Текст книги "Газета День Литературы # 86 (2004 10)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Сергей Хомутов – не трибун, это очевидно для любого, кто прочитает его книгу. Он – «стопроцентный» лирик, опирающийся в своем творчестве на столь дефицитное для нынешней России чувство ЛЮБВИ ко всему родному: «Снова лето под солнышком тает. / Все теплее, светлее, милей... / Зацветает кипрей, расцветает / По раздолию русских полей. // Закипает магической пеной, / Плещет пьяным огнем через край – / По Заволжью, России, Вселенной, / Хоть вдыхай, хоть в охапки сбирай...»
Я думаю, что это не «поэтическая школа», а именно ЛЮБОВЬ подсказывает поэту столь живописные образы, которыми он наделяет даже самых малых из обитающих рядом с ним на планете братьев: «Вбирай благодать этих милых земель, / Чье ветром навеяно имя, / Где точно боярин под шубою – шмель / И бабочка – словно княгиня». Мне кажется, что с зарождения любви к этим самым «боярину» и «княгине» как раз и начинается в душе человека стирание таких разрушительных чувств, как социальная пассивность или социальная ненависть. Потому что и то, и другое несут в себе опасность уничтожения всего живого на земле как класса...
Виктор Розов. Удивление перед жизнью. – М.: «ВАГРИУС», 2000. – 494 с.
Хотя и с некоторым опозданием, но я все-таки добрался до вышедшей три года назад книги воспоминаний Виктора Сергеевича Розова, о которой мне напомнил его недавний 90-летний юбилей. И еще раз убедился в том, насколько естественнее моей душе окунаться в записи о РЕАЛЬНО прожитых кем-то днях, чем вникать в самые изощренные беллетристические сюжеты. Не скрою, я рад таким книгам, как упомянутые выше романы «Красный бубен» или «Путь Кассандры», но последнее время мне все больше и больше хочется встречи не с вымыслом, а с правдой – правдой ФАКТА, правдой ЧУВСТВА, правдой СЛОВА, а их-то в художественных произведениях сегодняшних авторов почти совсем не осталось.
Вот дневники и мемуары и компенсируют этот дефицит, помогая читателю встретиться со временем и его героями напрямую, без посредников. И одним из таких героев как раз и является Виктор Розов – драматург, солдат, неординарно мыслящий и не боящийся эти неординарные мысли высказывать человек и писатель.
Его книга – это не просто автобиография, но свидетельство того, как искусство может дополнять собой жизнь до такой степени, что даже темные стороны эпохи начинают обретать откровенный привкус счастья. Очень символичным показался мне в ней эпизод, в котором автор описывает, как во время одного из спектаклей, который их труппа ставила в каком-то открытом среднеазиатском театрике, на них вдруг обрушилась сильная степная буря: «Фалды занавеса, кулисы, падуги начинают тихо раскачиваться. Сильней, сильней... Свет прожекторов, освещающих сцену, медленно тускнеет и сеется как бы сквозь дымку. И зритель тоже как бы колышется. Это откуда-то – из-за хребтов скалистых гор – сюда, к нам, летит вихрь из пустыни Гоби. Вихрь этот поднимает в воздух песок, сухие травы, коренья, мелкие камни, скорпионов и прочую пакость. Все это висит в воздухе, куда-то несется и по пути рассыпается; в данном случае сыплется на нас. Ветер крепчает. Костюмы трепещут на ветру... А мы искоса поглядываем в зал. Зрители, тесно прижавшись друг к другу, образовав одно мощное ядро, не покидают своих мест. Ветер крепчает. Спектакль идет. Зрители цепко держатся друг за друга... Сражались две стихии: ураган и искусство».
Именно такая ситуация, как мне кажется, повторяет себя и сегодня, только в масштабах уже всей России, где сражаются такие несовместимые стихии, как рынок и искусство. Гудит ураган, сметая на своем пути все накопленные нами за историю нравственные ценности, сыплются на нас сверху скорпионы наживы – но зрители пока еще держатся друг за друга, сохраняя свое защитное ядро. Вот только надолго ли им хватит еще сил – неизвестно...
Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
Помнится, когда наша так называемая перестройка обрушила существовавшую ранее в стране цензуру, я подумал: ну, теперь-то на журнальные страницы вырвется столько замечательных произведений, которые были вынуждены годами лежать невостребованными в писательских столах, что чтения хватит – на десятилетия... Однако, кроме не издававшихся у нас при советской власти произведений писателей-эмигрантов да неиссякаемого наследия Андрея Платонова, действительно оставившего в своем столе романы «Котлован», «Чевенгур» и целый ряд других, не публиковавшихся при его жизни произведений, ничего по-настоящему значительного в наших журналах опубликовано не было. Оказалось, что, помимо Набокова да Солженицына, никто из наших писателей-то никогда толком и не работал. Разве что еще – Алексей Слаповский, потопивший своими романами и повестями журнал «Волга».
И вот – миновало уже полтора десятилетия абсолютно ничем не обузданной свободы творчества, а каков результат? Увы, ресурсы архивов Платонова, Набокова и других великих предшественников оказались не бездонными, а сочиняемое авторами дня сегодняшнего, если чем и поражает читателя, так это, главным образом, своей серостью и почти поголовным отсутствием мировоззренческой позиции. Хватит и половины пальцев на руках, чтобы перечислить произведения прозаиков послеперестроечного периода, оказавшихся способными вызвать хотя бы какую-то реакцию читателей и критики. Отсюда – растущее в читателях разочарование в литературе, и как следствие – падение интереса к нашим толстым журналам.
Правду говоря, я и сам последнее время открываю свежие номера «толстяков» без особого трепета, будучи почти стопроцентно уверенным, что не встречу там ни нового Достоевского, ни современного Шолохова, ни хотя бы пробующего свои силы Горького наших дней. Литература патриотического лагеря все ощутимее утрачивает свое большое дыхание – не высказывает общенациональных идей, не затевает мировоззренческих споров, не прогнозирует появления новых социальных типов; она потеряла из виду традиционно опекаемого нашей классикой «маленького человека», но не нашла пока дороги и к сердцу «нового русского», из-за чего остается невозможным появление ни новой «Шинели», ни современного «Дела Артамоновых». Публикуемые ныне в журналах тексты производят такое впечатление, будто основная масса писателей, как нерадивые ученики в школе, передирают друг у друга одно и то же сочинение, тиражируя однообразно унылые, пессимистические ситуации и множа комплексующих, не способных на поступок, героев. Оглядываясь назад, вижу буквально лишь несколько произведений, НЕ ДОБАВЛЯЮЩИХ в душу тоски и безверия – это романы «Живый в помощи» Виктора Николаева, «Безымянный зверь» Евгения Чебалина, «Русский ураган» Александра Сегеня, «Трики, или Хроника злобы дня» Леонида Бородина, повести Владимира Крупина, страницы из записных книжек Георгия Свиридова, мемуары Станислава Куняева «Поэзия. Судьба. Россия», а также дневники, эссе, путевые очерки, размышления об искусстве, паломнические записки и работы аналогичного характера некоторых других авторов.
Должен сказать, что произведения мемуарно-дневникового жанра – это на сегодняшний день та чуть ли не единственная категория литературы, которую еще действительно ИНТЕРЕСНО читать, так как она преподносит читателю не воображаемые мысли придуманных персонажей, а ПОДЛИННЫЕ чувства и впечатления РЕАЛЬНОГО автора. Если уж, как мне кажется, литература не несет в себе великих идей и великих сюжетов, то она должна нести читателю хотя бы ПРАВДУ об авторском понимании мира, жизни, истории и искусства. Во всяком случае, если в раскрываемом мною журнале есть произведения такого вот характера, то я начинаю чтение номера именно с них. И, признаться, почти все остальные материалы номера – то есть все СОЧИНЕННЫЕ писателями произведения, – как правило, проигрывают по сравнению с исповедальной прозой, даже если она и посвящена такой, казалось бы, скучной стороне жизни, как огранизационно-хозяйственные и финансовые дела, о которых щедро пишет в своих ежедневных записках ректор Литературного института имени Горького Сергей Есин. Последний из фрагментов его «Дневника» опубликован в четвертом номере журнала «МОСКОВСКИЙ ВЕСТНИК» за 2003 год и посвящен событиям еще не успевшего забыться 2001 года. Синхронность есинских свидетельств реальному ходу времени вообще является основной особенностью его дневников – читая их, кажется, что слушаешь голос радиокомментатора, транслирующего репортаж о протекающем в данную минуту матче между командами «Есин» и «Судьба». Да, в дневниковых записях Сергея Николаевича чрезмерно много значимых ТОЛЬКО ДЛЯ НЕГО САМОГО моментов – типа упоминаний о ремонте забора на дачном участке, рассказа о сложностях взаимоотношений с арендатором, оценки рукописи своего семинариста или описания ненужной ссоры с супругой. Но без этого понимание жизни интеллигенции в сегодняшней России было бы, пожалуй, неполным, потому что ремонт дачного забора – это, может быть, то единственное, что еще помогает автору не забыть, что он еще и просто живой человек, а не только машина по обеспечению функционирования учебного заведения, готовящего абсолютно не нужных государству сочинителей стихо– и прозо-продукции.
Во времена, аналогичные нашим, когда главные события происходят на уровне слома менталитета целой нации, важнее любого художественного романа становится фиксация того, что происходит в твоей собственной душе. События на площадях и улицах – это только внешняя часть социального айсберга, как раз, может быть, и объяснимая единственно через понимание того, как мы относимся к своим дачным заборам, женам и прочитанным книгам.
Близкой по автобиографичности к есинскому «Дневнику» является и опубликованная в четвертом номере журнала «НЕВА» за 2003 год повесть Дмитрия Каралиса «Из варяг в греки», рассказывающая о попытках автора проникнуть в тайну своей фамилии и восстановить историю своего запутанного рода. Являя собой, по сути, нечто среднее между жанром путевых заметок и хроникой пребывания за границей, повесть Каралиса вылилась в итоге в исключительно легко читаемую исповедь на исключительно важную тему о том, как нам не превратиться в иванов-не-помнящих-родства. Как это ни печально, но сегодня практически большинство из нас не помнит имен даже своих дедушек и бабушек, не говоря уже о предках из более дальних поколений, хотя у многих там были и знаменитые мореплаватели, и государственные деятели, и герои великих сражений, и титулованные дворяне, и купцы, и артисты, и поэты, и священнослужители... Экстрасенсы говорят, что очень большую силу имеет обращение к помощи своего РОДА – а мы не только не просим своих предков протянуть нам руку с небес, но и не знаем, кто являлся родоначальником наших фамилий и какие фигуры стоят у каждого из нас за спиной... Так что Дмитрий Каралис сделал очень важное дело, подтолкнув читателей к пробуждению интереса к своим родословным – уважение к прошлому своей страны начинается с осознания того, что оно складывается из суммы биографий твоих собственных предков. А когда обнаруживаешь, что некоторые из биографий уходят своими генеалогическими нитями за границы окружающего тебя Отечества, тогда начинается понимание и ЕДИНОСТИ всей мировой истории...
Может быть, кстати, мы это всегда и чувствовали на каком-то интуитивном уровне – иначе откуда в нас эта вечная тяга к путешествиям и познанию мира? Вот и известный киевский поэт Риталий Заславский опубликовал в украинском русскоязычном журнале «РАДУГА» (№ 3 за 2003 год) наполовину дневник, наполовину путевой очерк «Париж глазами старого мечтателя», в котором поведал о выпавшей ему на старости лет поездке к другу своей молодости, обосновавшемуся ныне в Париже и приславшему ему деньги на дорогу. Старость – это тот возраст, когда человек разговаривает уже не столько с людьми, сколько с Богом, поэтому многие пишущие приходят в это время к удивительной чистоте и прозрачности стиля, освобождаясь от всяческих поз и рисовок, и представая перед читателем во всей оголенности своих душ. (На такой уровень прозы, к примеру, вышел в последнее время поэт Олег Шестинский, опубликовавший целый ряд замечательных исповедальных рассказов в журналах «ВЕРТИКАЛЬ», «СЛОВО», «К ЕДИНСТВУ!» и других.) Таким же показался мне и очерк Риталия Заславского, в котором автор с одинаковой доверительностью к читателю рассказал как о своих человеческих слабостях, так и о душевной щедрости других (порой совершенно случайных) людей.
Душевная щедрость – это, наверное, вообще один из важнейших объектов исследования для сегодняшних писателей, который обещает им яркие художественные находки. Именно об этом свидетельствует роман Веры Галактионовой «На острове Буяне», напечатанный в журнале «НАШ СОВРЕМЕННИК» (№№7 и 8 за 2003 год) – кстати, единственное запомнившееся мне произведение не из дневниково-мемуарного жанра, которое я прочитал в весенне-летних номерах журналов. Надо сказать, Галактионовой удалось создать удивительно гармоничное полотно, соединяющее в себе одновременно и дурость нашей российской жизни, с ее пьянством и разглагольствованиями вместо работы, и спасительно-очистительную силу женской любви, и глубокую народную мудрость и прозорливость, позволяющую неграмотным старухам понимать, КТО РУКОВОДИТ РОССИЕЙ («Как – кто?.. Заграница», – отвечает на аналогичный вопрос одна из закутанных в платки женщин в буянском магазине), и многие другие стороны сегодняшней действительности, включая и ту самую душевную щедрость, которая ведет по жизни главную героиню романа – Брониславу.
Читая роман, понимаешь, что какая бы мерзость ни наполняла нашу жизнь, а если у соседского двора сгружаются доски и бревна, значит, там собираются строить новый дом и рожать детей – а это говорит о том, что люди не намерены сдавать страну нелюдям и вампирам, жизнь будет продолжаться, и это сегодня главнее всякой национальной идеи.
Вот только жаль все-таки, что Галактионова оборвала свой роман, не оставив четкого намека на то, удастся ли выжить раненому Кеше. Почему-то хочется, чтобы этот беспутный пьющий поэтишка всё же выкарабкался из смертельной воронки и обрел, наконец, чувство любви и Родины... История литературы знает случаи, когда автор прислушивался к голосу читателей и дописывал к своему произведению новый хэппи-энд или даже полновесное продолжение.
В завершение своего обозрения хочу упомянуть о еще двух недавно вышедших номерах журналов – «ВСЕРУССКIЙ СОБОРЪ», в котором опубликован мой путевой очерк о путешествии по Германии и Франции, и «РУССКОЕ ЭХО», где помещены страницы из моего же дневника, но поскольку о себе любимом писать все же несколько нескромно, то я оставлю эти вещи на суд самих читателей, тем более что с 2004 года на журнал «Русское эхо» можно подписаться в любом почтовом отделении.
Может быть, и не так ярко, как того хотелось бы, но русская литература, слава Богу, пока еще живет и сдаваться не собирается. Буквально на днях мне сообщили о том, что нечто невероятно выдающееся опубликовано в последнем номере журнала «СЕВЕР», который редактирует в Петрозаводске Станислав Панкратов, но на сегодняшний день этот журнал ко мне из Карелии еще не дошел, поэтому о нем мы, скорее всего, поговорим в одном из моих следующих журнальных обзоров. Так что будет причина встретиться.
Марина Струкова РЫЦАРСКАЯ РУСЬ (О книге Дмитрия Нестерова «Скины. Русь пробуждается»)
Эту книгу Дмитрий Нестеров написал три года назад – двадцатилетний рабочий парень, простой русский человек, который на своей шкуре испытал прелести современного бытия. Безработица, обида за свою некогда могучую Державу, стремление достичь достойной жизни не ценой собственной совести. Наша лучшая молодежь, думающая, искренняя и героическая,– это не полупьяные представители богемы, не яппи, сидящие в роскошных офисах, не воспитанники элитных колледжей, о которых потом скажут: Родина бизнесмена – это его карман. Надежное будущее нашей нации – подростки в полувоенной одежде, в тяжелых ботинках с высокими берцами. Днем они за гроши пашут на заводах, а вечером идут бить тех, кто оккупировал их родину с легкой руки демократической системы. Конечно, оккупация России кавказцами – лишь следствие политики Кремля, но если до Кремля пока не добраться, нужно делать что можно, а не проводить время на бессмысленных митингах. Скинхеды – это не партия, подчиненная какому-нибудь маленькому фюреру, который задыхается в ошейнике спецслужб. Скинхеды – стихийное общественное движение, возникшее в глубинах народных масс во имя самосохранения нации и земли своих предков, не имеющее определенного руководства, которое рано или поздно попадет под контроль властных структур и тем опасно. И хотя герой Дмитрия Нестерова в конце концов вступает в политическую партию, я не думаю, что старшее поколение создало что-то равное живому, бунтарскому движению бритоголовых. Разве что создадут сами скинхеды – неподкупные защитники России, пока неоцененные ею по достоинству. Автор, сам во многом являющийся прототипом главного героя, образ его выписал объемно и реалистично. Это не плакатная фигура супермена с Гитлером в башке и наганом в руке, все намного сложнее и интереснее. Он героичен и трогателен, жесток и благороден.
Почему кого-то удивляют эти качества в одном человеке? Ведь это настоящий юный славянин, предки которого безжалостно расправлялись с врагами, но оберегали и любили свой народ. Это русская душа нараспашку – не забитая, не забывшая о чести и славе. Все те положительные качества, которые жаждут пробудить в русском человеке патриоты, в этом парне уже пробудились: он действует, он побеждает. Разве это не радость? Он похож на всех в своей любви к близким, он велик в своей любви к нации. Это мышление историческое, когда человек за мозаикой обыденных фактов видит судьбу общества в целом и готов отвечать один за всех. Как ответил за всех скин по кличке Молодой, погибший в неравной драке. Строки, рассказывающие о гибели и похоронах Молодого, пожалуй, самые пронзительные и трагические в повести. Мы видим, что для друзей погибшего смерть одного из соратников не случайна, они воспринимают ее как явление, к которому готов каждый из них, а если бы их деятельность была для них просто жестоким развлечением, они были бы шокированы и отступили. Не так ли? Но каждый из них готов к гибели за свои убеждения.
"Квас подошел… накрыл рукой скрещенные руки Молодого… достал маленький запаянный сверток из толстого полиэтилена и быстро сунул в гроб под покров, под скрещенные руки. Полиэтилен, как и пластик, долго разлагается, и пройдет пара сотен лет, и давно уже отшумит и отклокочет их жизнь, и от их могил ничего не останется, и от могилы Молодого ничего не останется…только в земле будут вечно лежать эти свертки, положенные руками соратников в гробы погибших друзей, свидетельствуя, что жили такие люди, сражались и погибли. И вдруг кто-то откопает случайно это послание вымершего давно поколения, и найдет в свертке… листок мелованной бумаги… И прочтет на листке рунами старательно выписанную надпись: «Устинович Антон Станиславович/Молодой, 1980-1998. Погиб в бою 22 декабря 1998 года, сражаясь с врагами нации, приняв смерть там, где пощада не могла принести ему чести». И здесь над этими страницами читатель вдруг проникается величием этих подростков, одержимых любовью к Родине и ненавистью к ее врагам, и драка уличная уже не драка, а уличный бой! И мы видим – к лицу им были бы латы и по плечу меч. Это возрожденная из пепла идей былинная рыцарская Русь. Подтекстом книги, на первый взгляд незаметным фоном современных событий, автор сделал прошлое России, к фактам его обращается главный герой, чтобы найти подтверждение своей правоты в глазах близких, порой не понимающих его идеалов, а еще ему помогает в этом литература. Впрочем, больше места в книге отведено активным действиям, а не размышлениям, ведь героя мы застаем не в фазе духовного становления, а уже сформировавшейся личностью, он знает своего врага, видит цель, так что размышления остаются за кадром. Но, описывая комнату Кваса, автор знакомит нас с перечнем его любимых книг и кассет, что помогает читателю увидеть еще одну грань характера героя: «…массивные тома словарей – Даль, БЭС, Брокгауз и Ефрон, четырехтомник „Мифы народов мира“, „Доктрина фашизма“ самого Дуче, рассказы Шукшина, Пикуль, Мережковский, „Миф 20 века“ Розенберга и шикарный фотоальбом „СС – любимые войска фюрера“, Толкиен, Перумов...» Подборка музыкальных кассет тоже неслучайна: «Коловрат», «Вандал», «Темнозорь», «Северные врата»… Автор и его герой одинаково любят хорошие честные книги и простые мужественные песни. Искусство для Кваса – неотъемлемая часть жизни, обогащающая ее мудрыми прекрасными мыслями, это внутренняя связь героя с прошлым России и ее будущим. Он читает из старинной книги, подаренной его предку в 1912 году:
"И сладко песнь в честь Родины поется,
И кровь кипит, и сердце гордо бьется,
И с радостью внимаешь звуку слов:
Я – Руси сын! здесь край моих отцов!"
Можно много писать о бесспорной, на мой взгляд, правоте политических взглядов автора, но мы имеем дело не с листовкой, а с литературным произведением, поэтому поговорим о его художественных достоинствах. Если смотреть на эти строки взглядом беспристрастного читателя, можно отметить экспрессивное развитие сюжета, захватывающий поток бытия, запечатленный в словах. А у читателя пристрастного столь мастерские описания побоищ вызывают чисто эстетическое удовольствие или… ужас. «…Как сказал бы какой-нибудь писатель-баталист: „Тишина была разорвана зловещим грохотом кованых сапог“. Наиболее трезвые брызнули с веранды врассыпную. Остальных захлестнула волна скинов. Захлебнулся собственным рэпом магнитофон, сброшенный чьим-то пинком на землю. Орали девочки – в темноте и неразберихе они пытались выдраться из рукопашной. Шумно катались под ногами бутылки. Слабое сопротивление скинами было задавлено, смято множеством ударов, и началось побоище. Звучно лопнула о чью-то голову трофейная бутылка с недопитым пивом, и пиво потекло вниз, мешаясь с кровью…». «Бабс в два захода разбил окно… Поднялся страшный гвалт, крики и злорадная ругань, потом раздался вопль „Оп-па!“, мелькнули изящные вишневые башмаки, полопались острые как бритва осколки окна, когда через них кавказца проталкивали наружу, и настала тишина».
Не менее, чем кавказцы и негры, живущие в Москве, а может быть даже больше, скинхедов раздражают рэперы. И неслучайно скин Молодой гибнет не от рук незваного гостя столицы, а от рук русских рэперов. Рэперы – тоже молодежное движение, но исповедующее ценности космополитического Запада, презирающие свою национальность. Они скорее готовы называть себя белыми неграми, преклоняясь перед музыкантами-рэперами, выходцами из трущоб Гарлема. Употребление наркотиков – один из элементов этой молодежной субкультуры, философии бессмысленного саморазрушения в процессе удовольствия. Но борьба с наркотиками и их распространителями – одна из составляющих идеологии скинхедов, которые убеждены в том, что «Добро – здоровое общество, а что в понятие „здоровое общество“ не вписывается, то должно быть уничтожено». Это слова главного героя книги. Порой он вынужден искать взаимопонимания близких, но не отстраняется, не отдаляется от них, с трудом продираясь сквозь зомбированное либеральными СМИ сознание. Радует то, что хотя родители главного героя с трудом воспринимают его взгляды, но готовы идти на диалог, и реальное восприятие действительности помогает им приблизиться к истине. Мать главного героя Кваса, замечает: "Одна сторона медали – патриотизм, это хорошо, но вы же собираетесь уничтожать нации…
– Я не собираюсь никого уничтожать, мам. Живет Гога в Тбилиси, а Тигран в Ереване, а азер какой-нибудь вонючий в Баку своем, и мне плевать, как они живут: грабят они там, наркотой торгуют, асфальт кладут – мне все равно. Но когда они шляются по моей земле, как у себя дома, – изволь получить. Фашизм – это круто! Потому что культивируются здоровые вещи – храбрость, любовь, личность. Это ваша дерьмократия стоит только на дураках, пидарасах, ворах, наркотиках и предателях".
Я не собираюсь оправдывать Кваса в глазах читателей: «Ах, бедный мальчик стал скинхедом, потому что у него не было выбора в жестоком грязном мире». Квас стал скинхедом так, как добровольцы шли на войну, выполняя свой долг и чувствуя себя спокойно и уверенно перед лицом общества.
«Товарищ пухлого блондина однажды решил спекульнуть шмалью прямо на улице. Очень скоро прилично одетый молодой человек согласился, но предложил пойти к нему домой за деньгами. В тихом дворе… сидело пятеро коротко стриженых ребят в бомберах… Несчастный нарк не сразу понял, что попался. Потом его очень долго пинали тяжелыми ботинками, а прилично одетый молодой человек объяснял ему пагубное влияние наркоты на состояние генофонда нации, часто брезгливо отстраняясь, чтобы не испачкать в крови свои шикарные брюки». Господа русские интеллигенты, не надо содрогаться от возмущения, наркомана благостными беседами с психологом не перевоспитаешь. Конечно, общество не привыкло к правде, незакамуфлированной витиеватыми отвлеченными рассуждениями, но правда говорит с этих страниц безыскусно и честно. «Вот стандартный сюжет репортажа… Какой-нибудь картавый сетует, что РНСС окучивает молодежь. Потом соглашается, что да, молодежь в России запущена, что власти на нее хрен кладут, что из-за этого растет число наркоманов, алкоголиков, беспризорников, преступников. А вывод из всего этого следующий: нужно травить РНСС, нужно замалчивать идеи скинов, чтобы молодежь не попадала под их влияние, а продолжала сидеть по подвалам и нюхать всякую херню. Здорово, правда?».
Повесть «Скины» – это экстремальная литература, оригинальная своими простыми и чистыми идеалами среди порнухи и чернухи, которыми теперь не удивишь. Эта книга – начало эпоса о русских правых, и фундамент этой эпики – объективная основа. Жизнь нации, распавшаяся на поэзию и прозу, снова становится единым целым, воплощаясь в молодых воинственных романтиках. В их простой отваге воплощена «мысль народная». Разве все мы не устали от наглости чужаков, оккупировавших Россию? И разве не такая же ненависть к захватчикам вела Святослава Хороброго на хазар, а Дмитрия Донского на татар? Эпическую устойчивость придает произведению уверенность главных персонажей в своей незыблемой исторической правоте. Вспоминаются слова, появившиеся в прессе в 1942 году, когда наш народ не прошел еще и полпути по дорогам войны: «Всё отберем обратно, всю красоту, всё счастье наше. Не погибнет то, что веками неотделимо от нашей земли. Нет конца нашей песне – душе нашей. Нет смерти и нам вместе с Родиной».
Религиозный аспект творчества Дмитрия Нестерова непосвященному человеку незаметен, но присутствует и ненавязчиво создает определенное настроение внутренней свободы и спокойной уверенности. Это – славянское язычество. Оно проявляется в гармонии героев с самими собой, в исключении нравственных метаний и самоистязаний, которыми вообще славится русская литература, в отсутствии мотивов душевного нездоровья – этакой достоевщины, благодаря которой русский человек предстает вечно колеблющимся, неуверенным в себе, угнетенным окружающей действительностью – тварью дрожащей, нищей и покорной обстоятельствам. Как будто приоритет духовного над материальным заключается в том, чтобы подставить и правую, и левую щеку, отдать последнюю рубаху и пойти с протянутой рукой. Такой взгляд на мир давно считается хорошим тоном у писателей-христиан. Добро – ко всем подряд, равенство – с кем попало. Но национализм – это превосходство лучших над худшими, даже если приходится противопоставлять друг другу нации и расы. Европейское язычество против европейского христианства, это Гиперборея против Евразии. И не надо тешить себя патриотическими фантазиями, вроде той, что Христос был арийцем и Моисей – славянским волхвом. Язычество и национализм обретают все большую связь, оттесняя космополитичное христианство на обочину бытия, когда все конкретно русское обретает обостренную значимость, когда эмоции и действия основаны на инстинктах самосохранения племени, защиты своей территории, любви к единокровным. Разве мы не можем согласиться с простым подростком по кличке Квас: «Я могу сказать, что я русский сепаратист, я хочу жить в русском государстве, с русским телевидением, чтобы государство представляло конкретно русские интересы, а на абстрактный многонациональный народ мне насрать», «После революции 17 года жиды истребляли всё русское… Казаков истребили, крепких крестьян истребили. Дзержинский говорил: „Я с детства мечтал о шапке-невидимке, чтобы истреблять москалей“. А Ленин говорил: „А на Россию, господа хорошие, нам наплевать…“. Троцкий нас в белых негров хотел превратить. Какие первые законы Ленина? Свободу пидорам и расстрел за великодержавный шовинизм».
Отдельно можно сказать о литературном языке повести. В нем есть некоторая доля жаргонных или грубых слов, но в контексте произведения они смотрятся органично и придают большую достоверность повествованию. Живая речь, энергичная и естественная, подталкивает читателя к мысленному диалогу с героями, дает им объективную характеристику, не вызывает диссонанса с описанием их действий, быта, внешнего вида и социального положения. Мы видим робость юного скина перед первой дракой, сдержанное отчаяние соратников над могилой Молодого, беспокойство родителей Кваса за своего, как им кажется, бесшабашного сына.
Меткие замечания и сравнения придают повествованию порою и веселый настрой, впрочем, это специфический юмор – на любителя. «Поезд был чист в расовом отношении. Не было никого, хоть тресни» – об электричке, где едут только русские пассажиры. «Подошвами своих тяжелых ботинок они истоптали Москву, как медведь любимый малинник». «Я полностью согласен с господином Прошечкиным, что антисемитизм – это, несомненно, ужасное явление в российском обществе. Наша борьба закончится только тогда, когда из России будет удален последний возбудитель антисемитизма».
Книга «Скины», вышедшая солидным тиражом, означает тот факт, что мировоззрение, бывшее внутренней сутью замкнутых молодежных групп, раскрылось для широкого читателя и готово к вербовке сторонников, невзирая на возмущение демократических и любых других оппонентов.
Мы, единомышленники, поздравляем Дмитрия Нестерова с победным завершением первого этапа его творчества и желаем новых побед. Молодые националисты – наша новая рыцарская Русь, готовы к борьбе на идеологическом фронте, так же, как и в реальной жизни.
