Текст книги "Газета День Литературы # 178 (2011 6)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Людмила ЩИПАХИНА НА ГАЛЕРАХ
В НОЧИ
Что есть истина? Что за вопросы?
В пониманье – какая нужда?
Смотрит месяц надменно и косо
Спит Земля. Утихает вражда.
В лоно жизни пришедши случайно,
Всё мы ищем ненужный ответ...
Есть религии древняя тайна.
Есть науки непознанный свет.
Нам удобно на милой планете.
Ну а что там возвышенней туч?
Кто мы – грубой реальности дети
Или тонкой материи луч?
Почему, как кусачие осы,
В час, когда не увидишь ни зги,
К нам заумные лезут вопросы,
Бередят и тиранят мозги?
И тревожною ночью остылой,
Сквозь живую и мёртвую тьму
Восклицаем: «СПАСИ И ПОМИЛУЙ!»,
А по сути – не знаем кому...
ИВАН, НЕ ПОМНЯЩИЙ РОДСТВА
Как пёс голодный на помойке,
Почти на грани естества
Идёт-бредёт по перестройке
Иван, не помнящий родства.
Слепой истории ошибка,
Чужой корысти тайный труд...
Но, слышишь, Порт-Артур и Шипка
Тебя по имени зовут.
И шепчет придорожный тополь
Сквозь оседающий туман,
Что помнит град Константинополь
Твой острый меч и щит, Иван.
Уже ль душа не прозревает,
Услыша отдалённый глас:
Владей Кавказом! – призывает
Твой побратим Владикавказ.
И след – на суше и на море.
И свет в величии былом.
Не ветерок – а тень викторий
Витает над твоим челом.
Ещё ты до сих пор не понят,
Хранящий гены торжества...
Тебя весь мир подлунный помнит,
Иван, не помнящий родства.
АНКЕТА, ПЕРЕПИСЬ 2010 ГОДА
Я государством признанная
Только на этот миг...
Национальность – "избранная ".
Сленг – мой родной язык.
Профессия? Перебираю,
Какая мне подойдёт?
Пожалуй, скажу – «крутая»,
Со стажем не первый год...
Прописка? Планета блата,
Точнее не скажешь тут.
Работа моя и зарплата? –
Крутой воровской маршрут.
Успешно бегут ступеньки.
«Ол-райт» – говорю и «Бон жур»!
Мои предпочтения? Деньги!
А хобби моё – гламур.
Готова моя анкета,
Чтоб вы заключить могли,
Что проклята я и отпета,
И стёрта с лица земли.
***
Дух границей не сковать
И в тиши судьбы фатальной
Мне не стыдно тосковать
По земле чужой и дальней.
И поверить неспроста:
Все мы в мире – просто дети,
Продолжение креста,
Добавление к мечети.
И не мой ли взгляд хранит
Встречу в мартовские Иды
У подножья пирамид
Иль в садах Семирамиды?
Я сознанием вольна
Не сидеть в бетонных клетях.
Я всегда была! Жила
В тех веках и в землях этих.
А любимых и родных
По судьбе не так уж мало:
Все из атомов одних –
Люди, бабочки и скалы...
Куст калины у ворот
Снегопад над льдиной дальней...
Круговерть, круговорот
Тень от пагоды хрустальной.
Белый аист, белый барс,
Белоснежная бумага...
Боже правый, дай мне шанс
Заплатить за это благо!
ЦИРКУЛЬ
Мысли глушат, правду душат,
Что-то строят, больше рушат.
Каждый – вольный и – невольник.
...Циркуль, око, наугольник.
Подстрекательство и слежка.
Пошлый блат, но и поддержка?
Как веленье Зодиака
Тайна поданного знака.
Тот, кто ждёт духовной пищи,
Здесь напрасно правду ищет,
Одураченный, как школьник...
Циркуль, око, наугольник
Циркуль – круг очертит строго.
Всех чужих – увидит око.
Каждый – верен иль неверен –
Наугольником измерен.
Ох, куда же нам деваться?
Сомневаться или сдаться?
Русский ты – или крамольник?
...Циркуль, око, наугольник.
ПОНАЕХАЛИ
И в миг святого торжества
И в самый тяжкий час
Судьба недавнего родства
Не покидает нас.
Душа сжимает горький крик
Когда в толпе людской
Стоит мой давний друг – таджик
С протянутой рукой.
И где элитный особняк
Возводят москвичи,
Мой бедный друг – узбек-босяк
Таскает кирпичи.
И та смуглянка, что в саду
Срывала виноград,
Служанка в нынешнем аду
У воровских оград.
И среди рыночных витрин
Трамвайного кольца,
Торгует старый армянин
С глазами мудреца.
Подросток, нищий, инвалид
Нездешнего лица
За вас душа моя болит,
За сына и отца...
Им – «Понаехали!» – кричат...
Но я не согрешу,
За тех, кто в этом виноват,
Прощения прошу...
РАБЫ
Мы рабы на пожизненной вахте
Мы в оковах бесправья и зол.
Где Аттила?
На собственной яхте!
Где Спартак?
Проигрался в футбол.
Бессловесны мои однолетки.
Дух бунтарский трусливо погас.
Стенька Разин с пивной этикетки
С отвращением смотрит на нас.
Отвернулась презрительно Муза
От рабов – с покаяньем в глазах.
Робин Гуды с дипломами вузов
Не воюют в российских лесах.
Дальний отблеск высоких примеров
Нас не вынет из муторной тьмы.
На каких современных галерах
К послушанью прикованы мы?
В нашем грозном и яростном мире
Нас святое возмездье найдёт,
Нас добьют! Нас замочат в сортире!
А Отечество нас проклянёт.
Михаил СИПЕР ФОРМУЛА БЫТИЯ
СКУЧНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
В скучнейшем Осло, где сплошной ремонт,
Где голуби меняют формы статуй,
Сиди в кафе и на судьбу не сетуй,
Veritas в кофе, остальное – понт.
Смотрю на серый заспанный залив,
Что борется за звание фиорда –
Он нотою басовой из аккорда
Подчёркивает свой императив.
А я не в силах что-то совершить,
Вокруг стола вода всемирной скуки
Всё уравняла. Музыка разлуки
Пытается меня растормошить.
Толпа в кафе безмолвно ворожит
Средь пенных кружек в половину литра.
Когда бы не плясала здесь Анитра,
Что Осло вам, чухонские мужи?
У сигареты мятный вкус драже,
Он усыпляет, а совсем не будит,
И Вигелунда каменные люди
В мой сон влезают, как на ПМЖ.
ВОТ ТАК
Вот вечер. Вот стол. Вот стул.
Вот жук ползет по листу.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.
Вот камень. В него стена,
Как память, заплетена.
Вот щепка. Она проста,
Отколота от креста.
Вот белый-пребелый снег,
Светящийся, как ночлег
На хрустнувшей простыне.
Всё это во мне, во мне.
В себе я несу мирок,
Не вышедший за порог.
В себе я огонь держу
Так просто, для куражу.
Чернильница и перо.
Тулуз-Лотрек и Коро.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.
***
Когда звучит мелодия разлада,
Когда и разговор идёт натужно,
Мне в это время ничего не надо,
Поверьте, ничего уже не нужно –
Ни светлых дней и ни звезды в полёте,
Ни славы, ни здоровья, ни богатства,
А хочется завыть на тонкой ноте
И в землю на три метра закопаться.
***
Меня, как бритва, режет тишина,
Её тиски жестоки и нетленны,
Ей не страшны любые перемены,
Вокруг – нас много, а она одна.
Она пьянее пьяного вина,
Она страшнее смерти и измены.
В тиши сильнее набухают вены,
И крепнут цепи тягостного сна.
Люблю я шум, весёлый разговор,
Трамвая стук, и эхо дальних гор,
И шёпот, полный сладостных авансов,
Но, тишиною взятый в долгий плен,
Смеюсь насильно, словно Гуинплен,
И жду в тиши желанных диссонансов.
***
В непостижимых пучинах Эреба
Молнии злобна змея,
Низко повисло озябшее небо,
Чёрная метка моя.
Дом уплывает за бурю ночную,
Шторы под ветром дрожат.
Кажется, что ничего не начну я,
Выпал неверный расклад.
Неотделима приросшая маска,
Словно давнишний ожог.
Это совсем не весёлая сказка,
Но не печалься, дружок!
Малоразбавленым огненным грогом
Я загружу пустоту
И помолчу перед первым итогом,
Рифмы ловя на лету.
Ветер на улице плачет и стонет,
Сдавшись идущей зиме.
Линия жизни ползёт по ладони
И исчезает во тьме.
ФРОСТ
Я в выходные неспроста
Уткнулся в Роберта Фроста.
Он был so serious, my God,
И так домашне романтичен,
Что я, к такому непривычен,
Глотал стихи его подряд.
Сидел я голо и небрито,
Но весь сиял, хоть полируй,
Как будто мне Мадонна Лита
Вдруг подарила поцелуй.
Что мне искать, ведь счастье – вот!
Какая радость – эти строки!
Отремонтировался в доке
Мой полусгнивший пароход.
Good bye, old fellow! Я спешу.
Я книгу позже полистаю,
Но, как ни тужься, точно знаю –
Так никогда не напишу.
***
Он писатель. В руках его лира.
Он имеющим власть – не вассал.
Он объездил три четверти мира
И уже обо всём написал.
Для него юбилей – только веха
Ему званье «старик» не идёт.
Смотришь – снова куда-то поехал,
Значит, новая книга грядёт.
Он не толстый, не лысый, не слабый,
Он земным удовольствиям рад,
И вздыхают вослед ему бабы,
На жену бросив зависти взгляд.
Он блестит и очками и фразой,
Провожая Пегаса в полёт.
Сам себе отдаёт он приказы,
Сам себе отдаёт он отчёт.
Он – волна, а не хилая пенка...
«Кто же он?» – вопрошает народ.
Он – карельский хохол Бондаренко
И России большой патриот.
***
Собираются люди в кучи
По понятиям «свой-чужой»,
От других, что пароль не учат,
Отделяя себя межой.
Собираясь в комочки, манка
Мерзко плавает по воде.
Как учил нас товарищ Данко:
«Что я сделаю для людей?!»
Всё в призыве подобном криво,
Я для этих людей – изгой,
И спокойно и неспесиво
Прохожу я тропой другой.
Кто поймёт меня, тот не станет
Укорять за отказ гореть
И участвовать в том обмане,
Где рука переходит в плеть.
Ну, а в случае самом крайнем,
Освеживши уста смешком,
Назову себя Гантенбайном
И пойду по Руси пешком.
***
Когда меж нами непогода,
Как «ты плюс я» смогу сложить?
Мне не хватает кислорода,
Мне просто без тебя не жить.
Ты стала для меня Вселенной,
Ты – воздух, звёзды и трава!
…О, как я вру самозабвенно,
Какие нахожу слова!
Виталий МУХИН ЧАС МЕТАМОРФОЗ
***
И имя этой звезде – Полынь.
На русскую славу и пламенный Спас
слепых откровений ударил мой час,
слепых откровений.
Не вороны-вепри за Бугом кричат,
не реки иссохшие в венах стучат,
а ужас прозренья.
Живым только мёртвые верность хранят,
и только она, как стрела наугад,
сшивает столетья.
Что в землю ушло, то взойдёт из земли,
о счастье недолгом поют ковыли –
и грезят бессмертьем.
Но нет и не будет его никогда,
а русская слава всегда молода –
но горечь полыни…
Но колокол веры – и вечность как миг,
лишь русской тревогою держится мир
и в прошлом, и ныне.
***
Тяжёлая
набухшая луна.
Над майской полночью
знобящий запах цвета.
И яблони стоят в воде букетом,
и спит разлив у самого окна.
В голубовато-рыжей полутьме
столбы огней.
Вселенское затишье.
И только капли чиркают о крыши –
считают жизнь…
Я тоже –
но в уме.
ЖУРАВЛИ
А.Карину
Пустое утро пасмурного дня,
а на дворе ледком уже запахло,
и над равниной, низенькой и чахлой,
вожак свою колонию поднял.
И – с мягкой кочки прыгнув в небеса,
и – молодняк на случай примечая,
он полетел, поплыл, крылом качая, –
и дрогнули у стаи голоса:
– Курлы-курлы…
А мы бежим!.. Скорей за ней бежим –
нам, босотве ленд-лиза, непонятно,
зачем вожак поворотил обратно,
идёт на нас вдоль высохшей межи.
Идёт на нас… И плачет... Боже мой!
Мы удивлённо пятимся к забору.
Но караван кольцом взмывает в гору.
«Курлы-курлы» несётся над землёй –
сквозь заполошно-рваное «динь-дон».
– Дин-дон… дин-дон!..
в каком-то гибельно-червонном озаренье
через войну и через мой детдом,
парящий над вселенским разореньем,
от ранних звёзд рабфаковской Москвы
до рудников и вышек лагспецстроя…
Давно ль они позаросли травою?
А всё туманней их рубцы и швы,
всё выше, дальше чёрные следы…
Ах, пахари воздушной борозды,
ах, журавли, чего без вас я стою?!
Я – человек, покуда в небе вы.
МЕТАМОРФОЗЫ
Ночь так темна, что в десяти шагах
сплошной стеной загадочная бездна.
Тугие травы тянутся к ногам,
затишье давит тяжестью железной.
Ночь так темна, что хочется кричать –
авось хоть чей-то голос отзовётся.
Подмокший ельник цапнет сгоряча –
и сердце кувыркается в колодце.
Колючий лес пронзил тебя насквозь,
он дышит мхом, густым настоем хвои,
он фыркает прогалиной, как лось,
и ёжится обманчивым покоем.
Его хребет окутан млечной мглой,
во лбу – звезда, кровь запеклась на лапах.
И он ползёт, змеится над землёй,
как будто вверх, а всё равно на запад.
Плывут стволы, плывёт тяжёлый дым,
скрипят верхи и чавкают коренья.
И ты плывёшь, и ты ползёшь по ним,
по мордам луж своим же отраженьем.
Лицо залито едкою росой,
в глазах туман, а в горле – листьев шорох…
Ты прорастаешь радостью босой
и буреломом спишь на косогорах.
Ты – как цветы, ты – сгусток белых гроз
и зов лощин, и сумрачные чащи…
Глухая полночь. Час метаморфоз.
Нечистый дух, ощерившийся ящер.
***
О, захолустная тоска!
Она задушит здесь любого.
Шнуром, свисающим с крюка,
завьётся в дуло у виска –
вот зрак всевидящего Бога!
Кричи – никто не прибежит.
Зови – кому ты нынче нужен?
На костылях вторая жизнь
за водкой хлюпает по лужам.
Эй, инвалид, и я с тобой!
Ты не останешься внакладе –
всей заковыристой судьбой
прибавку к пенсии оплатим.
Твой Кёнигсберг и мой Афган,
Летит по вычурному кругу
трясущийся в руке стакан –
ввек недопитые сто грамм –
от друга к другу.
И с каждым днём тесней кольцо,
всё бойче лживые преданья,
и всё слышнее пред концом
тех недобитков ликованье.
СОЛНЦЕ ГОНИМЫХ
(Из Байрона)
But oh haw could!
Гонимых солнце – и всегда звезда
неспящим и уснувшим навсегда,
мучительная радость прежних дней,
чем ярче ты, тем ночь моя темней.
Зачем, зачем в безжизненной ночи
ты, словно слёзы, льёшь свои лучи
в сиянье слёз… Печальней нету сна:
светла, но далека; чиста, но холодна.
***
Е.Тарасовой
По-августовски свежий и глубокий
лимонный свет стреноженной луны.
Хребты домов и вербы вдоль дороги
густейшей тенью вкось отражены.
В такую ночь собаку тянет в поле,
в такую ночь предчувствие беды…
Пересчитав штакетники околиц,
луна струит над речкой белый дым.
Стоишь-стоишь и вздрогнешь ненароком,
когда в саду, скатившись по листам,
и заблестит, похожий на кристалл.
Седая груша оперлась о крышу,
хрустят ежи примятою травой.
А на стекле рушник крестами вышит –
рушник звезды холодной, но живой.
Уже роса, а с нею запах мёда
от тёмных слив, от брюквы, от коры…
И светосонь – хорошая погода,
а вот о ведьмах тянет говорить.
***
Жестокие детские сны,
чугунка, да степь в буераках,
да песни недавней войны
в расстёгнутых настежь бараках.
Гуляет воскресный народ,
швыряет деньгу пищеторгу.
Отчаянно бабка орёт,
что ироды срезали торбу.
Свистит от восторга шпана,
а воры поодаль – в законе,
прищуром стальным пацана
на подвиги новые гонят.
Надсадно шарманка сипит
про сопки, что мглою покрыты…
И наши карьеры в степи
хранят сновиденья убитых.
Год 53-й! Весна!
Рыдает старуха в ракитах.
В садах и в руинах страна…
Ничто до сих пор не забыто.
***
Анюте
Зеркальный плёс зари вечерней,
песок от влаги потемнел.
Спит над притихшею деревней
нарядный облак в вышине.
Он между вечностью и нами
завис в незримой пустоте
и золотыми куполами
двоится в выпуклой воде.
К нему в белёсом промежутке
прижалась стайка старых хат,
и безалаберные утки
под берег илистый скользят.
И над зелёною рекою
такая Божья благодать.
Но обмелевшему душою
её, пожалуй, не понять.
Зеркальный плёс зари вечерней,
песок по низу потемнел.
Спит над заброшенной деревней
нарядный облак в вышине.
***
Вот это ночь – продрогшая, что пробы
морозу негде ставить, а из сфер,
как из ведра, по крышам и в сугробы
материально хлещет рыжий свет.
Свирепые свирели полнолунья
свистят метелями над спящею землёй.
Не то чтобы весь мир ополоумел
или приснился сон кому какой,
но оживают тени неживые,
по мостовым безвременья скользя,
и в подворотнях псы сторожевые
вбирают небо в ноздри и в глаза.
И в очертаниях, очерченных нерезко,
проступят вдруг
окно,
дорожка,
шлак…
Да как припомнится
знакомая окрестность
и – женский шаг…
Александр МАЛИНОВСКИЙ ВОРОТАМИ В ЛЕТО
НА БАРИНОВОЙ ГОРЕ
Есть в моём крае клочочек землицы,
Где я всегда себя чувствую птицей!
Дождь моросит ли, солнце ли сушит,
Всё на горе этой радует душу:
Слева – Покровская церковь. А справа –
Красной Самарки внизу переправа.
А за рекой, в необъятной низине, –
Отчина, с церковью посередине...
СЛЕПОЙ ДОЖДИК
Мама, бывало, в деревне,
Как только начнётся слепой
Дождичек, скажет: "Царевна
Заплакала. Бисер какой
Сыплет над полем. От радости
Иль с горя? Попробуй узнай!
Дарит и свет нам, и радугу –
За что это всё? Угадай...".
Мне ныне годков уж немало.
Случится вдруг дождик слепой:
Замрёшь на ходу. Вдруг это мама
Плачет на небе. Бисер какой!..
ЛОШАДЬ
Красавкою звали, особо любили,
Когда молодой была в теле и силе.
Первой на скачках бывала всегда,
Пока не случилась с нею беда...
Всего-то одна лошадиная сила,
Сколько потом она груза возила...
Возниц у Красавки менялось немало,
Но седоков уже больше не знала.
Тягала она и возы с кирпичом,
Всё ей казалось пока нипочём.
Но время пришло, ноги нынче не те,
Видят плохо, к тому же, глаза в темноте...
...Зимою почти что ослепла совсем,
Стоит одинокая сбочь от шоссе.
Всё стало другое, всё стало иначе.
Мальчишки зовут её старою клячей...
ЛЁД ПОШЁЛ
Настал конец серебряным дорогам,
От зимней тишины уж нет следа.
На речке лёд пошёл и по отрогам
Шумит, сбегая, вешняя вода.
Вот муравейник ожил. И легка
Над ним уж бабочка на свет летит.
И кто-то сверху на меня глядит.
Светло, как в детстве!
Как у родника...
НА РЕКЕ
Бирюзовое око земли – бочажок –
Снеговою водою апрель оживил.
Ледоход на реке. Своенравный поток
Чернолесье почти до села затопил.
Трясогузка бесстрашно
летит на мысок,
Там, где тополь приткнулся,
теченьем влекомый.
Слышен чей-то тревожный
вдали голосок.
Это чибис кричит,
с детства старый знакомый.
У корявой, водой развороченной ивы
Появился он близко
меж голых ветвей...
Птаха спросит меня, любопытствуя:
«Чьи вы?».
Отрешённо откликнусь:
«Давно уж ничей»...
В МАЙСКОМ ЛЕСУ
В мохнатых серёжках осина,
Разневестившись по весне,
Золотисто-зелёную пудру
Щедро сыплет на голову мне.
А рядом с дорогой песчаной
Сосёнки, построившись в ряд,
Облитые медной полудой
На утреннем солнце блестят.
Вот дятел, слетевший с осины,
Ударил по гулкой полуде...
...И, кажется, вечно так было,
И, кажется, вечно так будет...
ПЕСНЯ
В синеющие дали песня
Над степью ковыльной летит.
Умри сто раз, сто раз воскресни –
От светлой грусти не уйти.
Как не уйти от чувства родины...
На большаке, где пыль клубится,
В кустах разросшейся смородины
Мелькнул платок твой синей птицей.
Мелькнул. Пропал. Вновь появился...
У леса дальнего – исчез.
И там – на горизонте – слился
С трепещущим платком небес...
ГРИГОРИЙ ЖУРАВЛЁВ
Душу безверьем свою выжигая,
Мы в одиночку, скорбя, выживаем.
Круговоротом забот своих мучимы,
Мы обезножили, мы обезручили.
Он же с рожденья без рук и без ног,
Крылья расправив, недуг превозмог.
Лики святых рисовал он во храме,
Кисть он держал не руками – зубами.
Сколько приходит теперь помолиться,
У алтаря тем святым поклониться.
И я поспешу. В осиянье икон
В Троицком храме мой низкий поклон.
ГОРОД САМАРА
Святый старец Алексий недаром
Напророчил в лихие года,
Что быть городу в устье Самары
И стоять ему здесь навсегда.
Много дней и воды убежало,
Плыли барки по Волге, челны...
Зарождалась, росла и мужала
Запасная столица страны.
Молодецки судьба развернулась,
Есть откуда нам силушку брать.
Эта сила недаром проснулась,
Силе этой любое под стать.
Как светлы здесь весенние зори,
Как улыбчиво смотрят вослед!
Может, кто-то со мной и поспорит,
Но приветливей города нет!
Не челны, а ракета речная
На просторе на волжском летит.
Ах, столица Самарского края,
У тебя ещё всё впереди!
КУЗЬМИЧ
Ладил на Самарке он плотину,
Ставил первый на селе движок.
И впервой артель свою покинул,
Лишь когда серьёзно занемог.
Обласкал хозяйским взглядом сени,
Тяжело присел у верстака.
А к полудню на простор весенний
Вышел со скворечником в руках.
Окружённый ребятнёй весёлой,
Молотком на крыше застучал.
И пернатых первых новосёлов
Для себя – последними назвал...
КАНУН ЛЕТА
Червень близко. Такая пора:
Цвета белого меньше уж стало.
Вот шиповник зацвёл.
Предлетья начало.
Всё живое ликует с утра.
Днём и жарко, и душно порой.
Полдень властно царит над поляной
И назойливо над головой
Пустельга мельтешит неустанно.
...Дни промчатся. В наряде багряном
Чернолесье заснёт над Самаркой.
Буду радоваться осени яркой,
Вспоминать пустельгу над поляной...
РАДУГА
Дождь монотонный с утра.
Серые тучи
Будто собрались
со всех концов света.
Но встала ажурно, красиво, могуче
Радуга в небе воротами в лето.
И солнце на землю
взглянуло с небес,
И серые тучи далёко умчали.
И жемчугом травы
в лугах засверкали,
И вмиг просветлел очарованный лес.
УТРО В ЖИГУЛЯХ
Закинув на спину корону рогов,
Сохатый трубит с крутояра.
Соперников,
с кем он сражался так яро,
Не видно теперь
меж могучих стволов.
Лосиха стоит, зачарована им.
Он – победитель и песнь – его право!
...Над сонным распадком,
сырым и глухим,
Сентябрьское солнце
встаёт величаво.
ОДИНОЧЕСТВО
Осенний лес и холоден, и пуст.
Ноябрь настал.
Такая тишь кругом.
И только гулко раздаётся хруст
Валежника под мокрым сапогом.
Один лишь дуб хранит свою листву,
Как лета дар
И как о нём печаль.
Глаза мои всё ищут синеву,
Но нет её,
есть лишь
седая даль...
Владимир ГУГА ЧИСТО В ПЛАНЕ...
Владимир Иванович П., в прошлом авторитет Володя Солнцевский, а ныне – депутат федерального собрания, член национального совета при президенте, известный правозащитник и председатель крупнейшего благотворительного фонда, развалился в мягком шезлонге около своего летнего бассейна.
Собрав на лбу морщины, он переваривал съеденного омара и яркое впечатление, полученное от только что увиденной поразительной картины...
Неподалеку от него, утопая по колено в густой сочной траве, расхаживали тонконогие розовые фламинго; грациозная лань, привезённая из далекой страны, загадочно, будто из потустороннего мира, смотрела на своего хозяина; причудливый пеликан охотился у искусственного озерца за рыбой. И вся эта идиллия утопала в чудесной музыке – то струнный квартет, расположившийся в мраморной беседке с кариатидами, разливал по участку сладчайшую, как мёд, мелодию Шуберта.
Что же так напрягло и озадачило известного правозащитника? Просто несколько минут назад мимо забора особняка пронеслась на дешевых велосипедах молодая компашка, состоящая из двух девчонок и двух парней лет по двадцать. Они промелькнули в проёме закрывающихся с тяжёлым гулом бронированных ворот. Чтобы сократить путь к пляжу, велосипедисты каким-то образом проникли на закрытую территорию и радостно прокатились по дорогой голландской брусчатке, в упор, не замечая циклопических особняков сенаторов, банкиров, депутатов. Подобные компании и раньше время от времени проносились мимо поместья П., но правозащитник-авторитет не обращал на них никакого внимание. А тут вдруг задумался... Их появление и исчезновение сильно взбудоражили Владимира Ивановича, задев его за какой-то глубокий и труднодосягаемый нерв.
«Чего они веселятся? – размышлял он, – никаких понятий... Чисто, в плане! Они реально не в теме. Какие-то велосипеды, драные штаны, вопли, сопли. А ведь уже, поди, не дети».
Председатель крупнейшего благотворительного фонда вспомнил, что в их годы уже приобрёл свою первую «точилу», подержанную «девятку». Она ему досталась по-честному: как трофей после разборки с Чёрным Гасаном. Тогда П. был всего лишь пацаном бригады Матвея Пушкинского, ставшего впоследствии председателем государственного совета банкиров. Неделю назад его застрелили прямо около подъезда Государственной Думы.
«Вот так, – думал П., любуясь фламинго, – ступенька за ступенькой, как говорят америкосы, я и поднимался. Всё по понятиям. А ЭТИ, куда катят? Под откос, видимо... Как будто им ничего и не надо. Будто ничего, кроме их раздолбанных велосипедов и пляжа, не существует. Странно это всё... Очень странно... Но ещё страннее то, что я стал задумываться о какой-то чепухе».
Правозащитник оглянулся. Огромный особняк, совмещающий в своей архитектуре все мыслимые стили – от средневековой готики до мотивов русского терема, нависал над ним всей своей пятиэтажной тяжестью.
«Сначала всего этого не было, – продолжал вспоминать П., – но хочешь жить – умей крутиться. А всё ради чего? Чтобы можно было пожить по-человечески. Ведь мне, чисто в плане, много-то не надо. Ведь всё по понятиям. А как иначе? Если у сенатора Мишани Казанского дом с башней в пятнадцать метров, значит и мой не должен быть меньше, если у Коли Нефтяного в жёнах поп-звезда, значит и мне такая нужна; если у Димы Борзого, председателя совета акционеров „Юнион-газ“ – вольер с амурскими тиграми, значит, и я не должен отставать. Не жизнь, а каторга...»
– Пупочек! – раздался плаксивый голос жены, – мы поедем сегодня на встречу с англичанами?
– Похоже, что нет... – ответил правозащитник, – контракт уже подписан. Так что обойдутся без нас. Да и зачем... На кой тащиться в центр города, ради какого-то дипломатишки? Там без нас всё сделают.
– Как!? – шоколадная Анжела надула силиконовые губки, – значит, я зря купила платье от Джорджио Армани? Значит, жена дипломата, эта кобыла, не увидит меня в нём?
– Ну... малыш, – засуетился правозащитник, – ну... оденешь его в следующий раз.
– В следующий раз жены дипломата не будет, – холодно ответила Анжела, развернулась и, обиженно поигрывая ягодицами, отправилась в особняк.
«Расстроилась, куколка моя, – подумал депутат, – придётся ей новое колье бриллиантовое купить, а то как-то не по-людски выходит...»
П. включил внутренний калькулятор и быстро подсчитал, во что ему обойдётся невыполненный каприз жены.
«Да... ничего... – решил он, – не обеднею... Это – пустяк».
Огромная бабочка села на живот депутата, выглянувший в разрезе пёстрой рубахи. Он вновь погрузился в размышления.
«Деньги нужны для того, – осенило правозащитника, – чтобы находиться в формате, чтобы всё было как у людей. Потому что, если окажешься вне формата, то сразу попадёшь в лохи, или, как говорят америкосы, в лузеры. Иначе говоря, я гребу лавэ для того, чтобы создавать необходимые условия для пополнения лавэ... Где же смысл?»
Лоб правозащитника взмок.
«Чего-то я стал много думать не по делу... Чисто, в плане... А может... Того... Плюнуть на всё? Плюнуть на всё и свалить куда-нибудь?.. Уехать, типа, на велосипеде?.. – дикая мысль уколола правозащитника куда-то в позвоночник – Свалить? У меня что, крыша поехала от жары? Бред какой-то. А может, всё-таки, взять и сбежать?»
Окрестности элитного поселка огласил какой-то трубный рёв, смешанный с мычанием. Депутат от неожиданности привстал и, нажатием специальной кнопки на мобильнике, вызвал начальника службы безопасности.
– Что это? – спросил он подтянутого мужчину с гранитным лицом, облачённого, несмотря на зной, в строгий чёрный костюм, – что это за вой?
– Да, соседу вашему, Мишке Казанскому, – какое-то чудище африканское привезли, гиппопотама, что-ли...
– Гиппопотама... – переспросил авторитет-правозащитник, с удовлетворением ощущая, что возвращается в привычную форму и снова готов к активному действию, – интересно, интересно... Ну, воще, Мишка даёт! Короче, так: озадачь своих ребят, чтобы они узнали всё про этого зверя – кто такой, сколько стоит, сколько стоит его транспортировка, и чтобы послезавтра у меня такой же был. Это – приоритетное задание. И не называй соседа Мишкой Казанским. Он – сенатор, всё-таки.
– Понял, – чётко ответил специалист, развернулся и быстрым шагом отправился выполнять поручение.
– Да! – крикнул ему вслед депутат, – сделай так, чтобы мой гиппопотам был на голову выше гиппопотама Мишки.
Человек в строгом костюме кивнул.
Закрытый посёлок вновь сотряс чудовищный рёв новосёла.