Текст книги "Газета День Литературы # 56 (2001 5)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Геннадий Колдасов РАССКАЗОЧКИ
ЕГОРКА-ФИНАНСИСТ
Егорка, – а точнее сказать, Джорджик, – очень необычный ребенок для средней полосы России. С самого начала своей жизненной карьеры, а началась она прямо с первого дня его появления на свет, он тут же научился считать, и всем своим начинающим существом чувствовал, что счет любят прежде всего деньги.
Но что самое удивительное – Егорка научился считать, не умея читать и говорить.
Он по стуку в дверь, по тому, как и сколько стучат, знал о том, кто к нему идет и зачем. Вскоре он уже без стука никому не позволял входить в свою комнату, даже родной матери. Чувство собственности – это, пожалуй, первое и самое сильное чувство, которое пережил Егорка в своей жизни.
На просьбу обожающей его мамочки: «Ну, скажи, сыночек: ма-ма, ну скажи: ма-ма?!» – он чинно брал со стола маленький американский кейс и ласково, без тени сомнения, говорил: «Бакс!» – «Бааакс?!» – прокатывалось изумленным эхом в стане домочадцев.
Взрослые радостно хлопали в ладоши и восклицали: «Не иначе как талант!» Другие уточняли: «Талант – это минимум. Почему мы не назвали его Рокфеллером?»
Нутром чуя радость родичей, Егорка-Джорджик, чмокая губами, заключал: «Вот когда вывосту, у меня будет бафой-бафой кейс, я так набью его деньгами, фто его и заквыть будет невозможно!»
Взрослые восторженно кивали головами и уже тогда смекали, что Егорка добьется этого не иначе, как через «шоковую терапию»…
МАЛЕНЬКИЙ ПРИВАТИЗАТОР
Толик рос тихим и послушным ребенком. Рано вступил он в пионерию и комсомол. Учился он хорошо и еще в школе сделал первую попытку вступить в партию.
Все у него шло, как надо. Он любил сладкую жизнь и мог бы радоваться ей, если бы не два «но». Первое, что его удручало, это его неудачная фамилия. А второе «но» – это то, что ребята-сверстники его почему-то били.
Если что-то вдруг пропадало в классе или во дворе, все, кроме учителей, родителей и завуча, знали: искать нужно у примерного Толика. Когда же ребята приходили к нему за пропажей, он всегда говорил им одно и то же: «Я не украл, я приватизировал». Те ему отвечали: «Если приватизировал – получай проценты!»
Иногда проценты были болезненными, но рыночная суть Толюнчика оставалась неистребимой. Он только всякий раз сожалел о том, что приватизация не прошла так гладко, как бывало в том еще более раннем детстве, когда он даром ел варенья, сколько хотел.
Толюнчику было тогда 5 лет. Он ходил по соседкам и говорил рыночно просто, всегда одно и то же: «Мама заболела и хочет малинового варенья. Подойдет также клубничное, вишневое и абрикосовое варенье. Помогите, пожалуйста, мамочке! Не хватает на варенье».
«Сейчас, сейчас, Толюша, – говорили соседки. – А во что тебе положить?» Толюша отвечал: «Да ни во что, я прямо из банки поем».
Соседки умилялись рыночной находчивости малыша-приватизатора, которому варенье доставалось шутя. И уже тогда он решил стать приватизатором не на шутку.
КИНДЕР-СШИВАТЕЛЬ
Мальчик Сережа всегда отличался верхоглядством. Его в жизни мало что по-настоящему интересовало, разве что всякие оккультные штучки.
Какое-то время он пробовал стоять на голове. Но это требовало немалых личных усилий, а киндер к этому не был готов, хотя перевернутый мир ему показался подходящим.
Когда он подрос, в России появились атлантические сайентологи, Сережа к ним потянулся и вскоре почувствовал себя там, как в своей тарелке.
Среда оккультных проделок, легких доходов, околорыночных афер и психолингвистических технологий – это как раз было то, к чему он бессознательно тянулся.
Жизнь приобрела для него осязаемый смысл. А когда ему предложили за ощутимые суммы и сектантские привилегии продать свою душу, он быстро и легко согласился, ибо давно знал, что его душа, в общем-то, ничего не стоит.
Он подавал явные и многообещающие надежды, его новые друзья еще немного, для порядка, поднатаскали в технике афер.
Он прошел практику за рубежом, получил соответствующий ярлык и решил, что вполне созрел для большой политики.
Он легко набрал нужный «имидж», немного заматерел, полюбил телеэкран, модные костюмы и галстуки, научился обещать и делать публичные заявления.
Недавно он изумил всех своим очередным перлом: оказывается, пришло время «сшивать Россию».
Его спросили: «А зачем прежде нужно было таким, как вы, ее „расшивать“, разрывать на части и раздавать направо и налево суверенитеты?»
«А вот для того и нужно было, – как всегда, бодро заявил киндер, – чтобы теперь я мог стать героем по „сшиванию“ России! Как де-юре, так и де-фолто!..»
МЕНТАЛИТЕТ И СОЗНАНИЕ
4-летняя Валери, нигде не работающая, жалуется 3-летней Кате, успевшей себя зарекомендовать на телевидении:
«Так тяжело жить! Казалось бы, рынок, сексуальные свободы, права ребенка, да мучают кошмары: каждую ночь топлю русских в Байкале, но тщетно – всюду мерещатся чекисты и черносотенцы, голова кругом идет, то и дело в жар бросает; к тому же вес, мягко говоря, выше нормы, часто запоры и словесный понос, давление скачет, как Березовский – через границы…»
"Климакс, батенька, он и есть климакс, – задумчиво говорит 3-летняя Катя. – Если нервничаешь – пей седативные, не спишь – глотай снотворные, запоры – жуй пурген без сахара. Уверяю тебя, никаких калорий. А то годам к шести превратишься в полную развалину. Да ты уже и так…
Мой тебе последний совет – обзаведись детьми. Кидать в жар все равно будет, и голова часто будет идти кругом. Но зато немотивированная агрессия должна пройти. По отношению к русским".
ЧЕЛОВЕЧЕК С РУЖЬЕМ
Маленький Ослан (ласково Ослик) идет по кишлаку с ружьем. Кишлак называется не то «Шали», не то «Не шали». Вопрос не ясен. И даже после того, как им заинтересовались федеральные органы, ясности пока не прибавилось.
Маленького джигита спрашивают: «Куда же ты, Ослик, идешь с ружьем и где твои гранаты?»
«Чего смеешься? – осклабился Ослик. – Я с ружьем родился. Потому и роды были тяжелые. Мать до сих пор в себя прийти не может. Врачи, принимавшие роды, были русские, я не хотел выходить и отстреливался до последнего патрона. Ну а когда патроны закончились, меня выволокли на свет, но я сразу в лес убежал».
«Ну, а сейчас куда идешь? В лес? В горы?»
«Нет. Иду к бабушке на день рождения. Вот и серьги для нее достал без особого труда, тут по дороге».
«Где именно?»
Ослик важно отвечал: «Уметь надо, пойдешь обратно, увидишь».
«А зачем тебе на дне рождения бабушки ружье? Салют в честь нее, что ли, будешь устраивать?»
«Нет, – отвечал Ослик, – ружье мне нужно, чтобы проделать в бабушкиных ушах дырки для сережек. А гранаты мне пока ни к чему, бабушка мне еще пригодится».
РЫНОЧНЫЙ ЗАТЕЙНИК
Я Мишу Жавнецкого в телевизоре видал.
Поздравляя себя с 6-летним с половиною юбилеем, он бодро, весело и находчиво отметил как характерную черту своего прошлого то, что в советское время мы разучились думать.
Кто это – мы, он не уточнил.
Может быть, те, кто создавал орбитальные станции и корабли на воздушной подушке?
А может быть, местечковый затейник имел в виду Бесславских, Обрезовских, Яблинских, Гнусинских и других, кто, выйдя из советского времени, опрометью бросился творить тот разлад, в котором сегодня по уши увязла страна? Миллионы беспризорных, разграбленную экономику и многие другие «прелести» либерального бандитизма нельзя ведь назвать проявлением ума и способности думать – даже для смеха.
Или, может быть, сам юморист разучился думать?
С одной стороны, он сладко закатывал глаза, когда говорил о стерильной чистоте западной жизни и о том, что Германию три раза в день перед едой моют и подметают.
С другой же – он настаивал на том, что опять же «мы» опять же неизбежно должны пройти по грязным ступеням социальной лестницы.
Таки из Одессы не ясно: куда же тянут Мойшу оставшиеся после советского времени следы его умственных способностей? То ли шлепать по грязным ступенькам социальной лестницы вместе с теми «мы», которые захотят его поддержать в этом либеральном начинании, – то ли наблюдать, как другие «мы» старательно вылизывают Германию и прочие западные окраины?
Скорей бы опять научиться думать…
Санкт-Петербург
Георгий Cудовцев ИЗ ЦИКЛА «ПОДРАЖАНИЯ»
A la Brodsky
Сартр говорит: экзистенция – неизмерима.
Бытие, несомненно, первично. По Марксу.
Столбовые дороги России уводят не к Риму —
Они зависают где-то между Сибирью и Марсом.
Очевиден и вывод, что жизнь на подобном пространстве
Несводима к дороге, поскольку движение точки
Бесконечно для точки. Отсюда – шаг вправо
Я считаю побегом. Совсем не восточность, а точность
Человека, чей выстрел не портит отслеженной шкуры,
Развивает привычку к такому строению взгляда, и время
Здесь – не деньги. Скорее – дымящий окурок,
Что гораздо ценнее, чем доллары, марки, иены.
Между тем и сюжеты играют на разнице курса.
Даже рак – музыкант на безрыбье, и свистнет.
Вот и русский себя ощущает не подлинно русским,
Ибо наша судьба – не в ряду относительных истин.
A la Sloutzky
Поэты пишут мало.
Поэты пишут плохо.
Видать, не те начала
У нынешней эпохи.
Видать, не те начала,
Видать, не те концы,
Что ей предназначали
Народные отцы.
А дети так не могут
Направить стиль и метод,
Чтоб им писали много
И хорошо поэты.
* * *
Да, Россия отползла
От пол-зла.
Но понятно и козлу,
Что – ко злу.
* * *
Цензуру восстанавливать нельзя:
Под нею столькие сходили за поэтов…
Уж если людям нечего сказать —
Не заставляйте их молчать об этом.
* * *
Оно – серебро, слово-то,
Да в выделке наших овчин
Не все, понимаешь, золото,
Что молчит.
* * *
Мы – не то поколение,
Которое выбрало «пепси».
Даже «дедушка Ленин» —
Строчка из песни
По имени «СССР».
Нищие и голодные,
Знали мы, кроме деда,
Еще и отца народов,
Еще и творца Победы,
И миру несли пример
Народа, – чей труд – на флаге,
Где танки крепки и быстры,
Где всем несогласным – лагерь,
Где всем изменившим – выстрел,
Где плата врагу – смерть.
И эту простую песню
Еще до конца не спели
Мы всем, променявшим на «пепси»
Наши дела и шинели
И Божьего неба твердь.
* * *
Их немного, доживших до старости,
Перемеривших жизни пути…
"Прокати нас, Петруша, на тракторе,
До околицы нас прокати…"
За околицей – беды с напастями,
Ни поспать, ни присесть, ни вздохнуть,
Горе горькое, жизнь бессчастная:
Вечный бой, да терпенье, да труд.
Эх, святая, родная, проклятая,
Не гляди, где закат, где восход —
Видишь, катит Петруша на тракторе?
До околицы он довезет.
«ВОЛЬТЕР, КОНЕЧНО, ВОЛЬНОДУМЕЦ…» (Из русских литературных анекдотов)
При одной престарелой любительнице словесности говорили о романах Вальтера Скотта и очень часто упоминали его имя. «Помилуйте, батюшка, – сказала она, – Вольтер, конечно, большой вольнодумец, а скотом, право, нельзя назвать». Эта почтенная старушка была большая охотница до книг, особливо до романов.
l
Когда об одном живописце говорили с сожалением, что он пишет прекрасные портреты, а дети у него были непригожи, то Кульковский (М.А.Голицын) сказал:
– Что же тут удивительного: портреты он делает днем…
l
Неваховичи происхождения восточного. Меньшой, Ералаш, не скрывал этого, говоря, что все великие люди современные – того же происхождения: Майербер, Мендельсон, Бартольди, Ротшильд, Эрнст, Рашель, Канкрин и прочие. Старший Невахович, директор театра, был чрезвычайно рассеян. Случилось ему обещать что-то актеру Каратыгину, и так как он никогда не исполнял своих обещаний, то и на этот раз сделал то же…
При встрече с Каратыгиным он стал извиняться:
– Виноват, тысячу раз виноват. У меня такая плохая память… Я так рассеян…
– Как племя иудейское по лику земному… – докончил Каратыгин и ушел.
l
Булгарин просил Греча предложить его в члены Английского клуба. На членских выборах Булгарин был забаллотирован. По возвращении Греча из клуба Булгарин спросил его:
– Ну что, я выбаллотирован?
– Как же, единогласно, – отвечал Греч.
– Браво!.. так единогласно?.. – воскликнул Булгарин.
– Ну да, конечно единогласно, – хладнокровно сказал Греч. – Потому что в твою пользу был один лишь мой голос; все же прочие положили тебе неизбирательные шары.
l
Н.И.Тургенев, быв у Н.М.Карамзина и, говоря о свободе, сказал: «Мы на первой станции к ней». – «Да, – подхватил молодой Пушкин, – в Черной Грязи».
l
На одном вечере Пушкин, еще в молодых летах, выпил и вел разговор с одною дамою. Надобно прибавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная поэтом, она сказала:
– У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?
– Нет, сударыня, – отвечал он, – рябит!
l
Пушкин говаривал про Д.В.Давыдова: «Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал».
l
Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам.
«Я женат», – отвечал Рылеев.
«Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»
l
Тютчев говорил: «Русская история до Петра Великого – сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело…»
l
«Все же нельзя не удивляться изумительной деятельности его: посмотрите, сколько книг издал он в свет!»
«Нет, не издал в свет, а разве пустил по миру…»
Андрей Фарфоров ЭЛЕКТРИЧКА
– Здравствуйте…
– ?
– Мне приятно было бы с вами поговорить в дороге.
– Вот еще.
– В каком смысле «еще»?
– В том смысле, что еще один женатый мужчина.
– С чего вы взяли, что я женат?
– А то нет?
– Эх, действительно, вы правы – женат.
– Но вот здесь вы точно врете.
– Я? Вру?
– Да, вы.
– Я? Почему?
– Как почему? Говорите, что женаты.
– То есть я, выходит, не женат. Хе, я-то не женат. С чего вы взяли?
– Взяла с того, что вы неубедительно врете.
– Подождите, подождите… Выходит, если бы я врал убедительно, был бы непременно женат?
– Что вы меня запутываете с вашими дурацкими «женат», «не женат». Мне-то какая разница, что у вас в семейной жизни.
– Какая разница? Не знаю, какая разница.
– Вот именно – никакой.
– Ну ладно, ну и пожалуйста.
– Ну и спасибо.
– За что спасибо?
– За беседу – как вы сказали, «приятную».
– Если вам неприятно, я могу уйти.
– Да чего уж там. Сидите.
– Нет, я действительно могу уйти. Уйду и мы с вами никогда в жизни, во все века, больше не увидимся.
– Ужасно – я просто падаю в обморок от одной мысли…
– Вот ведь, все вы такие – в голове одно издевательство.
– Попрошу без хамства. Это во-первых. А во-вторых – кто это “все”? Вы имеете в виду вашу жену?
– Какую жену?
– Ага! Поймались! Вы не женаты…
– Э… Так сказать… Я спросил вас, «какую жену». Дело в том, что я женат несколько раз, и если вы имеете в виду мою первую жену, то…
– Что вы мне вешаете лапшу на уши?
– Нет, вы меня дослушайте. Моя первая жена была очень похожа на вас.
– И чем же?
– Такая же некоммуникабельная.
– Я некоммуникабельная?!
– Да, вы.
– Почему?!!
– Потому, что вы меня все время прогоняете.
– Да вы сами все куда-то рветесь. На меня разве что не бросаетесь.
– Скоро начну бросаться. Ведь вы похожи на мою первую жену.
– Говорите, похожа. А может, ее еще и звали так же, как и меня?
– А как вас зовут?
– Любовь.
Иван Ларин СЮЖЕТЫ
ИДИ ТЫ…
Перед законом все равны,
Там всяк без чина.
Любовнику своей жены
Звонит мужчина.
И говорит без тени зла
Ему открыто:
– Жена двойняшек родила! —
А тот:
– Иди ты…
– Да. Только я не все сказал.
Чтоб были квиты —
Я своего уже забрал.
Теперь —
иди ты!
ПРИМЕТЫ
На милицию в надежде,
Женщина рыдала:
– Помогите!
Третьи сутки
Мужа не видала…
– Успокойтесь, —
отвечают, —
Мы найдем к рассвету.
Может, шрамы есть на теле
Иль еще приметы?..
Та с готовностью сказала:
– Дорогие люди,
Вы мне только отыщите —
А примета будет!..
СЛУЧАЙ
Был ли вправду этот случай —
Я не убедился…
На француженке, по слухам,
Чукча раз женился.
Поздравленья, удивленья:
Как, мол, так случилось?..
Но уже через неделю
Пара разлучилась.
Муж причину поясняет:
– Мы бы жил с ней, каба
За собой она следила.
Неопрятный баба!
Не умел ее понять,
Как мы ни стараться:
Если чистый – для чего
Надо умываться?
СЕКРЕТ
У подруги милый друг
Допытаться хочет:
– Почему в момент любви
Закрываешь очи?
Отвечает: – Чтоб сказать
Я могла бы прямо:
«Не видала, с кем была», —
если спросит мама…
ОБМЕН
Леди и лорд Дросс Плот
Сели считать бюджет.
Скромен его итог —
Лишних доходов нет…
– Надо бы, – молвил лорд, —
Кухню вам изучить,
Мы бы кухарку тогда
С вами могли сократить.
– Если б, – в ответ жена, —
Мужем вы были вполне,
Тогда и дворецкий наш
Не был бы нужен мне.
Украина
Владимир Галкин АЛЬФОНС
Вите ХАРЧЕНКО
Прохожу как-то мимо Консерватории, заглянул к ним в садик, слышу разговоры: «Гайдн! Гайдн! Концерт для скрипки с органом, это потрясающе!» Что же, время сейчас такое, что не только что на Гайдна… Да, пожалуй, схожу-ка я на Гайдна, да и вообще – ни разу там не был, покажу интеллигентность. И билет дешевый – червонец. Лучше не выпью лишний раз, а послушаю концерт для скрипки с органом. Наверно, очень здорово.
На другой день вечером уже сижу в креслах. Зал красивый, публика нарядная, какие-то трубки на заднике сцены. И музыка очень хорошая, хотя я в ней ничего не понимаю. Что ж, надо проникнуться, хоть попытаться понять – так меня когда-то мама учила.
А все-таки поговорить с кем-нибудь хочется, хоть потихоньку мнением обменяться, а дома, глядишь, жене сообщу, какие восторги я пережил, слушая Гайдна. Скажу: «Я открыл для себя Гайдна».
Но все молчат: кто глаза выпучил, кто прикрыл. Слева от меня бабенка: милая такая, лет под сорок, полненькая, губки, как у девочки, глаза сверкают, а в ушках висят синие лалы. Самое оно. Но, во-первых, можно ли здесь шептаться? Во-вторых, знакомиться разучился, одичал. А интересно же: что, как, замужняя или холостая, а еще лучше – разведенка или мать-одиночка? Ну, при ее-то фантажах скорее всего замужем за военным либо за предпринимателем.
Поглядываю на нее, она улыбается и локтем чуть фамильярно меня подталкивает: мол, слушать надо, а не заглядываться на незнакомых дам. Ишь ты, понимаешь… Ладно, послушаем. Я сделал внимательное лицо. Но что-то музыка для меня тяжеловата: орган ревет, как на бойне, скрипка визжит (скрипача не видно), кошмар. Зубы болеть начали. Я ей так и шепнул. Она: «Что, что?» – «Зубы, – шепчу, – ломит». Пожала плечами. Будто эту музыку слушает каждый день. Я опять что-то шепчу и все ушки ее разглядываю.
И тут какая-то гадина сзади давай шипеть и тыкать мне в спину, и больно так. Я обернулся. Мымра – старая, сморщенная, скандальная. Я поманил ее пальцем. Наклонилась ко мне. Показываю значок Защитника Дома Советов и зловеще шепчу:
– Молчать. Я из гестапо. Вы мешаете вербовке.
Она так и откинулась в кресле.
Тут антракт.
Мы с моей соседкой, как уже как бы знакомые, прохаживаемся по фойе. В буфет бы ее загнать, да есть ли тут буфеты? И пирожные, наверно, дорогие, не потяну. А может, она в уборную хочет? Нет, вроде позыва не вижу. Спрашиваю:
– Ну, как вам Гайдн?
Она вздохнула. Мол, что-то не то. А фигуристая женщина, эта линия бедра…
– Да, – продолжаю, – сложновато. Как-то, знаете… Впрочем, это ничего, скоро народ наш понесет с базара Некрасова и Гоголя и поймет и Гайдна, главное – надо ходить, слушать, правда? Ведь это ж не «нанайцы» там какие-то… Вы меня простите за навязчивость, но уж раз мы рядом сидели и как-то вот так сошлись, то не назовете ли своего имени? Я – Виктор Николаевич. Безработный инженер.
– Валерия Станиславовна, – представилась она. И мы все ходили. И тут звонок.
– Милая Валерия, – как-то уж споро я двинулся дальше, – может быть, плюнем на этого Гайдна, погуляем по улице, нынче снег тает, воздух свежий, как?
Она засмеялась и согласилась. В гардеробе я подал ей манто, и мы пошли по Никитской. И как-то разговор у нас пошел о кошках. Она, оказывается, жуткая кошатница, мне это не очень понравилось, так как – уже были случаи – все кошколюбивые бабы сами, как кошки, – увиливают, царапаются и прочее. Ладно, поглядим. Рассказываю, что у меня славный дымчатый котенок, но такая сволочь: нужду справляет где попало, я луплю его, так он из мести кладет мне в тапки.
– А у меня, – говорит она, – другой случай. Просто беда. Уж не знаю, что и делать. У меня взрослый кот, ангор, белый, как снег, роскошь, огромный, зовут Альфонс. Я его обожаю.
– Ого! Это сколько ж ему харчей надобно? Я своего почти с рождения кашами-макаронами питаю, приучил, дешево, а вашему-то, небось, фаршу подавай, рыбки, как собаку, небось, корми.
– Нет, – говорит, – он у меня малоежка, но вот именно что рыбу обожает и картошку жареную. Оригинал. Но вот, понимаете, сходит с ума по женщинам.
– Как? – изумился я, незаметно взяв ее под локоть.
– Я хотела сказать – по кошечкам. Ему три года уже…
– О-о, самое оно. Он что ж, не гуляет у вас на улице?
– Какое гулять, что вы, еще заразу принесет, блохастый будет.
– Так-то, – говорю, – оно так, но ведь природа же… А вы замужем?
Будто не слыхала. И с какой-то прямо-таки страстью продолжает:
– Нет-нет, ни в коем случае! Что вы! Природа! Такие больные кошки кругом… За порог он у меня ни ногой. Чистенький, лапуля такая, нежный, я его только в шампунях купаю.
– Спит, конечно, с вами.
Она покосилась на меня, надула губки.
– Тоже скажете. У меня муж есть.
– Которого вы тоже любите.
– Странный вы какой-то разговор заводите… Мне надо у Никитских ворот сесть в тридцать первый троллейбус, а на Пушкинской мне на метро.
– Так давайте уж прямо и пройдем по Тверскому, там идти-то нечего. (Про себя думаю, что, может, насчет мужа – это она так, для понту, марку держит; кто ее знает, что у ней на самом деле.)
– Ну – и? А телефон у вас есть?
(Вот дурак. У кого ж теперь телефона нет?)
– И вот, – говорит она дальше. – Вот. Начал он дико выть, царапается, по полу животом елозит, спасу нет. Сами понимаете, особенно вот как сейчас, весной.
– Конечно, – говорю, – это мы понимаем. И что же дальше?
– Еще малышкой ему подарили поролонового тигренка, больше его самого. Альфоша прямо влюбился в него, спал с ним, искал у него соски, принимая за мать. Драл, конечно, нещадно. Что вы так улыбнулись? Рвал когтями, играл. Я материал подклеивала, подштопывала, потому что без тигренка Альфошка не успокаивался: кажется, выброси я игрушку, и мой котенок умрет. И уж взрослым стал, а все как бы тигренка сосать норовит. Фантастика, верно?
А хороши у ней шнурованные сапожки до самых ляжек. И шапо – серая норка в голубизну… Да, думаю, дорогая дама.
– А муж ваш, часом, не военный?
– Хорошо. И вот Полина Георгиевна – это моя знакомая, тоже обожает только ангоров – предлагает моего Альфонса с ее кошечкой, почти девочкой, только-только произошло половое созревание… ну, вы понимаете?
– У кого?
– Что у кого?
– У Полины созревание?
– Ну что вы, она старая. А вы, я вижу, большой шутник, – прищурила она на меня свои роскошные глазки и вынула локоть из моей руки. – У ее Франи течка… Нет, я вижу, с вами нельзя!
– Господи! – взмолился я. – Я же понимаю, просто я со странностями, я переболел менингитом, я так все близко и буквально принимаю к сердцу, простите, Валерия, продолжайте, молю вас. А пропо, у меня-то моя Дымка уже девушка, можно бы и с ней, она обе Полянки обслуживает, просто Королева Шантеклера…
Молодец, она все поняла и продолжала, волнуясь:
– Что вы, что вы, надо сохранять экстерьер! И вот я привезла моего кота. Кошечка беленькая, умница, ходит, спинку выгибает, так и стелется, так и предлагает себя… Альфоша понюхал ее, понюхал, походил, потом бросился на кухню и все, что у нее было в миске, сожрал. И – просится домой. Я опять его к ней – ни в какую. Что ты будешь делать? Привезла домой, а он опять к тигренку и так накинулся, это кошмар! Клочья летели, я отнять не могла. И улегся. Уже и тигренок не тигренок. Я его закинула на шкаф, а Альфоше дала хорошего плюшевого мишку – так нет, не хочет, орет, ищет тигренка. Все-таки увидал его на шкафу, запрыгнул и… Ну что с ним делать, скажите на милость?
– Он у вас фетишист, простите, какой-то. Однолюб. Я вот читал у Крафта-Эбинга – случаи нарушения сексуальной направленности у животных. Один медведь ходил всю зиму к супоросной свинье, пока его не застрелили. Петух жил со старым валенком.
– Вы уж черт знает что говорите.
– А давайте его кастрируем. Конечно, зверь уже будет не тот…
Моя знакомая совсем расстроилась и уже собирается спускаться в метро.
– Ну как же так, Валерия Станиславовна! – взмолился я. – А телефон? Мы так хорошо говорили! Мы можем сходить еще на Дебюсси, послезавтра концерт. А после я организую ужин. А?
– Вы какой-то странный. Я же действительно замужем, и муж, как вы угадали, военный.
– Ну и что? Наверняка старше вас лет на двадцать. Мне тоже, конечно, не семнадцать, но…
– Благодарю вас за прогулку и веселую беседу, – сухонько так. Надо ж, как из-за кота расстроилась.
И ушла.
Ее белый кот не давал мне спать всю ночь. Я дергался в постели, а жена давала тумака.
Нет, я все-таки пойду на Дебюсси.
