разумихинское толкование очень напоминает то шельмование, те бездоказательные обвинения, которым критик подвергся в конце 70-х – начале 80-х годов со стороны партийных ортодоксов и либеральных овчарок. Понятно, почему не приводятся цитаты из книги «Островский», ибо их, подтверждающих правоту Разумихина, нет.

У Лобанова об отношении Кабановой к Катерине говорится следующее: «Она „уму-разуму учит“ сноху не потому, что ей дороже сын. Можно не сомневаться, что в случае замужества Варвары она будет брать сторону не дочери, а зятя». В книге «Островский» вообще отсутствует акцент «любит – не любит», в ней лишь справедливо утверждается, что нельзя упрощать характер Кабановой. Сие же не означает «народность положительной Кабановой», на чём настаивает Разумихин. У Лобанова в этой связи сказано принципиально иное: «Нравственно нетерпимая Кабаниха – при всех её благих помыслах – ни в коей мере не может быть поставлена в один ряд с такими просветлёнными носителями народной нравственности, как Русаков».

При характеристике же Катерины критик делает постоянное ударение на её трагедии, смысл которой видится ему в «нравственной катастрофе» героини, в нарушении «извечных в глазах Катерины моральных установлений», в «невозможности найти себя», во «внутренней бесперспективности». У Лобанова нет даже намёков на то, что ему не жаль героиню, тем более потому, что она «посмела пойти вразрез с его точкой зрения, с его „Надеждой исканий“» (так называется книга критика, опубликованная на год раньше «Островского»). Этот разумихинский бред – с точки зрения фактов, логики, русского языка – нет смысла комментировать.

Другие суждения автора сочинения «Трое из сумы» о Михаиле Лобанове качественно ничем не отличаются от приведённых, можно лишь констатировать разную степень произвола, человеческой и профессиональной непорядочности. Вообще же Разумихин не утруждает себя ссылками на первоисточники, хотя бы называнием тех работ, откуда он берёт «строительный материал» для своих фантазий, подобных следующей: «И Ноздрёв для него (Лобанова. – Ю.П.) был вполне симпатичным героем, образцом национального характера, потому что сказал Чичикову, что тот подлец!»

Я не знаю, о какой статье или книге критика идёт речь, но понимаю, сие – очередная грубая фальшивка, что проявляется уже на уровне подмены понятий. Между «симпатичным героем» и «образцом национального характера» дистанция огромного размера, и не видеть это может лишь тот, у кого полное затмение ума и совести.

Показательно и другое: как Разумихин, характеризуя себя, не замечает, что сей стриптиз – убийственное саморазоблачение. Так, Александр Михайлович иронично отзывается о Дмитрии Устюжанине, в то время главном редакторе журнала «Литература в школе», который «не шибко ориентировался в литературной ситуации». Сам Разумихин, следует думать, разбирался в данном вопросе гораздо лучше своего шефа. Однако в том же абзаце и далее Александр Михайлович сообщает, что не был знаком «с тематическими пристрастиями Лобанова» и знал, со слов Юрия Лощица, о нём как о специалисте «в вопросах происхождения русских фамилий».

Уточню: на дворе стояла весна 1980 года, и Разумихину, 1946 года рождения, выпускнику филфака Саратовского университета, давно практикующему критику и редактору, о Лобанове было известно только это. В каком безвоздушном литературном пространстве находился Разумихин примерно 15 лет, как ухитрился, умудрился сохранить такое абсолютное незнание? Ведь речь идёт об одном из идеологов «русской партии», который со второй половины 60-х годов, со времени публикаций известных статей в «Молодой гвардии», постоянно находился в эпицентре событий. И его книга «Островский» вызвала целую бурю…

Литературный инопланетянин Александр Разумихин может рассказывать какие угодно истории – реальные или вымышленные – из жизни Михаила Лобанова, но главным опровержением этих «историй» являются работы критика. И без лучших из них невозможно представить русскую мысль второй половины ХХ века. Разумихин эту уже аксиому пытается по-разному игнорировать, отрицать. Он всё переврал во взглядах Лобанова, умолчал о самой известной статье «Освобождение» и вынес критику такой итоговый приговор: «А я, поверьте, так и не разобрался по сию пору, хоть и дожил до седин, что хуже: „неправильный Борев“, с его всемогущим „критическим инструментарием“, или „правильный“ Лобанов, с его „иезуитским характером“? В чьих словах опасной демагогии больше? И может ли русский народ на самом деле победить, постичь истину хоть с одним, хоть с другим „учителем“, пусть даже в сфере литературы и литературной критики?»

Трудно сдержать себя, комментируя сей «шедевр». Не буду гадать, чего в нём больше – хитрости, глупости, подлости, незнания… Скажу об очевидном: Юрий Борев никогда не был и быть не мог учителем русского народа; альтернатива Борев – Лобанов может возникнуть в голове либо провокатора, либо, мягко выражаясь, невежды. Только с такими учителями, как Михаил Петрович Лобанов, русский народ может победить.

По свидетельству Разумихина, он в конце 80-х годов задумал книгу о литературе уходящего десятилетия, но после распада СССР отказался от этого замысла и уже написанных глав, уничтожив их. Свои действия Александр Михайлович объясняет следующим образом: в новых условиях издать такую книгу было делом нереальным, да и «читать о литературе ушедшей в небытие страны никто не станет». И нигде далее в тексте не говорится, что сие решение и видение вопроса было ошибочным, наоборот, приводятся различные подтверждения справедливости авторской правоты.

Видимо, правильно сделал Разумихин, выбросив в мусоропровод главы книги, которую он планировал как «аналитический (курсив мой. – Ю.П.) обзор прозы», ибо с логикой, с адекватным представлением о мире и литературе у него явные проблемы. Книги о словесности уже не существующих стран – от Римской империи до СССР – выходили, выходят и будут выходить. Тот же Владимир Бондаренко, один из самых нелюбимых критиков Разумихина, в 90-е годы публикует множество газетно-журнальных статей подобной тематики, которые впоследствии вошли в книги «Крах интеллигенции» (М., 1995), «Дети 1937-го года» (М., 2001). То есть, такая критическая продукция оказалась востребована и издателями, и, несомненно, читателями. И вообще, суть не в том, о чём книга, а в том, кто её автор.

Через сочинение Разумихина лейтмотивом проходит мысль о ненужности критики и критиков в последние два десятилетия. Эта мысль, в частности, иллюстрируется судьбами Леонида Асанова, Владимира Коробова, Виктора Калугина. Например, автор «Трое из сумы» сочувственно перечисляет занятия Асанова после его ухода из критики и вспоминает встречу с ним на книжной выставке в 2005 году: «Я слушал рассуждения Лёни (о повести В.Распутина „Дочь Ивана, мать Ивана“. – Ю.П.), и мне было грустно, горько оттого, что нет у Асанова-критика возможности выплеснуть эти свои мысли на страницы журнала, книги».

Итак, в несостоявшейся судьбе Асанова виноваты обстоятельства, время – такой знакомый диагноз, такая наезженная колея мысли. За её пределами остаётся более вероятная версия: расставание Асанова (и не только его) с критикой – это закономерный шаг, вызванный осознанием того, что он – не критик, – или исчерпанностью его таланта, наступившей творческой импотенцией.

В очередной раз не могу не отметить инопланетянское представление Разумихина о литературном процессе, теперь уже современном. Вынужден напомнить, что о повести Валентина Распутина первым написал Владимир Бондаренко («День литературы», 2003, № 10), затем последовали публикации Дмитрия Быкова («Огонёк», 2003, № 44), Алексея Шорохова («День литературы», 2004, № 1), Александра Ананичева («Литературная Россия», 2004, № 4), Романа Сенчина («Литературная Россия», 2004, № 8), Капитолины Кокшенёвой («Москва», 2004, № 2), Валентина Курбатова («Литературная учёба», 2004, № 3), Виктора Чалмаева («Литература в школе», 2004, № 6), Ирины Андреевой («Уроки литературы», 2004, № 9), Николая Переяслова («Наш современник», 2005, № 1) и многие другие. К тому же, вскоре после выхода повести была проведена конференция по этому произведению, на которой выступили 15 критиков и писателей («Российский писатель», 2004, № 2). Таким образом, версия Разумихина – у Асанова не было возможности «выплеснуть свои мысли» – не срабатывает.

Автор «Трое из сумы» признаётся, что не читает «День литературы». Для оценщика современной критики сие, по меньшей мере, непрофессионально. Правда, создаётся впечатление, что Разумихин вообще не читает литературно-художественные издания. Его миф о невостребованности сегодня «серьёзных» критиков разрушается, в том числе, густыми «всходами» новых «зоилов», которые заявили о себе в последнее десятилетие на страницах прежде всего «Дня литературы» и «Литературной России». Назову некоторых из них: Алексей Татаринов, Алиса Ганиева, Алексей Шорохов, Роман Сенчин, Андрей Рудалёв, Ольга Рычкова, Василина Орлова, Ирина Гречаник, Кирилл Анкудинов, Николай Крижановский, Дмитрий Колесников, Сергей Буров, Дмитрий Ковальчук, Наталья Федченко.

Ещё одна особенность Разумихина – это отсутствие у него единых критериев в оценке критиков, схожие поступки которых трактуются им по-разному. Так, Владимир Коробов характеризуется сочувственно-осуждающе как жертва обстоятельств: «Именно в пору своего пребывания в „Нашем современнике“ Володя, человек от природы сильный и крупный, а потому (??? – Ю.П.) очень добрый, стал очень мягкий и податливый. Он стал таким, каким хотели, чтобы он стал. Он научился обслуживать. Есть такой жанр не только в критике. Он написал оду собственному руководителю – С.Викулову. Он писал о большом начальнике – Ю.Бондареве».

Однако подобный факт из биографии Татьяны Ивановой («ода» С.Викулову) интерпретируется Разумихиным куда мягче, и главное – под его пером Иванова, человек-флюгер и бездарная критикесса, неузнаваемо преображается: «Серьёзная и правильная, ничуть не ангажированная и не идеологизированная Татьяна Иванова, разве что излишне восторженная, когда доводилось писать комплиментарные статьи о поэте Сергее Викулове». Как правило, Разумихин «прописывает» судьбы своих героев, сообщая о том, что было «дальше», «после»… Для «правильной» Ивановой он делает исключение, ибо пришлось бы рассказывать о её оголтело-безумных, русофобских статьях в «Огоньке», «Книжном обозрении», и не только об этом…

Интересно и то, каким самооправданием Разумихин подпирает свою оценку Владимира Коробова: «Наверное, сегодня я имею право на подобные слова в адрес Володи, потому что ещё тогда в одном из разговоров сказал ему напрямую: „Володя, мне кажется, что это неэтично – писать о собственном главном редакторе“». Кстати, раздражает постоянное запанибратство автора, он указывает Лёне, Володе, Серёже, Саше, при этом сам оставаясь всю жизнь в серой тени.

Я помню статьи, книги М.Лобанова, В.Кожинова, Ю.Селезнёва, А.Ланщикова, В.Бондаренко, А.Казинцева, В.Коробова, В.Васильева, С.Боровикова, Н.Машовца и других критиков, портретируемых или называемых в сочинении «Трое из сумы». Работ А.Разумихина не помню, ибо не случилось прочитать, но помню, что Александр Михайлович – редактор мерзопакостнейшей книжонки В.Пьецуха «Русская тема», отношение к которой я выразил ранее («Наш современник», 2009, № 2). Уже сам факт этого позорного редакторства, не сравнимого с «одами» Викулову или Бондареву, не даёт Разумихину права предъявлять счёт как В.Коробову, так и М.Лобанову, А.Казинцеву, В.Бондаренко. Тем более что при характеристике двух последних критиков многое остаётся за «кадром» либо получает гиперпроизвольную трактовку.

Вот в каком контексте возникает имя Александра Казинцева в первой главе «Юрий Селезнёв: „Вредный цех“». По версии Разумихина, приход Селезнёва в «Наш современник» был встречен настороженно сотрудниками журнала, ибо «вносил осложнения в привычную редакторскую (нужно – редакционную. – Ю.П.) жизнь. Начальником становится молодой амбициозный писатель, получивший широкую известность своей книгой „Достоевский“». И о реакции одного из работников сказано следующее: «Совсем молодой Саша Казинцев – как я помню, очень боящийся, что у него с Селезнёвым ничего не получится, а вот с Викуловым очень даже».

Но, во-первых, в момент прихода Юрия Ивановича в журнал книга «Достоевский» существовала только в планах издательства «Молодая гвардия». Она была подписана к печати лишь четвёртого декабря 1981 года, то есть за три дня до секретариата, после которого Селезнёва «ушли» из «Нашего современника».

Во-вторых, Александр Казинцев не мог «очень бояться» Юрия Ивановича уже потому, что в тот момент в журнале не работал, а пришёл в «Наш современник» по приглашению именно Селезнёва.

В-третьих, личная неприязнь мемуариста к Казинцеву – это его право, но чувство Разумихина не должно подчинять себе, искажать реалии жизни и творчества конкретных людей. А одна из них такова: Александр Казинцев в своих публикациях разных лет неоднократно и последовательно, проникновенно и предельно точно, как никто из сотрудников «Нашего современника», писал о Селезнёве.

Не менее уязвимо и всё то, что звучит в адрес Казинцева далее. Так, одной из причин его ухода в публицистику называется следующее: «Литературный критик в журнале „Нашего современника“ уже был, по стечению обстоятельств Сергей Куняев – сын главного редактора. Вступить с ним в конкурирующие отношения – может добром не кончиться. Саша всё же по натуре человек осторожный…» В этой трактовке событий всё вызывает возражение.

Во-первых, сам подход – номенклатурно-нелепый. Как будто «Наш современник» – ЦК КПСС, а критик – то ли член Политбюро, то ли Генеральный Секретарь.

Во-вторых, Станислав Куняев, могущий убрать из журнала «конкурента» сына, – это, батенька, такая ахинея…

В-третьих, непонятно, почему Сергей Куняев «уже был». Он, как сотрудник, пришёл в «Наш современник» на 11 лет позже Казинцева, а одним из ведущих критиков журнала стал уже после того, как Александр Иванович с критикой «завязал». И когда в другой главе своего сочинения Разумихин с иронией пишет: «В.Бондаренко, С.Куняев и примкнувший к ним А.Казинцев», он дважды уподобляется печально известной офицерской вдове – и как человек, и как профессионал.

В-четвёртых, Казинцев никогда не был осторожным. Он – один из самых резких, бесстрашных, талантливых, высокопрофессиональных критиков 80-х – начала 90-х годов. В этом легко убедиться, обратившись хотя бы к таким его статьям, как «Простые истины» («Наш современник», 1986, № 10), «Лицом к истории: продолжатели или потребители» («Наш современник», 1987, № 11), «Очищение или злословие» («Наш современник», 1988, № 5), «История – объединяющая или разобщающая» («Наш современник», 1988, № 11), «Новая мифология» («Наш современник», 1989, № 5).

Странно, что Александр Разумихин, называющий себя критиком, совсем ничего не говорит об этих и других критических статьях Казинцева, предпочитая общие рассуждения вперемешку с фантазиями, сплетничаньем об авторе. А ведь работы Александра Ивановича выдержали проверку временем, не утратили своей актуальности, а некоторые оценки оказались пророческими. Приведу пример, ибо только через анализ отдельных статей можно получить реальное представление о любом критике.

Думаю, что публикация Казинцева двадцатиоднолетней давности «Лицом к истории: продолжатели или потребители» («Наш современник», 1987, № 11) является до сих пор одной из лучших работ о романе Юрия Трифонова «Исчезновение». Остановлюсь лишь на фрагменте, который вызвал наибольшие возражения, нападки со стороны «левых».

Казинцев акцентирует внимание на том, что герои «Исчезновения» в восприятии Ю.Трифонова делятся на две группы. К первой, наибольшей, заслуживающей оправдания, сострадания, относятся почти все обитатели Дома на набережной – советская элита, повинная в гибели и лишениях миллионов ни в чём не повинных людей. Вторая группа героев – преступников, не вызывающих авторского сочувствия, – представлена Флоринским и безымянным персо– нажем, НКВДэшником, который проводил обыск на даче любовницы Сергея. Именно этот безымянный персонаж, первоначально не замеченный критиками разных направлений, вызывает особый интерес у Александра Казинцева. Он подчёркивает простонародное, вероятнее всего крестьянское происхождение НКВДэшника. Признавая его вину, критик не скрывает, что ему жаль этого мужика, ибо он – сам жертва. Жертва той ситуации, в которую поставлен волей обитателей Дома на набережной, чьи приказы выполняет.

Естественно, что такие взгляды Казинцева были встречены в штыки нашей либеральной жандармерией. Вот как, например, характеризуется позиция критика Сергеем Чуприниным: Казинцев якобы «рассуждает о недемократичности и, может быть, даже антинародности позиции Ю.Трифонова, так как юный герой романа „Исчезновение“ (Горик. – Ю.П.) без всякой приязни смотрит на людей в форме НКВД, которые ночью пришли арестовывать и навсегда увести с собой его отца» (Чупринин С. Критика – это критики. – М., 1988).

Во-первых, об эпизоде ареста отца Горика Казинцев не говорит ни слова. Непонятно, как Сергей Чупринин смог перепутать данный эпизод с обыском на даче, о котором пишет Александр Иванович. Во-вторых, о чувствах «юного героя» в данной статье речь не идёт: Казинцев обращает внимание на позицию Юрия Трифонова…

Александр Казинцев на примере безымянного мужика точно предсказал, что именно он станет главным виновником и ответчиком за преступления ХХ века, за, добавлю от себя, неудавшийся социальный эксперимент. В 1987-1988 годах «левые» дружно завопят, запрокурорствуют: во всем виноват русский народ, русский крестьянин, сознание которого было доличностным, интересы дальше околицы не простирались, и он, порождая стукачей и палачей, стал опорой и проводником политики сталинизма; другой бы народ сказал своим правителям – уходите… Весь этот бред – общее место в статьях Игоря Клямкина, Татьяны Ивановой, Натальи Ивановой и многих других.

Итак, хотя и говорит Разумихин, что помнит Казинцева «давешнего», то есть критика, никаких подтверждений этому в его сочинении нет. Реально Александр Михайлович помнит другое: он обращает внимание на несущественные мелочи, как то: Казинцев – «академик Петровской академии наук и искусств», его называют «одним из ведущих публицистов России» и т.д.

Вообще у Разумихина явная «статусная» страсть, болезнь. Он обязательно отмечает, стал его герой кандидатом или доктором наук или нет, какие должности занимал… Правда, и здесь – не знаю, почему – Александр Михайлович периодически «хлестаковствует». Так, Игорь Шайтанов – не главный редактор «Вопросов литературы», а первый заместитель главного редактора, а главный редактор, что не есть военная тайна, Лазарь Лазарев. Утверждение Разумихина: «Практически завершил работу над докторской по Лермонтову Юра Селезнёв», – абсолютная чушь. Во-первых, потому что, по свидетельству Юрия Лощица, в начале июня 1984 года, то есть за несколько дней до смерти, Юрий Иванович только успел прочитать «почти всё, что он хотел прочитать о Лермонтове» (Лощиц Ю. Стоило его увидеть однажды… // Селезнёв Ю. Созидающая память. – Краснодар, 1987). Во-вторых, Селезнёв планировал написать книгу о Лермонтове, а не докторскую диссертацию. К тому времени Юрий Иванович, как и ранее его учитель Вадим Кожинов, понял, что все эти кандидатские, докторские – одна суета, ни о чём не свидетельствующие условности. Помните, Александр Михайлович, как не кандидат наук Игорь Золотусский в своей восхитительной статье «Доколе? О микрофинале, протосюжете, о Базарове, резавшем кошек, и ещё кое о чём» громил всех этих знаменитых докторов, членкоров, академиков?..

О следующем своём герое, Владимире Бондаренко, Разумихин, держа в уме Казинцева, говорит: «Он тоже из когорты тех, чья судьба удалась». Эта оговорка даёт многое для понимания автора «Трое из сумы». Зависть «неудачника» – одна из главных причин его, мягко говоря, явной предвзятости к Казинцеву и Бондаренко, что наглядно проявилось в «портрете» последнего.

Ведя речь о Бондаренко, Разумихин последователен в своём совершенно неадекватном толковании и отдельных статей, и творческого пути, и человеческой сути критика. Вот как, например, передаётся пафос одной из «свежих» публикаций Бондаренко «Незамеченный юбилей»: «Важен результат – в очередной раз предстать на публике „с учёным видом знатока“. К тому же прекрасный повод поведать миру, что сподобился перечитать публицистику Льва Толстого, из которой сделал вывод, что тот тоже был экстремистом. Так что не обессудьте».

Про «учёный вид» сказано явно не по адресу. Ни в данной статье, ни в других у Бондаренко нет и намёка на это: сие ему претит, сие ему не надо. Бондаренко-критик самодостаточен, распространённейший же тип учёного-филолога он оценивает по заслугам – иронично-отрицательно. Так, характеризуя выступления московской профессуры в Китае, Владимир Григорьевич замечает: «Научилось же племя наших самых именитых литературоведов говорить о хронотипических модификациях синхронального типа в полифонической прозе Владимира Сорокина, ни разу не цитируя текст!» («Завтра», 2008, № 2).

В статье Бондаренко нет ничего такого, что привиделось Разумихину. Процитирую отрывок, который имеет в виду автор «Трое из сумы»: «Опубликуй хотя бы одну из его (Толстого. – Ю.П.) статей в сегодняшней газете анонимно или без подписи – „Патриотизм или мир“ или „Не могу молчать!“, того и гляди, угодишь в экстремисты». Как из этих слов можно было сделать столь неожиданный вывод: Толстой «тоже был экстремист». Где, в каких школах, университетах обучают таким навыкам анализа текста? Или всё дело в разумихинском уме?..

Автор «Трое из сумы» с иронией утверждает, что «если подвернулся бы юбилей, например, Тургенева или Чехова, Иван Сергеевич и Антон Павлович оказались ему (Бондаренко. – Ю.П.) удобны ничуть не меньше. Бондаренко и их смог бы приспособить к своему выступлению».

Если бы Разумихин не был предвзят и больше читал, то он без труда установил бы, что Бондаренко каждый год – вне зависимости от юбилеев – принимает участие в «яснополянских встречах» и публикует свои размышления о Толстом в «Дне литературы» и «Завтра». К тому же, в минувшем году был, как известно, и юбилей Тургенева, но его, вопреки прогнозам Разумихина, Владимир Григорьевич не «приспособил» к своим выступлениям и статьям. А одна из главных идей «Незамеченного юбилея» – Лев Толстой и, добавлю от себя, русская классика в целом нынешней власти не нужны, по сути, враждебны – настолько очевидно справедлива, что отрицать её могут либо либерал, либо дурак, либо Разумихин. И, конечно, следует помнить: Бондаренко в таком видении проблемы не одинок. Тот же Игорь Золотусский неоднократно высказывал подобные мысли, например, в статье «Приоритет Толстого» и в беседе «Российская культура: возрождение или перерождение?» («Литературная газета», 2004, № 20-21).

И вот такими «мазками» Разумихин пишет портрет Бондаренко. Поэтому нет смысла оценивать аналогичные «штрихи», подробности. Тем более, что своё отношение к Бондаренко, во всём отличное от автора «Трое из сумы», я высказал («День литературы», 2006, № 2-3; «День литературы», 2008, № 5). Но, думаю, необходимо сказать о следующем.

Конечно, у Бондаренко, как и у любого критика, есть уязвимые места, с ним можно и нужно полемизировать. Но полемика должна вестись с реальным критиком, а не с фантомом, как у Разумихина. При этом она не должна затмевать главного. На протяжении уже 30 лет статьи Бондаренко вызывают постоянный, особенный читательский и профессиональный интерес, жаркие споры, долгое эхо. Среди современников Владимира Григорьевича я затрудняюсь назвать автора, который бы так долго находился на гребне критической волны и который своими публикациями «увековечил» стольких писателей. Разумихин же ни одну из десятков самых известных статей Бондаренко даже не называет.

И вообще – не завидовать Владимиру Григорьевичу нужно, а быть благодарным за его титанический труд, за его подвижничество (в том числе, в «Слове», «Дне», «Дне литературы», «Завтра»), за то, что он не сломался, выстоял как человек, критик, редактор. И не помешает при этом помнить, что сделал ты, всё равно кто, Разумихин или Павлов…

И последнее. Александр Разумихин неоднократно подчёркивает, что долгие годы, в ущерб творчеству, зарабатывал на жизнь редактированием в различных изданиях и издательствах. Однако то, как написаны «Трое из сумы» и как отредактирована книга В.Пьецуха «Русская тема», вызывает вопросы к Разумихину, автору и редактору. Ибо и там, и там, скажем так, явные проблемы с русским языком. Приведу некоторые примеры языковых увечий из сочинения Разумихина «Трое из сумы», выделяя ударные места: «Впрочем, для моих воспоминаний Лариса мне не интересна»; «Так что Коробов, как это ни грустно, был прав: его книжка о С.Викулове – совершенно типичный в этом отношении был случай»; «Он критик, не знающий границ простору своего творческого воображения»; «Качание на весах „литературная критика – литературоведение“ так или иначе проделывали многие из молодых критиков»; «Но именно в пору немного до семинара, во время его, немного позже они постоянно лезли в голову»; «Стыдливо (сами не справились) прикрыть ясные очи?»; «При всех издержках он сохраняется в моей памяти как добрый человек и интересный литератор».

***

Я дважды принимался за ответ Александру Разумихину и дважды бросал – скучно, неинтересно, малопродуктивно писать об очевидном. Дураку проще сказать, что он дурак, завистнику – завистник, но неправоту сочинителя всё же нужно доказывать. Тем более, сейчас, когда многие и многие даже филологи не обладают самыми элементарными знаниями по истории русской литературы и критики последнего пятидесятилетия. Большая часть наших вузовских преподавателей – западники, космополиты. Поэтому их студенты знают только русскоязычных авторов, постмодернистов прежде всего, и пропагандирующих их критиков и литературове– дов, о русских писателях и критиках они, вероятно, лишь слышали. Но слышали так, что лучше бы вовсе не слышать. Этим вузовским преподавателям и их студентам «Трое из сумы» должны понравиться, ибо в толковании многих фактов, событий, судеб Разумихин им созвучен.

В конце своего повествования Александр Разумихин отвечает на вопрос: «Почему русские патриоты всегда проигрывают?» Часть моего ответа на этот вопрос такова: потому что среди называющих себя «русскими патриотами» и русскими людьми вообще слишком много разумихиных.