Текст книги "Газета День Литературы # 114 (2006 2)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Но стоят ли грешные, заблудшие, сладострастные человеки Такой Жертвы? Такого Креста?
Я тоже погиб за Добро, за человеков – но вот они забыли меня.
У Бога нет сил любить всех человеков, которых расплодилось лютое, слепое множество.
И потому Бог возлюбил избранных Пророков.
Человечество – это тесто. Пророки – это хлебы, выпекаемые Творцом.
И что хлебы должны возвращаться в тесто?..
А мир – это перекличка Пророков.
Это я послал к Твоим яслям моих Волхвов с моей огненной Звездой...
Иисус! Брат мой! Иль не слаще войти в мой Костёр Звёзд, чем на Кровавый Крест?..
Иисус сказал:
– А Я люблю сырое тесто более печёного.
А Я люблю родниковую воду более кипячёной.
А Я люблю пастухов более, чем царей...
А Я люблю всех человеков. И более всего – слепых.
Но!
О, Отец Небесный мой!
Меня так тянет уйти в последний Костёр Звёзд! И так горят глаза орлов-могильников и грифов-бородачей... И так они алчут плоти моей, и так хочется мне усладить, умиротворить их, как я кормил перелётных птиц в Назарете моём...
Но кто-то молит, глядит на меня из-за скалы, и глаза Ея горят более, чем Два донебесных Зороастра Костра...
О, Небесный Отец мой!..
Это моя безмолвная Матерь Мария, и Она неотступно, покорно, тайно бредёт за мной по всем тропам и градам... я знаю, знаю, знаю...
И что же я отдам птицам и Костру моё тело, которое Она родила и лелеяла?
И что же Она одна вернётся вспять в пустой наш назаретский дом?
Где зачахли на землистой крыше иерихонская роза и отцовский сладкий утешитель, собеседник – мак-текун-сон-смерть-рай?
– Иму, Матерь моя, Ты спасла меня от Костра, да не убережёшь от Креста...
И вот караван наш ушёл от Костра Зороастра и пришёл в Индию, к Священному Древу Бодхи.
И там, во блаженной дрёме, в ещё земной, но уже небесной нирване, восседал Шакья-Муни, Блаженный Будда.
И Он шептал с закрытыми очами:
– Иисус! Младший брат мой!
Я не хочу глядеть на земной мир – больно очам моим и душе моей...
Я слеп для этой жизни...
Но Творец сказал мне, чтобы я вышел из нирваны, и вернулся, пришёл к Тебе, в Колесо Сансары.
Я одинок блаженно, как белый носорог, как белый слон.
И Ты одинок, как белый носорог, как белый слон...
Но Ты ещё отрок, и не знаешь, что одинок, как белый носорог.
А Ты не устал от кровавых, многострастных библейских Пророков и огненных воюющих народов?
А от многих страстей приходят многие несчастья... Творец дал Тебе мудрость уже в молодости Твоей, и зачем входить в Костёр Страстей, когда можно миновать его...
И Ты уже избранный Белый Носорог, а не стайный пахучий волк.
Твой народ гневен, твой народ хмельной от страстей человеческих. И великие муки тела и души предстоят Тебе...
Они распнут Тебя и не дадут поколебать, как ветру, сонное Древо Древнего Завета, которое кормит их и чад их.
Погляди на своё тело – оно свежо, целомудренно, как альпийский снег нетронутых гор.
И зачем отдавать Его гвоздям и копьям слепцов-безумцев?
Разве блаженное тиховеющее Древо Бодхи, Древо блаженства и нирваны, не лучше Креста Кровавого?
Разве на Древе Бодхи распинали живых, кротких человеков?
Иисус, Ты же сын плотника, Ты знаешь запахи деревьев, разве запах вечного Дерева Бодхи не слаще запаха кипариса, кедра и сосны-певг, из которых составят Крест Твой?
Все человеки предадут Тебя, и даже деревья предадут, и только глиняные воробьи не предадут Тебя...
Брат мой Иисус, разве нельзя миновать Голгофу и придти ко Творцу неусечённым, непронзённым...
Разве гвозди сотворены для тела человека?
Иисус вздрогнул, когда Будда говорил о Кресте и о том, что Он сын плотника.
Значит, Он видит прошлые дни и грядущие...
Тут Блаженный открыл один глаз, и сноп звёздных лучей едва не ослепил Иисуса... А что было бы, если бы Блаженный открыл оба глаза?
– Брат мой Иисус, одинокий белый носорог, оставайся со мной.
Всё равно мы встретимся Там, Там, Там, у подножья недвижного
Творца.
И кому Там нужны гвозди Твои и Голгофа Твоя?..
Иисус сказал:
– На миру и смерть красна,
А со Креста вся земля видна,
А со Креста ближе небеса...
Меня Отец Небесный Мой на Крест ради человеков позвал, послал...
И боле ничего не сказал.
Но тут ниспала на землю, пришла такая густая ночь, нощь, что стало казаться, что нет на земле ни Блаженного Будды, ни Блаженного Дерева Бодхи. Они растворились, стали ночью, ночью...
Ночь, нощь загустела, и стало казаться, что это ночь, нощь нашептала Блаженные Слова.
А Блаженный Будда не сходил на землю, а оставался в вечных небесах, а только Древо Бодхи шелестело...
А это ночь, нощь нирвана блаженная, вселенская, на землю сошла, сошла, сошла... аааааа...
Окутал а, опутала все камни, тропы, горы, дерева и души человеков, и тела... ааааа...
И только в кромешной, очарованной, блаженной ночи шелестели древние ветви Дерева Бодхи... Ууууууу...
Матерь, матерь, мама маа, такая чужая ночь окрест нас такие чужие деревья, горы, камни, реки, такие чужие Вечные Слова...
А Блаженный Будда – это Ночь, а ночью, в тишине, слышней, ближе Господь небесный ...
Такая ночь, нощь, что в ней затонули, померкли все Белые Носороги и все Белые Слоны... Ииииии...
Ночь колодезная, чужая черна, как спящая вселенская сова, сова, сова...
Но нет ничего чужого, всё родное...
И Зороастр мне родной брат... И Блаженный Будда мне родной брат...
Матерь, но я устал любить всё и всех...
И что один осёл несёт груз десяти ослов?..
Но ночь буддийская окрест...
Мама! Иму! И только светятся живыми звёздами, переливаются, лучатся в несметной чужой ночи Ваши глаза...
Иму! Но я люблю утреннее солнце на камышовой крыше нашего назаретского дома, когда на золотом камыше лежит хрустальная, отборная роса...
Но я люблю Синайские Скрижали Моисея...
Но я люблю Великий Ветер, шатающий Древние Деревья, сметающий дубы кедронские и кедры ливанские...
Матерь, но я уже с колыбели прозрел,
Но я уже устал ждать,
Матерь, когда Крест мой?
Когда? когда? когда?
А?..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. А!..
А галилейские пастухи две тысячи лет говорили и говорят...
О, двухтысячелетняя горечь! о, рана! о, как ты свежа! горяча!
Когда миновал День Распятья, и задрожала, раскололась земля, и туча пришла, и низвергся ливень кромешный, а потом пришёл хамсин, хамсин, хамросин пепельно-сиреневый, хамсин, песчаный самум, круговерть песка, мга мгла, и весь Иерусалим ушёл в хамсин, и Голгофа ушла, и Крест ушёл, утонул...
Тогда в хамсине ко Кресту Матерь Мария, Мария из Магдалы, Мария из Клеопы, Марфа из Вифании, Саломея, Сусанна, Иоанна и другие жёны пришли.
И пришёл Иосиф Аримафейский, и принёс саван из тонкого «синдона», и погребальное миро, и алоэ загробное, прощальное.
И пришёл в хамсине, учуяв Крест, член Синедриона Никодим многобогатый, который слушал живого Иисуса Христа и внимал Ему благосклонно, бездонно, и один был в Синедрионе против казни Его.
О, Отец Небесный наш!..
И тут у Креста хамсин был особенно густ, непролазен, космат и забивал песком рыдающие очи жён.
И больше всего песка было в Святых Очах Марии Богородицы... Тут бы вся пустыня Син в Ея Очах поместилась, полегла...
О, Отец Небесный!..
И тут жёны и два мужа содрогнулись, ужаснулись, и жёны воскричали, потому что явно увидели в летящем песке, что на Кресте был распят Ребёнок, Дитя, Агнец в детской рубахе «кетонет».
И на ногах у Него дряхлые сандалии Его отца Иосифа – дети любят носить обувь отца и матери...
И Крест был велик Ему, и Ему бы хватило трети Креста, но у всемогущей Римской Империи и у всемудрого седого Синедриона древних иудеев не было крестов для детей.
И вот Дитя распято, течёт на Кресте для мужей.
И ещё двенадцать воробьев были приколоты гвоздями над головой Распятого.
И гвозди были больше воробьёв, но иные птицы ещё бились, ещё тлели, ещё шевелились, ещё тлились.
Но Дитя уже не двигало руками в огромных двух гвоздях, как птицы крыльями, потому что крылья долговечнее, живучее плоти человеческой.
А тут была ещё незрелая плоть детская...
Тогда Иосиф Аримафейский, который выпросил у Понтия Пилата Тело Иисуса Христа для погребения, сказал:
– Такой хамсин! Такая песчаная мгла, что муж кажется ребёнком? Но ребёнка легче пеленать, и я принёс саван погребальный, пелены последние...
И тут Иосиф умолк и вдруг яро, обрывисто зарыдал, потому что никто никогда на земле не видел Распятое Дитя, а он увидел.
Но жёны молчали.
И только Мария Магдалина, уже Святая Жена сказала:
– Никто не подошёл ко Кресту, когда Его распинали, и только прилетели двенадцать воробьёв, и принесли воду в клювах своих, и водой питали, освежали, продлевали Его, пока не дал Ему римский солдат на конце иссоповой палки «поску» – питьё римских солдат.
О, Небесный Отец! и что же – только воробьи не забыли, не предали Его?..
... Тогда Никодим сказал:
– Он был и остался Дитя, Агнец, Младенец.
Мы казнили, распяли Младенца.
Мы казнили долгое, непреходящее, лучезарное Детство.
Мы не простили Ему, что мы стареем, ветшаем, рушимся, а Он остаётся Младенцем...
И, как всякое Дитя, Он излучал великую, беззащитную любовь и льнул ко всем коленям, и упирался в подолы всех жён и в таллифы всех мужей.
Он любил и любит всех и ждал ответной любви, а мы любовью оскудели...
Он был Вечное Дитя и не стал отроком и мужем.
Он был Вечное Дитя, и потому Матерь Его и многие жены хранительницы сопровождали Его от Колыбели до Креста.
Они все были Ему матери. Ибо не могут жены матери оставить одного Дитя средь жестоковыйного, пыльного, хищного мира.
И вот мы, мужи, казнили Дитя...
И Никодим закрыл глаза руками, пахнущими несметными, погребальными ароматами.
Тогда сказал Иосиф Аримафейский:
– Рим возненавидел Его за то, что Он был иудей.
А мы, иудеи, опасались, что Он, Дитя, превыше нас, убелённых храмовых старцев, книжников, законников, первосвященников.
И вот Он уходит из иудеев и показывает дорогу в сторону от Скрижалей Моисеевых...
Первосвященник Каиафа на Синедрионе сказал: "Он «мессит», соблазнитель Народа и Храма.
Если мы не предадим Его смерти – Он подточит Храм, и Закон, и Народ, как сладкий соблазнитель подтачивает юную девственницу.
Надо казнить Его, чтобы спасти весь народ.
Надо казнить Его, чтобы Иерусалим стал Хозяином Мира... И станет!
Не Иерусалим Христа, а Иерусалим Моисея и воителя Иисуса Навина станет править миром...
А тогда пусть беззащитная Кровь Его будет на детях и потомках наших.
Но какой Хозяин не ходит с кровью рабов своих?"
Каиафа сказал на Синедрионе:
– Пусть Его казнь будет не по Закону Моисееву – чрез побитие камнями, а по-римскому – чрез распятие.
Пусть Рим, а не Иерусалим ответит за казнь Его!
Потому что Иерусалим победит Рим!
Потому что Иерусалим разрушит Империю Рима и все грядущие Империи!
Потому что Иерусалим станет Хозяином всех империй и всех Народов.
А пока надо положить этот Факел, поджигающий, подрывающий нас, в тёмные иорданские воды...
Но потом мы отдадим этот Факел, Эти смиренные Заветы беспредельной Любви в другие народы, и они смирятся и покорятся нам...
И Каиафа устало опустил обильные пурпурные рукава своего таллифа в золотую чашу с апельсиновой, лимонною, душистою водою, и испил из чаши...
И рукава его промокли от дрожи...
И ещё сказал:
– Моисей с Крестом – это грядущее Христианство... Моисей с Мечом – это грядущий Ислам...
И вот Два Сына объединятся и пойдут на Отца Своего... Но Отец мудро поссорит Их и кроваво усмирит.
Тогда Никодим сказал у Креста:
– Воистину, Древний Завет – Святой Камень с золотыми обильными жилами.
Распятый, как и все мы, иудеи, с радостью носил Камень Завета сей на блаженной шее.
Но вот Он выделил Чистое Золото из Древнего Камня и стал носить на шее Одно Золото.
И позвал всех иудеев и иных человеков носить Золото.
Но многие продолжают носить Камень с золотыми жилами и бегут распинать Того, Кто зовёт носить Чистое Золото Нового Завета.
Не тяжко ли будет во дни грядущие тем Камненосцам?..
Тогда Иосиф Аримафейский у Креста сказал:
– Воистину говорил Он, что пришёл спасти народ иудейский.
И вот мы распяли Его, но вижу, вижу я, что между собой, мы, иудеи, будем жить по Его Завету.
И будем жить и любить друг друга безбрежно по Его Новому Завету.
И будем неоглядно, животно любить друг друга, и будем любить даже лютого врага, и убийцу, и наветника, и книжника, и фарисея, если он иудей.
Воистину, будем мы любить народ свой более, чем Бога. Иль любовь к народу своему и есть высшая любовь к Богу. Ибо кто видел Бога живого, кроме Моисея и Распятого, а народ мой живой окрест меня дышит и уповает... И народ мой – Бог мой!
И вот мы, иудеи, будем жить по великому Закону Любви, открытому Распятым...
Воистину!..
А с иными народами будем мы жить по Древнему Завету, по закону «око за око» и «зуб за зуб».
А к другим народам мы повернёмся Древним Законом, что пришёл к нам из египетской Пустыни Одиночества Син...
О, Отец наш Небесный!
Но нынче, у Креста Агнца, что мы? И что нам грядущие дни наши? Что слова наши, когда такие слёзы изливаются, и они выше всех Слов Мира...
И Иосиф Аримафейский устал от пророчеств и поник у Креста. И только томительно благоухали погребальные масла-ароматы его в песке летящем.
Но тут пришёл вечерний что ли? иль уже повеял ночной ветер? но хамсин рассеялся.
И тогда Иосиф Аримафейский, и Никодим, и жёны-мироносицы увидели весь Крест и Распятого Мужа уже на всём Кресте.
Тогда Мария Магдалина воскричала:
– Раввуни! Учитель! Ты только на Кресте стал Мужем... И стал седым, как снег...
Но скоро Ты станешь навек Живым, и снег сойдёт...
О, Отец Небесный наш!..
Но!..
Уже Ангел Господень спе
шил, подлетал ко Кресту, раздвигая, разгоняя крылами хамсин, хамсин...
Он мог содвигать огромные камни-"голалы" с древних гробниц и выпускать мёртвых.
И что Ему отодвинуть хамсин?..
О, Отец Небесный наш!..
Ты Таких посылаешь...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. А галилейские пастухи две тысячи лет говорили и говорят:
– И вот мы радостно пием Вино Воскресения, и уже две тысячи лет пресветло, предивно пианы, пианы.
И вот в давильнях топчут, убивают ханаанский виноград «козьи сосцы», и он воскресает, восстаёт в блаженном свежем вине.
И вот Вино Воскресения свежо и пресветло хмельно, и две тысячи лет радостно пьянит Оно.
И вот наш Спаситель Иисус Христос Воскресший явился на горе женам-мироносицам и сказал: «Радуйтесь...»
И мы пием вечное Вино Воскресения и радуемся, радуемся...
Но!
О, Царь Небесный наш!
И в молитве сказано: «Христос – веселие вечное...»
О, на следующий день после Распятья хамсин нежданно ушёл.
И жителям Иерусалима и близких градов и селений явилось дивное Чудо, Знамение.
Чудо было в том, что открылись, явились жителям слепого Иерусалима неслыханные, невиданные дали, дали, дали.
Особенно с высоких стен Иерусалима, и с Сузских врат, и с золотых крыш Храма открылись дали неоглядные.
Открылись дальные, неслыханные страны, града, народы, океаны... Вся земля в дымке утренней, сиреневой иерусалимской плыла пред потрясёнными очами, пред очами иерусалимцев. И плыли Дни Прошлые и Дни Грядущие.
И во Днях Прошлых, и во Днях Грядущих плыли, уповали древние, ещё живые Фараоны Птолемеи, и Пирамиды только в пустыне восставали под руками феллахов...
И в иных землях восставали давно погребённые Эмиры, Ханы, Аршакиды, Династии, императоры, цари, короли, тираны...
И летели колесницы Сезостриса и копья, стрелы амаликитян, и пылили македонские фаланги и римские легионы близкие, а потом слышались утробные, надорванные, боевые, стальные крики крестоносцев...
А потом грохот повальных артиллерий Англии, Франции, Германии... А потом атомные грибы-циклопы над Японией...
И во Днях Прошлых плыли, сокрывались Финикия, Сирия, Аравия, Вавилония, Египет...
И во Днях Грядущих восставали, плыли Америка и Россия...
И русский Царь, и цесаревич, и царица, и царевны в белых, девьих, подвенечных платьях на Исполинский Русский снежный ледовый Крест восходили и скользили у кровяных наледей Креста, и народ русский необъятно восходил на Крест за ними, и слуги, бесы Каиафы и Понтия Пилата в кожаных, звериных одеждах возводили Царя и народ Его на Крест...
И поныне возводят...
И этот Крест Христа среди народов самый великий.
И поныне! Воистину Русский Крест несметен!
И всякий русский на Него взойдёт!
О, Господь! Господь.Господь!
Гляди – под ногами русскими распятыми даже кровяная наледь вопиёт, гюёт!
И поныне народ русский уже сто лет на Исполинский Крест восходит.
И нет Ему исхода, а есть бесконечная Голгофа!
Даже когда русский пианый человек бредёт в ночном поле за водкой – он бредёт на Голгофу.
И все пути на Руси, и все тропы ведут на Голгофу.
И есть ныне Время Двенадцати Иуд! Все вожди предают Русь, всё предают, всё продают...
А напротив Руси стоит на брегу океана Америка.
И там стоит несметная Золотая Богиня, и вот несметные ярые человеки рубят, пилят, режут Статую Золотую на золотые струпья и монеты и, ликуя, золото уносят в домы слепые свои.
Вот оно, золотое ликованье слепцов, которые не чуют, как океаны уже готовят пучины, потопы свои на золото их и золотые души их.
И вот жизнь твоя, утяжелённая златом, идёт на дно океанов, слепец! И кто в бушующей пучине воспомнит о золоте, брат мой заблудший? Иль злато только на дно влечёт...
И галилейские пастухи пели от пресветлого вселенского Вина Воскресения:
О, Царь Небесный наш!
Сокрой от тленных глаз наших Дни Прошлые и Дни Грядущие! Зачем человеку знать о Них? Печалиться о прошлом? Бояться будущего? Зачем нам, пастухам, эти Дали Неоглядные?
Спаситель наш сказал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное...»
О, Отец Небесный!
Оставь нам, галилейским пастухам, эти Пресветлые Дни! Дни Воскресенья Бога нашего Иисуса Христа.
Вот Он грядёт по нашим галилейским долам и горам. Вот Он только что свежо воскрес, нежно, как со сна, восстал. Вот ещё гробовые пелены текут, спадают с плеч Его... Вот Он брением Своим усмиряет, умиротворяет, помазывает гвоздиные, ещё горящие, жалящие язвы Свои.
Вот Он уже является Марии Магдалине, и жёнам-мироносицам, и Петру, и шествующим в Эммаус, и Своим Ученикам-рыбарям Апостолам на брегу Галилейского озера...
Но! Но! Но!..
Отец, Пастырь Небесный наш!
Но! Одни мы, галилейские пастухи, знаем, куда Воскресший явился впервые.
А куда бредёт далеко ушедшее Дитя? Куда возвращается, стремится?
Иль не в дом родной? Иль не в Назарет свой?..
Да!..
И вот пришёл к дому родному своему...
Когда ночь пришла, и все спали.
Но Матерь Его не спала, и Она слышала тихие шаги на крыше среди одичавших, задумчивых маков, маков, маков, где любил спать отец Его.
И Она слышала, слушала, но не вышла из дому.
И только лучезарно улыбалась, и ночной дом наполнялся покоем и сияньем...
– Иму, иму...Матерь, матерь, мама, маа...
Я хочу вечно сидеть на вечной нашей крыше среди вечных птиц, среди вечной весны. И чтобы вечная Мать и вечный Отец глядели на Меня...
И свершилось!
С нами Бог!
Аминь...
ОТ АВТОРА. Я написал эту Книгу в октябре-декабре 2005 года.
Наверное, это были счастливейшие дни в моей затянувшейся жизни.
Господь являл мне Эти Картины, и я по мере слабых сил моих пытался Их запечатлеть в Слове.
Я не описывал великих событий Евангелий и Апокрифов. Кроме маленькой истории о глиняных воробьях, которая, однако, явилась мне в новом свете...
Пусть мудрый Читатель не ищет эти Картины в Апокрифах и бесконечных книгах о Спасителе. Их там нет.
Тот святой, далёкий, смолистый сиреневый, апельсиновый назаретский Ветер веял на меня...
Тот далёкий, святой, глиняный, назаретский домик с розой на крыше стоял предо мной...
Тот Вечный Отрок являлся, и мне чудилось, что Он дально, затаённо улыбался мне...
Быть может, мне смутно открылись Те Алмазные Дни, которых ещё никто не видел...
Несколько Страниц из Величайшей Книги Его Земной Жизни...
... Назаретский весенний оливковый смуглый двухтысячелетний ветер ветер
Веет в душу мою среди русских снегов
И приносит
Тоску гефсиманских блаженных маслин по Нему
И томленье хевронских дубов без Него
И янтарь кипарисовых смол словно слёзы о Нём
И дымный запах Его отроческой рубахи
Когда Он помогал своему Отцу-плотнику...
Спаси Господи...
10 декабря 2005 г.
...Лепесток снежной назаретской розы лежит на моём письменном столе. Кто обронил его?..
Елена Сойни ВОЛОДЕ В ДЕНЬ 16 ФЕВРАЛЯ
***
Смелее начинай десятилетье,
ведь что ни год, то книга на столе.
А все, что преходяще на земле,
не страшно – друг за друга мы в ответе.
Что шестьдесят – грустить или гордиться?
Я знаю твой ответ: гордиться, да.
Твори, мой брат. И счастливы всегда,
те, кто читает книг твоих страницы.
Я вновь, Володя, тебя слушать жажду,
без слов твоих не представляю дня.
И пусть любимый мой уйдет однажды,
но только ты не покидай меня.
АНГЕЛ
Трофейный ангел на моем рояле,
подаренный мне старенькой связисткой
на память, что победно штурмовали
бойцы квартал, к рейхстагу самый близкий.
Оплаченный немыслимой ценою —
своей судьбой —
потерей горькой сына,
ей ангел был наградою одною,
другой – медаль «За взятие Берлина».
И по утрам любуюсь на него я,
на маленькое чудо фронтовое —
курчавая головка, славный носик —
красив, но только счастья не приносит.
И на душе ни радости, ни лада —
трофеи не приносят людям счастья.
И сдан Берлин, и мерзнет град за градом.
Мой ангел, тебе надо возвращаться.
Но кто ж вернет нам наших серафимов? —
Старинные иконы и оклады
я вижу всюду в антикварных лавках
но счастья нет у немцев и у финнов…
***
Я маме неподвижной
чай с медом и бисквит
несу, и что я вижу —
она сама сидит!
Не вымолвить ни слова,
не чудится ли мне?—
впрямь всадница Брюллова
на скачущем коне.
Врачи по-философски
сказали:
– Ей не встать.
А вижу стан высокий
и северную стать
Два санитара с матом
внесли её домой —
ту, что солдат когда-то
в больнице фронтовой
аж на себе носила,
не требуя оплат.
Есть подлость, но не сила
у нынешних ребят.
В такой мороз суровый,
когда на душах лёд,
ты победила снова,
как в сорок пятый год.
БЫВШИМ
У вас оскудеет словарный запас
скоро,
и вы не найдете в положенный час
слово,
и вам не откроется святость молитв
наших,
а грянет гряда ливней злых, неродных,
cтрашных.
Скорее домой, дуралеи, из стран
топких.
Спасение здесь и прощение здесь
только.
И нам одиноко без ваших сердец
трезвых,
там ваши могилы народ обойдет
резво.
***
Уезжают русские красавицы —
наши женщины – лучшие в мире,
Уезжают русские ученые —
наши мозги – лучшие в мире.
Уезжают русские художники —
наше искусство – лучшее в мире.
И только русские чиновники
никуда не уезжают —
их могут терпеть только в России.
***
Володе в Венеции
В мою душу,
замерзшую на русском Севере,
капни несколько строк о горячем солнце,
которое согревало тебя
недалеко от Венеции
и раскрашивало твои сны в цвета
итальянского неба.
Выпей за меня, вечно простуженную,
несколько глотков тосканского вина
и передай привет той, кто протянет тебе бокал
уже безразличным жестом.
***
В темно-синем окне
отражается белое облако,
блеск последнего льда
и движение первой волны.
В темно-синем окне
я не вижу любимого облика,
но открылся мне мир
с самой светлой своей стороны.
Как отрадно шагать
переулками к вещему дереву,
как легко мне дышать
у прохладной онежской воды.
Твой вернется корабль,
потому что так хочется берегу,
потому что вдвоем
мы спасаем весь мир от беды.
***
Я хочу быть твоей
окружающей средой,
быть воздухом твоим и теплом.
Я хочу, чтобы ты изучал меня,
как питьевую воду,
наслаждался моей свежестью
и берёг
от вредных промышленных загрязнений.
– Что за пара! – скажут удивленные туристы.
– Экологически чистая! – ответим.
***
Возвращаясь домой
с корзинами, полными ягод,
мы с маленькой дочкой
вышли на безлюдную дорогу.
Угловатые тучи,
нависая над лесной кромкой у горизонта
приобретали злые пророческие очертания.
Из лесу доносились тревожные крики зверей
случайные, и сливающиеся в долгий протяжный зов.
– Здесь волки, —
говорили об этих местах.
Вечернее солнце пугало близостью темноты.
И вдруг на заброшенной дороге
показалась машина, сверкнувшая
отраженным в стекле закатом.
– Это «Форд», – сказала дочь.
– Это судьба, – ответила я…
Волков бояться —
замуж не выходить.
***
Не забудь меня, солнце,
долгой-долгой зимой,
так невесел декабрь темноликий.
Только свет мне оставь,
друг забывчивый мой,
только свет из июльских реликвий.
Я живу у онежских метелей в плену,
у полуденной северной ночи.
Днем встречаю закат,
утро клонит ко сну,
колыбельные песни бормочет.
Оттого так сильна
жажда летних зарниц.
Но осилит и жажду и смуту
весть, слетевшая вдруг
с календарных страниц,
что прибавился день на минуту!
А с минутой прибавилось много надежд,
а с надеждами – новые силы…
Солнце первым лучом
в предрассветный рубеж
раньше прежнего мир осветило.
